Текст книги "Сполохи детства"

* * *

Хороший управленец всегда видит в людях даже те черты, какие они сами не способны в себе заметить. Умело направляя талант сотрудника в нужное русло, он позволяет ему расти над собой и приносить пользу общему делу. Рыжий, мне кажется, зрил прямо в корень в отношении меня, он умел замечательно разбираться в людях. Но при этом, в отличие от топ-менеджера откапывал отнюдь не конструктивные таланты, а находил индивидуумов с деструктивным даром. Понятия не имею, почему он вбил себе в голову, будто я могу придумать что-нибудь эдакое, что поспособствовало бы обогащению Банды. Но, как вскоре выяснилось, он был прав. Схемы отъема денег я изобретал самозабвенно, по две в неделю. При этом сам устрашился внезапно открывшегося во мне таланта в разработке разнообразных афер, и старался, чтобы о моих эфемерных прожектах никто не узнал. Особенно Рыжий. Держал свои мысли при себе.

А фантазии мои были поистине безграничны. Неплохо было бы, думал я, к примеру, получить лицензию на убийство одного человека. Да, достаточно было бы всего одного. Я бы никогда не применил эту лицензию. Зачем вообще кого-то убивать? Но все знали бы, что она у меня есть. Это позволило бы мне всех запугать, укрепило бы мое влияние в обществе. Благодаря этой лицензии я приобрел бы тысячи сторонников. И выстроил на страхе собственную империю…

Многочисленные секты тоже будоражили фантазию. Хотелось создать свою. Но далекую от христианства. Пусть это будет секта свободной любви. Мне представлялась коммуна, где я живу в окружении десятков жен. Бесправных, безмолвных, лишенных права голоса, покорных. И чтобы день и ночь они работали в поле и по дому, поддерживали порядок.

Мне не давали покоя лавры Синей Бороды. Правда, о Синей Бороде я в то время совсем ничего не знал. Можно жениться на девушке, когда повзрослею, размышлял я, застраховать ее жизнь, и устроить несчастный случай. По страховке Госстрах выплачивает, конечно, мало. Но если девушек будет несколько – это уже немалая сумма. Раскручивался и сюжет несчастного случая. Злодей едет с женой на море, берет напрокат лодку, и, отплыв подальше от берега, сталкивает несчастную в воду, затем бьет ее веслом по голове. Лучше всего привязать к ногам или шее жертвы камешек, чтобы сразу пошла на дно. И там ее сожрали рыбы. Нет тела – нет дела.

Иногда я строил глобальные планы по уничтожению всей человеческой цивилизации. Эта идея представлялась мне особенно волнительной и исполненной смысла. Что может быть увлекательнее гибели человечества?!

Но и на бренной земле хватало дел. Рыжему я вскоре изложил простую и действенную схему безболезненного отъема средств у трудящихся. Хотелось, чтобы не было жертв. Хотя Рыжий заверил меня, что убийство – не проблема. Но только если это нужно для дела. Помятуя о судьбе Володи Камышина, я все же надеялся, что он отчасти бравирует собственной лихостью. Напрасно я так думал. Для Рыжего все было всерьез, он бы ни перед чем не остановился.

Как-то раз мы сидели на скамейке на набережной Москва-реки и наблюдали за парой ребят, которые неподалеку крутились вокруг старенькой иномарки. Один из них, открыв капот, демонстрировал другому двигатель.

– Вот же суки, – сказал вдруг Рыжий и сплюнул сквозь зубы, – таких на перо надо сажать. Папенькины сыночки. Ты не думал никогда – почему одним все, а другим ничего? Вот мы с тобой, обычные дворовые пацаны. Никогда ничего не имели. А у этих все есть. С самого рождения. А за что им такое?.. Я их, сук, буду резать. И забирать все, что у них есть. – Он сжал кулаки. – Резать – и забирать. Вот это справедливо.

Он вскочил с лавки и быстро пошел, расправив плечи и чуть опустив голову, по-бычьи, к иномарке. Одного из ребят он сходу ударил наотмашь, и тот упал на асфальт. Другого толкнул в грудь и стал что-то кричать. Тот сразу понял, что дело плохо, запрыгнул в машину и дал по газам. Его приятель с разбитым лицом побежал следом. Авто тормознуло, паренек забрался на пассажирское сиденье, и они уехали.

Рыжий некоторое время постоял, покачиваясь с пятки на носок, глядя им вслед, потом развернулся, подошел и сел на лавку. Он тяжело дышал. И молчал. Я тоже не говорил ни слова.

– Не-на-ви-жу, – наконец выдавил он…

Когда я изложил придуманную мной схему, Рыжий хмыкнул.

– А чего, прикольно. Только кто на это купится?

– Да хотя бы Хоккеист, – сказал я. У меня были к любителю «оценивающих рукопожатий» свои счеты. Обиды я не забывал.

– Да ни хрена.

– Хрена.

Рыжий улыбнулся.

– Ну давай попробуем. А что дадим ему?

– Я думал над этим. В принципе, вообще неважно. Можно кусок любого металла. Или закрытую коробку. Еще – зубной порошок. Только этикетку надо оторвать.

– Погоди, зубной порошок?

– Ну да.

– И чего, Хоккеист купится на зубной порошок?

Я кивнул.

– Бля, тема, – Рыжий заржал, хлопая себя по ляжкам, – ну давай попробуем…

Через несколько дней состоялся их разговор, я при нем присутствовал.

– Хоккеист, дело есть.

– Ну…

– Короче, ты же сам просил тебя подтянуть к делам. Вот. Подтягиваю. Пацаны в курсе, но они другим заняты. Это для тебя лично. Справишься?

– А что делать надо? – пробасил Хоккеист.

– Смотри, – Рыжий достал из тумбочки завернутую в целофановый пакет коробку с зубным порошком с оторванной этикеткой и отвернулся, чтобы скрыть улыбку…

– Что это? – поинтересовался Хоккеист хмуро.

– Порошок, – честно ответил Рыжий. – Надо отвезти на Автозаводскую. Там передать одному человеку. Он за него заплатит. Прибыль пополам. Идет?

– Ну-у, идет… – Хоккеист почесал в затылке.

– Только смотри какое дело. Не то, чтобы я тебе не доверяю. Но будет неплохо, если ты мне за порошок сразу отдашь десять. Это копейки, сам понимаешь. Он выдаст сто. Девяносто – чистого навара. По сорок пять тебе и мне. Идет?

– Сра-а-азу?

– Чего ты ноешь? Я тебя обманывать что ли буду? Человек берет – сто пудов. Ты давай думай быстрее, а то я вон Степку отправлю. Он шустрик.

– А чего ты правда его не отправишь?

– Да хер ему! – рявкнул Рыжий. – Я хочу, чтобы ты тоже поднялся. Был при делах. Понял?

Хоккеист, немного подумав, согласился… Порошок он легко реализовал на Автозаводской, в трамвайном депо, предварительно отправленному туда Рыжим соучастнику аферы. Затем – вторую партию. Потом стал ездить туда два раза в неделю. И за несколько месяцев привык к постоянной прибыли, воспринимал ее уже как должное. Даже заявил Рыжему как-то раз:

– Вообще, нечестно выходит. Езжу я один. А деньги делим пополам.

– Нечестно, – согласился Рыжий. – Только порошок я достаю.

– Ну ладно, – снизошел Хоккеист. – Так и быть.

Вскоре запустился последний этап схемы. Покупатель поведал, что ему нужна крупная партия. В двести раз больше, чем обычно. И сразу.

– Плачу наличными, – заявил он. – Принесу дипломат. А то как ты такую кучу денег в авоське понесешь? Несолидно.

Хоккеист примчался в подвал Банды перевозбужденный от открывшейся перспективы мгновенного обогащения, глаза застили ассигнации. Рыжий поначалу отнекивался, говорил: «Да ты что, где я возьму столько порошка? И потом опасно это».

– Ты же ничем не рискуешь! – орал Хоккеист. – Только прибылью! Я тебе сразу отдаю нал за всю партию… Ну давай, давай это сделаем!

На следующий день он стал обладателем нескольких килограммов зубного порошка. Деньги, чтобы рассчитаться с Рыжим, занял и у родителей, и у тренера, и еще у каких-то родственников и знакомых… На точке его ожидал сюрприз. В трамвайном депо покупателя не обнаружилось. Выяснилось, что он здесь вообще человек левый. Вроде бы, приходил к какому-то знакомому, крутился тут постоянно, говорил, что ищет работу. А потом исчез…

– Как так?! – изобразил Рыжий удивление. – Да ты чего?! Ищи его, Хоккеист. Куда ты иначе столько порошка денешь?..

И Хоккеист снова отправился на поиски покупателя. Но так и не нашел. Через некоторое время он где-то сделал анализ «продукта» и узнал, что главный его компонент – мел, и что этот самый порошок можно купить за копейки в любой аптеке.

– Да ты чего?! – Рыжий выпучил глаза. – Выходит, напарили нас с тобой. Первые партии, по ходу, были нормальные. А эта фуфлыжная. Да-а, попали… – Он покачал головой.

Хоккеист смотрел на главаря Банды, закусив губу. Явно хотел что-то сказать, но вместо этого обвел всех безумным взглядом, махнул рукой и быстро вышел. Он, конечно, слышал, как громыхнул дружный хохот за его спиной.

– Работает! – Рыжий хлопнул меня по плечу. – Работает, Степка! Короче, я в тебе не ошибся. Надо еще порошка купить. Пацаны, что вы сидите? Идите, ищите лохов. Они нам сейчас очень нужны.

– К спортивной школе сходите, – посоветовал я. И уточнил на недоуменные взгляды: – Там хоккеистов полно.

* * *

Рыжий тоже иногда выдавал креативные идеи.

– Неплохо было бы подсадить кучу народа на колеса, – сказал он однажды мечтательно, – и потом толкать им колеса в постоянном режиме… У меня на днях один нарк, мамашин собутыльник, перевернул всю аптечку дома. Какие-то таблетки искал, чтобы закинуться. Готов был любые башли за них дать. Но ничего не нашлось. Я сразу подумал, надо подсаживать мелких. И пусть таскают деньги у родителей на колеса. Как тебе идейка?

– Неплохо звучит, – одобрил я, – только я в этом ничего не понимаю.

– Да я тоже мало что в этом понимаю. Но у меня друг есть, цыган, Яшка. Он говорит, наркота – самый верный способ разбогатеть. Ты бы видел его дом в деревне. Особенно внутри. Сплошные ковры из шерсти, золотом все обшито. Может, будем вместе с ними кое-что мутить…

Слово «разбогатеть» звучало в лексиконе Рыжего чаще любых других. Он был буквально одержим деньгами. Ему казалось, что в жизни они – главное. И для того, чтобы «разбогатеть», можно пойти на все. Например, подсадить детей на наркотики. Почему бы и нет – если они потом понесут ему денежки родителей за очередную дозу.

Кстати, частично свой план Рыжий осуществил. Банда успешно продавала циклодол, солутан, паркопан и прочую химию. Паркопан по силе воздействия на мозг сравнивали с ЛСД.

Я попробовал все таблетки. Никогда не был чужд экспериментам с наркотическими веществами. Повезло, что в мой организм и психику вшит мощный защитный механизм – никогда не подсаживаюсь.

– Только не подсядь, – предупреждал и Рыжий, отсыпая мне таблетки.

– Я же только попробовать.

Циклодоловые и паркопановые галлюцинации, должен сказать, мне совсем не понравились. Мой мозг порождал странные готические символы на рояльных клавишах, органную музыку, крошечных монахов в балахонах, кровавые потеки на стенах. А еще бесконечно трезвонил дверной звонок, хотя за дверью никого не было. Антидепрессанты и транквилизаторы и вовсе действовали на меня угнетающе. Я не нервничал, но и не чувствовал почти никаких эмоций. Такое одервенение психики меня тоже не впечатлило. Я решил эксперименты с таблетками прекратить. Тем более, после их приема наблюдались неприятные симптомы: расфокусировка зрения (невозможно было различить объекты вблизи) и проблемы с памятью. А своей уникальной памятью я всегда дорожил…

С Бандой я виделся нечасто. Но они все равно принимали меня за своего. В этом, очевидно, была большая заслуга Рыжего, который меня всячески привечал и нахваливал. А я его, и прочих отморозков, отчаянно ненавидел. И конечно, боялся. Они уже перешагнули грань человеческого, и от них отчетливо смердело смертью.

* * *

Вадим Монин был умным начитанным пареньком, но влюбился в шлюху. Эта неприятность случилась с ним однажды. И испортила Вадиму всю жизнь.

«Буйство матки», о котором так много говорят, отнюдь не миф. У девочки Кати оно началось лет в тринадцать, а к пятнадцати годам счет побывавших в ней мужиков шел на сотни. Мама Кати пила беспробудно. И постоянно меняла ухажеров. Катя, по всей видимости, брала с родительницы пример. Блядство было у нее в крови, так сказать. Но в отличие от мамаши, чей потрепанный вид не вызывал ничего кроме жалости, дочка была красива, как ангел, и привлекательна необыкновенно. Эдакий развратный ангелочек без крылышек, способный любого мужика так укатать, что мало не покажется.

Пацаны ходили к ней группами. И она, ничуть не смущаясь, устраивала с ними настоящие оргии, как в немецкой порнухе, считая такое времяпровождение вполне нормальным. При этом ей даже в голову не приходило брать с ребят деньги. Ведь удовольствие получали все. И она тоже.

В школе учителя частенько ругали рано созревшую девицу за аморализм. Приличные девочки Катю сторонились и искренне ненавидели. Причиной этой ненависти было непонимание – как она так может, жить безнравственно и свободно – и, как ни парадоксально это прозвучит, зависть. Некоторым зажатым девочкам хотелось сбросить все приличия, и тоже броситься в пучину разврата. Не позволяли воспитание и страх наказания.

Кате было глубоко плевать на осуждение окружающих. Тем более, несмотря на ненависть, плохого ей никто не делал. Девчонки, может, и сотворили бы какую-нибудь пакость, но опасались заступников из старших классов – ребята, понятное дело, были за Катю горой. Помню, как ангелочка отчитывали при всем классе.

– Ты же девушка. Как можно так себя вести? Ведь у девушки должна быть честь. Она должна блюсти невинность. Иначе кто ты? Кто ты?! – вопрошала толстая учительница с лицом, отмеченным печатью вечного раздражения. – Просто подстилка! – отвечала она сама на свой вопрос.

Катя слушала с безразличным видом, теребя пуговицу на платье.

– Ты понимаешь, что я говорю?! – голос учительницы зазвучал еще громче.

– Ну да, – ответила Катя.

– Что «ну да»?!

– Ну да. Понимаю… – Голосок у Катюши был тихий, как у скромняшки Аленушки. И глаза такие же большие, васильковые и манящие.

Все слова порицания – как об стену горох. Эту поговорку словно специально придумали, чтобы описать феномен шлюховатой Кати.

Потом я слышал, как захлебываясь от распиравшего его чувства Вадим Монин лопочет:

– К ней грязь не прилипает. Она сама чистота. Сама чистота…

Парни, слушая речи этого обезумевшего от любви идиота, только пальцами у виска крутили. «Да ее пол района имело!» Другие говорили: «Давно по рукам пошла!»

Вадим был среди тех, кто однажды наведался в компании в гости к Кате. И там впервые познал женщину. Его друзья, не предвидя последствий, оставили Вадима с ангелочком один на один, понимая, что так ему будет проще расстаться с девственностью. Никто и не предполагал, что из этого выйдет.

– Я люблю ее! – заявил Вадим на следующий день друзьям. И еще: – Вы больше к ней ходить не будете!

– Да пошел ты, – рассердился Олег Муравьев. – Катька – не твоя. Она общественная. Понял?

– Это ты пошел! – пухлый неспортивный Монин надвинулся на высокого широкоплечего Олега с кулаками. – Говорю же, я люблю ее…

Влюбленный и предположить не мог, что его порыв не одобрит сама Катя. В ответ на пылкие признания и заверения, что он будет оберегать ее всю жизнь, девушка рассмеялась.

– Ты что о себе возомнил? – сказала она. – Подумаешь, разок трахнулись. Я как встречалась с парнями, так и буду встречаться.

Вадим опешил.

– Но разве ты не хочешь, – пробормотал он, – стать верной женой, матерью наших детей, жить со мной всю жизнь до старости?

– Еще чего, – Катя усмехнулась. – Я люблю секс. И буду им заниматься. Ты тоже можешь ко мне приходить. Но замуж я за тебя не выйду… Никогда.

Покраснев от нетерпимого разочарования, Монин с досадой в голосе заявил:

– Ты сама не понимаешь, чего хочешь. Но я все равно на тебе женюсь.

Свое обещание он сдержал. Впереди были годы чудовищных моральных мучений. Вадик ревновал. Гонял Катиных кавалеров. Дарил ей подарки. Был терпелив. Узнавал от других о ее изменах. Терпел насмешки. Покупал цветы. Заверял Катю, что он все равно с ней навсегда. Терпел ее новые насмешки. Опять – измены. И снова ревновал. От любви он натурально высох. Из пухлого щекастого подростка превратился в тощего молодого человека с бледной кожей и лихорадочным блеском в глазах.

Однажды Катю он застал сильно расстроенной.

– Что случилось? – принялся Вадим допытываться у возлюбленной. И узнал, что она беременна. Конечно, не от него.

Удар Монин перенес стойко. Решил, что будет воспитывать этого ребенка. Главное, он – Катин. Значит, не чужой.

– Не думал, что такое бывает, – поведав мне о происходящем, констатировал Серега.

– Да его лечить надо! – заметил Олег Муравьев. – Совсем дурак.

Вадим женился на шлюхе. Родился ребенок. Он оказался кавказских кровей. Черненький. Стало понятно, что это сын азербайджанца Фарида, грузчика с рынка. Фарид стал появляться поблизости все чаще, требовал, чтобы ему разрешили общаться с сыном. Вадим то ли из ревности, то ли по каким-то другим соображениям, был категорически против. В результате однажды Фарид ткнул его ножом. Но не убил, а только ранил.

В процессе лечения выяснилось, что у Вадима гепатит. Разумеется, им наградила мужа любимая жена. Вылечили. Хотя лечение продлилось около полугода. Монин пожелтел, и еще больше осунулся. На него было страшно смотреть. Ходил он, сильно сутулясь, будто его прижимал к земле тяжкий груз.

Дома у Монина творилось черти что. Пока он сидел с ребенком и ругался с вечно пьяной бабушкой ребенка, мама Катя продолжала гулять. Влюбленного в нее мужа она не ставила ни в грош. Вскоре Катя объявила, что опять беременна. Кто был отцом очередного ребенка, оставалось только догадываться. Вадиму нравилось думать, что он. Но родившаяся девочка снова оказалась черненькой. Вновь объявился Фарид. Все время порывался поговорить с Вадимом по-мужски, говорил, что хочет воспитывать своих детей.

Кончилось все внезапно. Вадим пришел с работы, застал жену в постели то ли с этим самым Фаридом, то ли с другим азербайджанцем, ушел в соседнюю комнату и там застрелился. Его отец был военным и хранил дома табельное оружие.

– Жил дураком – дураком помер! – выразил общее мнение Олег Муравьев.

Для Кати со смертью мужа ровным счетом ничего не изменилось. Она была все так же красива, васильковые глаза нисколько не потускнели, и голосок звучал так же тихо – как будто в этом теле помещалась очень крохотная душа, невыразительная, не способная ни на сильные эмоции, ни на крик. Она была еще очень молода, и продолжала самозабвенно блудить. Вскоре она родила еще одного ребенка. А потом куда-то уехала с новым кавалером. Детей они забрали с собой.

У меня Катя всегда вызывала отвращение. Она напоминала мне амебу. Оболочка хороша – реснички, губки, грудки, гладкие формы, а внутри пустота, в теле плещется мутная жидкость несформированной личности. Водянка души. Вожделеть такое тело, конечно, можно, когда ты совсем юный отрок с вечно встающим некстати членом. Но мне никогда не нравилось то, что принадлежит слишком многим. Пользоваться Катей сродни пользованию общественным туалетом. Можно. По необходимости. Но неприятно. Я счел, что у меня нет необходимости в общественной Кате. Нет необходимости ни в одной общественной девушке. Овладевая девушкой, я предпочитаю овладеть не только телом, но и душой. Человек для меня привлекателен лишь в гармоничном единстве души и тела. Но в молодости, повторюсь, в нас так сильны порывы плоти, что я, в общем-то, никого не осуждаю. Я не ханжа, и сам грешен. А кто без греха, тот, скорее всего, живет правильно, только зря.

* * *

В советское время считалось, что всякому ребенку полагается иметь хобби. Ребенок без хобби – существо неполноценное и, скорее всего, со временем разовьется в неполноценную личность, лишенную интересов. Человек без хобби равно человеку без интересов. Стандартный набор хобби советских граждан – марки, значки, открытки, календарики, реже – нашивки, наклейки. Собиратели монет представляли отдельный, элитарный, класс. Монеты – это же фактически валюта. А за валютные операции можно запросто загреметь. И все равно собирали. И обменивались между собой. Фарцовщики постоянно соприкасались с нумизматами. Сливали добытую попрошайничеством валюту. И оттого было не очень приятно, когда какой-нибудь взрослый дядя, взяв тебя за плечо в окрестностях Птичьего рынка, вкрадчиво интересовался: «Монеты, значит, собираешь? А ну, выворачивай карманы. Я тебя видел возле гостиницы «Космос». Нумизматы были у оперов под колпаком. И ты, зажав в кулаке монетку Австро-венгрии, которую только что сменял на шри-ланкийскую рупию с мужиком и буйволом, замирал от страха. И лепетал: «У меня только марки. Я марки собираю, дяденька». Собирать марки не возбранялось. И даже приветствовалось. «Точно марки?» «Точно». Хотя и честных собирателей монет не трогали. Особенно, если коллекционировали они не доллары, а, к примеру, юбилейные рубли.

Увлекались собирательством на моей памяти многие ребята младшего и среднего школьного возраста. Стали настоящими коллекционерами – единицы. К этому ведь тоже нужно иметь особый талант и предрасположенность. Много лет спустя я побывал в квартире настоящего коллекционера. Когда-то мы с ним учились в параллельных классах. На стеллажах до потолка стояли альбомы с марками и монетами. Он скрупулезно собирал их годами, изучал историю той или иной серии марок, интересовался происхождением монет. Регулярно ездил на толкучку на Таганке у магазина «Нумизмат» (известное, между прочим, место) и там покупал, выменивал все новые и новые экземпляры для своей коллекции. Смысл жизни для этого типа свелся к собирательству. Со своей женой, между прочим, он познакомился там же, у «Нумизмата». Они прожили вместе лет пять или шесть. Потом она вдруг поняла, что если уйдет, то для него ничего не изменится. Все так же он будет погружен в свое хобби. А ее отсутствия, пожалуй, не заметит вовсе. Для женщины это весьма печальное осознание – ведь лучшие из них отдают себя полностью мужу и детям. Попробовала… ушла… Он никак себя не проявил. Вернулась ненадолго. Устроила ему скандал. Он скандалу удивился. Ушла опять. И уже не возвращалось. Он поделился со мной ощущением, что когда жена ушла, почувствовал облегчение. Она, видите ли, ему мешала, обитала в его коллекции недостаточно аккуратно, и он все время опасался, что она случайно, или даже нарочно, выкинет что-нибудь ценное. Несчастная женщина, полностью одобряю ее решение.

Помню, когда я вручил свою коллекцию монет младшему брату, сделал ему царский подарок, с меня словно сняли тяжелый камень. Любая вещь – груз, лишающий тебя свободы. Коллекция – собрание вещей, целая темница свободы. Младший брат не оценил. Он явно не готов был лишаться свободы. И раздарил в свою очередь коллекцию своим друзьям.

Я посоветовал упомянутому мной коллекционеру избавиться от коллекций (их у него было несколько), чтобы наладить свою жизнь. Он поначалу отнесся к этой идее с ужасом. По сути этот шаг лишал его смысла жизни. Но, видно, он так намаялся к тому времени в одиночестве, к тому же, сам успел осознать, что в его жизни не все ладно, что согласился со мной. Покупатель нашелся быстро. Заплатил очень хорошие деньги. Мой знакомец даже купил сороковой москвич и маленький дачный домик. Но через некоторое время (прошло два или три месяца) снова стал собирателем. На сей раз – пивных банок. Импортного пива тогда было мало, и банки были редкостью. Когда я видел его в последний раз, весь сарай на дачном участке был забит разнообразными пивными банками. Чувствовалось, что он собирается заняться этим делом всерьез.

– А ты неисправим, – сказал я.

– Что делать, – он пожал плечами.

В общем-то, в склонности к коллекционированию нет ничего дурного. Очень достойные, умные люди были одержимы этой страстью. Хотя мне коллекционирование представляется обыкновенным инстинктом. Так сорока, заядлый коллекционер, тащит в гнездо блестящие предметы.

В детстве редкий мальчишка не является обладателем какой-нибудь коллекции ценностей. В разные годы они менялись. Помню, что как-то летом везде таскал с собой мешок с пробками от бутылок – для игры «в пробки». Особенно ценились пивные, на которые был нанесен рисунок. Еще мы играли «в плитки». Три белых можно было обменять на две голубых или одну фиолетовую. Однажды в чужом районе я набрел на целое здание, чей фасад украшали фиолетовые плитки. Я стоял, открыв рот, при виде такого богатства и не мог поверить в удачу, словно Алладин перед пещерой с сокровищами. Я принялся поначалу царапать облицовку ногтями, пытаясь отколупать хотя бы одну плитку, но они сидели плотно. Тогда я, побродив по округе, обнаружил ржавый гвоздь, и дело пошло на лад.

На следующий день я продемонстрировал пацанам пакет с фиолетовой плиткой – целое состояние. Они принялись расспрашивать меня, где я взял такое богатство. Но я держался стойко, никому не раскрыл секрет. Плитки я наменял, раздарил и просто проиграл всего за неделю. Когда богатство приходит легко, с ним и расстаешься так же легко. В чем мне еще предстояло убедиться в будущем – но тогда речь уже шла об иной, не мальчишеской, валюте – реальных деньгах… Я снова наведался к удивительному зданию, и опять притащил целый пакет плитки. Я ощущал себя человеком широчайшей души, способным на самые щедрые поступки. Взял и подарил сразу десять фиолетовых плиток Сереге. Он едва не прослезился от счастья.

– Ну, расскажи, где ты их взял?! – стал он упрашивать меня. Но я был нем, как могила. Кто же раскрывает источник такого богатства?..

Примерно через неделю хитрые пацаны проследили за мной и, когда я отколупывал от здания плитку, вдруг объявились. И принялись с немалым усердием заниматься тем же безобразным вандализмом.

– Не тронь! – закричал я, возмущенный донельзя. Это же было мое, МОЕ, здание. Но они только усмехались, набивая карманы дармовой фиолетовой плиткой.

Я набрал половину пакета и направился восвояси, печально думая о том, что если плитка будет у всех, то она, пожалуй, совсем не будет цениться. Механизмы девальвации пока не были мне знакомы в научной теории, но у меня был достаточно пытливый ум, чтобы их просчитать. Сзади вдруг послышались крики. Я обернулся и увидел, что охранник в темной униформе держит одного из ребят за ухо. Другой уже бежал стремглав во дворы. Я мигом вник в ситуацию и кинулся наутек.

С тех пор охрана совершала ежедневные рейды вокруг здания, доблестно охраняя его целостность. Но пацаны все равно умудрялись отколупывать плитки и притаскивать их во двор, где мы играли «в расшибалочку» – так еще называли эту игру. Правила у нее были несложные. Все участники выставляли плитки в кучку, одна на другую. И затем кидали по ним плиткой – расшибалкой. Тот, кто попадал по куче первым, забирал всю ставку. Для игры облицивочные плитки, увы, были не предназначены, и часто раскалывались. Поэтому победителю, случалось, доставалось несколько целых плиток и осколки от остальных.

Подозреваю, охрана того самого здания, облицованного цветной плиткой, нас люто ненавидела. Поэтому так и случилось, что одному из ребят охранник однажды сломал ключицу, ударив его по плечу резиновой дубинкой. Кто-то может решить, что на этом воровство плиток прекратилось. Как бы не так. Стало еще интереснее. Только теперь набеги мы совершали чаще всего в сумерках. В темноте охранников с фонарями было легче заметить.

Позже появились импортные жвачки. Сначала я попробовал венгерские, в виде шариков. Их привозила из-за границы тетка. В основном, все они доставались моему двоюродному брату. Но и мне перепало несколько штук. Жвачки произвели на меня неизгладимое впечатление. Они были намного вкуснее отечественных – кофейной, апельсиновой, мятной. Советские можно было жевать минут десять, после чего они теряли вкус и дервенели. Потом Шмакс рассказал, что на Рижском рынке за рубль можно купить замечательную жвачку «Турбо». Из нее, по слухам, надувались огромные пузыри. Все мы только об этом и мечтали.

– Поехали на Рижский, – предложил Шмакс, – я покажу, где они у цыган продаются.

Я хотел поехать, но рубль – это было очень много. Рубля у меня не было. Прошла целая вечность, пока мне удалось накопить эту сумму. К этому моменту Шмакс и Серега уже успели несколько раз сгонять на Рижский, и привезли оттуда «Турбо». Самым ценным в них были даже не сами жвачки, а вкладыши с автомобилями. Они пахли очень приятно и выглядели «по-заграничному». А еще были вкладыши «Дональд дак», «Том и Джери», «Лав ис…», «Чин чин» и другие известные серии.

На школьных подоконниках на переменах разворачивались настоящие баталии. По вкладышам били ладонью. Те, что перевернулись, доставались тебе. Остальные оставались в игре. Я так наловчился, что обыгрывал всех, и вкладыши не помещались в карман школьной формы. Их была у меня огромная пачка. И ценность они представляли далеко не только игровую. За большую часть вкладышей я выручил шесть рублей. И поехал один на Рижский рынок.

Шмакс рассказывал, что жвачки продают цыганки возле метро. Они, и правда, стояли прямо возле входа на «Рижскую». Женщины в цветастых одеждах кидались к пацанам: «Жвачка «Турбо», «Том и Джери!». Я сразу подошел к ним.

– Мне нужна жвачка. Шесть штук. «Турбо».

– А деньги у тебя есть? – сверкнув золотым зубом, поинтересовалась женщина.

Я, конечно, слышал раньше, что цыганкам нельзя доверять. Но про этих рассказывал Шмакс. И они ведь не выманивали деньги, а продавали товар. И я отдал ей свои шесть рублей. Женщина быстро схватила деньги, и сунула мне в руку жвачки в цветных обертках.

– Здесь только пять, – сказал я.

– Чего?! – тут же заорала она. – А ну иди отсюда! Не отвлекай от дел.

– Но так нечестно, – проговорил я. – Я же дал вам шесть рублей.

– Вали отсюда, пацан, не мешай торговать, – она отвернулась и пошла прочь…

Я понял, что меня обманули. Попытался снова к ней обратиться. Но тут они все налетели на меня, принялись толкать и орать:

– Иди отсюда! А ну иди! Чего надо?! Чего пристал?!

Я развернулся и пошел прочь. Обида затихла нескоро. Но любая обида хороша тем, что человек получает опыт, который пригодится ему в будущем. Я сделал простой вывод: сперва получаешь товар, потом отдаешь деньги. Не раз это правило помогало мне в жизни, избавляло от проблем с мошенниками. Лучше недополучить одну жвачку, чем целую партию товара.

* * *

Иногда каждый, наверное, испытывает это ощущение. Оно сродни интуитивному прозрению. Вот закроешь глаза – и все исчезнет. Этот город, эти люди, эти старости и страсти, проживаемые ими. Эти милые и невозможные люди. Этот проспект, по которому мчатся, гудят, шелестя шинами, автомобили. Все мгновенно пропадет, не сделается незримым, а именно исчезнет. Потому что только ты, твой эмпирический, то есть осязаемый только тобой, лично прочувствованный, опыт имеет значение. А все остальные – куклы, виртуальные проекции, создаваемые тобой в этой системе координат. И существуют они только потому, что нарисованы твоим сознанием. Но потом вдумываешься. И понимаешь, что у каждого свой эмпирический опыт, свое осязание, собственное видение этого мира. И что ваши миры, возможно, пересекаются. Каждый человек таким образом – целая Вселенная. Он может рассматривать в телескоп созданные им самим, или кем-то еще, звезды. И когда он умирает, его мир схлопывается, обращается в небытие вместе с ним.