Текст книги "Механические птицы не поют"

За дверью раздался мужской голос, и кто-то попытался открыть дверь. Кажется, руки у человека были заняты – за дверью раздавался шорох и недовольный голос. Уолтер, отпустив Эльстер, поспешил открыть дверь.

– Спасибо п-патер… – замявшись, ответил мужчина, и в его голосе послышалась не то неприязнь, не то замешательство. Уолтер отошел в сторону, пропуская его. Он не сразу заметил, что с ним зашла девушка в красном клетчатом платье.

Мужчина сначала снял маску с себя, а потом со своей спутницы.

Он был, наверное, ровесником Уолтера. Сероглазый, с пышной копной светлых кудрей и явно не раз сломанным носом. Поверх серого студенческого сюртука он зачем-то намотал ярко-синий кушак.

– Бенжамин Берг. Бен, – представился он, снимая перчатки и подавая Уолтеру руку.

– Берегущий Сон, Дарен Ливрик, – солгал он. – И мой помощник, Стер.

– Да уж вижу, что клирик, – весело отозвался Бен с легким северным акцентом. – Это моя сестра, Зои. Солнышко, поздоровайся, как я тебя учил? – ласково обратился он к сестре.

Зои подняла на Уолтера золотые глаза, в которых плескалась чистая, незамутненная радость.

– Здравств-в-вструйте, херр! Зд-д-дравствуйте, фрекен!

Он немного знал язык Морлисса, чем-то похожий на кайзерстатский, и ответил, улыбнувшись:

– И вы здравствуйте, фрекен.

– Нет, милая, это юноша, – поправил Бен, указывая на Эльстер. Впрочем, Уолтер различил в его глазах сомнение.

– Фре-е-екен… – обиженно отозвалась Зои.

– Блаженная, или как там по-вашему, – устало пояснил он. – Такая родилась. Совершенное чудо, клянусь, незапятнанное добро. Но в двадцать лет как ребенок… Спящему иногда снятся странные Сны.

Уолтер с сочувствием кивнул. Зои могла бы быть похожа на Эльстер – такая же хрупкая и невысокая, с каштановыми волосами и золотистыми глазами. Но у нее было совсем другое лицо: маленький нос, россыпь веснушек и полные губы, придающие лицу еще более детское выражение. От этого мимолетного сходства ему было еще тоскливее.

Бен сел и достал из кармана короткую черную трубку и темно-красный кисет. Несколько минут он сосредоточенно забивал и раскуривал трубку, а Зои следила за ним с каким-то немым обожанием. Уолтер подумал, что ему полагалось спросить, не возражает ли девушка, но потом вспомнил, что Эльстер временно лишена подобных привилегий. По купе потянулся сладковатый вишневый дым.

– Вы из этих, кто себе добровольно удавку на шею напяливает, или вам только женщин нельзя? – спросил Бен, доставая из-за пазухи плоскую бутылку джина.

– Не из этих, – криво усмехнулся Уолтер.

Зои подняла на него настороженный взгляд. Он ободряюще ей улыбнулся, но она нахмурилась и поджала губы.

– У тебя стра-а-а-ашные глаза, – протянула она. Уолтер вздрогнул.

Он всегда опасался таких, как она. Тихая дурочка смотрела мимо всех масок, что он надевал, мимо регалий и карнавальных сюртуков. И видела в нем именно то, что он так тщательно прятал под черными очками даже от себя самого.

– Зои, невежливо, – скривился Бен и подал Уолтеру складной стаканчик с остро пахнущей можжевельником жидкостью. – Вашему мальцу можно?

– Хочешь? – тихо спросил он у Эльстер. Она, не отводя глаз от Зои, кивнула. – Можно.

Бен молча налил еще один стакан и протянул Эльстер. Она кивком поблагодарила его и, явно думая о своем, выпила залпом. Не поморщившись и не сгибая запястья. Бен усмехнулся, а потом встал и начал разматывать кушак.

Уолтер поднял на него изумленный взгляд, Эльстер только скептически заломила бровь.

– Мы едем из Морлисса, – заявил он, расправляя пояс. Тот оказался обрывком знамени. Уолтер заметил на темно-синем полотне с золотыми звездами мелкие черные пятна. – Клянусь вам, патер Ливрик, мы прошли через настоящий ад. Я везу сестру в монастырь в Эгберте, оставлю ей все деньги, что у меня есть, а потом вернусь в Морлисс. И умру там.

– Зачем вам умирать? – хрипло спросила Эльстер, словно забыв, что ей полагается молчать.

– Вы знаете, что происходит в Морлиссе? Знаете о недавней эпидемии легочной гнили? Извольте, я расскажу. Распроклятые заводы с лучшими на континенте запчастями – настоящее божество этой страны, – Бен закинул ноги на стол и вытряхнул пепел из трубки прямо на пол. – Если вы здесь, на Альбионе, верите, что ваши заводы отравляют воздух и смотрятся устрашающе, то поверьте – Морлисс гораздо страшнее. Это бесплодные земли, отравленные камнями и солью. Там нет такого тумана только потому, что ветер с моря уносит его и расстилает над водой…

Уолтер заметил, что Бен старается говорить как обычный человек, но постоянно срывается на стиль, свойственный тем, кто изучал язык по классическим учебникам.

– Большинство взрослого населения… большая часть взрослого населения работает именно на заводах. А вы знаете, чем это кончается, патер Ливрик. Жадность владельцев, слепота правительства – и вот на улицах уже тысячи разъяренных людей. На этот раз в истории присутствует эпидемия – рабочим подняли норму выработки, зима выдалась сырая. Люди не желали оставаться дома и шли на работу… И так, пока половина рабочих не начала кашлять кровью.

Уолтер поежился, вспомнив собственную болезнь. А ведь его спасал один из лучших врачей Альбиона, и болел он в уютной усадьбе у моря. Стоять у станка, вдыхать пыльную взвесь, выплевывая куски легких в грязный рукав рабочей куртки… Уолтер никогда не жаловался на отсутствие воображения, и нарисованная картина его ужаснула.

– И именно в этот момент на одном из заводов задержали зарплату. Представляете, что началось?

– Позвольте, Бен! Каким надо быть идиотом, чтобы в такой ситуации не заплатить людям жалование?

– Нищим идиотом, патер Ливрик. Нищим идиотом на грани разорения. Вы ведь знаете о том, что некий делец из Кайзерстата перекупил огромную партию запчастей? А фактически – просто украл, пользуясь зреющим недовольством и распространяющейся болезнью. Не удивлюсь, если он еще и проспонсировал первые беспорядки.

Он почувствовал, как на языке расползается вязкая горечь. Из оцепенения его вывел тихий скрип – он слишком сильно сжал тонкую рейку подлокотника, причем правой рукой.

Наверное, стоило читать больше газет. Больше интересоваться политикой и меньше – выпивкой и лигеплацкими скрипачками.

– И что же произошло дальше?

– Восстание, что же еще. Люди в бешенстве, требуют свободы, денег и нормального правительства. Это так иронично…

– Вы так и не ответили, зачем вам умирать, ге… мистер Берг, – заметила Эльстер.

– Это моя страна, где мне еще полагается умереть? Мои друзья там, на баррикадах. Меня бы здесь не было, если бы не один… как по-вашему? Сумасшедший?.. Нет, не то, просторечие… отморозок. Настоящий отморозок, херр Рауль. Что за человек, патер Ливрик, что за человек! Он из Совьехолда – говорят, там женщины так уродливы, что мужчины вечно грешат с медведицами. Я видел Рауля – уверяю вас, его отец точно был из таких.

Зои, зевнув, улеглась на колени Бена. Он только улыбнулся, поправил ее юбку и ласково провел ладонью по волосам. Затянулся и продолжил:

– Представляете, он вывез на своем пароходе, «Ханде», финальную партию краденых запчастей. А он один из самых яростных борцов ополчения, сейчас вывозит гражданских. Целые детские дома эвакуирует, остальные боятся… И вот представьте себе, он, причалив в Лигеплаце, узнал, что вез контрабанду и что фактически стал соучастником… Его старпом мне шепотом рассказывал, как капитан метался по палубе и обещал вырезать сердце заказчику…

– Шайсэ! – выдохнула Эльстер, совершенно забыв о конспирации.

– По вам плачут розги, юноша, – осадил ее Уолтер. Но он был совершенно согласен – действительно, шайсэ.

Раздался протяжный гудок, означающий, что поезд наконец-то трогается.

– Отлично, кажется, попутчики у нас появятся на следующей станции, – заметил Бен. – Тем лучше. Еще джина, патер?

– О да, – выдохнул Уолтер.

Если это капитан Рауль, с которым Уолтер так беспечно беседовал утром в порту, убил Сатердика Шатта, как раз обмывавшего удачную сделку на свежекупленной вилле в Лигеплаце и заодно вырезал сердце, как и обещал, его жене, которая тоже работала на «Пташек»… Если это сделал он, то кто же убил Хагана Хампельмана?

И если Сатердика Шатта убил безумный капитан из Морлисса, имевший к нему личные счеты и случайно выбравший эпатажный способ убийства… значит, никто больше не умрет. Уолтер не знал, как к этому относиться – с одной стороны, он не желал незнакомым людям смерти. А с другой – он достаточно узнал от Эльстер, которая в такой панике бежала от них и от жизни, которой ее заставили жить. Достаточно близко пообщался с Унфелихом, который преследовал их, точно зная, что Эльстер – вовсе не сломанный механизм и не разбитая чашка. И не смог скрыть от самого себя разочарования – его не перестанут преследовать. Его все равно будут подозревать, особенно после того, как он сбежал из тюрьмы. У него осталась одна смутная надежда – на посмертные материалы Лауры Вагнер, которые должны были выйти в ближайшее время. Если кто и мог указать на настоящего убийцу, то только она.

А может быть, это лишь цепь неудачных совпадений, и герр Рауль, вместо вырезания сердец, запил горе в портовом пабе, утопил или перепродал запчасти и вернулся в Морлисс помогать детям.

Уолтер почувствовал привычное тепло алкоголя только с третьего стакана джина. Он видел, как Эльстер встревоженно смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, но не мог ни сказать ей, что все будет хорошо, ни даже прикоснуться.

Если, если, если…

Джек молчал. Мерно дышала Зои, обняв колени Бена. Сам Бен задумчиво разглядывал пятна на обрывке морлисского знамени.

И когда поезд тронулся, Уолтеру вдруг представилось, как огромный черный зверь, щерящийся шпилями крыш, выпускает из себя этот закопченный поезд, но за ним продолжает тянуться липкая, густая смола. Тянется, как пуповина или ниточка паутины, которую поезд везет в Эгберт. Тянется, но не рвется, истончается, становится почти незаметной.

Но Уолтер знал, что всегда будет чувствовать ее.

Глава 18. Про эшафоты и котов

Уолтер и не заметил, как успел напиться. Когда кончился джин, Бен вытащил из саквояжа пузатую бутыль с обвязанным кожаным шнурком горлышком. Он как-то назвал напиток, но Уолтер не запомнил. Запомнил резкий запах аниса, корицы и легкий привкус тмина. Цветом напиток напоминал крепкий чай, а в голову давал почище дешевого джина.

Уолтер помнил, как Бен, встав на стол, патетически говорил что-то о свободе и о том, что никто не смеет запирать птиц в клетках, а Эльстер смотрела на него влюбленными глазами. Помнил минутное раздражение и ревность, которую тут же смыло какой-то другой эмоцией, да так и не принесло обратно.

Он прочитал Бену Колыбельную Свершающих и благословил его, пожелав остаться в живых. Зои сидела прямо на полу, обняв колени и переводила взгляд от Уолтера к Бену, будто они перекидывали друг другу мячик.

Эльстер глупо хихикала над какими-то шутками Бена, а когда ее пытались разговорить – закатывала глаза и говорила, что патер велел молчать. Уолтеру в этот момент почему-то становилось стыдно.

Он не собирался напиваться – более того, прекрасно понимал, что для этого один из самых неудачных моментов. Но напряжение последних дней, постоянный страх и недостаток сна сделали свое дело.

Уолтер успел подумать, что если вдруг Унфелих тоже сел в поезд – им конец.

Впрочем, если он и правда в поезде – деваться им в любом случае некуда. Вокруг стелились залитые туманом вересковые пустоши, превращающие бегущего человека в идеальную мишень. Он успел подумать об этом и еще о чем-то, казавшимся очень важным.

А потом уснул за столом, уронив голову на скрещенные руки. Эльстер спала в соседнем кресле, обняв саквояж. Во сне Уолтер слышал только стук колес, который под утро начал звучать прямо в голове.

Ему казалось, он прижался виском к рельсам и слушает, как приближается поезд. И ждет, чтобы поезд наконец-то его переехал, избавив от наполняющей голову раскаленной боли.

– Спящ-щ-щий, чтобы я еще раз… – простонал кто-то голосом Бена.

– Не богохульствуйте, юноша, – просипел Уолтер, пытаясь открыть глаза. Выходило плохо – казалось, за ночь кто-то зашил ему веки.

– Идите-ка вы, патер, чтоб вас, – посоветовал Бен. – Есть у вас колыбельные от похмелья?

– Есть Колыбельная по Уходящим, – обнадежил его Уолтер, решив пока не открывать глаза.

– Водички? – раздался где-то неподалеку голос Эльстер.

– Ты святой, дитя мое, – прочувствованно ответил Уолтер, слепо шаря рукой. Его пальцы сомкнулись вокруг прохладной поверхности стакана.

– Там несколько капель настойки, что вам доктор прописал, которая тонизирует, – предупредила Эльстер. – Вам налить, мистер Берг?

– Прошу…

– Тоник?

– Если не затруднит…

Уолтер усмехнулся про себя. Как бы сильно он вчера ни был пьян, но точно помнил, что ни разу не вышел из роли, как и Эльстер, которая была гораздо трезвее. Потому что он твердо усвоил: для того, чтобы все поверили в ложь, нужно жить этой ложью. Быть молодым клириком патером Ливриком, который никогда не был даже знаком с Уолтером Говардом.

Вода была прохладной, с легким соленым привкусом. В этот момент он особенно тосковал по оставшимся в старом саквояже лигеплацким каплям от несварения. Они бы сняли похмелье моментально. Но саквояж, где лежали капли, остался в Вудчестере. Приходилось довольствоваться тем, что есть.

Он медленно открыл глаза. Тусклый свет показался мучительно ярким, и потребовалось несколько секунд, чтобы он перестал вонзаться в глаза золотыми иголками.

Эльстер сидела рядом, почему-то опять на полу и смотрела снизу вверх со странной смесью сочувствия и легкого злорадства.

– Вы обещали мне сан клирика в Эгберте, – сообщила она.

– Значит, нам придется торчать там лет десять, – проворчал он, жалея, что так и не взял у патера Морна трость – с ней встать и стоять ровно было бы проще.

Обе перчатки оставались на руках. Левая была чуть толще, и это немного мешало – Уолтер только успел привыкнуть к обнаженному протезу.

Он все-таки встал и вышел в коридор.

У приоткрытых окон собрались такие же мятые пассажиры – в основном, мужчины, но было и несколько женщин.

Большинство курили, выдыхая дым прямо в белесый утренний туман. Уолтер заметил самокрутки, трубки, папиросы и даже пару опиумных трубок. Кто-то просто пытался подышать свежим воздухом, но вдыхал все тот же туман и пронизанный едва заметными ниточками табачного дыма густой чад, валивший из паровозной трубы.

У двери в уборную спал, трогательно свернувшись в клубочек, огромный огненно-рыжий мужик, похожий на Хенрика, как родной брат. Уолтер закатил глаза.

В таком случае альбионскому аристократу полагалось брезгливо потыкать в спящего тростью, а если он отказывается просыпаться – этой же тростью вытянуть поперек хребта. Несмотря на то, что будить человека считалось грехом наравне с мелким воровством. Он знал, что слуги, которые бьют в гонг в богатых домах и рабочие, которые стучат палками в окна по утрам, получают отпущение грехов в Колыбелях вдвое чаще других.

Музыканту Уолтеру было наплевать на приличия и отпущения грехов – он бы просто попытался оттащить мужика в сторону и мог для убедительности добавить сапогом под ребра. В случае, если бы тот проснулся и возжелал реванша, Музыкант Уолтер только радовался бы возможности ввязаться в драку.

Но что делать патеру Ливрику?

Уолтер глубоко вздохнул и повернулся к паре мужчин с нашивками рабочих на куртках, пытающихся трясущимися руками забить трубки.

– Пусть Спящему приснится для вас легкое утро, господа! – поздоровался он.

– И вам, это, утречка доброго, патер, – добродушно отозвался один из рабочих, заросший черной бородой до самых глаз.

– Это ваш друг? – спросил Уолтер, указывая на спящего.

– Впервые видим. Вам пододвинуть? – догадался рабочий.

– Был бы крайне вам признателен, – с чувством ответил он. – И да не рассердится на вас Спящий за…

– Э! – махнул рукой мужчина, кивая своему молчаливому другу.

Они сунули Уолтеру трубки, сноровисто ухватили спящего за воротник и ремень и довольно бесцеремонно оттащили даже не пошевелившегося мужчину за стоящий неподалеку ящик с углем.

Уолтер вернул трубки, осенил рабочих знаком Спящего и заперся в уборной.

Из мутного треснувшего зеркала на него смотрел болезненно бледный молодой человек с огромными синяками под глазами и красными пятнами на лице и шее.

– Красавец, – сообщил ему Уолтер. – Бывшая надежда рода Говардов, а ныне – благородный альбионский клирик.

– Какой из тебя клирик, какая надежда, пропойца, – устало отозвался Джек где-то за спиной. – Я всякие ужасы себе представлял, но чтобы ты в поезде для рабочих надрался с морлисским студентиком-революционером – на это даже мне фантазии не хватило. Может, еще поедешь вместе с ним флагами на баррикадах помахать?

– Было бы неплохо – хочу посмотреть, как Унфелих карабкается на баррикады, – огрызнулся он, выплескивая в лицо теплую, слегка пахнущую железом и затхлостью воду.

– Позор на мою раннюю седину, – вздохнул Джек.

– Не было у тебя никакой седины, – слегка удивленно ответил Уолтер.

– Ты знаешь, что была. К счастью, даже в девятнадцать ты не нашел это хорошим поводом для своих плоских шуточек, но точно знаю, что ты видел, как я ее закрашиваю.

Уолтер поморщился, вспомнив, что действительно видел. И ему тогда даже было стыдно, потому что он решил, будто довел излишне эмоционального брата своими выходками.

– Не переживай, я проверял – это привет по отцовской линии. У тебя волосы матери, – обнадежил его Джек и затих, словно его смыло следующей пригоршней воды, разбившейся о лицо и тяжелыми каплями сорвавшейся в черный провал слива.

Когда он вышел, людей стало заметно больше. Он старался не поднимать взгляда и казаться как можно незаметнее.

Сюртук клирика словно делал его деталью интерьера, и Уолтера это полностью устраивало – трое мужчин у перемычки, кажется, собирались драться, а пара женщин из Идущих хватали проходящих мимо людей за руки и предлагали погадать.

– Ай, милый, какой славный котеночек! – кто-то схватил его за левый рукав и потянул к себе.

– Не стоит, мисс, – попросил он, попытавшись тактично высвободить руку, но Идущая держала крепко. Он повернулся, готовя отповедь, но замер.

Уолтер ожидал увидеть смуглую девушку в ярких одеждах, вроде тех, которых видел на вокзале. Но на него смотрела темно-рыжая, бледная женщина в мятом черном платье. Волосы ее стояли дыбом, а улыбалась она так, что у него возникли серьезные подозрения, что она тоже грешила с опиумной трубкой. Ее лицо показалось ему удивительно неприятным, хотя он не мог объяснить себе, почему.

– Дай левую ручку, солнце мое, – вкрадчиво попросила она.

– Гадалка из вас не очень, – мягко заметил он, делая еще одну попытку освободиться. – К тому же Служители не верят в то, что Сон можно предсказать.

– По шестеренкам посмотрю, – подмигнула она и, не выпуская его руку и продолжая улыбаться, оттеснила к дверям купе. Уолтер только сейчас заметил во второй ее руке тонкую длинную трубку. Вересковую, без всякого опиума.

Он открыл дверь, и Идущая замерла на пороге, обведя сидящих тоскливым взглядом. Затем медленно зашла, затянулась и выдохнула вместе с густым дымом:

– Чудно. Я обычно обещаю другое, но вы все умрете. Ты умрешь, – она ткнула трубкой в грудь Бена. – Ты тоже умрешь, – она указала на Уолтера, – и ты, и даже ты, – трубка указала на Зои и Эльстер. – Это я знаю точно, только кое-кто из вас пораньше. Я не могу помочь тебе, – трубка указала на Бена, – потому что ты молодой, глупый и думаешь, что умирать не больно. И тебе, пташка, я не могу помочь, потому что нужно быть осторожнее с корреспонденцией. Тебе, – она ткнула трубкой Уолтеру в кончик носа, и он почувствовал едкий запах тлеющего табака с нотками ментола, – я не могу помочь, потому что ты уже влюбился, то есть сунул голову в петлю, встал на табуретку и прыгаешь на одной ноге. Про тебя, – она махнула трубкой в сторону Зои, – я вообще молчу.

– И зачем вы все это говорите? – с неприязнью спросил Уолтер, выдергивая рукав.

– О, потому что я очень давно хотела так сделать, а запретить мне никто не может, – широко улыбнулась она, выскальзывая обратно в коридор. Уолтер потянулся закрыть дверь и обнаружил, что в коридоре, кроме курящих мужчин, никого нет.

– Это что сейчас какого – простите, дамы – хрена моржового было? – недоуменно спросил Бен.

– Понятия не имею, какая-то сумасшедшая дура, – пробормотал Уолтер, выходя из образа. – Слышали? Мы все умрем.

– Ваш досточтимый брат, патер Ливрик, все же был в чем-то прав – вы удивительно привлекаете сомнительных женщин, – отметила Эльстер.

Уолтер заметил на столе четыре глиняные кружки с кофе.

– Вы голодны, патер? – с сомнением спросила Эльстер, оглядывая его лицо. Уолтер знал, что выглядит он чуть лучше, чем до утреннего туалета, но все еще больше похож на позор, чем на надежду рода.

– Нет, благодарю, – ответил он, поморщившись от одной мысли о еде. – С вашего позволения… один умерший недавно джентльмен оставил мне в качестве исповеди документ, и я бы хотел…

– О да, конечно, – махнул рукой Бен.

Эльстер, странно ухмыльнувшись, достала из саквояжа книгу – ту самую, которую читала в Колыбели. Уолтер жестом подозвал ее и шепнул на ухо:

– Я надеюсь, патер Морн отдал ее тебе?

– Скажем так, он не был против, когда я ее забирала, – прошептала она в ответ.

– Ты маленькая, бессовестная паршивка.

Он наклонился и достал из потайного кармана в подкладе саквояжа дневник, прикрыв ладонью вензель. Пролистал несколько страниц, поняв, что просто не выдержит больше циничных рассуждений Джека о пленниках и благе Альбиона.

Хотел последовать совету Эльстер: поискать слово «грай» и заглянуть в конец, чтобы узнать, убил ли Джек Кэтрин. И понял, что не может. Что, узнав правду сейчас, он рискует расстаться с рассудком прямо при всех этих людях. И нашел запись о конце службы Джека.

Кэт так радуется возвращению домой, что я невольно забываю о том, сколько работы меня ждет. Отчего-то кажется, что впереди что-то хорошее. Непривычное ощущение, оно пугает меня. Словно ничего плохого никогда больше не случится. Я знаю, что это не так. Уолтер мог бы позволить себе подобные иллюзии, но я всегда мыслил рационально. Закончилась самая грязная часть работы – больше не придется проводить осмотры, стоя по колено в гнилой воде, не придется ковыряться в кариозных ртах и вести бесконечные допросы. Отныне мои пациенты будут чисто вымыты, обриты, накормлены и – хвала Спящему! – не одурманены ничем, не известным мне. Понятия не имею, вырвало того щенка на мой мундир от страха или от того, что он попал ко мне уже нажравшись какой-то дряни, но мне нисколько не стыдно за то, что небольшой список людей, лично убитых мной на этой войне, пополнился гунхэгским мальчишкой.

Больше ничего подобного не произойдет. В Лестерхаусе меня ждут белый халат, стерильные перчатки, защитные очки, маски и столько помощников, сколько потребуется.

И моя работа только начнется. Мне предстоит эксперимент, вызывающий близкий к священному трепет своим масштабом и значимостью. Так почему я чувствую себя так, будто мне предстоят не месяцы изнуряющей работы, а что-то неизмеримо прекрасное, рядом с чем меркнет все остальное?

Дирижабль прибыл с получасовым опозданием. Непунктуальность всегда выводила из себя. Колхью лично выехал нас проводить. Хочет удостовериться, что я правда уеду и не вернусь. Как будто мне доставляет большое удовольствие нахождение в его обществе. Пытался убедить меня, что во время боевых действий странно ждать от людей четкого следования срокам. Но ни один из отчетов, которые я отправлял, не лег на стол владельцу Лестерхауса позже трех часов пополудни. И каждый приходил в назначенный день – в четверг, каждую неделю. Я могу контролировать такие вещи, стоя по колено в грязи и разглядывая очередную гнилозубую пасть. Неужели так трудно прислать проклятый дирижабль в назначенный срок?!

«Ты всегда был невыносимым занудой», – со вздохом подумал Уолтер, забыв о том, что теперь Джек может его услышать.

Но он молчал.

Кэт сказала, что ей нужно во Флер на неделю. Она хочет проверить свою усадьбу, говорит, что больше всего скучала по этому дому. Я слегка обескуражен подобным поворотом. Я привык думать о Кэтрин, как о своей невесте, но делать предложение в этой грязной стране, кишащей насекомыми и оглашаемой непрерывными криками и выстрелами, по понятной причине не стал. Конечно, я далек от того, чтобы подобно Уолтеру бросаться в крайности и позволять чувствам брать верх над разумом, но мне с трудом удается скрывать свое разочарование.

И все же скорое возвращение рисуется мне приятным событием. Надеюсь, Уолтер без меня ничего не натворил. Отец не может смирить его нрав и отказывается внимать моим советам и пытаться договориться. Словно не понимает, что мальчик тем быстрее повзрослеет, чем скорее исчезнет необходимость конфликтовать с семьей. Не иначе как Уолтеру достались отцовская гордость и упрямство. Они даже не замечают, как иногда бывают похожи, только отец положил свои упрямство и гордость на алтарь служения роду, а мой дорогой брат делает все, чтобы род опозорить. Но пока я жив, ему это не удастся.

И все же я скучал по обоим. И по их вечному противостоянию. Скоро мне предстоит снова стать его частью.

Кофе неприятно горчил, но прогонял остатки похмелья и успокаивал головную боль. Уолтер поднял взгляд от страниц.

Прочитанное вызвало смесь тепла и брезгливости. После столь страшной разлуки и прожитых лет, притупивших боль, рассуждения Джека об их отношениях стали скорее казаться трогательными, чем раздражать. Но сравнение с отцом было оскорбительно. Чтобы отвлечься, Уолтер прислушался к тому, что читала Эльстер.

– Ее пальцы дрожали в такт биению сердца, и птица, вившаяся над ними, вздрагивала, словно сердце – истерзанное и окровавленное… – тихо говорила она примостившейся рядом Зои.

Он вдруг почувствовал, как сердце кольнула тоска – в глазах Эльстер читалось особое, светящееся чувство, которое Уолтер узнал скорее интуитивно.

У его матери никогда не было такого взгляда.

Он сам мечтал умереть бездетным, не продолжая род Говардов, не делая несчастными своих детей и не рискуя тем, что родится очередной безумец. Эльстер мечтала о детях, но по понятным причинам не могла их иметь.

Когда-то Джек внушал ему, что материнская любовь – какое-то сочетание гормонов, некая животная реакция. Сейчас Уолтеру было, что ответить, ведь материнских инстинктов в Пташек точно не закладывали. Но он точно знал, что встретив Кэт, Джек сильно подрастерял в цинизме.

А Эльстер, не замечая его взгляда, читала, пряча улыбку в уголках губ.

Кэт удивилась, когда я сказал, что возвращаюсь домой. Мы делаем пересадку во Флер, и Кэт была уверена, что я отправлюсь в усадьбу с ней. Мне пришлось отвергнуть предложение – все же мы еще даже не помолвлены и не можем позволять себе таких компрометирующих ситуаций.

Кэт говорила, что ее усадьба стоит на горе, в отдалении от города. Что там никого нет, только немая девочка-служанка и приходящая прислуга. Что вокруг высажены цветы, что там огромные окна и светлые стены, что Кэт все обустроила там по своему вкусу и хочет показать мне этот дом. Что он – отражение ее души.

Признаюсь, если бы она пыталась соблазнить меня, я отказался бы, не думая. Но если бы эта девушка могла попытаться завлечь меня перспективой добрачной связи, я бы никогда не проникся к ней такими чувствами. Нет, Кэт со свойственной ей бесхитростностью предлагала мне самое дорогое, что у нее было.

Я хотел отказаться. Хотел, но не смог.

Я охрипну на исповеди у патера Морна. Столь много, как в Гунхэго, я не грешил за всю жизнь. И продолжаю грешить.

Но вряд ли Спящий проснется от того, что я поеду посмотреть усадьбу юной леди, которую собираюсь сделать своей женой.

К тому же в окружении любимых вещей ей наверняка будет приятнее услышать мое предложение.

Надеюсь, во Флер найдется хоть один приличный ювелир. Разумеется, я не брал в Гунхэго фамильное кольцо, но мне все равно хотелось подарить Кэт нечто более изящное, чем этот перстень.

Ибо пусть простят меня предки, которых я чтил всю жизнь, но придумать для прекрасной женской руки столь уродливую вещь мог только истинный мизантроп.

– Вы что-то сказали? – вдруг спросил Бен.

– Я читаю вашей сестре, – с удивлением ответила Эльстер.

– Нет, другой голос… или даже несколько голосов…

Уолтер почувствовал, как его царапнула тревога. Что-то толкнулось изнутри о виски, какая-то мысль, очень важная догадка, но в следующую секунду в коридоре раздались грязная ругань и глухой звук удара.

«Видимо, эти голоса он и слышал», – успокоил себя Уолтер и продолжил чтение.

Усадьба прекрасна. У мисс Борден по-настоящему изысканный вкус, что весьма похвально для юной леди ее происхождения. На мой взгляд, в доме слишком много оттенков белого, но меня они даже успокаивают. Белый – цвет чистоты, стерильного халата и выстиранного белья – тех вещей, которых мне так не хватало в последние месяцы. Здесь действительно никого нет, кроме немой горничной, с которой Кэт поддерживает странные отношения. Если бы я не знал, что речь идет о юной леди и ее прислуге – сказал бы, что это дружба.

Кэт спускается к завтраку с распущенными волосами – говорит, что не хочет утруждать горничную плетением кос.

Я ничего не понимаю в женских туалетах, но точно знаю, что горничная нужна леди именно для того, чтобы удовлетворять подобные потребности. На Альбионе нужно будет найти Кэт нормальную прислугу – в Вудчестере давно не было женщин нашего круга.

Не нанимать же горничных для шлюх, которых водит Уолтер.

Впрочем – и в этом я тоже покаюсь патеру Морну – меня радует нерасторопность горничной Кэт. Мисс Борден – удивительной красоты девушка, а распущенные волосы придают ей особенный шарм. Я вижу в этом жест доверия, и оно бесконечно трогает мое сердце.

Домашние платья Кэт отличаются некоторой фривольностью, свойственной почти всей одежде во Флер. Удивительно вульгарная нация, не обремененная понятиями о порядке. Хотя после Гунхэго даже местные опиумные курильни вызывают у меня почти теплые чувства.

Дома нужно будет найти Кэт еще и компаньонку, которая поможет ей купить приличную одежду. Впрочем, я уверен, что мисс Борден умная девушка и не ходит по альбионским улицам с обнаженными плечами – гардероб для Флер и Альбиона должен отличаться разительно.

Кэт пыталась уговорить и меня одеться по местной моде. Но даже нежные чувства к ней не способны заставить меня нацепить эти омерзительные пестрые тряпки, которые украли не то из кибитки Идущих, не то из будуара стареющего мужеложца. Правда, в одном Кэт добилась своего: подарила мне зеленый шейный платок и сама завязала его каким-то жутким бантом. Распустить его раньше вечера я так и не решился.