Текст книги "Механические птицы не поют"

– А поезд-то уже ушел, – меланхолично заметил Уолтер, прикидывая, что сделает кот первым делом – избавит старую усадьбу от крыс или от жильцов.

Бен пробормотал что-то на своем языке, но по интонациям Уолтер понял, что ему жаль, и он слегка раздражен.

– Если бы этот кот не хотел, чтобы его сперли – ни за что бы в эту сумку не влез, даже по частям, – утешила его Эльстер. – Считайте, он сам ушел.

– Нас могут не пустить в дом с котом…

– Увольте, мистер Берг, кто это может не пустить в наемный загородный дом с котиком? – удивился Уолтер.

– Вы не видели тамошнюю экономку… откровенно говоря, она и нас может не пустить…

– А вы не могли об этом раньше сказать?! – возмущенно выдохнул Уолтер. Вот Унфелих посмеется, наблюдая, как они бредут по вересковой пустоши с саквояжем и котом под мышкой!

– Нет-нет, это шутка, фигура речи! – поспешил успокоить его Бен. – Она даже не живет в самом доме, только приезжает проверить, всего ли хватает жильцам. Просто миссис Ровли… потрясающая женщина, – тактично закончил он.

Кот сипло мяукнул, словно соглашаясь.

* * *

Экипаж довез их до городской границы, где им пришлось пересесть в следующий – загородный, более тряский, обтянутый бурой тканью и коптящий так, будто стремился лично превратить Эгберт в Альбион. Управлял экипажем мужчина, который словно пытался воплотить все возможные стереотипы об Эгберте, не иначе как из стереотипной эгбертской поперечности. Он был ослепительно-рыжим, поверх простой рубашки надел ярко-зеленую куртку и бело-красный шарф, которым можно было дважды обмотать весь экипаж, и в довершение образа явно недавно напился до такого состояния, что с трудом держал руль. Зато через тонкую перегородку из промасленной ткани Уолтер различил пока неуверенные попытки промычать мотивчик разухабистой песни. Если он правильно различил ноты – именно эту песню они с Мией когда-то пели для пьяных в стельку матросов в пабе «У Мадлен», и даже тогда песня выглядела вульгарной.

– Как вы думаете, этот замечательный человек не уведет экипаж в речку? – тоскливо спросила Эльстер, осмелившись высунуться из окна.

– Что вы, во-первых, здесь только вереск, и даже до ближайшего болота ехать и ехать, а во-вторых, если я хоть что-то знаю об Эгберте – он, скорее, трезвым нас в речку скатит, чтобы быстрее отделаться, – утешил ее Бен.

Уолтер решил последовать примеру Эльстер и достал из саквояжа дневник. В тусклом свете, пробивающемся сквозь шторы, край шелкового платка, лежавшего у дневника, показался ему серым.

Мое возвращение, не задавшееся с самого начала, не порадовало и когда я добрался до Вудчестера.

Уолтер вел себя на удивление сносно, не ерничал и не пытался сбежать под каким-нибудь предлогом. Кажется, он даже искренне был рад меня видеть. Я вернулся в обед, и Уолтер только спускался – одет как попало, не расчесался, неровно застегнул пуговицы на рубашке и пару даже пропустил. Еще и бросился мне на шею. В белой рубашке, до того, как я снял пальто. Возмутительное поведение, но я не нашел в себе сил его отчитать.

От отца я не ждал никаких проявлений чувств – мы с ним слишком похожи. Он пожал мне руку и попросил прийти к нему в кабинет, когда буду готов.

Переодевшись и умывшись, я пришел к отцу, решив не заставлять его ждать. Кофе можно выпить и потом.

Уолтер едва слышно фыркнул.

Он хорошо помнил этот день. Помнил собственное неожиданное, оглушающее счастье – отец не сказал ему, почему Джек возвращается на неделю позже срока, и Уолтер был уверен, что произошло несчастье. К тому же, несмотря на внешнюю сдержанность, он боялся, что брат погибнет на войне. Он даже молился каждый день, рассказывая Сон, в котором Джек возвращается домой живым, но об этом, конечно же, никто не знал.

И когда он увидел Джека на пороге Вудчестера – рубашка была последним, о чем он думал. Он не помнил, как спустился, перескакивая через три ступеньки. Помнил совсем рядом неожиданно растерянный взгляд Джека, его усталое, осунувшееся лицо с заострившимся носом, слегка колючую шерсть пальто. И – счастье.

Спящий увидел Сон, который Уолтер Ему рассказывал.

Уолтер тогда понятия не имел, что молиться надо было совсем о другом.

Конечно, я не ожидал теплой встречи и бурной радости от кого-то, кроме Уолтера, но реакция отца меня несколько удивила. Он с порога потребовал у меня отчет о здоровье Кэт, заявив, что уже договорился обо всем с Чарльзом Борденом, но любую договоренность можно аннулировать, если возникнут «непреодолимой силы обстоятельства».

О, конечно, я как никто другой знал о «непреодолимой силы обстоятельствах». Знал так хорошо, что в свое время осмелился советовать отцу ограничить свои притязания на исполнение супружеского долга или обратиться к врачам за контрацепцией – моя мать чудом пережила вторые роды. Я знал это даже тогда, до получения врачебной степени.

Разумеется, отец велел мне не лезть не в свое дело.

Третья беременность убила мою мать еще до того, как о ней стало можно официально объявить.

Уолтеру я ничего не сказал. Мальчик никогда не был особенно близок с матерью, но я посчитал излишним давать ему новые поводы для конфронтации с отцом.

Тогда мне казалось, что я прав. И сейчас пришло наказание за мою гордыню. Я не мог предоставить отцу полного и честного отчета.

Я знал, что Кэт – сильная девушка, но не отличается крепким здоровьем. Разумеется, в ее поместье я успел не только восхититься тем, как красиво лежат на подушке ее волосы. Меня ждали и неприятные новости, которые подтвердила сама Кэт. У нее был узкий таз, ее мучили мигрени, она страдала легкой близорукостью и, самое главное, – у нее оказалось больное сердце. Ее мать страдала «сладкой болезнью», что не могло не сказаться на здоровье детей.

Отец, узнай он об этом, конечно, вовсе не был бы счастлив. Разумеется, искать среди старших дочерей знатных альбионских родов девушку с фертильностью сельской жительницы – предприятие в высшей степени бессмысленное. Кэт хотя бы не морфинистка, как ее сестра, Хелен. Но сердце Кэт могло стать серьезным препятствием нашему браку – она могла не просто умереть первыми же родами, а вовсе не дожить до них.

Я решу эту проблему самостоятельно. В конце концов, пойду против всех правил и признаю себя бесплодным. У меня есть мой проект в Лестерхаусе – детище, которое принесет Альбиону куда больше пользы, чем любой мой наследник.

Но как же я завидовал Уолтеру в этот момент. Девицы, которых он водил домой, казалось, могли рожать ему по ребенку в год двадцать лет без перерыва. Хотя что толку в бастардах.

Придется лгать отцу. Я подделаю отчет, исповедуюсь патеру Морну и буду надеяться, что не приближу пробуждение Спящего.

Я приступал к работе в Лестерхаусе полным воодушевления. Но с каждым днем все больше чувствовал, что провалил проект, за который так неосмотрительно взялся, еще там, в Гунхэго.

Я привез мало людей. Да приснится Спящему хронический геморрой для всех их родственников до седьмого колена – они же дохнут, как мухи!

Из пациентов, которых я привез, выжило две трети.

Конечно, если бы я не настоял на эвтаназии обезумевших до того, как им начали вводить препараты, статистика была бы лучше. Но сама мысль кормить их на деньги Альбиона кажется мне абсурдной. Лестерхаус и так полон сумасшедшего альбионского отребья, с которым обращаются незаслуженно мягко…

Уолтер захлопнул дневник и убрал его в саквояж.

– Покойный джентльмен, да приснится он Спящему в следующем Сне наделенный теми добродетелями, коих только что желал родным своих подопечных, был сложным человеком, – пояснил он свой жест.

Бен понимающе кивнул, Зои даже не подняла взгляда, а Эльстер еле слышно фыркнула.

– Не стесняйтесь, патер Ливрик. Но у нас говорят, что… даже самого неприятного человека… после смерти могут помянуть добрым словом… когда придет время, – тщательно подбирая слова, закончил Бен.

– Друзья тебе под стать, – высокомерно заметил Джек. – Зарвавшиеся щенки, никогда не получавшие по носу.

Уолтер усмехнулся. Если он правильно помнил уроки морлисского сослуживца, пословица, которую с таким трудом перевел Бен, в оригинале звучала как «закопай мудака в огороде весной – осенью похвалишь урожай».

Остаток пути они провели в молчании. Эльстер читала, иногда над чем-то тихо хихикала, прикрываясь рукавом черной министранской куртки. Кот дремал на коленях Зои, Бен спал, положив голову сестре на плечо. Уолтер смотрел в дневник, но никак не мог заставить себя читать, только изредка перелистывал страницы, не зная, кого пытается обмануть – спутников или себя.

Взгляд, растерянно скользящий по страницам, споткнулся о строчку, нацарапанную неожиданно дрожащим почерком: «эликсир без цвета и запаха, совершенное орудие убийства, горит ярко-красным пламенем. Это моя кровь, разлитая по этим проклятым флаконам, моя и Кэтрин, оживает над подожженной жидкостью…»

Он перевел взгляд на начало страницы.

«Лигеплацкие выродки – грязь хуже, чем паршивые твари, которых я привез из Гунхэго! Мне пришел отказ, разумеется мне пришел отказ! Их потаскухи, дрянные суки, созданные для удовлетворения похоти потных ублюдков, не брезгующих трахать механизм, будут жить. Их сердца будут подвергаться починке, даже если остановятся. Проклятый конспиратор Рейне не оставил чертежей или даже подсказки, а эти подонки держатся за свои секреты, словно не понимают: то, что я предложил им за проклятый чертеж, многократно превышает стоимость всех их борделей, вместе взятых! Формула «Грая», мое совершенное оружие, пока еще слишком дорогое в производстве, но это можно исправить за несколько месяцев работы! Выродки, проклятые ублюдки, из-за них я теряю ее с каждым днем все неотвратимее! Спящий, неужели мало того, что я пошел на государственную измену, неужели мало моей жизни! Почему сердца механических кайзерстатских шлюх бьются, а сердце моей Кэт – нет?!»

«Я сделаю все сам».

– Приехали! – бросил водитель.

Уолтер вздрогнул и закрыл дневник.

Бен встрепенулся, торопливо пригладил волосы и выскочил на улицу. Подал руку сестре, пока она думала – вытащил из-под сидения чемодан, снова подал сестре руку и тут же, не дожидаясь, пока она выйдет, подхватил ее под мышки и просто поставил рядом с чемоданом. Уолтер растерянно наблюдал, как он суетится.

– Мистер Берг, что это с вами?

– Время уходит, – серьезно ответил он.

Уолтер, вздохнув, вышел из экипажа. Хотел помочь спуститься Эльстер, потом вспомнил, что хоть ему никто и не верит, нужно продолжать разыгрывать клирика. Правда, саквояж он вытащил сам, хотя вообще-то министранту полагалось носить не только сумки, но и ритуальный инвентарь.

Экипаж стоял у кованых ворот, едва заметно тронутых ржавчиной. Прутья переплетались, образуя арку.

За воротами – неухоженный участок, заросший вереском. Единственное дерево росло прямо у дверей небольшого двухэтажного дома из серого крошащегося камня.

А за домом – только голубое небо и шум волн. Услышав его, Уолтер с трудом удержался, чтобы не ускорить шаг и не броситься к обрыву.

– Усадьба «Шаг-до-Волн», – представил дом Бен с такой гордостью, будто лично его строил. Затем взялся за позеленевшее медное кольцо и постучал.

Экипаж уехал, обдав их на прощание черным дымом. Уолтер стоял, сжимая ручку саквояжа и никак не мог поверить, что Альбион остался позади.

Он услышал протяжный скрип ворот до того, как увидел открывавшую их женщину.

Миссис Ровли не выглядела экономкой «Шага-до-Волн». Нет, эта невысокая, сухопарая женщина должна была служить в поместье вроде Вудчестера. А то и быть его хозяйкой. Прямое черное платье и накрахмаленный белый передник она носила едва ли не с большим достоинством, чем Ричард Говард – сюртуки. Темные волосы с частой проседью, которую она не закрашивала, были убраны в тугой узел и укрыты дешевой черной сеткой – символом вдовства.

– Проходите, господа, – сказала она, плавно указывая на дом. Жест был совершенно естественный, но Уолтер внимательно проследил за ее рукой. Когда-то миссис Ровли явно работала в очень богатом доме, и скорее всего в Альбионе. Такая холодная грация достигалась только с годами безупречной службы.

Эльстер едва слышно фыркнула за его спиной. Тоже заметила манеры миссис Ровли и явно уже составила свое мнение на ее счет.

– «Шаг-до-Волн» – очень старый дом, – предупредила она, размеренно шагая впереди по узкой мощеной дорожке, а связка ключей на ее поясе звенела в такт шагам. – Он знал лучшие времена. Чтобы его содержать, нужен большой штат прислуги, но сейчас здесь только я, садовник мистер Уоррен, горничная Дженни и кухарка миссис Фарлоу. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы содержать дом… в приличном виде.

Миссис Ровли отперла дверь и первой зашла в дом.

Уолтер зашел вслед за ней.

Первый этаж занимала гостиная и, судя по звукам, кухня. Уолтер прислушался. Кажется, в доме на эгберский манер было одно помещение для гостиной, кухни и столовой, но хозяева предпочли по альбионскому обычаю разделить их хотя бы тонкими перегородками.

Гостиная была уютной, нарочито простой. Уолтер разглядел пару кресел у камина, чистые белые занавески на окнах.

Мебель была грубой, но явно недешевой, а множество газовых светильников в разноцветных абажурах указывало на то, что дом вовсе не так прост, как выглядит.

Полы были накрыты толстыми полосатыми ковриками с махрящимися краями.

– Сквозняки, – высокомерно прокомментировала миссис Ровли, проследив за его взглядом. – Мисс, что это у вас в руках?! – всполошилась она, увидев Зои.

– Это кот, – ответил за нее Уолтер, делая шаг вперед и мягко улыбаясь. – Мой кот. Видите ли, миссис Ровли, я много лет работал в госпитале для нуждающихся в Нижних Кварталах Альбиона, и с тех пор панически боюсь крыс, – доверительно сообщил он.

– Но здесь нет крыс, патер…

– Ливрик, – подсказал Уолтер.

– Здесь нет крыс, – повторила она. – Здесь много… – она вдруг замялась, разом разрушив весь образ ледяной неприступности. – Здесь много птиц. Они гнездятся под крышей, на чердаке, и я их не выгоняю, – с вызовом сказала она, гордо вздернув подбородок.

– Если чердак закрыт, я думаю, кот не доставит неудобств вашим подопечным, – сказал Уолтер менее уверенно, чем ему хотелось.

Миссис Ровли только мазнула по его лицу злым взглядом и отвернулась.

– «Шаг-до-Волн» – дом для тех, кто превыше всего ценит уединение. Поэтому вся прислуга проживает в деревне.

Кухарка приезжает раз в два дня. Я приезжаю дважды – утром, в шесть часов и вечером, в восемь. Садовник, – она болезненно поморщилась, – бывает здесь раз в неделю, по выходным. С горничной вы можете договориться сами: если вы предпочитаете, чтобы вам накрывали на стол, обслуживали мисс по форме и постоянно находились рядом для выполнения мелких поручений, она может либо поселиться в комнате для прислуги, либо приезжать трижды в день, в часы трапез. Если нет – она будет приезжать со мной.

– Нас устроит, если горничная будет приезжать с вами, – торопливо ответил Уолтер.

Миссис Ровли кивнула и жестом пригласила их подняться.

– Здесь четыре спальни, – она открыла ближайшую дверь. – Одинаковые по размеру, все окна выходят на море.

Она раздвинула занавески, впуская в комнату солнечный свет, и Уолтер едва смог сдержать восхищенный вздох.

Там, за окном, действительно шумело море. Спокойное, серое, разбивающее солнечные блики о волны.

Он с трудом заставил себя отвести взгляд и оглядеть комнату.

Стены в кремовой штукатурке украшали фотографии в ажурных медных рамках. У стены стояла широкая кровать с высокой спинкой, накрытая огромным лоскутным одеялом. Поверх него высилась гора белоснежных подушек.

Кроме кровати, в комнате помещались стол, два стула, прикроватная тумбочка, небольшой комод в углу и высокая кованая вешалка. Уолтер поймал себя на том, что держит саквояж в руках. Поставил его на пол и задвинул ногой под кровать, решив забрать потом.

Остальные спальни были похожи на предыдущую, только в двух из них стояли раздельные кровати.

– Здесь есть спуск к морю? – спросил Уолтер, когда она запирала последнюю спальню.

– Разумеется. Идемте.

Спуском к морю оказалась узкая, шаткая лестница с ненадежными перилами, прижимающаяся к почти отвесному склону. Внизу стелилась узкая полоска каменистого пляжа.

– Трезвым здесь еще никто не падал, – миссис Ровли смерила Бена презрительным взглядом. – Бакалейная лавка и несколько магазинов есть в деревне. Вы можете оставлять мне заказы, я буду привозить. Сейчас на кухне готов ужин, есть чай, кофе и вино. Какие-нибудь вопросы, господа?

Уолтер переглянулся с Беном, и они пожали плечами почти одновременно.

– Нет… хотя подождите – здесь есть экипаж, чтобы доехать до деревни?

– Разумеется. Не думаете же вы, что прислуга будет пешком ходить через поле. Это создало бы нашим гостям ненужные сложности, – в голосе ее звучало то особо презрение, которое различил бы даже самый простодушный человек, но при этом упрекнуть ее в чем-то не смог бы даже Джек.

– В таком случае, могу я просить вас подбросить меня до деревни? – спросил Бен.

– Вы уже уезжаете, мистер Берг?

– Да, патер Ливрик, я надеюсь сегодня быть… на месте, – ответил он.

– Миссис Ровли, вы не могли бы проводить мальчика и мисс Берг в дом? – попросил Уолтер.

– Конечно, – кивнула она, разворачиваясь.

Уолтер проводил ее взглядом и повернулся к Бену.

– Итак, мистер Берг, вы уезжаете. На три дня.

– Да. Патер Ливрик, я не могу просить вас о таком, но… все же у меня нет выбора, кроме как положиться на ваше великодушие.

Под обрывом шумели волны, смывая секундное раздражение от излишней литературности речи Бена в неподходящей ситуации.

– Вот визитка. Это наш связной, святой человек. Переправлял письма, доставлял в подполье лекарства из Кайзерстата, когда никто не брался, даже привозил оружие и порох. Если со мной что-нибудь случится…

– А с вами может что-нибудь случиться, мистер Берг? – вкрадчиво спросил Уолтер.

– Это… весьма маловероятно. Но все же… Он живет неподалеку, в Орноу-на-Холме. Он примет Зои и позаботится о ней. Прошу вас, патер Ливрик, клирики ведь все время говорят, что каждое доброе дело – Колыбельная, которая продлевает Его Сон…

Уолтер махнул рукой.

– Вы, мистер Берг, шантажист и манипулятор. Но если с вами действительно что-то случится – я обещаю, что отвезу к этому святому человеку вашу сестру. Но помните, что у меня тоже проблемы с законом, и вы оставляете ее в ненадежных руках.

– У меня нет выбора. Возьмите, вот его визитка. Предъявите ее – он поймет, что вы от меня.

– Чудно, – Уолтер не глядя сунул визитку в нагрудный карман. – Я очень желаю вам вернуться, мистер Берг. Спящему снятся такие короткие Сны.

– В Морлиссе многие верят в Белого Бога. А я вообще не верю в Богов – уж простите меня, патер Ливрик. Чтобы другие могли жить достойно, нужно не шептать Колыбельные, а брать нити судеб в свои руки.

– И отдавать нити судеб близких в чужие, – тяжело вздохнул Уолтер.

Бен только посмотрел на него – тоскливо и обреченно, словно вот-вот завоет. А потом вздернул подбородок:

– У всех, кто там сражается, есть близкие. Это и ради них тоже.

– Возвращайтесь, мистер Берг, – искренне пожелал Уолтер, тремя пальцами осеняя его знаком Спящего.

* * *

Бен уехал с миссис Ровли, когда солнце только начало розоветь. У Уолтера остались ключи от всех комнат и Зои с Эльстер, которая с облегчением стянула куртку министранта и сменила рубашку в оборках на простую, черную.

Зои смотрела на Уолтера с явной опаской и постоянно цеплялась за руку Эльстер. Он только тяжело вздохнул и постарался не обращать внимания – «у тебя страшные глаза». Чего он хотел от ребенка, если сам боялся своего взгляда?

Он долго сомневался, спускаться ли к морю – боялся вести Зои на крутую лестницу. Но она сама начала просить Эльстер спуститься. Эльстер не понимала, чего от нее хотят, а когда Уолтер перевел – встала и начала собираться. Он, кивнув, достал из саквояжа шерстяной пиджак взамен сюртука и накинул на плечи, не разглаживая.

Уолтер спускался первым, отчаянно жалея, что с ним нет черных очков. Зои шла посередине и часто оглядывалась на Эльстер, но в конце концов дала ему руку.

Море было ледяным. Уолтер опустился на колени, не обращая внимания на намокшие брюки, и зачерпнул вспененную прибоем воду.

Теперь он чувствовал холод только одной рукой. Вода убегала сквозь неплотно сжатые пальцы, частыми каплями падая на колени. Он сжал пальцы плотнее и опустил лицо к ладоням. Зачесал назад пропыленные, спутанные волосы.

– Скучал? – тихо сказала Эльстер, трогая его за плечо. Он поднял мокрое лицо и улыбнулся.

Бросил быстрый взгляд на Зои – она стояла у берега и восторженно смотрела на воду. А потом притянул Эльстер и поцеловал, наконец-то не скрываясь и не сдерживаясь. Он прижимал ее к себе и чувствовал, как ее сердце стучит совсем близко и так сильно, что казалось – он прижимает ладонью напуганную птицу, стремящуюся вырваться.

– Скучал, – улыбнулся он, касаясь ее кончика носа.

– Я тоже, – призналась она. – Очень скучала…

Вечером они пили чай у камина, прямо на дурацких полосатых ковриках. Чай был с местным травяным сбором, на глиняной банке было написано «вечер». Уолтер добавил несколько капель снотворного, надеясь, что сегодня ему удастся нормально поспать. Медово-травянистый вкус с легкой горечью – как и весь этот день, впервые за столько времени солнечный.

Кот, не предпринимающий попыток покушаться на птиц с чердака, вальяжно расположился у решетки и сонно щурил светящиеся глаза.

Зои плела что-то из разноцветных ниток, которые ей откуда-то достала Эльстер.

Эльстер, положив голову Уолтеру на колени, смотрела в огонь, и отблески пламени плясали в ее золотых глазах. Он растерянно гладил ее по волосам и думал, когда же, наконец, они смогут жить спокойно. И смогут ли когда-нибудь вообще. Думал, что она устала, и он тоже устал от этой кажущейся бесконечной погони, от взгляда водянисто-голубых глаз, словно прилипшего к их спинам.

Почему Унфелих до сих пор их не нашел? Чего он ждет?

Уолтер не обманывался насчет своих способностей путать следы – даже если он и потерял их в Колыбели, последовав за одним из фальшивых экипажей или ожидая их на другом рейсе, он найдет их. Если раньше он мог подумать, что Эльстер слишком боится своего преследователя, то после личного знакомства сомнений у него не осталось.

– Эй, – позвала его Эльстер. – Ты опять думаешь о плохом.

– О чем мне еще думать? – усмехнулся он.

– О том, что мы еще живы, и за окном – море, – улыбнулась она.

Он рассеянно провел ладонью по ее волосам. Действительно, он не чувствовал себя в безопасности с самого Лигеплаца. Пожалуй, стоило принять снотворное и ложиться спать.

– Уолтер! Я вспомнила, я такую штуку видела! – Эльстер вдруг вскочила на ноги и бросилась к стоящему в углу шкафу.

Раздался шорох, за ним – грохот и, наконец, она вернулась с небольшой гитарой, покрытой черным лаком.

– Ты сможешь сыграть? – ее глаза горели каким-то лихорадочным огнем.

Он не был уверен, что у него получится. Неуверенно протянул руку, взял гитару, почувствовав прикосновение прохладного грифа. Зажал струны и не почувствовал их режущих краев.

Вдруг его полоснула странная, но удивительно яркая мысль: он ведь даже не спросил, что будет с его рукой. Мозоли на кончиках пальцев, шрам от ожога на запястье – совсем мальчишкой, куражась, потушил сигарету, – где это все?

Похоронили, сожгли?

– Пустили на колбасу! – вдруг отчетливо огрызнулся Джек. – Уолтер, что за глупая сентиментальность, ты же проходил врачебный курс в университете – все утилизируют. Биологические отходы складывают в мешок из нескольких слоев парусиновой ткани…

Уолтер, сжав зубы, ударил по струнам. Они отозвались, неожиданно чисто и гулко. Пробежал пальцами, наконец почувствовав прохладную шершавость меди. Скользнул мертвыми пальцами по грифу, и мелодия не сломалась.

Он играл, закрыв глаза. Сначала – простенькие песенки, которые играл в пабе «У Мадлен». Потом, осторожно – альбионские баллады. Потом, с пожеланием удачи Бену – «Голоса над площадью, флаги над крышами».

Он играл, растворяясь в музыке, забыв обо всем, что происходило вокруг. Прислушивался к мелодии, ловя в ней фальшивые ноты, свидетельства своей увечности. Никто не знал, как важен для него был инструмент. Ему некому было рассказать, как протест, очередной способ эпатировать и идти наперекор семье превратился в единственный способ кричать. Единственный способ говорить правду.

Но гитара пела в его руках послушно, пальцы отзывались привычными движениями. Он изредка сбивался, пальцы срывались и ломали ритм. Но даже если бы рука зажила и не было никакого воспаления – ему пришлось бы снова ее разрабатывать. Поэтому сбой ритма оставался досадным мгновением тающей в мелодии ошибки.

Доиграв, он остановился, прислушиваясь к угасающему звону. Открыл глаза.

Эльстер сидела совсем рядом и задумчиво смотрела на его руки.

– Ты здорово играешь. А меня какой-то заунывной заумью мучил, – улыбнулась она.

– А ты мне с многозначительным лицом угрожала, девочка с хлопушкой, – он отложил гитару и легко щелкнул Эльстер по носу. – Грозная чародейка, великий маг.

– Ты пьяный вместе с матросами завывал про девок, ром и заключенных! Я думала: какой-то мятый дурак, сейчас будет играть бровями и звать за угол…

– А сейчас что думаешь?

– А сейчас я не думаю, что ты будешь играть бровями и звать за угол.

Уолтер усмехнулся и встал. Отряхнул брюки – действительно, мятые. Оглянулся – Зои дремала, привалившись к креслу. На коленях у нее змеился разноцветный шнурок.

– Будить? – задумчиво спросил он Эльстер.

– Утром холодно будет, – кивнула она.

Он, вздохнув, тронул Зои за плечо. Тихо позвал. Потом, подумав, просто поднял на руки. Подержал несколько секунд на весу, прислушиваясь к ощущениям.

Боли не было. Швы не расходились, протез не скрипел и не собирался разваливаться. Эльстер торопливо подобрала шнурок, вытащила из его кармана ключи и зажгла керосиновую лампу.

Он уложил Зои во второй спальне, на двуспальную кровать. Подумал, стоит ли закрыть окно и решил, что она ведет себя достаточно благоразумно, чтобы не выпрыгнуть, и что она достаточно хорошо соображает, чтобы самой его открыть, если захочет. Поэтому оставил окно, но задернул занавески. Поправил одеяло и тихо вышел в темный коридор.

– Сами-то куда ляжем?

Эльстер, улыбнувшись, открыла дверь в соседнюю спальню, сорвала с кровати одеяло, смяла подушку и сбила простыню. Вышла из комнаты, и ее глаза блеснули янтарем в полумраке:

– А теперь пошли туда, где большая кровать.

Он улыбнулся и поднял ее на руки. Ногой толкнул незапертую дверь первой спальни, не стал включать свет.

Ветер, пахнущий солью и йодом, врывался в открытое окно и полоскал белоснежные занавески. И что-то оглушающее, звонкое ударило в голову, словно крепкое пряное вино – момент совершенного счастья.

Он не заметил, как распутал шнуровку ее рубашки. Левой рукой, не чувствуя прохладных гладких шнурков, скользящих в пальцах и не отдавая себе отчета в том, что делает. Под пальцами правой руки таяла теплая мягкая ткань, заставляя разум мутиться уже не черным безумием, а чем-то странным и незнакомым, теплым и рассыпающимся искрами. Это чувство было не похоже ни на одно из тех, что он испытывал раньше.

«Она создана, чтобы очаровывать», – вдруг прозвучал в голове бесцветный голос Унфелиха. Уолтер впервые ощутил такую яркую и чистую ненависть.

«Создана». «Разбитая чашка», «испорченная вещь».

Разве можно заставить шестеренки и проволоку так обжигающе нежно касаться, поселить в бездушном механизме легкую дрожь, разлить по губам яд, раскаленной волной расходящийся в крови, заставляя желать еще и еще?..

А потом ненависти не стало. Ей не осталось места не только в его сердце – во всем мире, потому что для одной человеческой души, зыбкого и ненадежного Сна эта любовь была слишком огромной и непостижимой.

– Уолтер?.. – Эльстер вдруг с неожиданной силой сжала его плечи и чуть отстранилась. Ее лицо было так близко, что даже в темноте он различил, что ее взгляд полон отчаяния.

– Что с тобой? – он почувствовал, как магия момента тает и вместо нее рождается покалывающийся морозом страх – если он, увлекшись, слишком сильно сжал руку…

– Я… я не умею… никогда, ни с кем… я не умею честно, понимаешь?! Не хочу с тобой притворяться…

– Притворяться можно, если от тебя чего-то ждут, Эльстер, – тихо сказал он, касаясь кончиками пальцев ее лица и по-прежнему держа подальше левую руку, – а я от тебя ничего не жду.

– Тогда зачем?..

– Потому что люблю тебя, – просто сказал он. И в этот момент понял, о чем говорил патер Морн и о чем писал в своем дневнике Джек.

Он не впервые произносил эти слова, но сейчас они впервые были правдой. И все безумие, дремавшее в крови, разом взметнулось, вспыхнуло – и осталось тлеть.

– Не нужно притворяться, – прошептал он. – Не нужно пытаться мне угодить. Никогда никого не было. Вообще нет никакого прошлого – мы родились сегодня в первую секунду после полуночи… и за секунду… до полуночи… мы умрем. И родимся новыми людьми. Без прошлого.

Каждое слово давалось ему с трудом. Мысли занимали колючие разряды, ползущие вслед за движениями ее пальцев по его коже.

– Я бы хотела, чтобы первый раз был таким…

– Значит, он и будет первым.

А потом потеряли значения любые слова и весь мир – опрокинулся, завертелся, смазав цвета, запахи и ощущения, оставив только то, что годами тлело в крови, стремясь вырваться.

И оно получило свободу.

* * *

Уолтеру снился мед, текущий по его рукам. Теплый и золотой, одуряюще пахнущий ядовитыми духами Ленне. Он пытался стряхнуть его, но не мог – тяжелые капли срывались на пол, но снова оказывались у него на пальцах.

Его мучила жажда, такая сильная, сводящая с ума, что казалось, он готов убить человека за глоток воды.

Но мысли о воде вызывали тошноту.

Хотелось другого. Горячего, терпкого и густого, с запахом морских волн.

Во сне он сидел на краю кровати и с нежностью смотрел на спящую рядом Эльстер. Ее волосы падали на лоб мягкими завитками, губы были приоткрыты, а на лице, впервые за все время, что он ее знал, застыл настолько безмятежный покой.

Он любил ее, наяву и в этом сне. Хотелось разбудить ее и сказать, что раньше он ненавидел, сам не помня за что, поэтому хотел убить. Поэтому его мучили сны, где он причинял ей боль.

Но он никогда не сделает ничего подобного.

Ненависти он мог сопротивляться. Сопротивлялся всю жизнь.

Но как сопротивляться любви?

Скрутка Джека сама оказалась в руках. Один из скальпелей, длинный и пронзительно-белоснежный в лунном свете, бесшумно выскользнул из петли.

Он никогда не сделает ей больно. Достаточно, довольно – разве мало боли было в ее жизни? Той, забыть которую она не могла даже в его объятиях, той, которая проливалась потом мучительными, частыми слезами, «Уолтер, я никогда, ни с кем…», «не знала, что бывает по-другому…»