Электронная библиотека » Стивен Фрай » » онлайн чтение - страница 22

Текст книги "Хроники Фрая"


  • Текст добавлен: 22 ноября 2013, 18:15


Автор книги: Стивен Фрай


Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Каламубрист[143]143
  Contortionist.


[Закрыть]

Самой, возможно, стильной и противоречивой фигурой журнального мира Лондона был в те дни карикатурист, редактор и бонвиван Марк Боксер. Это он создал обложки для цикла романов «Танцы под музыку времени», все двенадцать томов которого стояли у меня на полке рядом с другим циклом – «Дарами забвения» Саймона Рейвена, которому я отдавал (и сейчас отдаю) предпочтение. В шестидесятых Боксер руководил созданием и выпуском первого в Британии цветного журнального приложения к газете («Санди таймс»), ныне же был главным редактором «Татлера». Как-то во второй половине восьмидесятых я получил от Боксера письмо с просьбой позвонить в его рабочий кабинет.

– А, ну да. Стивен Фрай. Здравствуйте. Могу я пригласить вас на ленч? Завтра у Лангана, годится?

О ресторане «Пивная Лангана» я слышал, но никогда еще в нем не бывал. Основанный Питером Ланганом, Ричардом Шефердом и актером Майклом Кейном, он приобрел репутацию одного из самых гламурных и эксцентричных ресторанов Лондона. Гламурность обеспечивалась принадлежавшей ресторану коллекцией произведений искусства, меню работы Патрика Проктора и постоянным присутствием за его столиками кинозвезд, аристократов и миллионеров; эксцентричностью же ведал Питер Ланган. Этот новатор ресторанного дела, вечно пьяный ирландец, склонный к резким перепадам настроения, был печально известен своим обыкновением оскорблять посетителей, к которым он внезапно проникался непредсказуемой неприязнью, рвать в клочья счета тех, кому хватало смелости спорить с ним, гасить сигареты в их салатах и гнать их вон из ресторана. С бутылкой «Круга» в одной руке и сигарой либо сигаретой в другой он переходил, пошатываясь, от столика к столику, смеясь и ругаясь, улыбаясь и рыкая, обнимая одних и отталкивая других. Кухня в ресторане была приличной, но не безупречной, обстановка – волшебной, а опыт, который в нем можно было приобрести, столкнувшись с Питером, – незабываемым. Дон Бойд рассказал мне, что его жена, Хилари, как-то обнаружила в поданном ей там салате слизня. Когда мимо их столика проходил икавший Питер, Дон остановил его и указал на нежелательного брюхоногого, устроившегося среди зелени на тарелке жены.

Питер согнулся в две погибели, вгляделся в тарелку.

– Ну что же, спасибо, – сказал он, беря двумя пальцами подрагивавшего живого слизня. – Большущее вам спасибо, дорогой.

Он уронил слизня в свой стакан «Круга», осушил оный и рыгнул.

– Люблю хороших свежих улиток, особенно если с ракушками возиться не требуется. Вкуснотища охеренная.

Я пришел в ресторан пораньше, как приходил на любую назначенную встречу, и меня провели наверх. Марк появился точно в срок.

– Надеюсь, вы не против того, чтобы посидеть здесь, наверху, – сказал он. – Здесь как-то спокойнее. Особенно когда по ресторану шастает Питер. Вы с ним знакомы?

Я ответил отрицательно.

– Вот и постарайтесь не познакомиться, – сказал Марк.

Боксер оказался приятной наружности человеком лет, я полагаю, пятидесяти, но обладавшим моложавостью, которая попросту бросалась в глаза и придавала ему сходство с эльфом. Он был женат на дикторше программы новостей и соучредительнице телекомпании «Ти-ви-эй-эм» Энни Форд. Пока мы управлялись с первыми двумя блюдами, он болтал – очаровательно и весело, перескакивая с темы на тему, – так, точно только для того и пригласил меня на ленч. Истории из его кембриджской жизни привели меня в совершенный восторг.

– В то время было модно выдавать себя за гомосексуалиста. Я носил фантастически узкие белые брюки и уверял каждого регбиста, с каким знакомился, что он – самая сладкая душечка на свете. Тот, кто не вел себя так, казался каким-то странным. Во всяком случае, в моем кругу. А начнешь изображать гея, так никто и глазом не моргнет. Ну и разумеется, девушки на нас просто-напросто вешались. Вам известно, что я единственный, если не считать Шелли, человек, которого изгоняли из университета за атеизм?

– Нет! Правда?

– Ну, почти. Я редактировал «Гранту» и опубликовал стихотворение, уже не помню чье, которое университетские власти сочли богохульственным. И потребовали исключить меня как редактора, однако на мою защиту прямо-таки стеной встали Э. М. Форстер, Ноэл Аннан и другие, так что полное исключение заменили временным, из чистой подлости назначив его на Майскую неделю, чтобы я на Майский бал не смог попасть, да только они не сообразили, что балы-то эти продолжаются далеко за полночь. И едва часы пробили двенадцать, я объявился в «Кингзе», и меня, облаченного во фрак, носили от шатра к шатру на руках, как одержавшего победу героя. Дивная была ночка.

Мне с трудом верилось, что передо мной – человек одних с моим отцом лет. Он обладал даром – если, конечно, это дар – внушать мне более сильное, чем обычно, чувство, что я буржуазен, зауряден и ничем не интересен.

– Итак, à nos moutons,[144]144
  К нашим баранам (фр.).


[Закрыть]
– сказал он, когда подали сыр. – «Татлер». Я знаю, вы уже однажды писали для нас. Чудесная, кстати сказать, была статья. В ней действительно все правда?

Речь шла о моем опусе, напечатанном «Татлером» в том же году, несколько раньше, – мы им еще займемся. Я покраснел точно мак, что происходило со мной при каждом упоминании о той статье.

– Да. Полная.

– Боже милостивый. Ну ладно. Журнал… Вы его, кстати, читаете?

– Время от времени… То есть нельзя сказать, что я его не читаю, но, по-моему, я ни разу его не покупал. Не считая номера с моим сочинением.

– Ну и ладно, – сказал он. – Вот взгляните, это номер за следующий месяц. Обложки у нас в последнее время чудесные. Мы позвали в главные художники Майкла Робертса. Он великолепен – никакими словами не опишешь.

Я взял предложенный им номер, полистал.

– Тут все хорошо, – продолжал Марк. – Все правильно. Но правда, кое-что… кое-чего не хватает.

– Ну, чем бы оно ни было, – сказал я, – это определенно не реклама.

– Ха! Нет, дела у нас идут очень хорошо, поверьте. Однако мне нужен человек, который мог бы каждый месяц, ну… принюхиваться к номеру, прежде чем он пойдет в типографию.

– Принюхиваться?

– М-м… как бы это объяснить? Просматривать статьи, развороты, прикидывать, что их объединяет. И придумывать текст для обложки и спинки…

– Спинки?

– Для задней обложки.

– А, ну да, спинка.

– Мне требуется человек, который не участвует в создании номера каждодневно. Чтобы принюхиваться к нему и…

Тут меня озарило.

– Вы говорите, – спросил я, – о человеке, который сочинял бы для вас шуточки и каламбуры?

Он хлопнул ладонью по столу:

– Я знал, что вы поймете!

Еще с того времени, когда у руля «Татлера» стояла выдумщица и новаторша Тина Браун, этот журнал славился, помимо прочего, каламбурными заголовками, подзаголовками и фразочками, появлявшимися на «спинках», как они, оказывается, назывались.

– Значит, договорились. Вы – наш командующий каламбурами. – Явно довольный, он одним глотком допил свой кофе. – Да, и вот еще что пришло мне в голову по дороге сюда. Нам присылают кучу самых разных книг. По большей части это невыносимо скучные руководства по ужению на муху или воспоминания давно забытых герцогинь, но иногда встречается и кое-что занятное. А книжного обозревателя у нас нет. Давайте мы будем раз в неделю доставлять вам курьером все присланные в редакцию книги, чтобы вы могли…

– Принюхиваться к ним?

– Вот именно. Принюхиваться и сочинять колонку с их обзором или просто рассуждениями о том, что за книги издают в наши дни. В общем, что-нибудь злободневное и зловонное. Вам это интересно?

Я заверил его, что злободневное и зловонное всегда пробуждало во мне живейший интерес.

– Отлично. Тогда, может, сходим сейчас к нам на Ганновер-сквер, я бы вас со всеми и познакомил.

– А мне часто придется бывать в редакции?

– Да нет, будете просто заглядывать туда время от времени, чтобы…

– Принюхаться.

– Точно, чтобы принюхаться.

Первый номер, в котором я исполнил роль генерального нюхача, вышел в июне. Время стерло из моей памяти безобразные акты насилия над словами, в которых я был тогда повинен, могу сказать лишь, что для каждого номера, к коему я оказывался причастным, мне приходилось совершать больше дюжины этих актов.

Критики и курьеры[145]145
  Critics and Couriers.


[Закрыть]

Книги начали поступать ко мне коробками. Подписывать посвященный им обзор моим настоящим именем я не пожелал и потому сочинил такую предварившую его справочку:

Уилливер Хендри, редактор книги «Наистраннейшая дружба. Переписка лорда Альфреда Дугласа и Джека Демпси»[146]146
  Лорд Альфред Брюс Дуглас (1870–1945), английский писатель и поэт, любовник Оскара Уайльда. Уильям Харрисон Демпси (1895–1983) – американский боксер-профессионал, чемпион мира в супертяжелом весе.


[Закрыть]
и автор книг «Заре навстречу» и «Заметки из пурпурного далека. Воспоминания искьянца[147]147
  Обитатель находящегося в Тирренском море вулканического острова Искья.


[Закрыть]
», окидывает любовным взором некоторые публикации июня…

Правда, взор мой был далеко не любовным. Трусливо укрывшись под этим nom de guerre,[148]148
  Псевдоним (фр.).


[Закрыть]
я излил звериную злобу на автобиографию некоего барона де Масси, племянника князя Ренье,[149]149
  Ренье III (1923–2005) – двенадцатый князь Монако, правивший с 1949 по 2005 год.


[Закрыть]
напичканную до омерзения снобистским монакским вздором насчет «феррари», игроков в поло и нюхающих кокаин теннисных чемпионов. «Мы получили здесь брачный союз стиля и содержания, коего привыкли ожидать от большой литературы, – писал я, а вернее, Уилливер. – Сокрушительно пошлая и никчемная жизнь образцово передается сокрушительно пошлой, никчемной прозой».

В книжных обозревателях я проходил недолго, однако мне хватило и этого времени, чтобы понять: не мое это дело. К добру или к худу (возможно, именно об этом и принято говорить: ни нашим ни вашим), но я страх как не люблю огорчать людей. Наверное, честнее будет сказать иначе: я страх как не люблю понимать, что где-то есть люди, которых я огорчил и которые вследствие того дурно ко мне относятся. Владевшее мной неодолимое желание угождать и нравиться не оставалось совсем уж никем не замеченным. Время от времени я тешился успокоительной мыслью, что это черта характера довольно приятная и приемлемая, однако я прожил уже достаточно долго, чтобы понять: она скорее пугает, чем привлекает людей.

Очевидное назначение критиков состоит в том, чтобы сообщать свои мнения о книгах, которые им присылают. В жизни любого книжного обозревателя довольно скоро наступает день, когда он получает книгу настолько плохую, что отреагировать на нее можно, лишь отлупцевав ее со всей жестокостью, коей она, по его убеждению, заслуживает. Он поносит книгу и ее автора, осмеивает их, срывает с них всевозможные личины, громит и выставляет на поругание. Указать автору его место и язвящими словами высмеять его несостоятельность, вдребезги разбить претензии – все это остается в течение недолгого времени занятием на редкость приятным. В конце концов, вам же приходится неделю за неделей читать романы, автобиографии, исторические сочинения, путеводители и сборники, которые по большей части оказываются довольно милыми. То есть обладают качествами, достаточными для оправдания их публикации, и, как правило, любящему, чтобы все было тихо-мирно, подлизе вроде меня не составляет большого труда отыскать в них что-то, способное понравиться. Однако сердце ваше, хотите вы того или нет, наполняется ожесточением. Вы поневоле начинаете видеть врагов и в авторах, и в издателях. Они стучатся в вашу дверь в любое время дня и ночи, требуя вашего внимания. И очень многим сказать вам практически нечего. Их судорожные потуги, мелкие недочеты и манерничание начинают раздражать вас, однако вы изо всех сил стараетесь не кипятиться. Но в один прекрасный день, к которому всего этого в вас накапливается уже предостаточно, кто-то звонит в вашу дверь и вы, открыв ее, видите стоящего под дождем курьера-мотоциклиста с очередной коробкой книг в руках. С еще одним комплектом литературных произведений, которые вам надлежит прочитать и оценить. После того как затянутый в кожу столичный посыльный произносит стандартный набор фраз: «Вы не позволите мне воспользоваться вашим туалетом?», «Можно я от вас диспетчеру позвоню?» и «Может, потрахаемся прямо сейчас?» – вы остаетесь наедине с привезенными им книгами. И на сей раз среди них присутствует Она. Вонючка.

Кстати сказать, каждый, кто полагает, что у книжного обозревателя имеется по крайней мере одно приятное утешение – сотни получаемых каждый месяц задаром книг, вероятнее всего, не ведает о невыправленных гранках, этих непрочных, сооружаемых наспех предварительных «изданиях», которые рассылались рецензентам и вообще всем, от кого можно было надеяться получить броскую фразочку, способную украсить в дальнейшем суперобложку издания настоящего: «Восхитительная проницательность, дерзкая ироничность» (Уэйн Руни[150]150
  Уэйн Марк Руни (р. 1985) – футболист клуба «Манчестер Юнайтед», наружность и манеры которого трудно связать с интеллектом, потребным для чтения.


[Закрыть]
); «Буйный, захватывающий, полный фигур высшего пилотажа полет с русских горок» (Айрис Мэрдок); «Дерьмо собачье: Бэрроуз и Гибсон на пару отодрали Буковски – и вот вам их выродок» (Энн Уид-декомб2) – что-нибудь в этом роде. Сейчас в Интернете существует аукцион, на котором продаются сшитые гранки произведений тех писателей, коим удалось добиться известности, однако в середине восьмидесятых эти гранки, прочитанные и отрецензированные, сразу же и выбрасывались. Ныне электронная почта, макеты в pdf, eBook и iPad завершают эпоху сшитых гранок, как уже завершили эпоху курьеров-мотоциклистов. В восьмидесятых же каждый телефонный разговор издателя и журналиста, агента и клиента, продюсера и сценариста, адвоката и адвоката никак не обходился без фраз наподобие: «Я отправлю вам это мотоциклом», «Пришлите мотоциклом, я подпишу и с ним же отправлю назад», «А на мотоцикле ее увезти можно или лучше машиной послать?» Лондон середины восьмидесятых жужжал и ревел «Хондами 550сс» и «Кавасаки 750s», летавшими и тормозившими с заносом повсюду вокруг вас, сшибавшими зеркальца с крыльев вашей машины, газовавшими под светофорами, ужасая мирных граждан бесшабашной беспечностью своих ездоков.

Я отвлекусь немного на знаменательную историю, рассказанную мне примерно в то время одним знакомым. Его тетушка легла в глазную больницу «Мурфилдз» на операцию по трансплантации роговицы, удалению катаракты или еще чему-то в этом роде – в общем, ради тонкой офтальмологической процедуры. Она лежала на койке, гадая, что ее ожидает, и тут к ней зашел врач-консультант.

– Здравствуйте, мисс Тредуэй. Вам уже рассказали об операции? Мы собираемся удалить ваши старые, помутневшие хрусталики и заменить их новыми, донорскими. Только и всего. Правда, в настоящий момент донорских глаз у нас нет.

– О.

– Но я бы на вашем месте не беспокоился. – Он подошел к окну, окинул взглядом улицу. – Сегодня дождь, значит, долго нам ждать не придется.

Знаете, есть что-то нехорошее в полной уверенности доктора в том, что, раз улицы стали скользкими, где-то в городе непременно разобьется насмерть посыльный-мотоциклист и очень скоро пара молодых, здоровых глаз помчится, уложенная в термос, к операционной. В тот самый термос, скорее всего, что был прикреплен к заднему сиденью мотоцикла…

Что же, таким был Лондон не ведавших факса и Интернета восьмидесятых. Работу того и другого исполняли курьеры и автомобили, необходимые материалы переносились с места на место в обличии скорее массивных атомов, чем легковесных электронов.

Однако я собирался поведать вам о Вонючке. Карьера литературного критика неуклонно вела меня к мгновению, когда я вскрою доставленную курьером коробку (ничего себе! ну ладно, ладно) и обнаружу книгу, о которой ничего хорошего сказать будет нельзя.

«Знаешь, если не можешь сказать ничего хорошего, так лучше и не говори ничего» – такую рекомендацию дает своим детям большинство матерей, и это, как всегда, совет, к которому стоит прислушаться. Беда, однако, в том, что ожесточение успело, как я уже говорил, наполнить ваше сердце, изгнав из него снисходительность, сострадание и сочувствие к собрату по цеху.

Я воздержусь от упоминания имени автора и названия книги, скажу лишь, что Вонючка пробудила во мне чувства самые низменные. Я навострил перо, окунул его в наиболее ядовитую из всех имевшихся у меня жидкостей и приступил к обнародованию оных. Точно так же, как в человеке красивом красиво все: волосы, нос, лодыжки, ресницы и пупок, – дурной писатель поражает вас дуростью каждой частности его сочинения, от стиля и синтаксиса до нравственных воззрений и духовных достоинств. Среди читателей этой книги наверняка найдутся те, кто придет к такому же выводу и на мой счет, хотя они, скорее всего, с отвращением отбросят ее, не добравшись до этого места. Разумеется, если они читают ее не рецензирования ради, в каковом случае у меня имеются причины посодрогаться. Вернее, они имеются у моей матери, поскольку сам я рецензий не читаю.

Я мог бы надеяться, что безымянный сочинитель безымянной книги, столь безжалостно разодранной мной в клочки, тоже моей рецензии не читал, однако знаю – по случаю, – что это не так. О, моя рецензия была остроумной, разгромной и – на взгляд всякого, кто ее прочитал, – неоспоримо убедительной и неотразимо верной. Я приводил цитаты, которые выносили бедному автору приговор его же или ее же собственными устами, я ставил под сомнение здравость их рассудка, разумение и интеллект. Я «доказал», что их книга не только дурна, но и порочна, не только несовершенна, но беспринципна, раболепна и лжива. Я искренне верил, что так оно и есть. Она действительно была совершенно ужасной, эта книга. Будь она кое-как сляпанной и бесталанной, но добронамеренной и приемлемой по тенденции, я наверняка трогать ее не стал бы. Но, поскольку то была Вонючка, искупить ее недостатки не могло ничто, и я позволил себе разойтись в полную силу. Не нужно, впрочем, придавать моей рецензии слишком большое значение. Вам следует понимать, что в ту неделю на эту книгу и на другие было написано множество рецензий и похуже моей, что масса рецензий куда более гнусных и порицательных пишется о книгах каждую неделю. И тем не менее моя наверняка заставляла любого, кто ее прочитал, поежиться и пожалеть бедного автора. Но почему я так пространно разглагольствую об этой книге и о моей рецензии на нее?

За долгие годы, в которые я выставлял сделанное мной на всеобщее рассмотрение, мне пришлось получить собственную долю критических отзывов. Теперь я в них уже не заглядываю, а моим друзьям хватает сообразительности не соболезновать мне (или время от времени не поздравлять) по поводу рецензии, которой сам я не прочитал. Однако в течение тех многих лет, когда я оставался попросту не способным воспротивиться желанию заглянуть в очередную рецензию, а заглянув, ощущал себя униженным, пришибленным и придавленным беспощадностью или жестокой наблюдательностью ее автора, я ни разу не испытал и десятой доли хронической удрученности, которая несколько недель кряду изводила меня после моего покушения на автора Вонючки. Я лежал бессонными ночами и пытался представить себе его или ее реакцию. Или трусливо воображал, как в один прекрасный день, как раз когда я буду ожидать этого меньше всего, этот автор, окончательно поверженный в прах и обнищавший, подстережет меня и выплеснет мне в лицо кварту настоящего купороса – в отместку за кварту купороса символического, которым я облил его или ее творение. В настроении менее эгоистическом я рисовал себе их страдания и униженность и чувствовал себя погромщиком наихудшего толка. Какое право имел я причинять им горе? Мое ли это дело – выволакивать на свет божий их неудачные фразы и ложные умозаключения? Какого хрена, иными словами, я к ним прицепился?

Сколь угодно большое число рецензентов и критиков скажет вам, что если кто-то представляет свою работу на суд публики и норовит получить за это деньги, то публику следует предостеречь от трат, отменить которые ей потом не удастся. Если вы, сочинители и исполнители, боитесь волков, скажут они, так не ходите в лес. Да и вправе ли, прибавят они, выворачивая тему разговора наизнанку, люди театра, литературы, кино, телевидения и любого другого вида искусства рассчитывать на иммунитет от мнения тех, кто разбирается в их деле? Или их можно только расхваливать, награждать овациями, баловать, превозносить до небес и ласкать?

Я не могу опровергнуть ни одного слова этих и многих других убедительных апологий, повседневно произносимых радетелями критики. Позиций, занимаемых людьми по отношению к искусству и практике рецензирования, существует многое множество, однако ни одна из них, ни единая, не подразумевает ответа на вопрос: как тебе, критику, удается жить в мире с собой, зная, что твое озорное остроумие, тонкая проницательность и пренебрежительное суждение причинили какому-то человеку боль, от которой он плачет ночами, пока не заснет? А то и похуже: как тебе удается жить в мире с собой, сознавая, что ты обратился в человека, коему попросту наплевать на то, что он регулярно причиняет все ту же боль и страдания, повергает в уныние и лишает самоуважения людей, которые всего лишь пытаются заработать на хлеб насущный в своей сфере деятельности?

Все это слабость, слюнтяйство, а может быть, и измена кембриджскому литературному идеалу, который отстаивали великие люди, от Ливиса до Кермода, однако художественный уровень, литературные ценности, эстетическая подлинность и критическая прямота интересуют меня гораздо меньше, чем чувства других людей. Или – следует, пожалуй, добавить – мои собственные, ибо мне невыносимо чувство, что я обидел кого-то, наделал себе врагов. Да, это слабость, да, слюнтяйство, но что я могу поделать? И потому я испытал облегчение, когда Алан Корен возглавил «Лиснер» и предложил мне оставить литературные обзоры и начать писать еженедельную колонку на любую тему, какая покажется мне любопытной. Начиная с того дня я соглашаюсь отрецензировать книгу, фильм или телевизионную программу, только если редактор, который заказывает мне рецензию, понимает и принимает одно мое условие: рецензия будет положительной или, если предмет ее окажется столь ужасным, что даже у меня не сыщется для него доброго слова, ее не будет вообще. Я не проявляю такой привередливости, когда мне случается время от времени писать обзоры цифровых устройств, смартфонов и компьютерной периферии, но ведь они, как правило, представляют собой продукты деятельности скорее корпораций, чем отдельных людей. Впрочем, как только до меня дойдут сведения о том, что проектировщики камеры или создатели нового программного обеспечения расплакались, прочитав написанные мною жестокие слова, я, скорее всего, откажусь и от этих обзоров.

И прежде всего, я отказываюсь говорить хоть что-то дурное о работе друга. Пусть моя литературная честность пойдет и повесится – дружба превыше всего. Разумеется, узнав об этом, вы можете – если у вас такой склад ума – припомнить все краткие аннотации и отзывы, напечатанные на суперобложках книг, сочиненных знакомыми мне писателями, и решить, что когда я пишу: «Блестящая, душераздирающе, до колотья в боку смешная книга», то думаю, надо полагать, совсем иное: «Ужасная, жуткая, до усеру бездарная». Но наверняка вы все равно ничего не узнаете.

Одна из любимых историй Алана Корена из жизни ученого мира стала и моей любимой. Речь в ней идет об университетском доне. Многие уверяют, что им был сэр Артур Куиллер-Куч, великий и усатый старейшина эдвардианской литературы, автор детских приключенческих книжек и человек, отвечавший за букву «Q» в несравненной «Оксфордской антологии английской поэзии». Однажды ему случилось приветствовать в старшей преподавательской «Джизуса», кембриджского колледжа, где он провел к тому времени тридцать уж лет, нового действительного члена.

«Мы в восторге от того, что вы присоединились к нам, – сказал он, положив ладонь на плечо молодого человека, – однако позвольте дать вам совет. Не пытайтесь отличиться умом. Мы все им здесь отличаемся. Попробуйте отличиться добротой, хотя бы небольшой».

Как оно бывает с большинством университетских баек, слова эти приписывались самым разным людям, не исключено даже, что их вообще никто и никогда не произносил, однако итальянцы не зря говорят: «Se non é vero, é ben trovato» – «Если это и неправда, то хорошо придуманная».

Весь следующий год я сочинял для «Слушателя» еженедельную колонку. К «Татлеру» я принюхивался лишь несколько месяцев, после чего мы с Боксером расстались по взаимному согласию: сочинение каламбуров грозило повредить мой рассудок. Тем временем я продолжал отстукивать на машинке статьи для других изданий – для тех, которые об этом просили. Спрос на мою персону казался почти безграничным, и, если от меня не требовали отказа от моих личных правил по части рецензирования, все складывалось хорошо.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации