Текст книги "Сполохи детства"

Девочки были прелестны. Девочки были милы. Девочки были жестоки. Девочки были пусты. Женское племя отличалось изрядным разнообразием. И в этом было наше счастье. Внутри их удивительного вида, столь отличного от простой мужской породы, имелось огромное число уникальных типажей. Они происходили из разной среды, у них была разная масть, и очень своеобразный взгляд на вещи. Одни способны были приласкать, другие – пожалеть, третьи – оттолкнуть, четвертые – ударить. И от своей жестокости эти, последние, порой получали искреннее удовольствие, неспособные к пониманию и состраданию.

Моя одноклассница Аня Румынова выражение лица меняла редко – оно у нее было надменно-свирепое. Как у жабы. И лишь иногда, когда удавалось вонзить иглу кому-нибудь под сердце – удачно обидеть кого-то – на лице ее появлялась довольная усмешка. На улыбку эта гримаса мало походила. В подругах у Ани числилась рослая девушка Василиса, рано созревшая и оттого презревшая окружающих. Особенно, девчонок, полагавших, что им пока еще не время встречаться с ребятами. Знали бы они, какое удовольствие могут принести эти встречи. В стенах школы Василисе было тесно – гормоны звали на волю. А ее держали здесь практически в заточении, да еще заставляли учиться, пихать знания в неприспособленный к этому ум. Аня и Василиса рано начали половую жизнь. Как-то незаметно они «перегуляли» с половиной района. И надолго задержались в компании Рыжего. Ребята показались им очень «веселыми». Безбашенность канала за смелость. А Василиса пребывала к тому же в полном восхищении и влюбленности в Самца. Он же однажды взял нож, и откромсал девушке фалангу мизинца. Веселый парень, что и говорить. В стенах родной школы такого не встретишь. Не представляю, что происходило у нее внутри. Но через некоторое время я снова увидел их вместе. Самец шел по улице, обняв Василису за плечо. А у нее был такой вид, словно она только что выиграла в лотерею автомобиль. При этом рука на всю жизнь так и осталась изуродованной. Встречались они недолго. Вскоре самец Василису бросил, объявив, что она тупая. Василиса и на это тоже не обиделась. Она, и вправду, была тупой. Иначе, как объяснить тот факт, что она так просто простила Самца за отрезанный мизинец.

Аня Румынова некоторое время встречалась с Рыжим. Это был ее уровень – главный в Банде. Но потом между ними пробежала черная кошка… Полагаю, они оба хотели верховодить в этом союзе, такие отношения будущего не имеют. Говорили, что Рыжий даже избил ее при расставании. Аня, и правда, несколько дней ходила в школу с синяком под глазом. Но был ли это след ее отношений с Рыжим, сложно сказать. Потом я видел Румынову с самыми разными парнями, – все они были на порядок старше и весьма хулиганского вида, – Аню тянуло именно к таким…

Есть отчего-то очень поверхностное и неправильное представление о том, что девочки добрее мальчиков, больше способны к состраданию. Мне представляется, это большая ошибка. В определенном возрасте девочки (во всяком случае, некоторые из них) куда более жестоки, чем мальчики. Причем, жестоки изощренно. Они могут унижать, и даже избивать, других девочек, слабее, ничуть не реже, чем парни. Что касается Ани Румыновой, она умудрялась организовывать настоящую травлю неугодных – и девочек, и мальчиков. И, судя по всему, получала от этого немалое удовольствие. Не дай вам бог было оказаться среди ее врагов. В травлю она вовлекала весь класс, требовала, чтобы все соблюдали «бойкот» – не смели разговаривать с отверженным. Одного бойкота ей, конечно, было мало. Она старалась всячески оскорбить жертву. А если представится возможность – воздействовать на нее физически. Особенно доставалось от Румыновой мальчику Феде. Болезненный, худой, он очень редко появлялся в школе. А когда приходил, немедленно становился мишенью насмешек и нападок со стороны Румыновой и к ней примкнувших. Федю гоняли по коридорам, и, загнав куда-нибудь в угол, пинали – не сильно, но обидно. Руководила при этом пацанами Румынова. А они будто не замечали, что ими командуют. В конце концов, Федя ушел на домашнее обучение, и больше я его никогда не видел.

На уроке литературы мне однажды пришла от Ани записка:

«Ты чего с Дашкой разговаривал? У нас бойкот».

«Да мне плевать», – ответил я.

«Смотри, доплюешься, плохо будет. Я тебя предупредила. Ты меня понял».

Я решил ничего не отвечать, сунул записку в карман. Вскоре мне передали новую:

«Быстро верни записку».

«Зачем?» – написал я.

«Верни, тебе сказала. Хочешь с Рыжим встретиться сегодня?» – Тогда она еще «гуляла» с предводителем Банды.

Я пожал плечами. Угрозы нисколько не испугался. Но записку передал обратно. После чего получил еще одну – с единственным словом:

«Тряпка».

«Вот же сволочь, – подумал я, обернулся к Румыновой. Она смотрела на меня, не мигая, с вызовом. Выдержав пару секунд этот настырный взгляд, я отвернулся. – Ну и дура. Чего привязалась ко мне?»

На перемене ко мне подошла Даша, которой был объявлен бойкот.

– Математики, вроде бы, не будет? Ты не знаешь? – спросила она.

Я замотал головой. Внезапно вспомнил о записках. И покраснел до корней волос. Неподалеку, я заметил, стоит – и внимательно за мной наблюдает Аня Румынова.

– Не знаю! – выдохнул я. И мне сразу стало легче. К черту идиотский бойкот…

Румынова усмехнулась, провела по горлу ребром ладони и отвернулась.

Несколько дней я ходил, оглядываясь. Ждал, вот-вот появится Рыжий с приятелями, и изобьют меня. Но злобная Аня то ли решила спустить мою провинность на тормозах, то ли Рыжий решил, что дело выеденного яйца не стоит. Во всяком случае, этот эпизод прошел для меня без последствий.

Особым шиком для Ани и Василисы было доводить учителей. У них были среди них «любимчики», слабохарактерные педагоги, с которыми девушки деланно заигрывали, устраивая на уроках настоящее шоу – по сути дела, срывая уроки. Было очень жалко взрослых мужиков, не способных дать отпор парочке отъявленных мерзавок. И лишь новый учитель физики, улыбаясь, сказал, когда ему стали хамить открытым текстом:

– Похоже, девчонки, мы нашли друг друга. Останьтесь сегодня после уроков, буду заниматься с вами… до глубокой ночи.

Девушки не восприняли его слова всерьез, и сбежали. На следующем занятии он продемонстрировал две пары в классном журнале.

– Вы меня, наверное, не поняли? – сказал педагог вкрадчиво. – Я вас двойками завалю на хрен. Сегодня останьтесь…

– Что ему от нас нужно? – деланно недоумевало Василиса, хлопая накрашенными ресницами. – Может, ему жена не дает.

Но физик оказался мужиком стойким. Девушки до девяти вечера зубрили физику, раз за разом решая задачи и сдавая теорию, пока не выучили ее наизусть. После нескольких недель таких занятий, на физике Аня с Василисой сидели молча, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Преподаватель поглядывал на них весело, время от времени делая забавные замечания.

– А если вы что-то не знаете, Степан, вам Василиса подскажет. Или Аня. Так девчонки?

Девчонки озабоченно кивали.

– Я из вас еще кандидатов наук сделаю, – обещал физик.

Кандидатов наук из них, разумеется, не получилось. Возможно, потому, что преподаватель через некоторое время сломал спину во время очередного восхождения на Эверест – и вынужден был покинуть школу. Он оказался альпинистом со стажем. Девчонки вздохнули облегченно.

Василиса совсем забросила учебу. Прыгала из постели в постель. Потом пришла в гости к однокласснице – и украла у нее фамильные драгоценности на круглую сумму. Дело замяли, драгоценности удалось вернуть, но из школы Василису выгнали. Тогда она начала гулять с еще большим пылом. А затем и продавать себя за деньги. Родила ребенка – сдала его в детский дом. Потом опять – кража. Выпустили Василису очень скоро. И хотя она вряд ли сама видела для себя такую судьбу, но стремительно дошла до того, что стала уединяться в подъездах с азербайджанцами с рынка – те любили Василису, и платили ей хорошо. По-моему, она и по сей день обитает где-то в окрестностях рынка. Во всяком случае, Юрка Баков однажды говорил мне, что «видел как-то эту потасканную блядь». Сложно рассуждать, как такое получилось, и в какой момент произошел слом в ее судьбе. Мне представляется, она с ранних лет шла именно к такому финалу. Хотя финал в данном случае растянут на десятилетия. Она существует, и одновременно доживает свой век.

С другой стороны, реальная жизнь постоянно преподносит сюрпризы. Совсем по-иному сложилась судьба Ани Румыновой (фамилия, конечно же, изменена). Она сейчас – крупный чиновник. От своего излюбленного развлечения – публичной травли неугодных – не отказалась. Но делает это теперь на федеральном уровне, и на телевидении. Самое удивительное – выражение лица у нее нисколько не поменялось. Оно все такое же – надменно-свирепое. Когда я вижу ее физиономию в ящике, так и тянет в нее плюнуть. Впрочем, это был бы слишком опрометчивый поступок. Рядом с ней теперь другие «рыжие», способные напугать кого угодно – целая федеральная служба «рыжих» в ее распоряжении.

Как же хочется порой, чтобы каждому воздавалось по справедливости за его поступки. Отчасти так и происходит… Но порой по-настоящему злой и дурной человек имеет качества, помогающие ему пробиться в жизни – и добивается успеха. В то время как добродушный бессребреник, преданный самыми близкими людьми, оказывается под забором. И нет никого рядом, чтобы поднять его с земли, отряхнуть одежды, и дать правильный совет: никому никогда не доверять всецело и свято блюсти только свои интересы. Как нет никого рядом и с человеком дурным: чтобы уронить его на землю, вывалять в грязи и внушить ему понимание, что за все приходится рано или поздно платить по счетам. Каждый мужчина рано или поздно должен определиться, как он должен поступать с людьми в этой жизни: проходить все время мимо упавших и зарвавшихся; поднимать упавших с земли; или ронять зарвавшихся на землю. Я для себя давно все решил. Мой выбор – ронять зарвавшихся. Не самый простой выбор.

* * *

Иногда я думаю о том, что со мною сделало время. Из чувствительного мальчика, с тонким восприятием жизни, постоянно раздувающего ноздри, чтобы уловить ее аромат (мне тогда так нравился аромат жизни), я превратился в мужчину-циника, не способного ни к состраданию, ни к простому сопереживанию. Мне пришлось в свое время ощутить столь сильную жалость к нескольким умирающим в муках, что чувство сострадания у меня почти атрофировалось. Не знаю, сам ли я ампутировал его, отделив от своей личности, или же оно умерло от слишком сильного стресса, но без него мне живется куда легче. Это факт. Цинизм – по сути, всего лишь защитная реакция нежной души, уставшей терзаться. Как знать, последуй за этой жалостью скорбь, возможно, со мной не произошла бы такая метаморфоза. Но я так устроен – не умею скорбеть. Не ощущаю утраты, даже если она произошла. Состояние утраты я вписываю в новую реальность, а пустоту заполняю воспоминаниями.

Я не скрываю, что часто живу прошлым. И люблю погружаться в воды памяти, как курортник в душистый спа, пахнущий чужим экзотическим разнотравьем. Однажды моя жена упрекнула меня в том, что я коллекционирую воспоминания. Это неправда. Если я и коллекционер, то моя коллекция собирается помимо моей воли. И даже если я хочу избавиться от какого-то неприятного экземпляра моей коллекции, это мне не удастся. Он прочно занял место в своей ячейке, и не собирается покидать заполненное собой пространство. Порой я ненавижу свою вынужденную коллекцию. Она заставляет меня раз за разом возвращаться к уже пережитому, и отброшенному, ненужному, пустому. Порой я наслаждаюсь коллекцией. Будто в ней собраны одни драгоценные камни, а не булыжники самых тяжелых жизненных эпизодов. Вот как сейчас, когда мы с Ларсом идем по району, где я вырос. И запахи, и приметы местности, и даже некоторые люди (что совсем уже странно, ибо это не те люди), будят во мне минувшее. Как писал американский философ и поэт Ральф Уолдо Эмерсон, запахи, мелодии и картины прошлого подстерегают путника, куда бы он ни шел. В свое время это наблюдение поразило меня. Так, бывает, достигают сердца некоторые фразы, сказанные философами и поэтами – им чаще других, полагаю, приоткрывается тайный смысл человеческого восприятия. Я, впрочем, не совсем согласен с Эмерсоном. Запахи, мелодии и картины прошлого подстерегают меня только там, где я уже бывал раньше. Хотя однажды на американском Манхэттене меня посетило странное ощущение дежавю. Я почувствовал, что уже был здесь когда-то, ощутил то самое волнение, описанное Эмерсоном. Похоже, это были не мои ощущения. Я лишь уловил тонким восприятием (иногда оно прорывается из мира детства) чьи-то чужие запахи, мелодии и картины…

Мне никогда не удавалось достичь возрастной гармонии, состояния, когда твое физическое Я полностью совпадает с внутренним. В детстве, маленький старичок, я все молодел и молодел год от года, пока не стал совсем далек от своего возраста. Порой мне по-прежнему кажется, что я чудовищно стар. А иногда, слишком молод, и пользуюсь не своим телом для каких-то непонятных мне нужд. Вообще, отстраненный взгляд на самого себя – еще одна особенность моей противоречивой натуры. И душевная легкость во мне сочетается с периодами свинцовой тяжести – когда от одного моего взгляда люди ощущают тревогу и съеживаются, начинают сбивчиво лопотать, и я отчетливо чувствую, как от них начинает смердеть страхом…

* * *

Во времена моего детства на месте Храма Христа Спасителя располагался бассейн «Москва». Его ненавидели верующие, жители окрестных домов и работники Пушкинского музея. По мнению последних, от испарений портились экспонаты. В конце прошлого века, когда бассейн закрыли, на экспонаты тут же снизошла божья благодать. В тамошних кварталах висели тяжелые гигантские сосульки, сосулищи, и изморозь лежала на окнах и бетоне.

Идею поехать в этот легендарный, теперь уже ставший историей, бассейн подал Олег Муравьев. Он как-то раз был там с родителями.

– Там даже справка не нужна, – заявил Олег. И это обстоятельство стало самым весомым аргументом. Справка от врача являлась серьезным барьером. Ведь, чтобы ее получить, нужно было идти в поликлинику, проходить специальную комиссию. О, эти дикие советские времена. Многие коррупционные схемы еще не работали. И всем нам тяжело жилось без упрощающей жизнь благодатной коррупции. Хотя, подозреваю, за деньги справку можно было получить и тогда.

Тут же со всех сторон на нас посыпались рассказы о том, что в бассейне «Москва» плавают сифилитики и прокаженные. Связано такое засилие вирусов и бактерий в местном климате как раз с отсутствием справок. Мне запала в память страшная история про одного мальчика, который всего один раз сходил искупаться, а на следующий день у него нос провалился. Другие говорили, что в пару, который поднимается над бассейном можно рассмотреть разрушенный храм. Что иногда над водами бассейна носятся призраки набожных старух. И самое жуткое, в бассейне «Москва» работает банда убийц. Они специализируются на маленьких мальчиках без родителей. Тянут их вниз за ноги, пока не утопят. Один мальчик пошел однажды в бассейн «Москва» – и не вернулся. Только на следующий день его родителям позвонили из милиции. И сказали, чтобы забрали своего сына из морга. Его отец пришел в морг, увидел, что мальчик весь синий и распухший, и язык у него торчит изо рта, понял, что сына утопили, и тоже пошел в бассейн. А на следующий день маме этого мальчика позвонили и сказали, чтобы забрала из морга папу этого мальчика… В общем, ехали мы в бассейн «Москва» с соответствующим настроем – будучи готовы ко всему. Ехали втроем. Я, Серега и Олег Муравьев. Он и сам уже был не рад, что все это затеял. Нам было лет по девять, не больше. И родители, узнав, куда мы навострили ласты, ни за что бы нас одних не отпустили. Но мы были отчаянными пацанами, мы уехали тайно, прихватив плавки и полотенца. Олег сказал, что плавки там дают напрокат. Но после истории про мальчика без носа мне совсем не хотелось плавать в чужих плавках. Отвалился нос, может отвалиться еще что-нибудь – не менее ценное.

Помню, мы получили картонные билетики. На них был указан номер сектора – бассейн разделяли сектора. Я разделся, убрал одежду в металлический шкафчик. Народу в раздевалке было немного. Все с очень подозрительными лицами. Словно присматривались, кто пришел без родителей, кого бы сегодня притопить, а кого оставить на потом. Один мужик так глянул на меня исподлобья, что я торопливо крикнул: «Я с папой! Он сейчас придет». Незнакомец зыркнул сердито и сиганул в воду, исчез из виду. Только тогда я разглядел, что для того, чтобы попасть в радиальный водоем, надо определенное расстояние проплыть под водой. Какое расстояние, сказать сложно. Я представил, что мне не хватает воздуха, и я бьюсь головой о потолок, в надежде выбраться, и отшатнулся. Но ребята уже поднырнули под бетонный бортик, и пропали, так что мне ничего не оставалось, как собраться с духом, и последовать за ними. Иначе прослывешь трусом. Я еще немного помялся и прыгнул в воду. Плыть оказалось недалеко, и вот уже я вынырнул в густой пар. Купальщики в этом белесом тумане, летящим ошметками, выглядели странно. Пар был прохладный, а вода очень теплая. И оттого хотелось погрузиться в нее с головой. Я поплыл в сторону, и тут же столкнулся с Серегой.

– Ну как?! – крикнул мой друг, фыркая.

– Вообще класс! – Я взвизгнул от восторга.

Мы принялись плескаться, брызгаться, и вопить, пребывая на седьмом небе. Для нас, советских детей, купаться посреди зимы, было чем-то вроде свершившегося чуда. Ни о каких поездках на экзотические острова тогда, разумеется, даже речи не было. И в бассейны с нами наши сильно занятые родители ходили нечасто. Да что там. Откровенно говоря, вообще никогда не ходили. Бассейн был развлечением элитным. В него еще нужно было попасть. С этой целью где-то кем-то по блату, по предприятиям, только своим, выдавались абонементы. В этом смысле бассейн «Москва» был сооружением уникальным и социально значимым – он уравнивал всех, рабочего и колхозницу с партийным бонзой и торгпредом, давал возможность побывать каждому в насквозь хлорированном раю в любую погоду. Даже если с неба сыпал снег, даже если в столице стояли трескучие морозы, бассейн был открыт для всех желающих.

Вскоре мы наплавались, и нам захотелось пошалить. Я под водой схватил за ногу какую-то симпатичную девчонку в синей шапочке. Она так завизжала, что мы на всякий случай подплыли под веревками с пластмассовыми бляшками, которые разделяли сектора – переместились подальше. В густом пару найти хулиганов было практически невозможно.

Чтобы попасть назад в раздевалки, предстояло снова совершить нырок. На этот раз я справился со страхом легко – знал, что плыть недалеко. Выбрался наружу. И вдруг увидел, что незнакомый паренек лет десяти шарит в моем шкафчике. Он поначалу испуганно отпрыгнул, но потом пригляделся ко мне, понял, что я младше его, намного меньше ростом, и скривил рот в противной усмешке.

– Ты че? Ну че ты? – сказал он с какой-то прежде мне незнакомой интонацией. Речь у него была отрывистой, и оттого весьма угрожающей.

– Это мой шкафчик, – проговорил я, отметив, что дверца открыта нараспашку.

– Ну и ладно, ну и все… Ты че? – Он надвинулся на меня было… Но тут из воды выбрался Серега, а за ним Олег Муравьев. Оба они были рослыми ребятами, выше меня почти на голову. Расстановка сил тут же изменилась.

– Держите его, – крикнул я. – Это вор. Он в моем шкафчике копался.

Ребята тут же схватили паренька. Он принялся вырываться и верещать односложно:

– Вы че? Вы че делаете, пацаны?

Тут же откуда-то появился рослый мужик в кепке.

– Так, – сказал он, – что здесь такое?

– Мы… вора поймали, – задыхаясь от возмущения, поведал я.

– Ты, что ли, вор? – строго спросил мужик у паренька.

– Оговор, дядя, мамой клянусь… – закричал тот.

– Так, тихо ты, – мужик поднял пятерню, замахнулся, будто сейчас ударит вора по лицу, но не стал, сгреб за воротник и поволок к выходу, приговаривая: – А ну пойдем в милицию. Сейчас я тебя мильтонам сдам… Ох и сдам…

Я подошел к шкафчику. Увидел, что вещи мои перевернуты. Но ничего не пропало. Что, впрочем, неудивительно. Брать у меня было нечего.

Мы оделись и, обсуждая этот неприятный случай, порядком испортивший мне настроение, вышли из бассейна и направились к метро. Мои товарищи убедительно рассуждали, что этому вору теперь точно не поздоровится. О мужике в кепке они были самого положительного мнения.

– Это пловец известный, – сказал Олег. – Я его узнал. Он в соревнованиях победил недавно. Приплыл первый. И ему сразу дали золотую медаль.

– В каких соревнованиях? – спросил Серега.

– На кубок Кремля.

– Тогда понятно. – Серега кивнул.

У метро нас ждал большой сюрприз. Возле палатки с разливным пивом за столиком стояли «пловец, победитель кубка Кремля» и пацан, обшаривший мой шкафчик. Оба цедили пенный напиток из поллитровых банок.

– Как это?.. – опешил я. Стоял и смотрел на них. У меня даже челюсть отвисла. В голове не укладывалось, что мужик вместо того, чтобы отвести вора в милицию распивает с ним пиво. Ко всему прочему, пиво пить пацану было явно рановато.

– Вот блин, – сказал Серега. – Не понял.

– Они, похоже, заодно, – проговорил Олег.

– Да ладно, известный пловец? С ним? – Не поверил Серега.

– Видно, ошибся я! – выпалил Олег. – Это не он.

– Смотрите, – я указал в сторону метро. Возле стеклянных дверей дежурил милиционер. – Сейчас подойду к нему, и скажу, что это воры.

– Правильно, – поддержал Серега.

– Не надо, – Олег замотал головой. – Только хуже будет.

Но я уже направлялся к милиционеру. Вскоре я, продолжая задыхаться от праведного возмущения, излагал ему свою версию событий. Ребята стояли неподалеку, не решаясь приблизиться. Милиционер очень внимательно выслушал мой рассказ, буркнул: «Жди здесь» и направился к палатке с пивом. А мы остались у входа в метро. Как вскоре выяснилось, диспозиция была правильной. Милиционер приблизился к криминальной парочке, козырнул, после чего между ними завязалась какая-то беседа. Затем «пловец» вынул из кармана удостоверение и продемонстрировал его, усмехнувшись, после чего помахал нам. Милиционер уткнулся в удостоверение, снова козырнул, развернулся на каблуках и зашагал к нам. Вид у него был решительный и не обещающий ничего хорошего. И в походке и в выражении лица читалось глубокое раздражение. Сам не знаю, как получилось. Но я крикнул: «Бежим!» И мы тут же рванули в метро…

Прошло меньше минуты. А мы уже сидели в вагоне, уносящемся в темный тоннель.

– Вот блин, – озвучил Серега наше общее настроение.

– Они, похоже, все! заодно!!! – сказал Олег Муравьев.

– И милиционер? – спросил Серега.

– И он тоже.

– Вот блин, – повторил Серега.

Больше в бассейн «Москва» я никогда не ездил. Серега кажется тоже. А вот Олег Муравьев регулярно наведывался туда с родителями. Говорил, что никого из тех, кого мы встретили в тот день, он там не видел.

– Зато… – Олег торжественно возвысил голос. – Я видел бабку, которая летает над водой. Сначала очень испугался. А потом перекрестился, когда никто не видел, она и пропала.

– Ты же пионер, – укорил я его.

– Ну и что, – возразил Олег, – одно другому не мешает.

С годами выяснилось, что он прав. И в сознании большинства россиян христианские догмы отлично уживаются с атеистической моралью. Обладатели партбилетов могут молиться в церквях. Верующие в коммунизм веруют заодно и в царствие небесное – на всякий случай. И храмы в нашей великой стране могут вырастать на месте советских бассейнов, где пионеры порой крестились, чтобы отогнать призрак набожной старухи.

* * *

– Выхолощено нутро старого чемодана. Этот старый чемодан – Я. Это обо мне. Она меня так видит. А что? Вполне себе самостоятельный, критичный взгляд человека с иными ценностями. Для нее все мое – не имеет никакого значения. Для нее я – чемодан без ручки, тяжело нести, и выкинуть жалко… Представляешь, так она и говорит. Ты – чемодан без ручки. – Так литературно и жалко рассуждал сосед сверху дядя Петя, член союза писателей, театральный деятель, кажется, немного актер, в общем, человек искусства. Жил он на два этажа выше, с женой-бухгалтером, удивительной стервой, и маленькой очаровательной дочкой, похожей на ангелочка. Жена дядю Петю ни в грош не ставила. Несколько раз я наблюдал довольно мерзкую сцену. Она орет на него благим матом. А он, сжавшись, покраснев лицом, смотрит на нее, и пучит голубые глазки чуть навыкате, как карась на берегу. Силится что-то сказать, и не может. Ей удавалось владеть мужем всецело, быть его главным начальником, и где-то в процессе становления ее над ним – на разные иерархические ступени – она совсем утратила к нему уважение.

Правы те, кто говорит, что, в общем-то, ничего такого жуткого, как сейчас, в те времена не происходило. Действительно, не было таких бурных, столь очевидных злодеяний, как в девяностые, да и потом. Из рупора телевидения и прессы не изливались постоянно самые разнообразные кошмары… И все же кое-где, по чуть-чуть, очень скрыто, случалась время от времени такая жуть, что кровь застывала в жилах. Дядя Петя, к примеру, как-то раз взял, да и зарубил топором свою жену. А потом уехал с дочкой куда-то на юг. И там скрывался от следствия несколько месяцев. Пока его наконец не поймали где-то в окрестностях Геленджика. Причем, долго не могли добиться от этого мягкого милого человечка, куда он дел ребенка? Где девочка? Где твоя дочь? Ведь была же девочка. И он первое время гулял с ней, ходил в местный Парк культуры и отдыха, посещал приморские кафе, кинотеатр… Дядя Петя сначала упирался, говорил, что ничего не помнит. А потом выяснилось, что девочку он отвез в горы, где и задушил, тело спрятал, завалил камнями. Она, видите ли, напоминала ему жену. Сейчас можно только догадываться, но, скорее всего, в ребенке он уловил ту же привыкшую повелевать непрошибаемую, ненавидимую им породу, в речах услышал интонации отнюдь не детские – возможно, девочка подражала матери. Я слышал, как взрослые обсуждали дяди Петину мотивацию на кухне.

Только поймите меня правильно. Дядю Петю мне совсем не жаль. Этот тихий маниак с вечно мокрой от пота лысиной, к которой липли редкие волосы, запомнился мне существом серым и бесполезным. Наверное, от того, что представал уже тогда раздавленной в лепешку человеческой размазней. Как можно жалеть насекомое?.. Но происшествие было настолько громким, что его несколько лет обсуждали все наши соседи. На обывателей оно повлияло магически. Все они вдруг стали очень милы друг с другом. И жены стали ласково лепетать со своими мужьями. И мужья понапрасну не тревожили жен – меньше пили, больше чинили мебель и сантехнику. Тень дяди Пети с топором нависла над всеми жильцами нашего дома вечным напоминанием о том, что любого, даже самого крошечного человечка, можно довести до ручки.

И по сию пору я считаю, что всякий, будь ты трижды безобиден и робок, способен на убийство. Такова человеческая природа. Весь вопрос в том, как сложатся жизненные обстоятельства. Принудят они тебя совершить этот шаг, или тебе удастся остаться в стороне, отсидеться в мнимой безопасности, когда вокруг царит настоящий хаос, и ежедневно льются литры крови…

Дядю Петину исповедь я выслушивал молча. Отчего-то он тогда решил именно мне излить душу. Он сидел на лавке возле дома, с видом абсолютно обреченным, и, прикладываясь к бутылке портвейна, называемого в народе «три топора», периодически всхлипывал. Исповедь была печальна… и скучна. Я почти не понимал, о чем он говорит, хотелось пойти домой. Но дядя Петя то и дело хватал меня за предплечье и говорил: «Погоди… вот, что я скажу тебе…» И слова изливались из него нескончаемым потоком, словно он долгие годы молчал, и только теперь решился выговориться. «Я – старый чемодан с выхолощенным нутром, старый чемодан – Я», – раз за разом повторял дядя Петя… Не соверши он то, что совершил, пожалуй, я даже не вспомнил бы его, и эту пьяную болтовню. Я шел с футбольной площадки и присел на лавочку, чтобы завязать шнурок. И не замечал его, пока он не обрушил на меня всю лавину своего отчаянья. Когда тебе одиннадцать, взрослые трагедии кажутся чем-то надуманным. «Мне бы их проблемы, – думал я. – У меня вот последние штаны порвались. И новые мне, конечно, не купят. А он переживает, что его жена обозвала старым чемоданом. Ну и что. Тоже мне. Это даже совсем не обидно. Другое дело, если тебя дразнят «сифаком» или как-нибудь так».

– Дядя Петя, – сказал я, – я пошел. Мне уроки делать надо…

– Да-да, конечно, – спохватился рыхлый толстяк с красной физиономией. – Прости, это я так… – Он приподнял бутылку и посмотрел на нее с удивлением, словно только что ее заметил.

Я встал и поспешил прочь. Дядя Петя с его незначительными проблемами моментально выветрился у меня из головы. Волновали порванные штаны. И конечно, дома меня ждал нагоняй.

– Да что ж это такое?! – бушевала моя темпераментная мама. – На тебе вещи ГОРЯТ! Что ты только с ними делаешь?!

– Мы в футбол играли…

– А ты не играй в футбол. Ходи аккуратнее. На тебя же не напасешься. Мы с папой, между прочим, деньги не печатаем.

Тут я тоже начал заводиться.

– А вы печатайте! – крикнул я и убежал, хлопнув дверью. Вышел на общий балкон, выглянул наружу. Во дворе было пусто. Только дядя Петя по-прежнему сидел на лавке, понурив голову. Бутылка валялась рядом. Красное вино из нее вытекло и образовало небольшую кровавую лужицу. Похоже, выпить он успел совсем немного. А может, это была не первая бутылка…

Этот разговор случился весной. Прошло лето, потом осень, зима. И только в следующем году, ближе к лету, стало известно, что натворил этот «невнятный тютель» – как о нем отзывалась жена.

– Девочку-то, девочку зачем? – причитала соседка по лестничной клетке. – Ведь такая малюточка. Такая хорошенькая была.

Я пришел в ужас, представив на мгновение, как дядя Петя душил свою дочку. Картинка не складывалась. Невозможно было представить, что он сделал такое… Уж очень не вязалась с дядей Петей такая требующая решительности деятельность, как удушение маленьких детей. И по сию пору для меня загадка, что происходит с людьми, как обстоятельства могут подвигнуть их на подобные поступки. Возможно, все дело в подвижности психики. У кого-то она, как монолит – стоит и не качается. А чья-то легка и податлива. Достаточно легкого тычка – и все, покатилась под горку.

Большинство обитателей дома, где прошло мое детство, были людьми простыми и, как мне тогда казалось, вполне понятными. Но отдельные их поступки отнюдь не вписывались в рамки нормальности. Один мужик (по молодости лет, кстати, очень симпатичный, а потом вдруг очень быстро ставший одутловатым типом неопределенных лет) постоянно разматывал рукав пожарного гидранта. Не знаю, почему, но он не давал ему покоя. Разумеется, он озадачивался гидрантом только в подпитии. Другой мелом рисовал на стене голых баб. Прямо по голубой эмали. Однажды я застал его за этим занятием. И он очень смутился. Старуха из квартиры на первом этаже (это важно) гадила в лифте. То есть делала это намеренно, чтобы досадить другим. Ее в конце концов поймали за этим занятием. А другая, интеллигентная и очень милая бабушка, однажды сильно меня удивила и заставила задуматься.