Текст книги "Кристина"

21. Эрни и Майкл

С тех пор, как тебя потерял навеки,

Я вновь и вновь вытираю веки,

Но знаю, что буду в полном порядке,

Как только протру влажной тряпкой

Ветровое стекло на своей машине.

Мун Мартин

Майкл догнал Эрни на асфальтовой дорожке, когда тот уже подходил к Кристине. Он положил руку на плечо Эрни. Эрни стряхнул ее и пошел дальше, вынимая ключи от машины.

– Эрни. Пожалуйста.

Эрни резко обернулся. Одно мгновение показалось, что он вот-вот ударит своего отца. Затем он расслабился и оперся левой рукой на крыло машины, точно хотел, чтобы ему передалась часть ее силы.

– Ладно, – сказал он. – Что тебе нужно?

Майкл открыл рот, но не знал, как продолжить. На его лице застыло беспомощное выражение – оно было бы смешным, если бы не было таким жалким. Как и Регина, он выглядел постаревшим на несколько лет.

– Эрни, – с трудом выдавил он. – Эрни, прости меня.

– Ах, вот оно что. – Эрни вновь повернулся и открыл дверцу водителя. Оттуда повеяло приятным запахом хорошо ухоженной машины. – Тебе проще попросить прощения, чем заступиться за меня.

– Пожалуйста, – повторил Майкл. – Для меня это было действительно трудно. Труднее, чем ты думаешь.

Что-то в его голосе заставило Эрни обернуться еще раз. В глазах его отца замерли мольба и отчаяние.

– Я не говорил, что хотел заступиться за тебя, – сказал Майкл. – Я понимаю ее так же, как и тебя. Ты толкнул ее, ты решил добиться своего любой ценой…

У Эрни вырвался хриплый смешок:

– Иными словами, так же, как и она.

– У твоей матери сейчас происходит изменение в жизни, – спокойно произнес Майкл. – Оно крайне сложно для нее.

Эрни уставился на него, подумав, что ослышался. Он не понял, каким образом слова его отца могли относиться к их разговору.

– Ч-что?

– Изменение. Она боится, она слишком много пьет, а иногда ей физически больно. Не часто, – сказал он, встретив встревоженный взгляд Эрни, – врачи говорят, что это из-за эмоционального напряжения. Ты ее единственный сын, и сейчас для нее самое главное, чтобы у тебя все было нормально – не важно, какой ценой.

– Она хочет все делать по-своему. И в этом нет ничего нового. Она всегда хотела все делать по-своему.

– Она бы ничего не сказала, если бы ты не захотел все делать по-своему, – заметил Майкл. – Почему ты думаешь, что ты другой? Или лучше нее? Ты сейчас старался подражать ей, она это видела. И я это видел.

– Она первая начала…

– Нет, начал ты, когда привез машину домой. Ты же знал, как она будет себя чувствовать. И она права в другом. Ты изменился. Это началось в тот день, когда ты пришел с Дэннисом и сказал, что купил машину. Ты думаешь, что тогда не расстроил ее?

– Но, пап…

– Мы не видим тебя, ты либо работаешь с машиной, либо уходишь с Ли.

– Ты начинаешь говорить, как она.

Майкл внезапно усмехнулся – но его усмешка была грустной.

– Ты ошибаешься, как всегда. Это она говорит, как она, и ты говоришь, как она, а я пытаюсь сохранять между вами нейтралитет, как миротворческие силы ООН.

Эрни хмыкнул; его рука пощупала поверхность машины и стала ее поглаживать.

– Хорошо, – сказал он. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Я не понимаю, почему ты позволяешь так обращаться с собой.

Грустная усмешка на лице Майкла стала еще грустнее – он стал похожим на собаку, у которой отняли любимую игрушку.

– Вероятно, некоторые вещи со временем становятся образом жизни. И может быть, существуют другие вещи, которых ты не понимаешь, а я не могу объяснить. Я… я ведь люблю ее.

Эрни пожал плечами.

– Ну… так что?

– Мы можем проехаться?

Эрни сначала удивился, потом показался польщенным.

– Конечно. Садись, куда держим путь?

– В аэропорт.

У Эрни поднялись брови.

– В аэропорт? Зачем?

– По дороге объясню.

Эрни управлял машиной уверенно и легко. Новые передние фары Кристины разрезали темноту двумя длинными яркими лучами света. Он проехал мимо дома Гилдера, свернул на Элли-стрит и вырулил на Кеннеди-драйв. Вскоре они мчались по шоссе 1-278, ведущему в аэропорт. Движение на дороге было слабым. Глухо рокотал двигатель – старые выхлопные трубы были заменены новыми. Циферблаты на приборной доске горели мифическим зеленым светом.

Эрни включил радиоприемник и поймал WDIL, средневолновую питсбургскую станцию, которая передавала в эфир только старые записи. Звучала песня «Герцог Эрл» в исполнении Джина Чандлера.

– Ходкая штуковина, – удивленно проговорил Майкл.

– Благодарю, – улыбнувшись, сказал Эрни.

Майкл вдохнул:

– Пахнет, как новая.

– Почти так и есть. Эта обивка сидений обошлась мне в восемьдесят баксов. Часть денег, из-за которых так вопила Регина, я потратил на публичную библиотеку и постарался кое-что узнать из книг и журналов. Но это оказалось не так просто.

– Почему?

– Ну, во-первых, «плимут-фурия» 58-го года не был задуман как классический автомобиль, и поэтому о нем никто много не писал, даже в ретроспективных изданиях – таких как «Америкен кар», «Америкен классикс» или «Автомобили 1950-х».

– Я не знал, что ты так интересуешься старыми автомобилями, Эрни. Давно ты стал изучать литературу о них?

Он неожиданно пожал плечами:

– Как бы то ни было, проблема заключалась в том, что Лебэй изменил вид машины. Детройт не выпускал «фурию» с красно-белой расцветкой, – а я хотел сделать ее такой, какой она была у своего владельца. Поэтому я должен был кое-что узнать о ремонте старых автомобилей.

– Почему ты хотел переделать ее так, как переделывал Лебэй?

Вновь неопределенное движение плечами.

– Не знаю. Просто мне казалось, что так будет лучше.

– Ну, по-моему, ты проделал адскую работу.

– Спасибо.

Его отец наклонился вперед, глядя на приборную панель.

– Будь я проклят! – воскликнул Майкл. – Никогда не видел такого.

– Что? – Эрни взглянул вниз. – А! Милеометр.

– Он крутится в обратную сторону, да?

Счетчик и в самом деле крутился в обратную сторону. Вечером первого ноября он показывал 79,500 и еще несколько миль. Пока Майкл наблюдал за ним, правая цифра 2 на индикаторе сменилась цифрой 1, потом – нулем. Когда появилась цифра 9, число пройденных миль уменьшилось на единицу.

Майкл улыбнулся:

– Вот одна вещь, которую ты упустил из виду, сынок.

Эрни тоже улыбнулся.

– Верно, – сказал он. – Уилл говорит, что в электропроводке где-то перепутана полярность.

– Он хоть значения точно отмеряет?

– А?

– Ну, если ты проедешь от нашего дома до главной площади, то он вычтет необходимые пять миль из первоначального числа?

– Я понял тебя, – сказал Эрни. – Нет, он совсем не точен. После каждой пройденной мили целое число миль уменьшается на две или три единицы. Иногда больше. Рано или поздно оборвется проводка спидометра, и я заменю ее. Я сам сумею все исправить.

Майкл, у которого два или три раза были неприятности со спидометром, тревожно взглянул на его стрелку. Однако та почти неподвижно застыла возле отметки «40». Казалось, что спидометр был в порядке; неисправен был только милеометр. Неужели Эрни на самом деле думал, что спидометр и милеометр питаются от одной и той же проводки? Конечно, нет.

Он улыбнулся и проговорил:

– Это сверхъестественно, сынок.

– Так почему аэропорт? – спросил Эрни.

– Я покажу тебе место для парковки, – сказал Майкл. – Пять долларов. Дешевле, чем в гараже Дарнелла. И ты в любое время можешь добраться до нее на автобусе. Правда, аэропорт находится в самом конце маршрута.

– О Господи, ничего более безумного я еще не слышал! – вскричал Эрни. Он свернул на боковую дорогу. – Я должен ехать двадцать миль до аэропорта, чтобы добраться до своей машины? Это уже кое-что из «Уловки-22»! Нет! Ни за что!

Он хотел что-то добавить, но вдруг почувствовал, что его схватили за шею.

– Послушай меня, – проговорил Майкл. – Я твой отец, так что послушай меня. Твоя мать права, Эрни. Ты потерял голову. Последние два месяца ты ведешь себя безрассудно.

– Пусти меня, – сказал Эрни, пытаясь сбросить руку отца.

Майкл не отпустил его, но ослабил объятие.

– Послушай меня, – еще раз повторил он. – Да, до аэропорта добираться долго, но не намного дольше, чем до гаража Дарнелла. Некоторые стоянки расположены ближе, но в городе слишком участились кражи автомобилей и случаи вандализма. В аэропорту же все будет безопасно.

– Ни одна общественная стоянка не безопасна.

– Во-вторых, там дешевле, чем в городских гаражах, и намного дешевле, чем в гараже Дарнелла.

– Это не довод, и ты это знаешь!

– Может быть. – Майкл помолчал, пристально вглядываясь в сына. Когда он снова заговорил, его голос зазвучал не громче, чем музыка на его магнитофоне. – Но я не знал, куда пропало твое чувство перспективы. Тебе почти восемнадцать лет, ты последний год ходишь в общественную школу. По-моему, ты решил не поступать в университет. Я видел у тебя брошюры из колледжа…

– Да, я не буду поступать в университет, – почти спокойно произнес Эрни. – После всего этого я не могу поступить туда. Ты даже не знаешь, как мне хочется наплевать на все. А может, понимаешь.

– Понимаю, Эрни. И думаю, что это будет лучше, чем постоянные прения между тобой и твоей матерью. Только я прошу тебя пока ничего не говорить ей. Пока.

Эрни пожал плечами и пообещал ничего не говорить заранее.

– Но вот о чем ты не подумал, – продолжил Майкл. – Ты, наверное, хочешь ездить на автомобиле в колледж?

– Конечно.

– А если в твоем колледже не разрешают новичкам ставить машины на стоянку?

Эрни удивленно посмотрел на отца. О такой возможности он и в самом деле не подумал.

– Я не буду ходить в колледж, запрещающий мне садиться за руль, – сказал он. В его голосе прозвучала терпеливая настойчивость воспитателя, ведущего урок в классе для умственно отсталых детей.

– Вот видишь? – спросил Майкл. – Она права. Выбирать колледж на основе его отношения к автомобилям учеников – это верх безрассудства. Ты одержим своей машиной.

– Я не ждал, что ты поймешь меня.

– Как бы то ни было, в аэропорту ты сэкономишь деньги. Твоя мать будет рада своей маленькой победе. – На лице Майкла снова появилась грустная усмешка. – Она не думает, что ты транжиришь доллары. Она думает, что ты хочешь отдалиться от нее… от нас обоих.

Он помолчал и посмотрел на сына. Эрни был задумчив.

– Ты сможешь по воскресеньям ставить машину дома. Регина будет счастлива видеть тебя и не станет обращать внимания на нее. Дьявол! Она будет помогать тебе мыть ее и натирать «Тартлваксом»! Десять месяцев. Затем все будет позади. У нас в семье снова будет мир. Ну давай! Эрни, я прошу тебя.

Эрни снова вырулил на шоссе, ведущее к аэропорту.

– Она застрахована? – внезапно спросил Майкл.

Эрни засмеялся:

– Если у тебя нет страховочного обязательства в нашем штате и ты попал в аварию, то полицейские съедят тебя живьем. Без обязательства ты будешь виноват, даже если другой автомобиль свалится с неба и упадет тебе на крышу. На дорогах Пенсильвании эти говнюки никого не хотят слушать.

– Только обязательство?

Они проехали под ярко блеснувшим знаком с надписью ЛЕВАЯ ПОЛОСА К АЭРОПОРТУ. Эрни выключил дальний свет и занял другую полосу. Майкл облегченно откинулся на спинку сиденья.

– Страховку все равно не будут рассматривать, пока мне не исполнится двадцать один год. Все страховочные компании богаты, как Крезы, но никогда не хотят расставаться с деньгами. – В голосе Эрни послышались какие-то горькие и в то же время грубые нотки, каких Майкл раньше не знал за сыном. Их знал Дэннис Гилдер, но не он и не Регина.

Впереди засияли огни аэропорта, по бокам дороги появились светящиеся неоновые линии.

– Если кто-нибудь спросит меня, какой человек больше всех похож на дерьмо, – добавил Эрни, – то я скажу: страховой агент.

– Ты успел разобраться в этом вопросе? – рассеяно спросил Майкл. Он воздержался от дальнейших комментариев, потому что чувствовал: Эрни вот-вот сорвется.

– Я был в пяти различных компаниях. Вопреки словам мамы, я вовсе не желаю бросать деньги на ветер.

– И не нашел ничего лучшего, чем страховочное обязательство?

– Да, оно мне подходит больше – всего шестьсот пятьдесят долларов в год.

Майкл присвистнул.

Сверкнул еще один дорожный знак, указывавший, что две левые полосы вели к парковочной стоянке, а правая – к местам посадки. Перед въездом на стоянку дорога снова раздваивалась. Правая вела к автоматическим воротам, где можно было купить талон на краткосрочную парковку. Слева стояла большая стеклянная будка, в которой сидел сторож, куривший сигарету и смотревший черно-белый телевизор.

Эрни вздохнул:

– Может, ты и прав. Может, это и в самом деле лучшее решение всех проблем.

– Конечно, так оно и есть, – оживился Майкл. Эрни опять стал похож на самого себя. – Десять месяцев, и все.

– Разумеется.

Он подрулил к будке, и сторож, молодой парень в черно-оранжевом свитере выпускника средней школы, открыл небольшое стеклянное окошко:

– Могу чем-нибудь помочь?

– Мне нужен билет на тридцать дней, – сказал Эрни, вынимая бумажник.

Внезапно Кристина заглохла. За мгновение до этого двигатель работал безукоризненно. Теперь он был нем и неподвижен; на приборной панели зажглись лампочки индикаторов масла и силы тока.

Майкл удивленно поднял брови:

– Что это?

– Не знаю, – нахмурившись, проговорил Эрни. – Раньше с ней этого не случалось.

Он повернул ключ, и двигатель сразу заработал.

– По-моему, ничего, – констатировал Майкл.

– На неделе придется проверить синхронность зажигания, – пробормотал Эрни. Он нажал на педаль газа и внимательно прислушался.

В эту секунду Майкл подумал, что Эрни сейчас был совсем не похож на его сына. Он выглядел старше и упрямее. У Майкла что-то екнуло в груди.

– Эй, вы будете покупать билет или будете всю ночь разговаривать о зажигании? – спросил сторож. Он показался смутно знакомым Эрни, как человек, изредка встречавшийся в коридорах школы, но больше ничем не связанный с ним.

– Ах, да. Извините. – Эрни протянул ему пятидолларовую бумажку, и сторож дал ему временный билет.

– В конце стоянки, – сказал сторож. – Не забудь оплатить ее за пять дней до начала следующего месяца, если хочешь, чтобы она осталась на том же месте.

– Ладно.

Он зарулил в дальний конец стоянки, нашел свободное место и припарковал Кристину. Выключив двигатель, он поморщился и засунул руку за спину.

– Тебя что-нибудь беспокоит? – спросил Майкл.

– Так, немного, – ответил Эрни. – У меня уже все прошло, но вчера снова началось. Наверно, поднял что-нибудь тяжелое. Не забудь запереть свою дверь.

Они выбрались из автомобиля, и Майкл почувствовал, что ему стало легче – как будто сын сразу стал ближе и понятнее ему. Он почему-то подумал, что в машине ночь была ощутимее, чем снаружи.

– Посмотрим, сколько времени у меня будет уходить на автобус, – сказал Эрни, и они направились к выходу со стоянки.

По пути в аэропорт Майкл составил свое мнение о Кристине. На него произвела впечатление работа, которую проделал над ней Эрни, – но сама машина ему очень не понравилась. Он мысленно посмеялся над своими чувствами к неодушевленному предмету, но неприязнь от этого не прошла, а, наоборот, увеличилась.

От источника этой неприязни невозможно было избавиться. Машина принесла множество огорчений в семью, и он думал, что они были главной причиной его чувства… главной, но не единственной. Ему не понравилось, как Эрни выглядел за рулем «плимута»: в нем было что-то высокомерное и – в то же время – обидчивое. Эта бессильная озлобленность, с которой он прошелся о страховании… его отвратительное, мерзкое слово «говнюки»… даже то, как он поглаживал машину.

И запах. Он был не сразу заметен, но он присутствовал в ней. Нет, не запах новой обивки, тот был достаточно приятен; это был какой-то скрытый, неясный душок. Это был какой-то очень застарелый душок. «Но ведь автомобиль-то старый, – подумал Майкл, – почему ты хочешь, чтобы от него пахло новизной?» И все-таки он не мог избавиться от своего ощущения. Несмотря на фантастическую работу, которую проделал Эрни, «фурии» был двадцать один год. Этот горький, затхлый душок – он мог исходить от старого покрытия на полу, от старой циновки; возможно, от старой набивки под новыми, яркими покрытиями сидений. Просто запах старости.

Но этот смутный, тошнотворный запашок не переставал беспокоить его. Он как будто накатывал медленными волнами, порой очень внятными. Казалось, у него не было никакого определенного источника. Иногда он ощущался, как трупный запах какого-нибудь маленького зверька: кошки, бурундука, а может, белки, – который затем уходил под багажник или развеивался под потолком.

Майкл очень гордился успехами своего сына… и очень радовался тому, что выбрался из его машины.

22. Сэнди

Сначала я проходил мимо,

затем я проезжал мимо,

и проезжать мне было

так хорошо и мило,

слушая радио…

Джонатан Ричмонд и «Модерн лаверс»

Сторожем на стоянке в тот вечер, как и в каждый вечер с шести до десяти часов, работал молодой человек по имени Сэнди Галтон, единственный из закадычных дружков Бадди Реппертона, не присутствовавший на площадке для курения в день, когда Бадди исключили из школы. Эрни не узнал его, но Галтон узнал Эрни.

Бадди Реппертон, исключенный из школы и не проявлявший интереса к достаточно длительным процедурам восстановления в ней, пошел работать на бензозаправочную станцию, принадлежавшую отцу Дона Ванденберга. Проработав там несколько недель, он полностью освоил весь набор нехитрых уловок, практикуемых не самыми добросовестными представителями его профессии, – обсчитывал тех излишне торопливых клиентов станции, у которых не было времени пересчитать сдачу с крупных купюр, устанавливал на их машины изношенные детали вместо новых, что составляло основную часть его нелегального бизнеса, и продавал наклейки дорожной инспекции школьникам из окрестностей Питсбурга, не имевшим возможности получить их официальным путем.

Станция была открыта двадцать четыре часа в сутки, и Бадди работал на ней в ночную смену, с девяти вечера до пяти утра. Приблизительно в одиннадцать часов обычно подъезжал потрепанный «мустанг» Сэнди Галтона, привозившего с собой Шатуна Уэлча; Ричи Трелани появлялся на своем «файрберде»; и, конечно, Дон Ванденберг почти всегда находился поблизости – когда не валял дурака в школе. По уик-эндам к ним присоединялись еще пять-шесть парней, и все вместе они до утра пили пиво, мешая его с виски и разговаривая о чем-нибудь.

В начале ноября во время одного из таких собраний Сэнди Галтон невзначай упомянул о том, что Эрни Каннингейм поставил свою машину на долгосрочную стоянку в аэропорту. Он сказал, что тот купил билет на тридцать дней.

Бадди, который обычно на станции вел себя, как сонная муха на оконном стекле, резко вскочил со своего пластикового конторского кресла, отчего оно опрокинулось, и со стуком поставил на стол недопитую бутылку виски.

– Что ты сказал? – спросил он. – Каннингейм? Прыщавая Рожа?

– Ну да, – удивленно и немного смущенно проговорил Сэнди. – Это он.

– Ты уверен? Тот парень, из-за которого меня вытурили из школы?

Сэнди с нарастающей тревогой смотрел на него.

– Да. А что?

– И он купил билет на тридцать дней? То есть он припарковался в долгосрочном терминале?

– Да. Может, его родители не хотят, чтобы он дома ставил…

Сэнди запнулся. На лице Бадди появилась улыбка. Она была не из приятных, эта улыбка, потому что из-за нее можно было видеть, насколько подгнили его зубы.

Бадди перевел взгляд сначала на Шатуна Уэлча, а потом на Дона Ванденберга. Они уставились на него заинтересованно и немного испуганно.

– Прыщавая Рожа, – протянул он тихим изумленным голосом. – Прыщавая Рожа починил машину, и его трусливые мама и папа заставили поставить ее в аэропорту.

Он засмеялся.

Шатун и Дон недоумевающе переглянулись.

Бадди наклонился к ним, опершись локтями на стол.

– Слушайте, – сказал он.

23. Эрни и ли

Проезжая в автомобиле

каждые две-три мили,

я у крошки своей, она была рядом,

похищал поцелуй. Приемник играл.

Куда же мы ехали?

Вот и я не знал.

Чак Берри

В машине звучало радио WDIL, передававшее «Ухаживая за Сью» в исполнении Диона, но они его не слушали.

Его рука скользила под ее блузкой, поглаживала мягкие груди с их упругими, выпирающими сосками. Она дышала прерывисто и возбужденно. И впервые ее рука проникла туда, куда ему хотелось, где она была нужна, в его лоно, в области которого она работала без опыта, но со старанием, достаточным для успеха.

Он поцеловал ее, она приоткрыла губы, подставив ему язык, и он насладился поцелуем чистым, как аромат леса во время дождя. Он ощущал ее возбуждение, жаркий призыв, исходивший от нее.

Он наклонился к ней, потянулся к ней и на какое-то мгновение почувствовал, что она отвечает ему чистой, незамутненной страстью.

Затем она ушла.

Эрни сидел немного справа от руля, оглушенный и сбитый с толку, когда зажглось внутреннее освещение Кристины. Оно горело недолго; щелкнула закрывавшаяся пассажирская дверца, и свет снова погас.

Он посидел еще несколько секунд, не понимая, что случилось, и в первое мгновение даже не совсем осознавая, где находился. У него бешено колотилось сердце, мучительно болело горло. В напряженной плоти пульсировала кровь, распространяя по жилам тугие волны адреналина.

Он сжал кулак и с силой ударил по колену. Затем подвинулся к дверце, открыл и выбрался из машины.

Ли стояла на самом краю дороги и смотрела в темноту. Посередине этой темноты, в ярком прямоугольнике света маячило изображение Сильвестра Сталлоне, одетого в костюм молодого рабочего лидера тридцатых годов. У Эрни снова появилось чувство пребывания в каком-то непредсказуемом сне, который в любой момент мог превратиться в ночной кошмар… возможно, это сейчас и происходило.

Она стояла слишком близко к краю обрыва – он взял ее за локоть и осторожно отвел назад. Почва здесь состояла из крошащихся комков глины. Не было ни ограды, ни парапета. Если бы земля осыпалась, то Ли упала бы вниз; ее бы нашли у подножия Либерти-Хилл, по склону которой проходило шоссе.

Был поздний вечер четвертого ноября, и шел мелкий дождь со снегом, начавшийся еще засветло. Эрни повлек ее обратно в машину, думая, что на ее щеках были капли дождя. И только при смутном зеленоватом свечении приборной панели увидел, что она плакала.

– Что случилось? – спросил он. – Что не так?

Она замотала головой и заплакала еще сильнее.

– Я… ты делала то, что тебе не хотелось? – Он сглотнул и заставил себя произнести. – …Трогала меня, так?

Она снова замотала головой, но он не понял, что это могло значить. Он обнял ее, встревоженно и неуклюже. У него неожиданно промелькнула мысль о том, что им придется возвращаться по заснеженной дороге, а у Кристины еще не было снеговых покрышек.

– Я не делала этого ни одному мальчику, – проговорила она, уткнувшись в его плечо. – Я в первый раз так трогала… ты же знаешь. Я делала это потому, что хотела. Потому что хотела, вот и все.

– Тогда что же?

– Я не могу здесь. – Эти слова дались ей мучительно, и она произнесла их неохотно.

– Рядом с обрывом? – Эрни начал тупо осматриваться по сторонам, не зная, на чем остановить взгляд.

– В этой машине! – внезапно закричала она. – Я не могу заниматься любовью с тобой в этой машине!

– А? – Эрни ошеломленно уставился на нее. – О чем ты говоришь? Почему не можешь?

– Потому что… я… я не знаю! – Она силилась сказать что-то еще, но вдруг разрыдалась с новой силой.

Эрни прижимал ее к себе до тех пор, пока она не успокоилась.

– Просто я не знаю, кого ты любишь больше, – проговорила Ли, немного придя в себя.

– Но ведь… – Эрни помолчал, затем встряхнул головой и улыбнулся. – Ли, это какое-то безумие.

– Да? – спросила она, изучая его лицо. – С кем из нас ты проводишь больше времени? Со мной или с ней?

– С кем «с ней»? С Кристиной? – Он огляделся вокруг себя с улыбкой недоумения, которую она могла бы посчитать либо приятной и любящей, либо отвратительной и ненавидящей – или той и другой одновременно.

– Да, – почти беззвучно проговорила она. – С ней. – Она посмотрела на свои руки, безжизненно лежавшие на ее голубых шерстяных слаксах. – Наверное, я глупая?

– С тобой я провожу гораздо больше времени, – сказал Эрни. Он опять тряхнул головой. – Это безумие. А может, мне так кажется – потому что до сих пор у меня не было девочки.

Он протянул руку и коснулся ее локона, лежавшего на плече. Соски, выпиравшие под майкой с надписью ЛИБЕРТИВИЛЛ ИЛИ СМЕРТЬ, придавали ей сексуальный вид, который возбуждал желания Эрни.

– Я думал, что девочки ревнуют только к другим девочкам. Не к машинам.

Ли усмехнулась:

– Ты прав. Наверное, это потому, что у тебя раньше не было девочек. Машины это и есть девочки. Ты не знал?

– О Господи! Ну давай…

– А иначе почему ты не назвал ее – Кристофер? – И она вдруг хлопнула ладонью по сиденью.

Эрни вздрогнул.

– Ли! Не надо.

– Не нравится, когда я ударяю твою девочку? – неожиданно ядовито спросила она. Затем увидела боль в его глазах. – Прости, Эрни.

Он без всякого выражения посмотрел на нее.

– Кажется, моя машина не нравится никому – ни тебе, ни моему папе, ни моей маме, ни даже Дэннису. Я на нее потратил три месяца жизни, но это никому не нужно. – Его страстное желание уже прошло. Ему было холодно и немного муторно в животе. – Слушай, наверное, нам лучше поехать. У меня нет покрышек на снег.

Он развернул машину и медленно повел ее по заснеженной, скользкой дороге, спускавшейся к городу. Огни Либертивилла и Монроэвилла постепенно приближались к ним. Ли смотрела на них с некоторой грустью, чувствуя, что лучшая часть потенциально прекрасного вечера куда-то ускользнула и больше не вернется. Она была раздражена и недовольна собой – не удовлетворена, как ей подумалось. Она ощущала тупую, ноющую боль в груди. Она не знала, позволила ли бы ему то, что эвфемистически называется «пройти всю дорогу», или нет, но сожалела о том, что все произошло не так, как ей хотелось… и не могла винить в этом никого, кроме себя самой.

Ее тело было неподатливым и усталым, такими же были и ее мысли. Вновь и вновь она уже раскрывала рот, чтобы объяснить, что чувствовала… а затем закрывала его, боясь быть неправильно понятой; она и сама не вполне понимала то, что чувствовала.

Она не ощущала ревности к Кристине… и все-таки ощущала. Эрни сказал неправду. Ей было хорошо известно, сколько времени он возился с машиной, но было ли это так плохо? Эрни знал свое дело, любил его, и машина работала как часы… не считая этой забавной неполадки с милеометром, крутившимся в обратную сторону.

«Машины – это и есть девочки», – сказала она. Она не думала, о чем говорила; просто сболтнула то, что было у нее на языке. Конечно, ее слова были слишком поспешны; она вовсе не считала, что их семейный седан обладал каким-то определенным полом; это был просто «форд».

Однако…

Забыть, избавиться от всех этих фокусов-покусов и самообманов. Ведь правда была гораздо более безумна и чудовищна, не так ли? Она не могла заниматься любовью с ним, не могла трогать его настолько интимно, а тем более думать о том, чтобы привести его к оргазму таким способом (или даже другим, настоящим – мысленно решала она, лежа в своей узкой постели и чувствуя новое, почти восхитительное возбуждение, владевшее ею), – не могла делать это в машине.

В его машине.

Ибо самым безумным было ее чувство, что Кристина наблюдала за ними. Чувство ревности, а может быть – ненависти к ней. Ибо несколько раз (как сегодня, когда Эрни плавно и бережно вел «фурию» вниз по скользкой дороге) она чувствовала, что двое из них – Эрни и Кристина – разыгрывали грубую, непристойную пародию на акт любви. Ибо Ли не ощущала, что ехала с Кристиной; когда она добиралась куда-нибудь с Эрни, то ощущала себя поглощенной Кристиной. И целовать его, заниматься любовью с ним казалось еще худшим извращением, чем эксгибиционизм, – это было как заниматься любовью в теле соперницы.

И самым по-настоящему безумным было то, что она ненавидела Кристину.

Ненавидела и боялась. В последнее время она не любила ходить перед ее новой радиаторной решеткой или слишком близко к заднему бамперу; у нее появились смутные мысли о том, что рычаг тормоза по каким-то причинам может оказаться в нейтральном положении. У нее никогда не было таких мыслей об их семейном седане.

Но самым главным было то, что она не хотела иметь ничего общего с этой машиной… не хотела никуда ездить на ней – даже с Эрни. За ее рулем он казался совсем другим человеком, и она его по-настоящему почти не знала. Ей нравилось ощущать руки Эрни у себя на теле – на груди, на бедрах (она еще не позволяла ему проникать в более сокровенное место, но подспудно желала, чтобы его руки проникли туда). Его ласки возбуждали ее. Но в машине они казались грубыми… может быть, в ней Эрни выглядел менее страстным и более похотливым, чем был на самом деле.

Когда они свернули на ее улицу, она снова раскрыла рот, чтобы объяснить ему хотя бы часть своих чувств, но снова ничего не сказала. Зачем? Что конкретно она могла объяснить? Ничего. У нее было только это раздраженное настроение, и все. То есть… нет, была одна конкретная вещь. Но она не могла говорить о ней. Он был бы слишком задет ее словами. Она не хотела так задевать его, потому что, как ей казалось, начинала по-настоящему любить его.

Но вещь все-таки была.

Конкретная вещь – запах. Запах гнили, пробивавшийся из-под новой обивки сидений и из-под начищенного коврика на полу. Он был, и он был очень неприятен. Почти тошнотворен.

Как будто однажды что-то забралось в машину и умерло в ней.

Он прикоснулся губами к ее щеке. Мелкие снежинки серебрились в конусе желтого света, падавшего из-под козырька над входной дверью. Он хотел поцеловать Ли по-настоящему, но его смущал факт присутствия ее родителей за стеной дома.

– Прости меня, – сказала она. – Я глупо вела себя.

– Нет, – проговорил Эрни, явно подразумевая «да».

– Да. – Она не хотела лгать и не решалась быть полностью искренней. – Я хочу, чтобы мы были вместе, но боюсь, что не все можно делать в машине. В любой машине. Ты меня понимаешь?

– Да, – сказал он.

Тогда, в машине, он очень разозлился на нее… ну, если быть честным, то едва сдержался, чтобы не совершить чего-нибудь. Но теперь, стоя на ступеньках дома, он думал, что понимал ее, и удивлялся тому, что мог желать чего-то, нежеланного для нее. «Я знаю, что ты имеешь в виду».

Она прильнула к нему, ее руки сплелись на его шее. Ее пальто было все еще распахнуто, и он чувствовал мягкую, пьянящую тяжесть ее груди.

– Я люблю тебя, – впервые сказала она и скользнула за дверь, оставив его, ошеломленного и разгоряченного, стоять на запорошенном снегом крыльце.

Из оцепенения его вывела мысль о том, что Кэйботы могли посмотреть в окно и увидеть одинокую человеческую фигуру, замершую перед их домом. Он повернулся и пошел к дороге, улыбаясь и потирая озябшие пальцы.