Текст книги "Механические птицы не поют"

– Я ее заметила. Думала завести за угол и пристрелить: если в башку и в сердце – наверняка же в неисправность придет, – холодно проложила Бекка, затягиваясь. – А она меня увидела, в руку вцепилась и давай про письма тараторить. Сказала, что будет сообщать мне адрес за несколько часов до отправки письма. Как эту паршивку пытать – я понятия не имею, да и не умею я. Найти десяток писем в вашем клоповнике я могла не успеть. В общем, мы договорились, что я тебя вытаскиваю и сторожу вас обоих, пока не проснешься. Пташка говорит мне, где последнее письмо, и мы расходимся. Я кое-что знаю про нее, она – про меня, и мы обе забываем о существовании друг друга. Ты проснулся, и не вижу причин здесь торчать.

– Вы убили герра Хампельмана? – не выдержав, спросил Уолтер.

Бекка прищурилась. Ему показалось, что ее уже скрывает альбионский туман, только этот пах не машинным маслом и гнилью, а цветочным наркотическим дурманом.

– Нет. Когда я пришла, он уже валялся дохлый, вместе со своей женой. И Саттердика не трогала, а если это кто-то из наших – мне про то не известно. Ты хороший мальчик, хоть и глупый. Может, ты хорошо врешь или не помнишь, как по ночам ползал по чужим домам с ножом, но это не мое дело. Хочешь совет Полуночницы – полежи тут пару дней, в этой помойке никто тебя искать не станет, а придешь в себя – бери свою птичку и беги. Я знаю Унфелиха много лет. Он не отступится, пока она не умрет, – Бекка махнула мундштуком в сторону Эльстер.

Уолтер заметил, как она поежилась и опустила взгляд. Она знала, что Бекка права. И панически боялась того, что ее, и правда, найдут.

«Она могла просить Полуночницу избавить ее от преследователя, помочь ей скрыться, но вместо этого кинулась вытаскивать меня?» – с горечью подумал Уолтер.

Он ведь поверил, что она его обокрала. Благородно простил ее, гордо бросил Унфелиху «нет». Потому что хотел защитить? Или потому что хотел не быть похожим на Джека и побоялся, что, начав жертвовать другими ради себя, тоже сойдет с ума?

А Эльстер, которая так боялась преследователей, которая и правда украла деньги и могла уехать в любой момент, осталась, чтобы помочь ему. Жила в районе, куда Уолтер когда-то боялся заезжать даже в охраняемом экипаже, связалась с женщиной, которую от убийства отделяли только десять клочков бумаги.

– Хорошо. Я… я ее увезу. Эльстер, ты могла бы… сказать Бекке, где письмо? Я думаю, не стоит ее задерживать.

Эльстер кивнула и быстро назвала адрес. Бекка, вытащив окурок из мундштука, бросила его на пол и раздавила каблуком.

Когда дверь за ней захлопнулась, Уолтер несколько секунд в растерянности смотрел на Эльстер, пытаясь подобрать слова.

Она смотрела золотым взглядом, в котором было столько эмоций, что он не мог различить ни одной. А потом обняла его, как когда-то в Лигеплаце, но осторожнее, чтобы не потревожить раненую руку.

– Я так рада, что ты жив… – прошептала она, прижавшись щекой к его плечу.

И все слова, которые он пытался сложить, потеряли значение. Он коснулся губами ее волос, и сказал единственные, еще не потерявшие смысл:

– Я так рад, что ты жива.

Глава 13. Немного о ядах Альбиона и Де Исте

Гостиница, в которой остановилась Эльстер, оказалась общежитием, где сдавался этаж. Комнаты здесь были немного чище и с личной уборной и душевой, но с общей кухней. По ночам сверху раздавался частый топот и грохот, а снизу – отголоски чужих скандалов. Эльстер, пожав плечами, посоветовала Уолтеру не выходить по вечерам в общий коридор.

Бекка исчезла, едва услышав адрес почты, где лежало письмо. В соседней комнате, которую она снимала, остались ее плащ, маска, карманное зеркальце и револьвер. Эльстер завернула все в плащ и убрала под кровать, заявив Уолтеру, что отдаст, если Бекка вернется, а если нет – просто не придется покупать револьвер.

Эльстер где-то достала довольно приличную трость, к тому же со скрытым клинком. Клинок сейчас был для него практически бесполезен, но трость оказалась удобной и подходящей ему по росту, только набалдашник плохо ложился в руку и был слегка шершавым. Уолтер подозревал, что трость Эльстер украла, а набалдашник затерла наждачкой, чтобы скрыть следы, но говорить об этом не стал. Там, где они оказались, такие мелочи не имели значения.

Его комната была совсем маленькой – встав с кровати, можно было упереться руками в противоположную стену. Бумажные обои, сквозь которые проступали пятна сырости, небольшой светильник на рассыпающейся тумбочке и скрипучие деревянные полы – все это было частью жизни, неизвестной Уолтеру. Раньше бедность была для него чем-то далеким, что он видел только из окна экипажа. В Лигеплаце он предпочитал проводить как можно больше времени в пабе или у моря, и как выглядели окраины, не знал, а спрашивать Эльстер не хотел, справедливо полагая, что простое любопытство может сделать больно.

Теперь же эта гостиница с ее нищетой стала его укрытием, его защитой. Ему приходилось слушать ее, принюхиваться к ней, прикасаться – и учиться понимать.

Здесь белье стирали без лавандовых капель, и простыни и одеяла пахли только чистой тканью. Сквозь щели в оконной раме в комнату проникал туман – едкий, густой и вездесущий. Эльстер вставляла прямо в щели тонкие ароматические палочки и оставляла тлеть. Сказала, что купила сразу сотню в ближайшей лавке.

Эльстер вообще словно не боялась местных жителей. Уолтер сначала не хотел отпускать ее одну на улицу, но он с трудом стоял, даже опираясь на трость, и Эльстер смогла убедить его, что одной выходить гораздо безопаснее. Уолтер следил из окна – она шла, держась в тени, опускала взгляд, и редкие прохожие словно смотрели сквозь нее. Вместо платья она надевала черный мужской костюм, и ее легко было принять за мальчика.

Впрочем, она пообещала не выходить без особой нужды и брать с собой револьвер. Уолтер показал, как его заряжать, как снимать с предохранителя, как целиться так, чтобы поверили в то, что она умеет стрелять и посоветовал в крайнем случае делать первый выстрел в землю, под ноги нападающим.

Первые двое суток Уолтер почти не помнил – он спал, не выключая свет. Просыпался, оглядывался по сторонам и, поняв, что он не в камере, засыпал снова. Эльстер в это время почти все время была рядом. Один раз, проснувшись, Уолтер застал ее спящей на краю кровати. Несколько минут он молча разглядывал ее лицо, на котором лежала печать тяжелой усталости. Под глазами отчетливо виднелись голубые тени. Он почувствовал, как сердце болезненно сжалось от смеси одинаково ярких чувств, окативших, словно прибой. Здесь была колющая вина, царапающая нежность, тяжелая тоска и теплая, золотистая благодарность. Слова теснились в горле, но Уолтер глотал их, продолжая молчать – не хотелось тревожить ее. Вместо этого он просто закутал ее в одеяло и закрыл глаза. Через несколько минут, уже засыпая, Уолтер почувствовал, как Эльстер перевернулась и уткнулась носом ему в плечо. Проснулся он в одиночестве.

Лифт в здании когда-то был, но сейчас от него остались только заколоченные проемы в шахту, куда явно не брезговали сбрасывать мусор. Спуск по лестнице пока что был ему не под силу – его жестоко мутило, и с каждым шагом усиливалось головокружение. Эльстер приходилось поддерживать его, и Уолтер отложил свои попытки выйти на улицу.

И все время Уолтер неотступно чувствовал, как темнота, которой он так жадно дышал в тюрьме, осела где-то в легких, расползлась пятном на сердце и затаилась. Он не слышал голосов, не видел галлюцинаций и даже кошмары перестали сниться, но ему казалось, что это лишь передышка.

Его беспокоила рука. Эльстер сказала, что Бекка запретила приводить врача. «Она сказала, что проще вернуть тебя в тюрьму сразу, не подставляя остальных», – виновато прошептала она. Уолтер понимал: нужно полноценное лечение. Антибиотики, мази и главное – квалифицированный хирург. Иначе очень скоро ему понадобится хороший протезист. А Уолтер ни минуты не сомневался в том, что его фотография уже лежит в каждой клинике.

Если бы он был один и имел проблемы с законом только из-за Джека – можно было бы поехать в какой-нибудь город во Флер, найти там врача или протезиста, а потом уехать в какую-нибудь глушь и там переждать. Настоящего убийцу рано или поздно поймают, и он смог бы выбирать любую жизнь. Может, даже вернуться в Лигеплац. Хенрик, наверное, понял бы. И даже Зэла… но он был не один. И все, что ему оставалось – дважды в день перевязывать руку, смазывать рану обеззараживающей мазью и надеяться на то, что молодость, здоровье и остатки веры в собственное бессмертие все же победят.

На третий день он зашел в душевую и долго стоял, упершись лбом в покрытую разводами стену. Чувствовал, как горячая вода с колючим запахом обеззараживающего состава стекает по спине. И только в этот момент что-то словно разжалось внутри, заставив поверить, что худшее – позади. Больше не будет удушающего безумия, темноты, не дающей дышать и печального голоса Джека, умоляющего не засыпать. И даже в то, что руку удастся спасти, Уолтер поверил в этот момент. Он тихо рассмеялся и провел ладонью по лицу. Словно снял еще одну маску, которая тяжелыми каплями упала под ноги, разбилась теплыми брызгами и утекла в черную щель слива. Маску узника и безумца. Ему хотелось думать, что она и правда смыта.

Перевязав руку и одевшись, он вышел в коридор и постучал в соседнюю дверь.

Эльстер открыла ему не сразу. Он услышал металлический скрип кровати и торопливый шорох.

– Все хорошо? – спросила она.

– Да, все… мы можем поговорить?

– Конечно, – она приоткрыла дверь и отошла, чтобы он мог зайти.

Комната была точно такой же, как у него, только на тумбочке лежало простое зеркальце и стоял изящный красный флакон духов. Эльстер проследила за его взглядом.

– Будешь ругать?

– А запах тебе нравится? – улыбнулся он, садясь на табурет. Теперь он смотрел на нее снизу вверх. Эльстер растерянно посмотрела на него и машинально спрятала флакон за спину.

– Нет, – призналась она. – Пахнет перцем и какой-то липкой гадостью.

– В Де Исте почти все духи такие. А выбрала ты его…

– Потому что флакон красиво блестел, – со вздохом закончила Эльстер.

Она неуверенно улыбнулась и села на край кровати, не выпуская духи из рук.

– Иди сюда, – позвал Уолтер, протягивая руку. Он забрал флакон и приоткрыл его.

Духи были южными – пряными, тягучими и пахли черным перцем, апельсином и чем-то древесно-медовым. Он знал, что аристократки в Де Исте в совершенстве владеют двумя науками: соблазнять и потом избавляться от соблазненных с помощью дипломатии, шантажа или яда – по ситуации. Девушке из Кайзерстата и правда плохо подходил этот запах, как сороке – змеиная кожа. Уолтер пообещал себе подарить ей подходящие духи, как только закончится это бесконечное бегство.

– Ты открыла, понюхала и убрала?

– Да…

Он взял ее за руку и подвернул манжету платья. Открутил крышку с флакона и поставил его на пол, оставив в руках только тонкую кисточку, смоченную в маслянистой жидкости. Показал ее Эльстер:

– Видишь? Это совсем другие духи, не те, что в Кайзерстате или на Альбионе. В Де Исте помешаны на своих ядах. Они знают: то, что убивает в большой концентрации… – он провел кончиком кисточки по ее запястью, оставляя блестящий след, и закрыл флакон, – по капле может быть лекарством.

Уолтер не мог заставить себя оторвать взгляд от едва заметных голубых ниточек вен на ее запястье. Духи растеклись по коже, раскрываясь верхними нотами – цитрусово-медовыми, золотыми и горячими. Где-то в сердце аромата чувствовалась горечь черного перца. Эти духи действительно были ядом, только отравляли не того, чьей кожи касались, а того, кто вдыхал.

А может, они были и вовсе ни при чем.

Кончиками пальцев он растер духи и опустил лицо к ее ладони, замерев так на несколько секунд.

– Так лучше? – спросил он, наконец поднимая глаза.

Эльстер медленно забрала у него руку и поднесла к лицу.

– Лучше, – улыбнулась она. – Теперь пахнет летом. У нас был сад, и там рос куст с такими белыми цветами, у нас их называли «братская любовь», а мужчина из Гардарики назвал… чубушником. Вот на него запах похож.

– Моя дорогая мачеха знает толк, – усмехнулся Уолтер, вспоминая, зачем он здесь. – Слушай, нам надо уезжать.

– Ты сегодня до лестницы еле дошел, – напомнила ему Эльстер.

– Не важно. Мне не понравилось, что сказала Бекка – она знакома с Унфелихом, к тому же, чтобы вернуться в Кайзерстат, ей нужно, чтобы нашли убийцу. Если они объединятся – Унфелих получит тебя и сможет арестовать меня. Бекка возвращается в Кайзерстат лазать по домам, Унфелих пишет отчет в уютном кабинете – и все счастливы.

– Бекка… Она мне помогала, пока тебя не было, – растерянно пробормотала Эльстер. – Когда тебя арестовали… Бекка каждый день ходила к тюрьме. Она сначала все разнюхала, с кем-то познакомилась, сделала какие-то фотографии, кого-то шантажировала, с кем-то договаривалась, я какую-то побрякушку на взятку отдала… а я спать не могла. И есть. И вообще ни о чем думать, Бекка меня потом пожалела, заставляла есть. И какой-то гадостью поила, она пахла, как ваши наволочки в Вудчестере, но я после нее засыпала. Бекка вообще-то хорошая, хоть и злая на всех.

– Почему злая? – спросил Уолтер, садясь рядом и обнимая ее за плечи. Она привычно прижалась щекой к его плечу.

– Она в армии служила Утешительницей, когда последняя война была. Сказала, что знает про «Пташек». Сказала, что… у нее, в общем, были причины. Бекка мне помогла, чем сумела, но я думала, тебя там пытают! – ее голос сорвался. – Каждый день… Бекка говорила, что это не так, но она врала – ей неоткуда было знать. И когда она тебя привела… ты бы видел свои вещи! Столько крови… Уолтер, если бы ты там из-за меня сидел – я бы сразу сдалась, правда! Только бы тебя отпустили… но Бекка сказала, что если я сдамся – тебя повесят, потому что ты станешь не нужен. Она не станет… а может быть, и станет. Я не знаю. Я устала всех бояться, – прошептала она.

Уолтер не знал, что сказать. Он не обольщался насчет Бекки – Полуночница вряд ли отличалась особой принципиальностью, к тому же ей совершенно незачем жертвовать своими интересами ради посторонних людей. К Эльстер она явно не успела проникнуться теплыми чувствами. Но объяснять это он не хотел.

– А ведь это я во всем виновата, – зло сказала она, отстраняясь. – Знаешь, почему я к тебе пришла? Потому что подумала, что это будет справедливо. Потому что ты мне что-то должен. Всегда одни проблемы были от мужчин с деньгами и положением… а теперь ты можешь без руки остаться.

– Все со мной будет в порядке…

– Не ври, я все видела! Если ты сохранишь руку – это будет чудо. Я думала, ты меня привезешь на Альбион, я пересижу в доме твоего отца, прикидываясь немой дурочкой, а потом сбегу и начну где-нибудь новую жизнь, когда меня искать перестанут. Вместо этого ты просидел в тюрьме и можешь узнать, каково это, когда в руке шестеренки крутятся. Так нечестно, Уолтер.

– Эльстер, я сам так решил. Ты же не думаешь, что я, когда в это ввязывался, не понимал, что делаю?

– Зачем тогда? Почему ты меня не выдал – сейчас бы все было хорошо…

– Я людей убивал в Лигеплаце, забыла? – улыбнулся он.

– А все из-за этого подонка Хампельмана! – неожиданно воскликнула Эльстер, вскакивая с кровати. – Старый ублюдок, у которого неожиданно проснулась совесть!

– Ты была с ним знакома? – Уолтер наблюдал, как она мечется по комнате, явно ища глазами что-то, что можно разбить.

– Я была знакома с Марией. Ты не знаешь, какая она была…

– Фрау Даверс говорила, что она была сумасшедшей, – напомнил Уолтер, окончательно переставший понимать, что происходит.

– Фрау Даверс очень много знает! Удивительно, как фрау Даверс вообще жива до сих пор с такой осведомленностью! – Эльстер замерла посреди комнаты, бессильно опустив руки. – И как я жива – не знаю. Ты прав, мне надо бежать…

– Нам, Эльстер. Нам надо бежать, – напомнил Уолтер.

– Да, да, ты прав… Но ты же не сможешь… тебе плохо…

– У тебя есть живые деньги? – спросил он, наклоняясь и поднимая с пола трость.

– Да, есть… немного.

– Отлично. В таком случае, завтра поздно вечером спустимся, наймем экипаж и поедем на вокзал. А оттуда… хочешь в Эгберт?

– Эгберт? Это откуда был герр Даверс?

– Да. Там много маленьких деревень, и там не любят людей с Альбиона.

– Но ты с Альбиона, – напомнила Эльстер.

– Да, и я тут в розыске. Тебе есть куда собрать вещи? Эльстер, перестань метаться, иди сюда, – он старался говорить уверенно, но на самом деле перспектива ехать в Эгберт пугала. В деревне он, если что-то пойдет не так, точно потеряет руку – хорошие протезисты предпочитали крупные города.

Он взял Эльстер за рукав, заставил сесть рядом, заглянул ей в глаза и понял, что слова бесполезны. Потому что, хотя она и сохраняла остатки самообладания, во взгляде читались только отчаяние и истерический ужас.

– Я боюсь одна…

– Я не собираюсь тебя бросать, – спокойно сказал он. Уолтер по опыту знал, что человека легко заразить своим спокойствием и уверенностью. А в том, что Эльстер он бросать не собирается, Уолтер был уверен.

– Так неправильно. Я… Уолтер, это все, все из-за меня! Я должна дальше одна…

У Уолтера не было никаких правильных слов для ответа. Потому что Эльстер боялась не зря – они на самом деле подвергали друг друга опасности. Он был слишком слаб, чтобы ее защитить, и не имел больше даже призрачной надежды на помощь отца. У Эльстер вообще ничего не было, кроме краденых украшений с фамильными вензелями Говардов и Скалигеров да брошенного Беккой револьвера.

Зачем они нужны друг другу?

У него не было ответа на этот вопрос. И все же Уолтер знал, что не оставит Эльстер на Альбионе. И в Эгберте не оставит. И может быть, не оставит ее уже никогда.

Потому что Эльстер никогда не взяла бы у его отца чек, потому что у нее желтые птичьи глаза, темное прошлое и человеческое сердце. Потому что настал момент, когда все сомнения стали пустыми.

– Ты никому ничего не должна, – тихо сказал он.

В воздухе сгущался медовый запах духов, раскрывшихся нотами сердца – черным перцем и флердоранжем. От этой отравы Уолтер не знал противоядия и никогда не хотел его искать.

– Что тогда делать?

– Ехать в Эгберт. Вместе.

– Зачем? – спросила она, поднимая на него взгляд. Глаза у нее были уставшие, а под отчаянием и страхом явственно проступала обреченность. Потому что не было правильного ответа на этот вопрос.

Но Уолтер не стал его искать.

Ни у одной женщины не было таких обжигающе нежных губ. Пускай для целого мира она будет подделкой, созданной, чтобы сводить с ума – так лишаться рассудка Уолтер был готов снова и снова.

* * *

Утром Уолтер смог пройтись по коридору, лишь слегка опираясь на трость. Попытался выйти в общий коридор, но не смог открыть дверь – под ней с той стороны кто-то спал, оглашая храпом весь этаж. Он брезгливо ткнул лежащего тростью, но тот не обратил никакого внимания. Вздохнув, он закрыл дверь и зашел на кухню.

Кухня оказалась темным помещением, где помещались две закопченные плиты и стол, заваленный посудой. Тарелки вперемежку с кастрюлями, в углу стояла пара закопченных чайников, а у стены располагалась целая батарея разнообразных кружек, в каждой из которых торчала вилка, ложка или нож.

Уолтер не без труда нашел среди посуды старую медную джезву, оторвал пару кусков от большого рулона дешевой ткани, лежащего на окне, и полез в ящик за чистящим порошком. Эльстер смогла купить кофе в одной из местных лавок, и сейчас пачка лежала в запертой кухонной тумбочке с номером их комнаты.

Ему хотелось чем-то порадовать Эльстер. Он заглянул к ней в комнату – она еще спала, привычно свесив руку с кровати.

Он постелил ткань на колени, зажал между ними ручку джезвы и принялся методично очищать медную поверхность, стараясь не думать, как давно этого не делали. Одной рукой делать это оказалось неожиданно тяжело, к тому же тряпка только размазывала грязь.

– Я квартируюсь здесь полтора года, и еще никто ею не пользовался. У местных нет денег на кофе, – внезапно раздался над ухом каркающий голос.

Уолтер обернулся и с трудом сдержался, чтобы не отшатнуться. Рядом стоял старик с обезображенным лицом.

Единственный глаз – старческий, водянисто-голубой, в красных прожилках – смотрел на него с настороженной неприязнью. Вместо второго – уродливый шрам, зачем-то грубо зашитая глазница. Старик криво улыбался, обнажая кривые желтые зубы. Вместо губ вокруг провала рта расходились розовые бугристые пятна – скорее всего, кто-то сильно разбил ему лицо.

– Я не ношу масок, – с вызовом произнес старик.

– Это ваше право, – спокойно ответил ему Уолтер, опуская глаза к джезве.

– Меня зовут Нед, – сообщил старик.

– Уолтер.

– Девочка с короткими волосами – твоя сестра?

– Да, – предпочел соврать Уолтер.

– Смотри за ней получше – она нравится нескольким постояльцам и не нравится их женам.

– Скоро мы уедем и оставим этих достопочтенных господ их супругам.

– Ты из благородных, чтоль? – с неприязнью спросил его старик. – Образованный, небось?

Уолтер грязно выругался про себя и тут же подумал, что надо было вслух – может, тогда старик бы отстал.

Но Нед не собирался отставать. Он уселся рядом на колченогий табурет и достал из-за пазухи закопченную металлическую трубку с костяной чашей сбоку. С отвратительным скрипом подвинул небольшой рычаг у мундштука, и трубка тихо засвистела, разогреваясь.

Уолтер поморщился и покосился на трость. Можно было прогнать старика, но ему не хотелось конфликтов. Впрочем, дышать опиумным паром и слушать старческие бредни ему тоже было не интересно.

Когда-то можно было курить опиум только в специальных клубах, где трубки разогревались на специальных лампах. Богатые курильщики до сих пор предпочитали именно такой способ: роскошные интерьеры, тусклый свет масляных ламп, путающийся в цветных стеклах. Те, у кого денег не было, курили саморазогревающиеся механические трубки и имели возможность досаждать случайным собеседникам.

– Знаешь, что у меня с лицом?

– Нет, – ровно ответил Уолтер. Как назло, грязь с джезвы начала сходить.

– А хочешь узнать?

Уолтер неопределенно повел плечом. Все подобные истории были одинаковы, а если у рассказчика опиумная трубка – значит, ничего интересного он точно не скажет.

– Я прошел войну Журавлей и войну в Гунхэго!

«Куда ни ткни – ветераны паршивых войн за самолюбие Альбиона», – с раздражением подумал Уолтер.

– И знаешь, кто изуродовал мне лицо? Баба!

– На вашем месте я бы рассказывал, что это была шрапнель, – неприязненно отозвался Уолтер.

– Эта сука была хуже шрапнели! Пули милостивы, они хотя бы калечат людей без удовольствия… Из благородных, между прочим, дамочка. Не тер-р-рплю благородных, так и запиши!

Старик курил жадно, чмокая разбитыми губами. По щетинистому подбородку стекала ниточка сероватой слюны, а единственный глаз все больше мутнел. Уолтер почувствовал, как к горлу снова подступает тошнота.

– Мы тогда захватили корабль. Знаешь, какие у них корабли? С бумажными парусами, сложенными, как веера у шлюх! У благородных, я видел, из перьев. Наверняка у этой тоже был из перьев, чтобы она свою бесстыжую морду прятала за ним!

– Послушайте, мне не интересно. Поделитесь своей бедой с кем-нибудь другим, – отрезал Уолтер, насухо вытирая засиявшую джезву и вставая из-за стола.

– Нет, ты послушай! Послушай! Ты-то точно щенок из благородных, что ты здесь делаешь? У тебя паршивые, паршивые глаза! Я помню твои глаза, ты тоже там был!

– Я не воевал в Гунхэго, – ответил Уолтер, возвращая джезву на место. Кофе можно сварить и позже, минуя отвратительные истории.

– Ты там был! Не ври мне, это ты и твоя паршивая потаскуха меня изуродовали! Благородным возвращали лица и давали протезы, а мне эта паскуда зашила лицо, будто брюхо фаршированному гусю! Помнишь, что она говорила? «Какое необычное ранение, как интересно, сможем ли мы его спасти!» – передразнил он высокий женский голос. – Мне отстрелили половину лица!

– Так это не женщина была виновата, а выстрел, – неприязненно отозвался Уолтер, потянувшись к трости.

В Гунхэго служило немало врачей. Но все же Уолтер поступал мудро, когда носил черные очки. Его глаза не нравились слишком многим.

– Если бы вы тогда были чуть-чуть помилосерднее – моя жизнь сложилась бы по-другому! Я же обещал заработать и прислать вам денег, клялся, что если мне сохранят лицо… – Уолтер увидел, как из единственного глаза старика текут частые крупные слезы.

– Я не был на войне, – повторил Уолтер, направляясь к выходу.

– А я слышал, что она сдохла! Что ты убил ее, породистый кобелек, загрыз свою племенную суку, не дождавшись щенков! А может, ты достал их из нее, и поэтому тебя Потрошителем прозвали?

Мир внезапно обрел удивительно яркие очертания. Уолтеру казалось, что он видит каждую трещинку на дверном косяке, даже те, что были тоньше ниточки паутины. Он различал каждый оттенок каждого запаха коридора – от вчерашнего горелого масла до густого опиумного дыма. И красок внезапно стало столько, что если бы Уолтер решил нарисовать этот безликий гостиничный коридор, ему пришлось бы смешивать оттенки несколько часов.

А потом мир медленно сжался в узкую полоску. Время потекло медленно, так медленно, что улыбка растягивалась на его лице, словно рваная рана – мучительно, медленно и через силу.

– Что ты сказал? – прошептал он, оборачиваясь к старику.

И не услышал ответа, хотя видел, как шевелились его губы.

Зато шорох клинка расслышал отчетливо и даже не понял, откуда он раздался. Потому что клинок всегда был в его руке.

– Кэтрин Борден… – прочитал он по губам.

Уолтер почувствовал, как на языке растекается вязкая желчь. Имя Кэт было осквернено еще и этим слюнявым, уродливым ртом. Светлая память жалобно хрустнула на кривых желтых зубах и растворилась в опиумной дымке.

«Убей его, Уолтер! Почему ты стоишь?» – раздался за спиной вкрадчивый голос Джека.

– Уолтер, что с тобой?! – услышал он сквозь дымку испуганный голос Эльстер.

А по клинку медленно стекала кровь, удивительно отчетливо красная, жидкая, словно разбавленная водой. Стекала частыми каплями на пол, растекалась лужей у носков ботинок. Уолтер, брезгливо поморщившись, сделал шаг назад. Даже пахла она омерзительно – сладковатой гнилью, словно этот человек давно уже был мертв, словно кровь сейчас не стекала из опустевшей глазницы на грязную рубашку, словно и не было клинка, вошедшего в единственный глаз старика чистым и выскользнувшего из его затылка уже ярко-красным, как…

– Уолтер! Посмотри на меня!

Он медленно обернулся. Так же медленно разжал пальцы и услышал, как клинок с глухим стуком упал на пол.

Эльстер подошла к нему, не подбирая юбки, и подол сразу потемнел и набряк. Она прикоснулась к его лицу прохладными пальцами.

– Что с тобой, Уолтер? Пойдем отсюда, пойдем…

– Эльстер, я… – с ужасом прошептал он, оборачиваясь. – Я… я не…

– Тебе плохо, – сочувственно сказала Эльстер, прижимая ладонь к его щеке. – Бекка сказала, тебе надо больше воды пить, что тебе что-то давали…

– Эльстер, я человека убил! – ошеломленно прошептал он, с ужасом глядя на клинок.

– Ничего, это ничего… Пойдем, Уолтер. Скоро мы отсюда уедем, скоро ты поправишься, скоро…

Она улыбнулась, и вслед за движением губ на ее горле расползалась тонкая нитка разреза. Эльстер подняла на него полные непонимания, гаснущие глаза. Что-то прозрачное, золотое, потекло на ее рубашку.

Он сжимал рукоять окровавленного клинка, который словно сам собою оказался в руке, и с ужасом смотрел, как Эльстер медленно опускается на колени, зажимая разрез. Между ее пальцами сочилось жидкое золото, и чем больше его вытекало, тем больше тускнели ее глаза.

– Нет, нет, нет, я… – бестолково прошептал он, не в силах осознать случившееся.

«Ты теперь как я, – ласково прошептал Джек. – Убивать любимых – особенно приятно».

«Он не убивал… ты не убивал…» – полоснула сознание отрезвляющая мысль.

– Уолтер, да отзовись же!

Он опустил взгляд. Эльстер стояла перед ним и трясла за лацканы жилета.

– Эльстер?

– Наконец-то! Уолтер, какого здесь происходит? Ты стоишь так уже несколько минут со своей тростью и в стену смотришь, тут фройляйн чая пыталась выпить, но боится, что ты…

– Эльстер! – хрипло воскликнул он, отбросив трость и сжимая ее плечо. – Эльстер, я с ума сошел! Здесь кто-то сидел?!

– Нет, ты один… никто с кухни не выходил… Уолтер, что с тобой?

– Мне показалось… я видел… я убил тебя, – прошептал он, проводя кончиками пальцев по ее воротнику.

– Какие глупости! С чего тебе меня убивать, ты же совсем не такой, – улыбнулась она, касаясь губами его виска. Но это не принесло облегчения.

– Эльстер, я только что с одноглазым мужиком разговаривал, а потом убил его, потому что он перепутал меня с Джеком. А потом… тебя.

– Уолтер, Бекка сказала, что она нюхала воду, которую ты пил – там какая-то гадость, она сказала «Грай», понятия не имею, что это. Еще сказала «паршивое чувство юмора»… прости, я должна была спросить, но я слишком обрадовалась, что ты живой и слишком испугалась… короче, я тогда проверяла, ломали ли тебе пальцы, и немного прослушала. Нужно воды побольше пить и спать, само пройдет… Бекка так сказала.

Уолтера передернуло. Но сейчас Эльстер стояла перед ним, живая, настоящая, а трость валялась у нее под ногами. Он обернулся и посмотрел на стол. Чистая джезва стояла с краю, а покрытая черными разводами тряпка валялась на полу.

– Я пришел сварить тебе кофе, – Уолтер наконец заставил себя вымученно улыбнуться.

– Кофе? Отлично, я хочу кофе! Вещи я вчера собрала, а вот продукты пока не упаковала, их правда совсем немного, но надо…

Эльстер что-то говорила, подходя то к тумбе, то к столу, раскладывая какие-то свертки и оценивающе разглядывая ложки в тусклом свете грязного окна. Уолтер стоял, не в силах заставить себя нагнуться и поднять трость. Он не мог даже опустить взгляд, потому что был уверен, что увидит лужи крови, по которым Эльстер так беззаботно стучит каблуками.

Пересилив себя, он посмотрел вниз. Пол был чистым. Трость лежала у плиты, и он видел тонкую полоску железа – клинок выскользнул при падении.

Эльстер сунула ему в руки чистую джезву и пачку кофе.

– Не кусаются, – с улыбкой сообщила она, поднимая трость. – Уолтер, я помню, какую рожу ты скорчил, когда я тебе предложила меня убить еще в Лигеплаце. И с каким восторгом на меня смотрел, когда проснулся. Мало ли какая тебе глупость почудилась – ты точно не убийца. Кто угодно, только не ты.

Она обняла его за шею и коснулась кончиком носа его подбородка. Уолтер вдруг понял, что на кухне пахнет горелым и яблоками, а вовсе не опиумом, что платье у Эльстер чуть ниже колен, и никаким подолом вытирать лужи крови с пола она не могла, и что он очень многого желал ей, но только не страданий и смерти. Даже в мыслях, даже в самых темных уголках души, даже в минуты сомнений в допросной.