Текст книги "Кристина"

Дженкинс терпеливо слушает. Он знает, что у Уилла Дарнелла есть кое-какая работа за стенами гаража, но Дарнелл знает, что он знает. Так что все в порядке.

Дженкинс закуривает сигарету и говорит: «Я разговариваю с вами, потому что уже поговорил с парнем и он мне ничего не сказал. В какую-то минуту мне показалось, что он хотел сказать, но до смерти испугался чего-то. После этого он замкнулся в себе, и больше я не мог вытянуть из него ни слова».

Дарнелл говорит: «Если вы думаете, что Эрни сбил этого Уэлча, то так и скажите».

Дженкинс отвечает: «Я так не думаю. Его родители говорят, что он спал, и я чувствую, что они не лгут, чтобы выгородить сына. Но Уэлч был среди тех ребят, которые сломали его машину, и я уверен, что Каннингейм лжет о том, что они не искорежили ее до неузнаваемости. Я на знаю, почему он лжет, и это сводит меня с ума».

«Я вам сочувствую», – без всякой симпатии произносит Дарнелл.

Дженкинс спрашивает: «В каком состоянии она была? Скажите хоть вы, мистер Дарнелл».

И Дарнелл врет – единственный раз за все время беседы с Дженкинсом: «Я и вправду не разглядел».

На самом деле он все досконально рассмотрел и разглядел, и знал, почему Эрни солгал детективу. Каннингейм солгал, потому что повреждения были кошмарные, они были хуже, чем этот Пинкертон из полиции штата мог вообразить себе. «Плимут» 58-го года был попросту уничтожен. Каннингейм лгал, потому что никто не видел его работавшим над Кристиной, хотя через неделю после того, как грузовик привез ее на двадцатую стоянку, машина выглядела прекрасно – и даже лучше, чем до случая в аэропорту.

Каннингейм солгал полицейскому, потому что произошедшее было невероятно.

– Невероятно, – вслух повторил Дарнелл и допил остатки кофе.

Он посмотрел на телефон, потянулся к нему, а затем убрал руку обратно. Ему нужно было сделать один звонок, но еще больше ему нужно было освоиться с ситуацией, в которой он очутился.

Сидя в своем офисе и глядя в темноту гаража, жуткую и загадочную в предрождественские недели, Уилл думал (уже не в первый раз) о том, что большинство людей поверили бы во что угодно, если бы увидели это собственными глазами. По сути дела, не было ничего ненормального или сверхъестественного: что произошло, то произошло. Произошло, вот и все.

Джимми Сайкс: «Как по мановению волшебной палочки».

Дженкинс: «Он лжет, но будь я проклят, если я знаю зачем».

Уилл выдвинул ящик стола, достал из него записную книжку с надписью «1978 год» и, полистав ее, нашел то, что искал: Каннингейм. Шахматный турнир. Филли Шаратон, дек. 11–13.

Он выяснил телефон отеля и, позвонив в него, заказал разговор с учеником средней школы Либертивилла, юношей по фамилии Каннингейм. Может быть, он не был зарегистрирован? Дарнеллу было любопытно, каким образом Эрни мог находиться в Филадельфии и в то же время…

«Алло?»

Молодой голос, несомненно, принадлежал Каннингейму. Уилл Дарнелл почувствовал, как у него что-то поднялось и опустилось в животе, но ни одним звуком не выразил своего удивления: он был слишком стар для этого.

– Привет, Каннингейм, – сказал он. – Дарнелл.

– Уилл?

– Да.

– Что случилось, Уилл?

– Как у тебя дела, детка?

– Вчера выиграл, а сегодня проиграл. Дерьмовая партия. Никак не мог сосредоточиться. Что случилось?

Да, это был Каннингейм – он, и никто другой.

Уилл, сам немного разбиравшийся в шахматах и понимавший пользу заранее обдуманных запасных ходов, неторопливо проговорил:

– Детка, у тебя есть карандаш?

– Конечно.

– Недалеко от твоего отеля есть небольшой автомагазинчик. Это на Норд Броад-стрит. Ты можешь сходить туда и посмотреть что-нибудь для покрышек?

– Конечно, могу. Завтра утром.

– Прекрасно. Спроси Роя Мастангерра и упомяни мое имя.

– Как по буквам?

Уилл произнес фамилию по буквам.

– Это все?

– Да… не считая того, что я желаю тебе не проиграть в следующий раз.

– Спасибо, – сказал Эрни.

Уилл попрощался с ним и повесил трубку.

Несомненно, это был Каннингейм. Сегодня вечером он был в Филадельфии, находящейся в трехстах милях от Либертивилла.

Кому он мог доверить ключи от своей машины?

Молодому Гилдеру.

Мог бы! Если бы молодой Гилдер не был в больнице.

Своей девочке.

Но у нее нет ни водительских прав, ни даже разрешения. Так говорил сам Эрни.

Кому-нибудь еще.

Кому?! У Эрни больше никого не было, не считая самого Уилла, а Уилл чертовски хорошо знал, что Каннингейм не давал ему ключей.

Невероятно.

Дьявольщина.

Уилл откинулся на спинку кресла и разжег еще одну сигару. И пока она не была докурена, он пробовал найти какое-нибудь объяснение. Ничего не получалось. Каннингейм был в Филадельфии, он уехал туда на школьном автобусе, но его машина исчезла. Джимми Сайкс видел, как она выезжала из гаража, но не видел, кто был за рулем. Что бы это могло значить?

Раздумывая над такими вопросами, Дарнелл не заметил, как заснул.

Через три часа он проснулся; его разбудил гулкий удар закрывшейся главной двери. Затем он увидел лучи мощных двухсотваттных ламп, отсветы которых быстро проскользили по потолку.

Уилл торопливо соскочил с кресла. Не надевая ботинок, валявшихся под столом, поспешил к окну во внутреннее помещение гаража. Кристина медленно проехала к стоянке номер двадцать, развернулась и замерла. Уилл подумал, что еще не проснулся.

Двигатель взревел один и другой раз. Из блестящих новых выхлопных труб вырвались струи голубого дыма.

Затем мотор заглох. Уилл стоял не двигаясь.

Дверь офиса была закрыта, но никогда не выключавшаяся внутренняя селекторная связь позволяла ему слышать каждый звук, раздававшийся на стоянках. Именно поэтому он в августе знал о начавшейся драке между Каннингеймом и Реппертоном. Сейчас из динамика доносилось только потрескивание остывающего двигателя и больше ничего.

Никто не выходил из Кристины, потому что в ней никого не было.

И он только что видел, как принадлежавший Каннингейму «плимут» 58-го года сам по себе проехал через весь гараж и, никем не управляемый, занял свое обычное место. Он видел, как погасли фары, и слушал, как остывает мощный восьмицилиндровый двигатель.

Немного поколебавшись, Уилл открыл дверь офиса. Он переступил через порог, спустился по лестнице и неуверенными шагами направился к двадцатой стоянке. В пустом помещении его шаги отдавались гулким эхом.

Он остановился перед роскошным двухтонным красно-белым корпусом машины. На ее великолепном лаковом покрытии не было ни единого пятнышка грязи или ржавчины. Стекла были чисты и прозрачны.

Теперь он слышал только неторопливую капель таявшего на бампере снега. Уилл потрогал капот. Тот был теплым.

Он попробовал открыть дверцу водителя – та оказалась незапертой и легко поддалась ему. Изнутри потянуло запахом новой кожи, новой обивки и новых хромированных деталей. Был и еще один слабый запашок. Какой-то земляной, не совсем приятный. Уилл глубоко вдохнул воздух, но не смог определить его. Уиллу почему-то вспомнился подвал для овощей в доме его отца, и он наморщил нос.

Он наклонился. Ключей в замке зажигания не было. Милеометр показывал число 52.107.8.

Внезапно пустой замок зажигания повернулся. В то же мгновение взревел, а затем ровно заработал двигатель.

Уилл вздрогнул. У него перехватило дыхание. Быстро захлопнув дверцу, он поспешил обратно в офис. В одном из ящиков стола нашел ингалятор и судорожным движением поднес ко рту. Из его груди вырывались звуки, похожие на свист зимнего ветра, дующего из-под входной двери. Его лицо было цвета восковой свечи. Левая рука обхватила горло.

Двигатель Кристины снова выключился.

Вновь никаких звуков, лишь потрескивание остывающего металла.

Уилл постепенно стал приходить в себя. Он тяжело погрузился в кресло и закрыл лицо руками.

Ничего по-настоящему необъяснимого… до сих пор.

Он видел.

Машиной никто не управлял. Она приехала пустая. Если не считать запаха гнилой репы.

И, еще не избавившись от испуга, мысли Дарнелла уже начали крутиться вокруг того, как он мог извлечь выгоду из того, что узнал.

37. Разрыв связей

Мистер, мне нужен автомобиль

с откидывающимся верхом,

четырехдверный, с автотрансмиссией

и задней подвеской колес.

В нем должен быть телевизор

и должен быть телефон.

Мне нужно болтать с моей крошкой,

когда я сижу за рулем.

Чак Берри

В среду остатки сгоревшего «камаро» были найдены служителем парка, которому утром позвонила одна пожилая леди, жившая в крохотном городке Аппер-Скуантик. Она сказала, что ночью плохо спала и видела отблески пламени возле главных ворот парка.

В четверг фотография обугленной машины появилась на первой полосе «Либертивилл-Кейстон». Над снимком был заголовок, набранный крупным шрифтом: ТРАГЕДИЯ В СКУАНТИК-ХИЛЛЗ. ТРОЕ ПОГИБЛИ В АВТОМОБИЛЬНОЙ КАТАСТРОФЕ. Ниже была помещена статья, где предполагалось, что случившееся, вероятно, было нарушением элементарных дорожных правил, поскольку «в обломках автомобиля были найдены несколько пустых бутылок из-под виски».

Новость оживленно обсуждалась в средней школе Либертивилла.

Эрни Каннингейм чувствовал себя подавленным этой новостью. Подавленным и испуганным. Сначала Уэлч; теперь Бадди, Ричи Трелани и Бобби Стэнтон. Эрни не верил в версию о злоупотреблении спиртным, ставшим причиной гибели троих подростков, одного из которых он почти не знал.

Он не мог избавиться от ощущения, что оказался замешанным во что-то.

Ли не разговаривала с ним с тех пор, как они поссорились. Эрни не звонил ей – частично из гордости, частично из стыда, частично из желания, чтобы она первой позвонила ему и сделала их отношения такими, какими они были… раньше.

Раньше чего? – шептали его мысли. – Ну того случая, когда она чуть не умерла от удушья в твоей машине. Когда ты хотел избить парня, который спас ей жизнь.

Но она требовала, чтобы он продал Кристину. А это было просто невозможно… разве нет? Как он мог решиться на такое после всех усилий, крови и – да, это правда – слез, отданных ей?

Нет, он не хотел даже думать об этом. Едва дождавшись последнего звонка, он пошел на школьную автостоянку – почти побежал к ней – и плюхнулся в Кристину.

Он сидел за рулем и, переводя дыхание, смотрел на хлопья снега, падавшие на капот. Порывшись в карманах, он нашел ключи и завел Кристину. Мотор тихо заурчал, и Эрни тронул машину с места, слыша, как под шинами заскрипел снег. Ему нужно было купить покрышки на снег, но, по правде говоря, Кристина не нуждалась в них. Ее сцеплению позавидовал бы любой водитель.

Ему захотелось включить радио, и он поймал волну WDIL. Вули пел «Розового людоеда». Наконец-то он улыбнулся.

По городу он катался довольно долго.

Прошло немало времени, прежде чем он неожиданно для себя заметил, что было уже темно. Стрелки часов показывали четверть шестого. По левую сторону дороги проплывал зеленый неоновый трилистник пиццерии Джино. Эрни подрулил к обочине и вышел из машины. Он уже переходил улицу, когда вспомнил, что забыл вынуть ключи из замка зажигания Кристины.

Он вернулся, наклонился над передним сиденьем… и вдруг его оглушил запах, о котором говорила Ли и которого он сам раньше не чувствовал.

Теперь он был – тяжелый, резкий смрад гнилого мяса. У него сразу заслезились глаза и сперло в горле. Эрни выдернул ключи из замка и выпрямился. Потом замер, дрожа всем телом и почти с ужасом глядя на Кристину.

– Эрни, там был запах. Отвратительный запах гнили… ты знаешь, о чем я говорю.

– Нет, не имею ни малейшего представления… ты все выдумываешь.

Но если почувствовала она, то почувствовал и он.

Эрни внезапно повернулся и побежал через улицу, в пиццерию Джино.

Он заказал пиццу, которую уже не хотел, разменял несколько долларов и пошел к телефонной будке, стоявшей рядом с патефоном-автоматом. Звучала какая-то ритмичная мелодия. Раньше он ее не слышал.

Сначала он позвонил домой. Ответил отец, его голос был ровным и невыразительным – Эрни никогда не слышал у него такого спокойного голоса и почувствовал себя еще более подавленным, чем прежде.

– Привет, пап, – неуверенно произнес он. – Извини, я не заметил, что уже поздно.

– Ничего, – сказал Майкл. Он говорил так монотонно, что подавленность Эрни переросла в нечто, похожее на испуг. – Ты где, в гараже?

– Нет – у Джино. В пиццерии Джино. Пап, у тебя все в порядке? У тебя какой-то странный голос.

– У меня все в порядке, – сказал Майкл. – Я только что выбросил в мусорное ведро твой ужин, твоя мать снова плачет наверху, а ты проводишь время в пиццерии. Да, у меня все в порядке. Нравится тебе твоя машина, Эрни?

У Эрни комок подступил к горлу.

Проглотив его, он сказал:

– Пап, по-моему, это нечестно.

– А по-моему, мне уже безразлично, что ты считаешь честным, а что – нечестным, – все так же монотонно проговорил Майкл. – Сначала ты решил, что сам будешь судить свои поступки. Я не возражал. Но в последний месяц я вообще перестал понимать тебя и то, что с тобой происходит. Твоя мать тоже не понимает этого, но многое чувствует и поэтому расстраивается. Я знаю, она тоже виновата, но не думаю, что ей от этого легче.

– Пап, я всего лишь не заметил, что уже стемнело! – воскликнул Эрни. – Прошу тебя, не делай из мухи слона!

– Ты катался по городу?

– Да, но…

– Я так и думал, – сказал Майкл. – Ты сегодня приедешь домой?

– Да, скоро, – ответил Эрни. – Мне только нужно заехать в гараж. Уилл просил меня кое-что разузнать в Филли…

– Извини, это мне тоже безразлично, – перебил его Майкл. Он говорил вежливо и холодно.

– Жаль, – проронил Эрни упавшим голосом. Сейчас он был испуган. Очень испуган.

– Эрни?

– Что? – почти прошептал Эрни.

– Что происходит?

– Не понимаю, о чем ты говоришь?

– Ладно, я объясню. Тот детектив приходил ко мне в офис. У Регины он тоже был. И очень расстроил ее. Вряд ли он этого добивался, но…

– Что у него на этот раз? – взорвался Эрни. – Что нужно этому говнюку?

– Ты его – что?

– Ничего. – Он проглотил что-то, похожее на комок пыли. – Что у него на этот раз?

– Реппертон, – сказал его отец. – И двое других ребят. А ты думал что? Геополитическая ситуация в Бразилии?

– С Реппертоном произошел несчастный случай, – сказал Эрни. – Во имя Христа, зачем ему надо было говорить с тобой и мамой о каком-то несчастном случае?

– Я не знаю. – Майкл Каннингейм помолчал. – А ты?

– Откуда мне знать? – заорал Эрни. – Я был в Филадельфии, откуда мне что-нибудь знать? Я играл в шахматы, и… и… и все! – Он выдохнул.

– Еще раз, – терпеливо произнес Майкл Каннингейм. – Что-нибудь происходит, Эрни?

Он подумал о запахе, о смраде гнилого мяса. Ли давилась, посинев и хватаясь за горло. Он пытался помочь ей, хлопая ее по спине, потому что так поступал, когда кто-нибудь давился; такой вещи, как способ Хаймлиша, не существовало, его еще не изобрели, а кроме того, именно так все и должно было кончиться, только не в машине… а у дороги… на его руках…

Он закрыл глаза и почувствовал сильное головокружение.

– Эрни?

– Ничего не происходит, – процедил сквозь стиснутые зубы. – Ничего, кроме того, что все стараются лезть в мои дела, а я хочу хоть что-нибудь делать самостоятельно, без посторонних советчиков и воспитателей.

– Хорошо, – по-прежнему спокойно произнес его отец. – Если захочешь поговорить со мной, то я готов выслушать тебя. Я давно был готов выслушать тебя, хотя не так ясно давал понять об этом, как было бы нужно. Не забудь поцеловать маму, когда вернешься.

– Ладно, не забуду. Послушай…

Гудки.

Некоторое время он стоял, тупо глядя на телефонную трубку, затем свободной рукой полез в карман, вытащил горсть никелевой мелочи и высыпал на небольшую металлическую полочку слева от него. Выбрав одну монету, он выронил ее, взял другую и опустил в автомат. Он чувствовал себя уставшим и опустошенным.

Он на память набрал номер Ли.

Миссис Кэйбот сразу узнала его голос и сразу поставила его в известность о том, что у него был последний шанс с ней и он упустил его.

– Она не хочет встречаться с тобой и не желает разговаривать с тобой, – добавила она.

– Миссис Кэйбот, пожалуйста. Если бы я мог хотя бы…

– По-моему, ты уже сделал достаточно, – холодно сказала миссис Кэйбот. – В тот вечер она пришла в слезах и с тех пор не перестает плакать. Не знаю, что с ней случилось, когда вы в прошлый раз были вместе… но молю Бога, чтобы это было не то, что я думаю. Я…

Эрни почувствовал, что готов разразиться истерическим смехом. Ли подавилась гамбургером и чуть не умерла от удушья, а ее мать думала, что он хотел изнасиловать ее.

– Миссис Кэйбот, мне нужно поговорить с ней.

– Брось, тебе не нужно этого делать.

Он попытался придумать что-нибудь такое, что помогло бы ему миновать дракона, сторожившего ворота. Он почувствовал себя каким-то пиратом, старающимся проникнуть в дом, чтобы увидеть его хозяйку. У него отнялся язык. Он был очень неудачливым пиратом. Через несколько мгновений снова должны были зазвучать короткие гудки.

Затем он услышал, как телефонная трубка перешла в другие руки. Миссис Кэйбот проговорила что-то резкое и протестующее, а Ли сказала что-то в ответ; он не разобрал их приглушенных реплик. Затем послышался голос Ли:

– Эрни?

– Привет, Ли, – произнес он. – Я только хотел позвонить тебе и сказать, что виноват в…

– Да, – прервала его Ли. – Я знаю, что ты виноват, и принимаю твои извинения. Но я не смогу никуда пойти с тобой. Пока все не переменится.

– Проси о чем-нибудь попроще, – прошептал он.

– Это все, что я… – Ее голос отдалился и зазвучал немного резче. – Мама, пожалуйста, не мешай мне! – Ее мать что-то проворчала, наступила тишина, а потом снова, но уже тише зазвучал голос Ли. – Это все, что я могу сказать, Эрни. Знаю, как безумно это звучит, но мне все еще кажется, что в тот вечер твоя машина пыталась убить меня. Я не знаю, как она могла это сделать, но твердо знаю, что именно так все и было. Я так чувствую. Тебе это кажется диким?

– Ли, прошу прощения, но все, что ты говоришь, дико и глупо. Это машина, понимаешь? МА-ШИ-НА, машина! В ней нет ничего.

– Это ты думаешь, – проговорила она дрожащим голосом. – Ты думаешь, что владеешь ею, а на самом деле она владеет тобой, и, по-моему, никто не сможет освободить тебя, кроме тебя самого.

Внезапно его спина очнулась и стала посылать ему импульсы боли, гулким эхом отдававшиеся в голове.

– Разве это не правда, Эрни?

Он не ответил – не мог ответить.

– Избавься от нее, – сказала Ли. – Пожалуйста. Сегодня утром я прочитала в газете о Реппертоне и…

– Какое он имеет отношение хоть к чему-нибудь? – простонал Эрни. И, помолчав, проговорил во второй раз за день: – С ним произошел несчастный случай.

– Не знаю. Может быть – не хочу знать. Но я беспокоюсь не за нас, а за тебя, Эрни. Я боюсь за тебя. Ты должен избавиться от нее.

Эрни прошептал:

– Только скажи, что не бросишь меня.

Ее голос задрожал сильнее, – вероятно, она плакала.

– Обещай мне, Эрни. Ты должен дать мне слово и сдержать его. Потом… потом мы сможем видеться. Пообещай мне, что избавишься от этой машины. Я больше ни о чем не прошу тебя.

Он закрыл глаза и увидел Ли, возвращающуюся домой после школы. И Кристину, поджидающую ее кварталом ниже.

Он быстро открыл глаза.

– Нет. Я не могу, – произнес он.

– Значит, нам больше не нужно говорить об этом?

– Нет! Нет, нужно! Мы…

– Значит, не нужно. До завтра, Эрни. Увидимся в школе.

– Ли, подожди!

Гудки.

В этот момент он был близок к ярости. Он захотел ударить по телефону, разбить трубку, разбить стекло и разбить все, что будет попадаться ему под руку. Они все покидали, бросали его! Крысы, бегущие с тонущего корабля.

Никто не поможет тебе, кроме тебя самого.

Дерьмо! Сами они убегали, как крысы с тонущего корабля. Никто из них не захотел остаться с ним. Они все выдумывают, они хотят загнать меня в ловушку, как те офицеры из гольф-клуба, как будто играют в гольф или какую-нибудь другую игру. Они все говнюки, они все говнюки и думают, что уже справились со мной. Я хочу им показать, чего они стоят. Я покажу им. Я сыграю с ними в их гольф. Я смогу найти выход, найти лазейку, чтобы загнать эти белые шары в их задницы. Я им покажу, как стоять на моем пути. Я им покажу, как мешать мне, мне, мне, мне, МНЕ…

Внезапно Эрни очнулся. Его колотила дрожь, он тяжело дышал. Глаза были широко открыты. Что произошло с ним? Будто на миг он превратился в кого-то другого, в кого-то обезумевшего от ненависти ко всему человечеству…

Нет, не в кого-то. В Лебэя.

Нет! Это неправда!

Голос Ли: Разве это не правда, Эрни?

И вдруг перед его уставшими, дрожащими глазами возникло какое-то видение. И он услышал голос священника: Арнольд, берешь ли ты эту женщину себе в…

Но он был не в церкви; он находился на стоянке подержанных автомобилей, обнесенной яркими разноцветными пластиковыми знаменами, колышущимися на легком ветру. Внутри были расставлены садовые кресла. Он находился на стоянке Уилла Дарнелла, и перед ним стоял сам Дарнелл. Рядом с ним не было никакой женщины; рядом с ним стояла, переливаясь всеми красками на весеннем солнце, Кристина.

Голос его отца: Что-нибудь происходит?

Голос священника: Кто отдает эту женщину этому мужчине?

С одного из кресел, как призрак, восставший из ада, поднялся скелет, обвешанный лохмотьями полуистлевшей кожи и испачканной в глине одежды. Он ухмылялся – и тут Эрни заметил тех, кто окружали его: Бадди Реппертон, Ричи Трелани, Шатун Уэлч. Ричи Трелани был обуглен, его волосы сгорели без следа. По подбородку Бадди Реппертона текла кровь – рубашка на его груди была такой красной, как будто его только что вырвало. Но хуже всех выглядел Уэлч; он был похож на выпотрошенный мешок нестиранного белья. Они улыбались. Они все улыбались.

Я, прохрипел Ролланд Д. Лебэй. Он усмехнулся черным отверстием своего рта, и с его языка соскользнул влажный комок кладбищенской глины. Я отдаю ее, и у него есть документ, подтверждающий это. Она вся принадлежит ему. Эта сука – самый настоящий туз пик… и она вся принадлежит ему.

До Эрни дошло, что он стонал в телефонной будке, прижимая к груди трубку, из которой все еще доносились короткие гудки. Немалым усилием воли он сбросил с себя наваждение – какое-то видение, чем бы оно ни было – и огляделся.

В прошлый раз, вынимая мелочь из кармана, он половину ее просыпал на пол. Подняв одну монетку, он опустил ее в телефон и набрал номер больницы. Дэннис. Там был Дэннис. Дэннис не мог покинуть его. Дэннис должен был помочь ему.

Девушка из приемной ответила, и Эрни сказал:

– Комнату сорок два, пожалуйста.

Связь была установлена. Телефон начал звонить. Он звонил… и звонил… и звонил. Когда Эрни уже собирался повесить трубку, вдруг раздался щелчок, и резкий женский голос проговорил:

– Второй этаж, крыло Цэ, кто вам нужен?

– Гилдер, – сказал Эрни. – Дэннис Гилдер.

– Мистер Гилдер сейчас в отделении физической терапии, – произнес женский голос. – Вы сможете застать его в восемь часов.

Эрни хотелось сказать, что ему очень важно поговорить с Дэннисом – чрезвычайно важно, – но внезапно ему срочно потребовалось покинуть телефонную будку. Клаустрофобия беспощадной железной рукой сдавила его грудь. Он мог чувствовать запах собственного пота. Запах был кислым и горьким.

– Сэр?

– Да, хорошо. Я перезвоню, – сказал Эрни.

Он прервал связь и опрометью бросился прочь из будки, оставив мелочь на полу неподобранной. Несколько людей повернули головы в его сторону и, равнодушно оглядев, снова нагнулись к своим тарелкам.

– Пицца готова, – сказал кассир.

Эрни посмотрел на часы и увидел, что пробыл в будке больше двадцати минут. Его лицо было сплошь потным. Руки дрожали. Ноги были как ватные – он их почти не чувствовал.

Он заплатил за пиццу и чуть не выронил бумажник, когда засовывал в него три доллара сдачи.

– С тобой все в порядке? – спросил кассир. – Ты выглядишь немного нездоровым.

– Все в порядке, – проговорил Эрни. Ему казалось, что его вот-вот вытошнит. Он схватил белый пакет с надписью «ДЖИНО», в который была упакована пицца, и выбежал на освежающий ночной холод. Небо расчистилось от последних облаков, и звезды на нем сверкали, как отшлифованные бриллианты. Он немного постоял, глядя сначала на звезды, а потом на Кристину, преданно поджидавшую его на противоположной стороне улицы.

«Она никогда не станет ссориться или жаловаться, – подумал Эрни. – Она никогда не будет ничего требовать. В нее в любое время можно было забраться и отдохнуть на ее мягкой обивке. Она никогда не предаст. Она… она…»

Она любила его.

Да, он ощущал, что это было так. Точно так же, как то, что Лебэй не продал бы ее никому другому ни за двести пятьдесят, ни даже за две тысячи долларов. Она стояла там и поджидала нужного ей водителя. Такого, который…

Который любил бы ее одну, – прошептал ему какой-то внутренний голос.

Да. Это было так. Именно так.

Эрни стоял, забыв о белом пакете в его руках, из которого поднимался белый и ароматный, но не замечаемый им пар. Он не отрываясь смотрел на Кристину. О да, он любил и ненавидел ее, он нуждался в ней и нуждался в том, чтобы бежать от нее, она принадлежала ему, и он принадлежал ей, и…

(я нарекаю вас мужем и женой и соединяю вас, дабы с этого дня вы были вместе, пока смерть не разлучит вас)

Но хуже всего был ужас, леденящий и цепенящий ужас того, что… что…

(как в ту ночь ты поранил себе спину, Эрни? после того, как Бадди Реппертон и его дружки искорежили ее? как ты ее поранил, если должен все время носить этот вонючий пояс? как ты поранил спину?)

Его память вдруг начала проясняться, и он со всех ног кинулся к Кристине, чтобы забраться в нее прежде, чем вспомнит все и сойдет с ума.

Он бежал к Кристине, убегая от своего смятения; он бежал к ней, потому что не мог вынести даже части своих чувств и ему нужен был отдых или хотя бы маленькая передышка; он бежал к ней, чтобы избежать ужаса того, что произошло с ним; он бежал к ней, как жених бежит туда, где его невеста стоит и ожидает его.

Он бежал потому, что внутри Кристины ни одна из этих вещей не имела значения – ни его мать, ни его отец, ни Ли, ни Дэннис, ни то, что он сделал со своей спиной, когда в ту ночь все ушли, а он поставил трансмиссию полностью разрушенного «плимута» в нейтральное положение и толкал машину, толкал до тех пор, пока она не сдвинулась с места на своих спущенных шинах, пока он выкатил ее за дверь, на холодный двор, заваленный обломками автомобилей, и начал толкать ее по кругу – один круг, другой, третий, пока у него не стали отниматься руки и ноги, а сердце не начало стучать, как у загнанной лошади, и спина не начала молить о пощаде; но он продолжал толкать ее дальше и дальше вперед, а милеометр внутри машины медленно крутился и крутился, и в пятидесяти футах, оставшихся до двери гаража, у него что-то лопнуло в спине, отозвавшись горячей и разгорающейся болью во всем теле, но он все равно толкал ее и толкал онемевшими руками, и она еле-еле ползла на своих спущенных шинах, пока вдруг…

Он добежал до Кристины, рванул дверцу и, задыхаясь, бросился внутрь. Пицца упала на пол. Он подобрал ее и откинулся на спинку сиденья, чувствуя, как его дрожащее тело понемногу успокаивалось. Затем прикоснулся к рулю, рука соскользнула вниз и нащупала ее сокровенную щель. Он снял одну перчатку и полез в карман за ключами. За ключами Лебэя.

Он все еще мог вспомнить, что случилось той ночью, но это уже не казалось ему ужасным; сейчас, сидя за рулевым колесом Кристины, он скорее считал это восхитительным.

Это было чудом.

Он вспомнил, как внезапно толкать машину стало легче, потому что ее шины каким-то волшебным образом склеились без единого шва и приняли каменно упругую форму. Разбитое стекло стало появляться ниоткуда, вырастая из осколков, трещины между которыми исчезали со слабым звоном. Вмятины выпрямились, дыры в корпусе исчезли, и затем Кристина была в полном порядке.

Что же в этом было ужасного?

«Ничего», – произнес чей-то голос.

Он повернул голову. На пассажирском сиденье в двубортном черном костюме, в белой сорочке с голубым галстуком сидел Ролланд Д. Лебэй. На его груди висел целый ряд медалей – Эрни догадался, что на похоронах они лежали на подушечке рядом с могилой. Это был Ролланд Д. Лебэй, но только выглядел он гораздо более молодым и подтянутым.

«Ну, поехали, – сказал Лебэй. – Заводи мотор, и давай покатаемся».

«Конечно», – сказал Эрни и повернул ключ. Кристина тронулась с места, скрипя новыми шинами по снегу.

«Давай послушаем музыку», – произнес голос рядом с ним.

Эрни включил радио. Дион пел «Донна Примадонна».

«Ты собираешься есть пиццу или нет?» – Голос как будто немного изменился.

«Конечно, – ответил Эрни. – Хотите кусочек?»

Голос: «Я никогда ни от чего не отказываюсь».

Эрни одной рукой открыл пакет и вытащил кусок пиццы. «Вот, воз…»

Его глаза расширились. Кусок пиццы выпал из рук.

Лебэй там больше не сидел.

Но был он сам.

Это был Эрни Каннингейм в возрасте приблизительно пятидесяти лет, не такой старый, как Лебэй в то время, когда они с Дэннисом встретились с ним, но близкий к старости. В свои пожилые годы он носил желтоватую футболку и грязные потертые джинсы. Поредевшие волосы были коротко подстрижены. За большими очками глаза казались мутными и кровожадными. Складка горько поджатых губ говорила о полном одиночестве. Было ли это привидением, галлюцинацией или чем-нибудь еще, но это был он, и он был ощутимо одинок.

Не считая Кристины.

«Ты будешь вести машину? Или будешь глазеть на меня?» – спросило это нечто и вдруг начало быстро стареть, изменяясь прямо на глазах ошеломленного Эрни. Волосы поседели, футболка полиняла и прохудилась, тело сгорбилось. Лицо разрезали крупные морщины. Глаза глубоко запали, под ними появились огромные желтые мешки. И увы, это было его, да, его лицо.

«Видишь что-нибудь зеленое?» – прохрипел этот шести-, нет, восьмидесятилетний Эрни Каннингейм, и его тело начало скручиваться и расползаться на красном сиденье Кристины. «Видишь что-нибудь зеленое? Видишь что-нибудь зеленое? Видишь что-нибудь зеле…» – голос затих, превратился в какое-то шипенье, тело покрылось язвами и нарывами, а глаза затянулись бледно-молочной пленкой катаракты, отчего казалось, что на них упала мутная тень. И все это разлагалось, истлевало у него на глазах и испускало такой запах, какой он почувствовал в Кристине, какой почувствовала Ли, но только сейчас тот был намного хуже, отвратительнее и сильнее – смрад его собственной гниющей плоти, смрад смерти, и Эрни завопил и вопил, пока по радио Литл Ричард надрывался и орал «Тутти-Фрутти», а потом волосы совсем выпали, слезла кожа, и только кости торчали из лохмотьев футболки, как гротескные белые карандаши. Губы исчезли, зубы раскрошились и выпали, он был мертв и все-таки жив, – как Кристина, он был жив.

«Видишь что-нибудь зеленое? – прошамкал он. – Видишь что-нибудь зеленое?»

И тогда Эрни застонал.