Текст книги "Военный Петербург эпохи Николая I"
Автор книги: Станислав Малышев
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
Соратник Пушкина по литературному поприщу князь Владимир Одоевский, как знаток большого света, в одной из своих сказок иронично подчеркивал разницу в возрасте жен и мужей: «…таков уже у нас обычай; девушка умрет со скуки, а не даст своей руки мужчине, если он не имеет счастия быть братом, дядюшкой, или еще более завидного счастия – восьмидесяти лет от рода»[154]154
Сказка о том, как опасно девушка гулять толпой по Невскому проспекту // Одоевский В.Ф. Повести и рассказы. М., 1988. С. 35.
[Закрыть].
У Лермонтова в романе «Княгиня Лиговская» родители стыдят свою дочь: «Вот, матушка, целый год пропустила даром, отказала жениху с двадцатью тысячами доходу, правда, что он стар и в параличе, да что нынешние молодые люди!»[155]155
Лермонтов М.Ю. Собр. соч. в 4-х томах. М., 1896. Т. 4. С. 142.
[Закрыть].
В повести Марлинского «Испытание» молодая графиня так оправдывает свою любовь к офицеру-гвардейцу: «В пятнадцать лет меня посадили за столом подле какого-то старика, которого я запомнила только по чудесной табакерке из какой-то раковины. Ввечеру мне очень важно сказали: „Он твой жених, он будет твоим супругом"; но что такое жених, что такое супруг, мне и не подумали объяснить, и я мало заботилась расспрашивать. Мне очень понравилось быть невестою – как дитя, я радовалась конфетам и нарядам и всем безделкам, которые мне дарились… Наконец, я стала женою, не перестав быть ребенком, не понимая, что такое обязанности супружества, и, признаюсь, потому только заметила перемену состояния, что меня стали величать „вашим сиятельством". Долго не замечала я, что муж мой мне не пара ни по летам, ни по чувствам. Для визитов было мне все равно, с кем сидеть в карете, дома же он слишком занят был своими недугами, а я своими забавами и гостями. Однако же в семнадцать лет заговорило и сердце…»[156]156
Испытание // Бестужев А.А. (Марлинский) Ночь на корабле. Повести и рассказы. М., 1988. С. 57
[Закрыть].
К тому времени уже не одно поколение петербургских, как и вообще всех русских красавиц, делало однозначный выбор в пользу военных. Молодые дамы – для любовного приключения, девицы – для вздохов, мечтаний, грез или, при согласии родителей, для брака предпочитали гвардейских офицеров. В 1800-х годах это были буйные, дерзкие, гордые, своенравные повесы, игроки и дуэлянты, которые с честью выдержали неудачные для России первые кампании с Наполеоном. После 1814 года – спасители России, победители Наполеона, прошедшие всю Европу, бесстрашные герои, культурные, образованные, тяготевшие к вольномыслию и участию во всевозможных тайных обществах, от самых невинных до весьма рискованных. При Николае I – герои Турецкой и Польской кампаний и покорения Кавказа, монархисты, патриоты, рыцари, романтики, более дисциплинированные, прагматичные и менее склонные к дуэлям, чем их предшественники. В этой среде рождались типажи для литературы – пушкинские Германн и Томский, лермонтовские князь Звездич и Печорин, карикатурный гоголевский поручик Пирогов, военные персонажи Одоевского, Некрасова, Марлинского. Гвардейские офицеры не только служили типажами для героев произведений, но и, наоборот, подражали им – ставили на тройку, семерку и туза, как Германн, напускали на себя пресыщенный и разочарованный вид, как у Печорина, или говорили цветистым, насыщенным каламбурами, языком героев Марлинского.
Обер-офицеры Кавалергардского полка. Рис. 1830-х гг.
В бравых гвардейцах женщин привлекали выправка, ловкость, красота мундира, почет и опасности службы, подвиги в сражениях, усы, украшавшие лицо каждого офицера, и, конечно, блестящая будущность. В разных повестях Марлинского в описаниях петербургских великосветских балов мы читаем: «Рассеянно, будто из милости подавая руку молодому офицеру, княжна NN прогуливалась в польском, едва слушая краем уха комплименты новичка; зато как быстро расцветало улыбкою лицо ее, когда подходил к ней адъютант с магическою буквою на эполетах; как приветливо протягивала она ему руку свою, как будто говоря: „она ваша"»[157]157
Испытание // Там же. С. 35.
[Закрыть].
«…Покуда еще шесть контр-дансов и две мазурки вьются и сплетаются перед ней в будущем с орденскими лентами, с канителью эксельбантов, с цветами золотого шитья, покуда тщеславие ее зыблется на пуху белых султанов, играет с лучами коварных звезд – о, тогда для нее нужны целые хоры похвал, целые толпы поклонников»[158]158
Месть // Там же. С. 344.
[Закрыть].
«Взор ее не замечает ничего, кроме густых эполетов, кроме звезд, которые блещут ей созвездием брака, и дипломатических бакенбард, в которых фортуна свила себе гнездышко»[159]159
Испытание // Там же. С. 35.
[Закрыть].
Марлинский намекает на то, что из всех чиновников одни только дипломаты могли тягаться с военными в деле успеха у женщин – им помогали причастность к судьбам мира и, разумеется, дипломатические способности. Остальным статским и неслужащим молодым людям оставалось только завидовать, и для собственного утешения представлять военных ограниченными людьми. В 1836 году Лермонтов в романе «Княгиня Лиговская», упоминая присутствующих на балу «пять или шесть наших доморощенных дипломатов», отмечал их отношение к офицерам: «Они гордо посматривали из-за накрахмаленных галстухов на военную молодежь, по-видимому, так беспечно и необдуманно преданную удовольствию: они были уверены, что эти люди, затянутые в вышитый золотом мундир, не способны ни к чему, кроме машинальных занятий службы»[160]160
Лермонтов М.Ю. Собр. соч. в 4-х томах. М., 1896. Т. 4. С. 180.
[Закрыть].
Вспоминая литературный вечер у профессора П.А. Плетнева в 1837 году, его ученик и будущий великий писатель Иван Сергеевич Тургенев, никогда не служивший в армии и не питавший симпатий к военным, писал: «С точностью не могу теперь припомнить, о чем в тот вечер шел разговор; но он не отличался ни особенной живостью, ни особенной глубиной и шириной поднимаемых вопросов. Речь касалась то литературы, то светских и служебных новостей – и только. Раза два она приняла военный и патриотический колорит – вероятно, благодаря присутствию трех мундиров»[161]161
Бялый Г.А., Муратов А.Б. Тургенев в Петербурге. Л., 1970. С. 34.
[Закрыть].
Конечно, военные платили статским той же монетой. В 1836 году Лермонтов, тогда еще гордившийся своей принадлежностью к офицерской касте, писал:
Разумеется, это были всего лишь безобидные взаимные колкости военных и невоенных людей. Те и другие понимали, что составляют две части единого целого – Российского государства, что сильная армия всегда была и будет гордостью своего народа, залогом спокойствия и безопасности страны, созидателем ее славы и величия.
Петербургское общество 1830-х годов зачитывалось повестями Марлинского. По сюжетам, стилю, эпитетам и каламбурам читатели могли подумать, что автор находится среди них, что это гвардейский офицер и светский человек, живущий в Петербурге. Это постоянный участник блестящих балов, веселых маскарадов и шумных офицерских пирушек, желанное лицо модных салонов и гостиных, страстный театрал, поклонник светских красавиц, ловкий танцор и обольститель, знаток всех законов светского общества. Вместе с тем это человек, интересующийся историй России и сам много повидавший, не понаслышке знакомый с морскими плаваниями, а также с красотами и опасностями Кавказа. Это патриот, храбрец и романтик, не теряющий самообладания ни в любовной интриге, ни под ударами волн, ни под чеченскими пулями. После появления его кавказских повестей ходили слухи, что Марлинский – это разжалованный, который воюет на Кавказе; одни преждевременно «хоронили» его, как убитого в стычке с горцами, другие утверждали, что он спился и «вовсе потерян». На самом деле под псевдонимом Марлинский скрывался сосланный на Кавказ декабрист Александр Александрович Бестужев. Горячая и увлекающаяся натура, он успел побыть кадетом Горного корпуса, затем – по стопам старшего брата – гардемарином, получить опыт в морском плавании, однако быстро охладел к флоту, вступил в Л.-гв. Драгунский полк, послужил в сначала в строю, потом генеральским адъютантом, дослужился до штабс-капитана, активно занимался сочинительством и литературной критикой, был принят в свете. Бурный темперамент, отчаянная храбрость, не находившая выхода в мирное время, пример братьев и друзей привели его в общество декабристов. Участие в восстании на Сенатской площади поломало его судьбу. В 1829 году после тюрьмы и сибирской ссылки он добился перевода в войска Кавказского корпуса рядовым, надеясь отличиться в боях и вернуть себе офицерский чин и свободу. Жестоко страдая от нездорового климата, от болезней, полученных в тюрьме, от своего унизительного положения, Бестужев легким, игривым языком писал романтические повести и отсылал их петербургским издателям. Еще в молодости, служа в Петергофе в лейб-драгунах, начинающий литератор придумал себе звучный псевдоним по названию дворца Марли в Петергофском парке. В ссылке, где не могло быть и речи о том, чтобы печататься под настоящим именем, этот псевдоним пришелся как нельзя кстати. Талантливый писатель Марлинский своим пером полностью поддерживал политику Российской империи на Кавказе, бесстрашный солдат Бестужев пулей и штыком претворял ее в жизнь.
А.А. Бестужев (Марлинский). С рис. 1830-х гг.
В 1836 году Бестужев второй раз в жизни был произведен в прапорщики. Он надеялся, что офицерский чин даст ему возможность оставить армию, вернуться на родину, заняться литературой. Но, несмотря на храбрость в боях, его обходили наградами, здоровье было расшатано, император, помня его дерзкую и активную роль в восстании 14 декабря, не позволял ему перейти в статскую службу. Сорокалетний прапорщик стал искать красивой и героической смерти, всегда рвался в самую гущу боя, в цепь застрельщиков, и в 1837 году в сражении при мысе Адлер пуля горца настигла его. Отступающие однополчане видели его раненым, но после боя его тела не нашли. Это дало повод новым слухам, самым невероятным. Зная, что Бестужев хорошо владел местными языками, говорили, что он переметнулся на сторону воинственных джигитов и стал приближенным их вождя, имама Шамиля. Фантазии доходили даже до того, что Бестужев – это сам Шамиль.
В своих повестях Марлинский постоянно обозначает свое личное присутствие среди героев. Повествование ведется от лица человека, который воевал на Кавказе, потом возвращается в Петербург и окунается в водоворот светских удовольствий, находится в курсе всех городских новостей. Бестужев если не в реальности, то хотя бы в творчестве словно продолжает свою благополучную жизнь гвардейского офицера, какой она была до 14 декабря 1825 года, и какой она могла быть и дальше, если бы не увлечение идеями декабристов.
Еще много лет после смерти писателя начинающие литераторы невольно копировали его манеру изложения, а гвардейские офицеры зачитывались его книгами, увлекаясь романтикой сюжетов, страстями, языком, находя в них образцы для подражания. В 1852 году Н.А. Некрасов, обрисовывая типаж молодого гвардейца, писал:
То был гвардейский офицер,
Воитель черноокий.
Блистал он светскостью манер
И лоб имел высокий;
Был очень тонкого ума,
Воспитан превосходно,
Читал Фудраса и Дюма
И мыслил благородно;
Хоть книги редко покупал,
Но чтил литературу
И даже анекдоты знал
Про русскую цензуру.
Его любимый идеал
Был Александр Марлинский,
Но он всему предпочитал
Театр Александринский[163]163
Некрасов Н.А. Собр. соч. в 8-ми томах. М., 1965. Т. 1. С. 139.
[Закрыть].
Если балы в Петербурге для каждого круга были свои, то на маскарадах под масками перемешивались, танцевали, интриговали люди, стоявшие на самых разных ступенях общества.
Новый год в Петербурге начинался с грандиозного, многолюдного маскарада в Зимнем дворце. 1 января во дворец могли прийти все желающие, не только «военные и гражданские чиновники всех классов, но также и купцы, мещане, лавочники, ремесленники всякого рода, даже простые бородатые крестьяне и крепостные люди, прилично одетые». В залах работали буфеты с бесплатными закусками и напитками. Император со свитой весь день прохаживался среди толпы и был доступен для каждого. Иностранцев поражали царившие при этом порядок и приличие многотысячной толпы гостей, доверительная и патриархальная атмосфера. Никто не злоупотреблял близостью к особе императора, хотя Николай Павлович иногда с трудом пробирался в толпе людей, желающих вблизи посмотреть на своего обожаемого монарха. 4 января 1832 года государь писал Паскевичу: «Здесь у нас все в порядке и смирно. На маскараде 1-го числа было во дворце 22 364 человека; и в отменном благочинии»[164]164
Письма Николая Павловича И.Ф. Паскевичу. 1832–1847: Николай I. Муж. Отец. Император. М., 2000. С. 448.
[Закрыть].
Случались в Зимнем дворце и небольшие маскарады для избранных. Пушкин в январе 1835 года в своем дневнике отметил один из них, состоявшийся вскоре после Нового года и представлявший собой как бы историческую реконструкцию: «6-го бал придворный (приватный маскарад). Двор в мундирах времен Павла I-го; граф Панин (товарищ министра) одет дитятей. Бобринский Брызгаловым (кастеланом Михайловского замка; полуумный старик, щеголяющий в шутовском своем мундире, в сопровождении двух калек-сыновей, одетых скоморохами. – Замеч. для потомства). Государь полковником Измайловского полка etc. В городе шум. Находят это всё неприличным»[165]165
Пушкин А.С. Собр. соч. в 10-ти томах. М., 1976. Т. 7. С. 296.
[Закрыть].
Костюмированный бал в Зимнем дворце. Неизв. худ. Нач. 1830-х гг.
Шумные и веселые маскарады устраивались в залах Дворянского собрания, построенного в 1839 году на Михайловской улице, и в старинном здании Большого (Каменного) театра, стоявшем на Театральной площади, и в особняках частных лиц. Здесь не было имен и титулов, не было светских приличий и условностей.
Император Николай I, великий князь Михаил Павлович и другие члены царской семьи любили такие маскарады, где могли спуститься с заоблачных высот своего положения, почувствовать себя обычными гостями, не обремененными государственными заботами, и особенно – всеобщими почестями, которые здесь были запрещены. Огромный рост, величественная осанка и гордая поступь издали выделяли их в любой толпе. Император в непринужденной атмосфере маскарада был окружен красавицами, всегда находился в центре их внимания. Офицер, не оставивший своей фамилии, вспоминал о государе: «Редко пропускал он маскарады в Большом театре и Дворянском собрании. В мундире с черным кружевным домино через плечо (обязательная маскарадная форма, вскоре отмененная), обыкновенно с маской под руку, ходил он по залам, не требуя никаких почестей, не отвечая даже на поклоны и снимание перед ним шляп лицами, не знавшими общепринятых маскарадных правил»[166]166
Эпоха Николая I / Под. ред. М.О. Гершензона. М., 1911. С. 18.
[Закрыть].
Офицер Л.-гв. Егерского полка Карцев отмечал тактичность Михаила Павловича: «В маскарадах, где почти каждый раз бывал кто-нибудь из царской фамилии, нам приказано было держать себя так, чтобы при встрече с высочайшими особами делать вид, что их не узнали. Однажды, сидя с маской у окошка гостиной Дворянского собрания, я преспокойно развалился и, опершись на окно всей рукой, поддерживал голову. Вдруг идет великий князь, тоже с маской, и садится против меня! Что делать? Чувствую свое неловкое положение – сижу, не смею двинуться; великий князь видит это и, посидев минут пять, встал и ушел, не сделав мне ни малейшего замечания»[167]167
Карцев Г.В. Из воспоминаний старого лейб-егеря // Исторический вестник. 1900. Т. 81. № 9. С. 888.
[Закрыть].
Приехавший в Петербург кавказский офицер Торнау оставил свое воспоминание об официальных маскарадах: «Маскарады, наравне с балами, отбывались тогда на Невском проспекте в доме дворянского собрания. Николай Павлович очень любил такого рода собрания и не пропускал случая бывать на них. Характерные маски тут не встречались: черное домино для мужчин, цветное – для женщин, при полумаске, считалось единственно дозволенным средством переряжанья. Военным запрещены были маски. Обязательная маскарадная форма состояла из мундира, без шпаги и сабли, каска на голове и на левом плече коротенькая черная шелковая испанская мантия, отороченная кружевом, подбитая красною тафтою. При этом наряде запрещено было кому бы то ни было, и меньше всего государю кланяться или отдавать военную честь. Николай Павлович хотел на маскараде оставаться совершенно незамеченным, забавляясь без всякой помехи интриговавшими его женскими масками»[168]168
Торнау Ф.Ф. Государь Николай Павлович. Из автобиографических рассказов бывшего кавказского офицера // Русский архив. 1881. Кн. II (1). С. 312.
[Закрыть].
Костюмированный бал. Литография И. и Н. Вдовичевых. 1820-е гг.
С 1829 года перестроенный и роскошно отделанный дом «миллионщика» В.В. Энгельгардта на углу Невского проспекта и Екатерининского канала представлял собой лучший концертный зал и центр музыкальной жизни Петербурга. Кроме того, хозяева приспособили дом для всевозможных публичных увеселений, с кофейнями, ресторанами, но самые большие толки в светских гостиных и отзывы в газетах вызывали в 1830-х годах знаменитые маскарады у Энгельгардта.
В отличие от залов Дворянского собрания, здесь и военные могли полностью перевоплощаться. Наряжаясь в костюмы прошедших эпох, экзотических народов или балаганных персонажей, скрывая лица под масками, стараясь изменить даже голос, люди беззаботно веселились, танцевали, мужчины преследовали дам, дамы заигрывали с мужчинами. Самой распространенной фразой для завязки интриги было «Я знаю вас», или «Маска, я тебя знаю». Собеседнику оставалось гадать, действительно ли его знают, и кто скрывается под маской, или это игра незнакомки с незнакомцем. Когда вечер заканчивался, гости снимали маски. Желающие остаться неузнанными к этому времени старались исчезнуть, оставляя после себя неразгаданные загадки. В полном костюме – пастушек, испанских грандов и испанок, пьеро, арлекинов, рыцарей, шутов, турок и турчанок и так далее, были не все. Многие танцевали в обычной одежде и черной полумаске.
Среди многочисленной костюмированной публики здесь бывал и офицер Л.-гв. Гусарского полка Лермонтов. Впечатления, полученные в этих залах, легли в основу написанной им в 1835 году драмы «Маскарад», главная интрига которой завязывается именно в доме Энгельгардта. Гвардейский офицер, такой как лермонтовский князь Звездич, пускаясь в маскарадные приключения, мог быть завлечен маской, которая впоследствии могла оказаться кем угодно, от благородной аристократки до девицы, которую никто бы не допустил в приличное общество. На это намекает ему Арбенин:
Да маски глупой нет:
Молчит… таинственна, заговорит… так мило.
Вы можете придать ее словам
Улыбку, взор, какие вам угодно…
Вот, например, взгляните там —
Как выступает благородно
Высокая турчанка… как полна,
Как дышит грудь ее и страстно и свободно!
Вы знаете ли, кто она?
Быть может, гордая графиня иль княжна,
Диана в обществе… Венера в маскераде,
И также может быть, что эта же краса
К вам завтра вечером придет на полчаса.
В обоих случаях вы, право, не в накладе[169]169
Лермонтов М.Ю. Собр. соч. в 4-х томах. М., 1896. Т. 3. С. 257–258.
[Закрыть].
Кроме балов и маскарадов важное место в жизни каждого гвардейского офицера в Петербурге занимал театр. Партеры и ложи переполнялись блестящими мундирами всех полков. Николаевская эпоха сбыла временем расцвета русского театра. Артист Бурдин писал: «По обилию талантов русский театр был тогда в блестящем состоянии. Каратыгины, Сосницкие, Брянские, Румянцев, Дюр, Мартынов, Самойловы, Максимов, Асенкова… Балет тоже отличался блеском имен во главе первоклассных европейских балерин: Тальони, Фанни Эльслер, Черито, Карлотта Гризи и др., а французский театр по своему составу мог соперничать с Comedie-Francaise, довольно назвать супругов Аллан, Брессанс, Дюрфура, Плесси, Вольнис, Мейер, Бертон, Руже, Готи, Верне, позднее Лемениль и другие»[170]170
Цит. по: Выскочков Л.В. Император Николай I. Человек и государь. СПб., 2001. С. 512–513.
[Закрыть].
Многолетний директор Императорских театров Александр Михайлович Гедеонов в молодости был боевым офицером-кавалеристом, участником наполеоновских войн; в числе полков, где ему пришлось послужить, был и Кавалергардский. На новом поприще тайный советник Гедеонов, несмотря на свой тяжелый характер и недостаточно глубокое понимание искусства, много сделал для развития отечественной сцены, оставив благодарные воспоминания и артистов, и публики.
При Николае I в Санкт-Петербурге было три главных, императорских театра. Самый старый, стоявший на месте нынешней Консерватории на Театральной площади, назывался Большим, или Каменным. Построенный Антонио Ринальди в конце XVIII века, он несколько раз перестраивался, становясь все больше и вместительнее. Именно он был воспет Пушкиным в «Евгении Онегине». В 1832 году Карл Росси построил выходящее на Невский проспект великолепное здание театра, который в честь одной из дочерей Николая I был назван Александринским, но иногда его тоже называли Большим. Он предназначался для русских спектаклей. В 1833 году на Михайловской площади, вблизи Михайловского дворца, был открыт построенный Александром Брюлловым Михайловский театр – все эти объекты назывались по имени великого князя Михаила Павловича. Здесь обосновалась французская труппа, но бывали и немецкие, и русские спектакли.
А.М. Гедеонов. С портрета 1840-х гг.
Александринский театр. Литография А.Ф. Чернышева. 1851 г.
Князь Имеретинский вспоминал: «…из преображенцев мало кто ездил в большой свет, зато почти все посещали театры. Было то самое цветущее время для сценического искусства… Перед кассами разыгрывались стыки и даже генеральные сражения…
Русская сцена могла бы назвать ту же эпоху своим золотым веком… великосветские партизаны посещали оперу, балет и Михайловский театр. Но русская сцена примиряла и воссоединяла все кружки. Александринский театр, „Александринка", или „Кабачок", как его интимно называли. Хотя и этот театр был императорским, как и все они вообще, но, странно сказать, в русском театре этикет был гораздо слабее, чем в остальных. В оперу и в Михайловский военные ездили не иначе, как в мундирах, опоздавшим следовало идти на цыпочках, – а то зашикают, и волочиться было совершенно невозможно, или очень дорого. Совсем в других условиях находился русский театр. Этикет был там гораздо слабее, военные ездили туда в сюртуках, можно было приехать в „Александринку" после хорошего обеда, шуметь, хлопать, даже шикать. И поволочиться было за кем. Страсть к театру обуяла всех, и „Александринка" соединила все кружки. Туда охотно ездили и офицеры, и аристократы, и пьяная артель. Эта страсть породила целое общество театралов»[171]171
Имеретинский Н.К. Из записок старого преображенца // Русская старина. 1901. № 3. С. 567.
[Закрыть].
Офицеры был не только страстными театралами, но и поклонниками красоты актрис, певиц, балерин. Гвардейцы занимали первые ряды партера, и во время спектакля обожатель вел со своей красавицей беззвучный, но страстный разговор на языке взглядов, мимики, жестов. По воспоминаниям преображенца Колокольцева, именно в Александринском театре это было особенно сильно развито: «Мимика офицеров из партера со сценой была доведена до утонченности. Потом, как офицеры, по окончании спектакля, собирались у театрального подъезда, дожидались выхода актрис, подсаживали их в кареты и потом провожали кареты до места жительства.
Одно, чего еще недоставало, это, чтобы кто-нибудь из офицеров не проник в театральную школу, так как она находилась рядом с театром. Но, кажется, это было уже недоступно и недосягаемо»[172]172
Колокольцев Д.Г. Л.-гв. Преображенский полк в воспоминаниях его старого офицера. 1831–1846 // Русская старина. 1883. Т. 38. № 6. С. 598.
[Закрыть].
Самый строгий надзор был за воспитанницами театральной школы. Они уже играли на сцене, но жили в школе как бы на казарменном положении. Только один безумно влюбленный юноша, преображенец, по воспоминаниям Колокольцева, «прапорщик или подпоручик» Никитин, чтобы лишний раз увидеть предмет своей страсти, проходил в театральную школу, переодевшись старухой-торговкой. К сожалению, любовь не только пробудила в Никитине способность к перевоплощению, но помутила рассудок настолько, что он забыл свой служебный долг, и чтобы попасть на спектакль, где играла возлюбленная, самовольно ушел с караула. Вместо того чтобы находиться на посту, опоясанным форменным шарфом, в кивере и шейном знаке, во главе своих солдат, офицер покинул пост и в выходной форме поскакал в театр. Появление в театре, где он был сразу замечен и всей публикой, и однополчанами, которые помнили, что он должен быть в карауле, и дивизионным начальником Исленьевым, в один миг погубило репутацию Никитина. Колокольцев так описывает это красивое и безрассудное моральное самоубийство: «Во-первых, Никитин имел уже известность в театральной публике патентованного, так сказать театрала, а к этому, молодой человек не дурен собой, стройный, головная прическа на манер Букингама, слегка волосы назад; в новеньком щегольском мундире, конечно, без караульного шарфа, на руках как снег белые перчатки, треугольная шляпа под мышкой – он прошел срединою партера с такой выразительной ловкостью, что, не взирая на то, что занавес взвился, все взоры публики невольно на него были обращены!
Зрительный зал петербургского Большого театра. Гравюра С.Ф. Галактионова по рис. П.П. Свиньина. 1820-е гг.
Но Никитин, как бы не замечая никого, взошел в 1-й ряд кресел и сел на свое место, как нарочно, рядом с генерал-адъютантом Исленьевым, приложил свой чудовищный бинокль к глазам и впился, так сказать, в представляющуюся сцену.
…Никитин, как порядочный господин, он тотчас домекнул, что ему оставаться в полку неудобно. Вскоре отрапортовался больным и вслед затем подал перевод в армию, в войска, действующие на Кавказе»[173]173
Там же. С. 602–603.
[Закрыть].
Н.А. Исленьев. Неизв. худ. 1830-е гг.
На театральных площадях стояли так называемые «грелки» – деревянные балаганы, внутри которых горели костры. Около них морозными зимними вечерами грелись кучера, поджидая своих господ и приглядывая за лошадьми. Театральных буфетов тогда еще не было, и зрителям приходилось угощаться в ближайшем заведении. Известно, что поблизости от заднего подъезда Александринского театра находился трактир под названием «Феникс», куда в антрактах и после спектаклей захаживали пить чай театралы всех родов оружия. Здесь начиналась ведущая в театральную школу короткая Театральная улица, состоявшая всего из двух красивых, протяженных одинаковых домов, построенных Росси (нынешняя улица Зодчего Росси). Поклонники актрис называли ее «улицей любви». Лермонтов в 1836 году романе «Княгиня Лиговская» писал: «Бывало, когда неуклюжие рыдваны… теснились возле узких дверей театра и юные нимфы, окутанные грубыми казенными платками, прыгали на скрипучие подножки, толпа усатых волокит, вооруженных блестящими лорнетами и еще ярче блистающими взорами, толпились на крыльце твоем, о Феникс! Но скоро промчались эти буйные дни; и там, где мелькали прежде черные и белые султаны, там ныне чинно прогуливаются треугольные шляпы без султанов; великий пример переворотов судьбы человеческой»[174]174
Лермонтов М.Ю. Собр. соч. в 4-х томах. М., 1896. Т. 3. С. 129–130.
[Закрыть].
В шутливой поэме «Монго» Лермонтов дает ту же картину глазами балерины:
Молодой офицер неслучайно пишет об этих сценах у «Феникса» с сожалением, как о чем-то невозвратно прошедшем. Здесь содержится намек на приказ великого князя Михаила Павловича от 9 сентября 1835 года о запрещении провожать и подсаживать актрис. Упоминая треугольные шляпы без султанов, Лермонтов вряд ли имеет в виду морских офицеров, которым они полагались. Скорее всего, это были квартальные или другие полицейские служащие, а возможно, и гражданские чиновники, которые тоже носили такие шляпы. Преображенец Колокольцев описывает это более конкретно: «Провожание карет с актрисами после каждого спектакля, хотя не было сопряжено ни с какими происшествиями, ни скандалами, но так распространилось в петербургской публике, что неминуемо должно было дойти до высших сфер, и притом с-петербургский обер-полициймейстер, генерал-адъютант Кокошкин, имел тогда свой камертон, по которому было установлено в Петербурге, как порядок, так и всякое движение.
Разъезд из Александринского театра. Литография Р.К. Жуковского. 1843 г.
Поэтому, как только дошло до великого князя Михаила Павловича… его высочество тотчас отдал строжайший приказ по гвардейскому корпусу, что если кто из офицеров… будет замечен у подъезда ожидающим выхода актрис или провожать их в каретах, будет предан военному суду. Эта мера разом прекратила процедуру встреч и проводов актрис»[176]176
Колокольцев Д.Г. Указ. соч. С. 599.
[Закрыть].
Еще одним увеселением, где гвардейское офицерство перемешивалось с остальными городскими жителями, были праздничные народные гулянья, которые проходили и в центре города, и на Крестовском острове, и в парках ближайших пригородов. Каждый год 1 мая в Екатерингофском парке устраивались гулянья «без различия сословий». Одно из таких гуляний в 1825 году увековечил художник К.К. Гампельн в своей гравюре, которая представляла собой многометровую ленту, где был изображен весь Екатерингофский проспект, множество скачущих экипажей, всадников, пешеходов, среди которых постоянно встречаются гвардейские мундиры, шляпы, каски и кивера. Император Николай I непременно посещал Екатерингоф со всеми членами августейшей фамилии. Летом здесь устраивались пикники, зимой – катания на тройках, а в 1830 году впервые появился и городской общественный транспорт – омнибус.
Екатерингофское гулянье. Худ. К.К. Гампельн. 1825 г. (Фрагменты)
Другим местом подобных увеселений был великолепный парк в Петергофе с его знаменитыми фонтанами, иллюминацией и фейерверками. Многолюдство, веселье, причудливая смесь костюмов отображены в шутливой юнкерской поэме Лермонтова «Петергофский праздник», написанной в 1834 году. Как военный человек, поэт подметил строевую форму солдат и юнкеров, замеченные на ком-то кинжалы как непременный атрибут кавказского костюма, алебарды будочников, не забыл выразить и свое презрение к штатским чиновникам:
Кипит веселый Петергоф,
Толпа по улицам пестреет,
Печальный лагерь юнкеров
Приметно тихнет и пустеет.
Туман ложится по холмам,
Окрестность сумраком одета —
И вот к далеким небесам,
Как долгохвостая комета,
Летит сигнальная ракета.
Волшебно озарился сад,
Затейливо, разнообразно;
Толпа валит вперед, назад,
Толкается, зевает праздно.
Узоры розовых огней,
Дворец, жемчужные фонтаны,
Жандармы, белые султаны,
Корсеты дам, гербы ливрей,
Колеты кирасир мучные,
Лядунки, ментики златые,
Купчих парчовые платки,
Кинжалы, сабли, алебарды,
С гнилыми фруктами лотки,
Старухи, франты, казаки,
Глупцов чиновных бакенбарды,
Венгерки мелких штукарей
Толпы приезжих иноземцев,
Татар, черкесов и армян,
Французов тощих, толстых немцев
И долговязых англичан —
В одну картину всё сливалось
В аллеях тесных и густых
И сверху ярко освещалось
Огнями склянок расписных…[177]177
Лермонтов Ю.М. Полн. собр. соч. в 5-ти томах. М.; Л., 1935. Т. 3. С. 538–539.
[Закрыть]
В дни святок или Масленицы на Адмиралтейской площади устраивались ледяные горы, катание с которых позволяло скинуть с себя светские условности, не прибегая к маскам, как в маскарадах. Марлинский, вспоминая свои петербургские похождения в бытность генеральским адъютантом и дамским любимцем, писал: «Льдяные горы, милостивые государи, есть выдумка, достойная адской политики, назло всем старым родственницам и ревнивым мужьям, которые ворчат и ахают, – но терпят все, покорствуя тиранке-моде. В самом деле, кто бы не подивился, что те же самые недоступные девицы, которые не могут перейти через большую залу без покровительницы, те же самые дамы, которые отказываются опереться на руку учтивого кавалера, когда они садятся в карету, – весьма вольно прыгают на колени к молодым людям, долженствующим править на полету аршинными их санками вниз горы и по льду раската. Между тем, чтобы сохранить равновесие, надобно порой поддерживать свою прекрасную спутницу – то за стройный стан, то за нежную ручку. Санки летят влево и вправо, воздух свищет… ухаб… сердце замерло, и рука невольно сжимает крепче руку: и матушки дуются, и мужья грызут ногти, и молодежь смеется; но все, отъезжая домой, говорят: „Ah, que c’est amusent“, хотя едва ли половина это думает»[178]178
Испытание // Бестужев А.А.(Марлинский) Указ. соч. М., 1988. С. 60–61.
[Закрыть].
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
