Текст книги "Кристина"

38. Снова Дженкинс

Раздался пронзительный визг тормозов.

Да кто же так водит в конце-то концов?

И крик прозвучал: «Не гони! Погоди!

Лишь тьма непроглядная там, впереди».

Чарли Райан

Через час Эрни зарулил в гараж. Его попутчик – если у него вообще был попутчик – давно исчез. Исчез и запах; несомненно, он был всего лишь иллюзией. «Если все время проводишь среди говнюков, – подумал Эрни, – то все начинает вонять дерьмом». Понятно, что такая мысль весьма обрадовала его.

Уилл ужинал за широким окном своего офиса. Не поднимаясь из-за стола, он вяло помахал рукой. В ответ Эрни дважды нажал на гудок и припарковался.

Несколько минут он сидел в машине, слушая радио и поглядывая в ветровое стекло. Бобби Хелмс пел «Рок на колокольне», и диктор объявил, что его песня вошла в горячую десятку сезона. Эрни улыбнулся и почувствовал себя гораздо лучше. Он не мог припомнить в подробностях то, что видел (или думал, что видел), да ему и не хотелось ничего вспоминать. Что бы с ним ни случилось, подобное уже не повторится. Он был уверен в этом. Люди научили его воображать себе всякую чушь. Вероятно, они были бы счастливы, если бы узнали… но он не собирался доставлять им такое удовольствие.

Он вылез из машины и направился к офису.

В этот момент отворилась небольшая дверь рядом с проездом для автомобилей, и через порог переступил человек. Это был Дженкинс. Снова Дженкинс.

Он увидел Эрни и поднял руку.

– Привет, Эрни.

– Добрый вечер, – сказал Эрни. – Могу что-нибудь сделать для вас?

– Ну, не знаю, – неопределенно проговорил Дженкинс. Он внимательно осмотрел Кристину. – А ты хочешь что-нибудь сделать для меня?

– Не очень, – признался Эрни. К нему вернулось его подавленное настроение.

Руди Дженкинс улыбнулся, явно не собираясь обижаться.

Он протянул руку. Эрни только взглянул на нее. Ничуть не смутившись, полицейский повернулся к Кристине и снова принялся тщательно изучать ее.

Затем снова повернулся к Эрни.

– Тебе не кажется, что с Реппертоном и двумя его дружками случилось нечто странное? – спросил он.

– Я был в Филадельфии. На шахматном турнире.

– Я знаю, – сказал Дженкинс.

– Иисус! Какого же черта вы меня допрашиваете?

Дженкинс вздохнул. Улыбка сползла с его лица.

– Ты прав, – проговорил он. – Я и в самом деле допрашиваю тебя. Из тех парней, что избрали твою машину для упражнения в вандализме, трое уже мертвы. Так же, как и парень, оказавшийся во вторник рядом с Реппертоном. По-моему, очень много совпадений. У меня есть повод, чтобы допрашивать тебя.

Эрни посмотрел на него злым и одновременно удивленным взглядом.

– Насколько я знаю, произошел несчастный случай… они были нетрезвы, превысили скорость и…

– Там был еще один автомобиль, – сказал Дженкинс.

– Откуда вам это известно?

– Во-первых, на снегу остались следы протекторов. К сожалению, ветер почти замел их. Но на одном из сбитых ограждений в Скуантик-Хиллз обнаружены частицы красной краски. «Камаро», принадлежавший Реппертону, был другого цвета. Он был голубым.

Он смерил Эрни глазами.

– На коже Уэлча тоже были найдены следы красной краски. Эрни, до тебя что-нибудь доходит? Машина ударила его с такой силой, что краска врезалась в кожу.

– Вам нужно выйти на улицу и начать считать красные автомобили, – холодно сказал Эрни. – Ручаюсь, что вы насчитаете их не меньше двадцати, прежде чем доберетесь до Бэйзн-драйв.

– Конечно, – Дженкинс еще раз вздохнул. – Но мы отослали наши находки в лабораторию ФБР в Вашингтоне, там есть образцы всех красок, когда-либо применявшихся в Детройте. Сегодня пришел ответ. Угадай, что в нем было?

У Эрни застучало в висках.

– Раз вы здесь, то могу предположить, что краска была «красная осень». Цвет Кристины.

– Молодец, соображаешь, – хмыкнул Дженкинс.

Он закурил сигарету и посмотрел на Эрни сквозь табачный дым. От его добродушного настроения ничего не осталось; взгляд был каменным.

Эрни в преувеличенном отчаянии схватился за голову.

– Красная осень! Цвет Кристины, но в него также красили «форды» с 1959 по 1963 год, как, впрочем, и «тандербердсы», и «шевроле» с 1962-го по 1964-й, а в середине пятидесятых можно было купить даже «рамблер» цвета «красной осени». Я больше полугода изучал каталоги старых машин. Цвет «красная осень» был раньше очень популярен. Я это знаю. – Он пристально взглянул на Дженкинса, – и вы тоже это знаете. Разве нет?

Дженкинс не ответил; он продолжал смотреть на Эрни все тем же каменным взглядом, от которого Эрни было не по себе. Еще полгода назад он не выдержал бы его и сдался. Но теперь он скорее рассвирепел.

– Что вам нужно, мистер Дженкинс? Что вы имеете против меня? Почему вы прицепились к моей заднице?

Теперь Дженкинс улыбнулся.

– Что я имею против тебя? А что ты думаешь о перворазрядном убийстве?

– Я не понимаю почему…

– Ты многое понимаешь. Ты МНОГОЕ ПОНИМАЕШЬ! – заорал на него Дженкинс. Он швырнул сигарету на пол и наступил на нее. – Трое из парней, разбивших твою машину, мертвы. «Красная осень» обнаружена в обоих случаях. Это значит, что убийца управлял машиной, покрашенной в цвет «красная осень». Машиной, у которой по крайней мере капот и передние крылья были покрашены в «красную осень»! А ты сдвигаешь очки на нос и говоришь, что не понимаешь, о чем я говорю.

– Я был в Филадельфии, – спокойно сказал Эрни.

– Детка, – понизав голос, произнес Дженкинс, – вот это хуже всего. Вот это по-настоящему плохо пахнет.

– У меня сегодня еще много работы. Убирайтесь отсюда или арестовывайте меня.

– Пока что, – проговорил Дженкинс, – мне нужно поговорить с тобой.

– Я был на турнире! – почти простонал Эрни. – Я четыре года хожу в шахматный клуб!

– Ходил, – поправил его Дженкинс, и Эрни замер. – Да, я говорил с мистером Слоусоном. Он сказал, что первые три года ты не пропускал ни одного занятия, даже когда простужался или плохо себя чувствовал. Ты был надеждой клуба, Эрни. Но в этом году ты забросил шахматы и…

– Я был занят. У меня была машина… и девушка…

– Мистер Слоусон сказал, что очень удивился, увидев тебя на турнире. Он думал, что ты уже не появишься ни в клубе, ни на соревнованиях.

– Я же говорю…

– Да, ты говоришь. Но интерес к шахматам возник у тебя только на время поездки в Филли, – а затем снова пропал. По-моему, это очень плохо пахнет.

– Не вижу ничего дурного в краткой поездке на шахматный турнир.

– Увы, она выглядит, как заранее припасенное алиби.

Гул в его голове начал перерастать в тупую пульсирующую боль. Ему было не по себе – почему этот кареглазый полицейский обвиняет его в том, к чему он не имел никакого отношения? Ведь все было на так, совершенно не так! Он ничего не подозревал и не запасался никаким алиби. Он был удивлен не меньше, чем любой другой, когда из газеты узнал о случившемся. Еще бы ему не удивиться. Все это было так же странно, как его лунатическая паранойя, и

(все-таки как ты поранил себе спину, Эрни? и, кстати, ты видишь что-нибудь зеленое? ты видишь…)

он на мгновение закрыл глаза, потому что весь мир покачнулся перед его глазами, и он увидел зеленое ухмыляющееся и расплывающееся лицо с быстро истлевающими губами, которые говорили: «Ну поехали! Заводи мотор, и давай покатаемся. И давай отплатим этим говнюкам, которые искорежили нашу машину. Давай размажем по земле этих засранцев, – что скажешь, сынок? Давай врежем им так, чтобы в городской больнице из них пинцетом выковыривали осколки костей. Что скажешь? Поймай по радио хорошую музыку, и давай покатаемся. Давай…»

Он пошатнулся, оперся на Кристину – на ее твердую, прохладную, надежную поверхность – и все вещи в мире снова встали на свои места. Он открыл глаза.

– По-настоящему я убежден только в одном, – сказал Дженкинс. – И она очень субъективна. В этот раз ты совсем другой, Эрни. Жестче, что ли. Как если бы прибавил себе лет двадцать.

Эрни засмеялся и с облегчением услышал, что его смех прозвучал вполне натурально:

– Мистер Дженкинс, вы отлично справляетесь с работой детектива.

Дженкинс не засмеялся.

– В прошлый раз ты показался мне каким-то потерянным… или, может быть, несчастным, но старающимся найти выход. Теперь я чувствую, что говорю с совершенно другим человеком. И далеко не с самым замечательным.

– По-моему, наш разговор окончен, – неожиданно сказал Эрни и пошел к офису.

– Я хочу знать, что произошло, – крикнул ему вслед Дженкинс. – И я это узнаю! Поверь мне.

– Сделайте любезность, убирайтесь отсюда побыстрей, – бросил через плечо Эрни. – Вы сумасшедший.

Он поднялся в офис, закрыл дверь и заметил, что его руки совсем не дрожали. Не говоря ни слова Уиллу, он подошел к окну и проследил за тем, как Дженкинс вышел из гаража.

– Полицейский? – спросил Дарнелл.

– Да.

– Реппертон?

– Да. Полицейский думает, что я имею какое-то отношение к нему.

– Несмотря на то, что был в Филли?

Эрни покачал головой.

– По-моему, это его не волнует.

«Смышленый полицейский, – подумал Уилл. – Он знает, что факты загадочны, и его интуиция подсказывает ему, что есть нечто еще более загадочное, поэтому он ищет правду, хотя пройдет миллион лет, прежде чем он найдет ее». Он вспомнил о пустой машине, которая сама собой припарковалась на двадцатой стоянке. Ключ в замке зажигания, повернувшийся сам собой. Предупредительный рев двигателя.

Думая обо всем этом, он посмотрел на Эрни и решил, что спокойное выражение его лица на самом деле не совсем спокойно.

– Сегодня вечером для меня есть какая-нибудь работа? – спросил Эрни.

– На сорок девятой стоит «бьюик» 77-го года. Проверь у него соленоид. Если он в порядке, то другой работы для тебя не будет.

Эрни кивнул и вышел. Уилл проводил его взглядом и опять подумал о Кристине. Эрни предстояла поездка в Нью-Йорк. Дарнелл хотел отправить его на своем «крайслере»: в отсутствие Эрни можно было посмотреть Кристину и узнать, что с ней случилось.

39. У Эрни неприятности

…Я разрешаю тебе посмотреть,

но не смей прикасаться к моей

машине!

«Бич бойз»

На следующий день детективы из полиции Пенсильвании Рудольф Дженкинс и Рик Мерсе пили кофе в офисе с давно не крашенными стенами.

– По-моему, нам нужно дождаться уик-энда, – сказал Дженкинс. – Последние четыре месяца его «крайслер» ездит в Нью-Йорк с регулярностью раз в три недели.

– Но, насколько я понимаю, махинации Дарнелла не имеют отношения к твоему делу.

– Они имеют прямое отношение к моему делу, – ответил Дженкинс. – Каннингейм что-то знает. Если он будет в моих руках, то я выясню, что именно ему известно.

– Думаешь, у него есть сообщник? Кто-то воспользовался его машиной и убил троих ребят, пока он был на шахматном турнире?

Дженкинс покачал головой:

– Нет, черт возьми! У парня только один достаточно надежный друг, и он в больнице. Я не знаю, что я думаю, но в деле была замешана машина… и он тоже был замешан.

Дженкинс поставил кофе на стол и показал палец человеку, сидевшему напротив него.

– Когда мы опечатаем гараж, вызови экспертов, и пусть они прощупают ее вдоль и поперек. Мне нужно, чтобы ее подняли на лифте и внимательно посмотрели каждый дюйм – нет ли там вмятин, трещин, пятен свежей краски… или крови. Мне это нужно, Рик. Всего лишь одну каплю крови.

Утром в субботу трое полицейских постучались в двери большого дома, принадлежавшего Биллу Апшо. Дверь отворил Апшо. На нем был банный халат. Из-за спины доносилась музыка – по телевизору показывали утреннюю субботнюю программу.

– Кто это, дорогой? – окликнула его жена, готовившая завтрак в кухне.

Апшо посмотрел на предъявленные ему бумаги и почувствовал, что может упасть в обморок. На одном из ордеров было указано, что все записи Апшо, относившиеся к уплате налогов в гараже Дарнелла, подлежат конфискации. На всех бумагах стояли подписи Генерального прокурора и Верховного судьи Пенсильвании.

– Кто это, дорогой? – повторила вопрос жена, и один из детей вышел посмотреть на гостей. Его глаза округлились.

Апшо попробовал заговорить, но смог издать только невнятный хрип. Он давно ждал этого, и вот теперь это случилось. Один из полицейских представлял федеральное ведомство – отдел по незаконным операциям со спиртными напитками, табачными изделиями и огнестрельным оружием.

– По нашим сведениям, ваш офис расположен в вашем доме? – произнес федеральный полицейский.

Билл открыл рот, чтобы ответить на вопрос, и снова издал невнятный хрип.

– У нас верная информация? – терпеливо спросил полицейский.

– Да, – прохрипел Билл Апшо.

– И еще один ваш офис находится по адресу Монроэвилл, Фрэнкстаун, 100?

– Да.

– Дорогой, кто это? – спросила еще раз жена, появившись в прохожей. Увидев троих незнакомых мужчин, она испуганно схватилась за воротник своего домашнего халата.

Внезапно Апшо подумал чуть ли не с облегчением: «Это конец всего».

Ребенок, вышедший посмотреть на гостей, неожиданно разревелся и убежал под защиту телевизора, по которому началась очередная серия мультфильма про Супердруга.

Полчаса спустя Руди Дженкинс и возглавляемая им дюжина полицейских появились на Хемптон-стрит. Несмотря на предпраздничные дни, гараж не пустовал, и, когда Дженкинс поднес к губам мегафон и произнес несколько слов, в его сторону повернулись сразу двадцать или тридцать голов.

– Это полиция штата Пенсильвания, – прокричал Дженкинс и поймал себя на том, что его глаза были устремлены на красно-белый «плимут», припаркованный на двадцатой стоянке. Внезапно ему почему-то стало холодно. Нахмурившись, он снова поднес к губам мегафон:

– Внимание, гараж объявляется закрытым! Повторяю, гараж объявляется закрытым! Если ваши транспортные средства на ходу, то можете забрать их, – если нет, то, пожалуйста, спокойно покиньте помещение! Гараж закрыт!

Опустив мегафон, он посмотрел в широкое окно офиса и увидел Уилла Дарнелла, который разговаривал по телефону. Джимми Сайкс стоял у автомата с кока-колой. На простом лице Джимми застыло смешанное выражение замешательства и отчаяния – он был похож на готового расплакаться ребенка Билли Апшо.

– Вы поняли ваши права? Мне не нужно повторять их еще раз? – спросил детектив Рик Мерсе. За его спиной четверо полицейских переписывали номера машин, оставленных в гараже.

– Да, – сказал Уилл. Его лицо было внешне спокойно. О внутреннем состоянии говорило только тяжелое, прерывистое дыхание. В правой руке он держал ингалятор.

– Вы хотите что-нибудь сказать? – спросил Мерсе.

– Только в присутствии моего адвоката.

– Твой адвокат может застать тебя в тюрьме Харрисбурга, – произнес Дженкинс.

Уилл презрительно взглянул на Дженкинса и ничего не сказал. В помещении гаража полицейские опечатывали все окна и двери гаража. Им было приказано оставить свободной только небольшую дверь рядом с въездом для автомашин.

– Вас не будет здесь очень долго, Уилл, – проговорил Мерсе. – Может быть, вам придется побывать в тюрьме.

– Я знаю тебя, – сказал Дарнелл, пристально глядя на него. – Твоя фамилия Мерсе. Я хорошо знал твоего отца. Он был самым подкупленным полицейским со времен Джорджа Вашингтона.

В лицо Рика Мерсе бросилась кровь. Он поднял руку.

– Не надо, Рик, – сказал Дженкинс.

– Можете шутить, ребятки, сколько вам влезет, – проговорил Дарнелл. – Я вернусь сюда через две недели. И если вы этого не знаете, то вы даже глупее, чем выглядите.

Он посмотрел на них. Его взгляд был умным, саркастическим… и затравленным. Внезапно он поднес ко рту ингалятор и глубоко вздохнул.

– Уберите отсюда этот мешок с дерьмом, – сказал Мерсе. Он все еще был бледен.

– С тобой все в порядке? – спросил Дженкинс. Пятнадцать минут спустя они сидели в полицейском «форде». Выглянуло солнце, и на улицах ослепительно сиял тающий снег. Гараж был опечатан.

– Этот ублюдок намекал на моего отца, – медленно проговорил Мерсе. – Мой отец застрелился, Руди. Напрочь разнес себе голову. И я всегда думал… в колледже я читал… – Он пожал плечами. – Мало ли полицейских съедают пулю? Взять хотя бы Мелвина Парвиса. А он был человеком, который засадил в тюрьму Диллинджера…

Мерсе зажег сигарету и судорожно затянулся.

– Дарнелл ничего не знает, – сказал Дженкинс.

– Как бы не так! – проговорил Мерсе. Он опустил окно и выбросил сигарету. Затем снял микрофон с приборной доски и поднес ко рту: – Наряд два вызывает четырнадцатого.

– Четырнадцатый слушает.

– Четырнадцатый, как там наш почтовый голубок?

– Он на восемьдесят четвертом шоссе, подъезжает к Порт-Джервису.

Порт-Джервис находился на пути из Пенсильвании в Нью-Йорк.

– Нью-Йорк предупрежден?

– Там все готово.

– Берите его, пока он не доехал до Миддлтауна. И возьмите у него талон об уплате дорожной пошлины. Лишняя улика нам не помешает.

– Четырнадцатый понял.

Мерсе положил микрофон на место и улыбнулся:

– Раз мы возьмем его на пути в Нью-Йорк, то делом должны заниматься федеральные власти. Но за нами право первого хода, – разве не чудесно?

Дженкинс промолчал. В этом деле он не видел ничего чудесного – начиная с ингалятора Дарнелла и кончая отцом Мерсе, выстрелившим себе в рот. Дженкинса охватило какое-то смутное предчувствие того, что все закончится не так, как началось. Он вдруг ощутил себя на полпути к какому-то мрачному финалу всей этой истории. И захотелось побыстрее закончить ее.

Его преследовала навязчивая и безумная мысль: что когда он в первый раз говорил с Эрни Каннингеймом, то разговаривал с тонущим человеком, а когда встретился с ним во второй раз, то разговаривал с утопленником.

Облака в небе рассеялись, и у Эрни улучшилось настроение. Он чувствовал себя хорошо, когда оказывался вдали от Либертивилла, вдали от… всего. Его приподнятого состояния духа не ухудшало даже знание о контрабандном грузе в багажнике «крайслера». По крайней мере сегодня это были не наркотики.

Он включил радио, и его пальцы стали постукивать по рулю в такт какой-то современной мелодии. Декабрьское солнце ярко сияло на капоте. Эрни улыбался.

Он все еще улыбался, когда машина с эмблемой полиции штата Нью-Йорк обогнала его и начала прижимать к обочине. Из громкоговорителя на ее крыше раздался резкий металлический голос:

– Внимание, «крайслер»! «Крайслер», на правую сторону! На правую сторону!

Эрни посмотрел налево, и улыбка сползла с его губ. Он уставился в черные очки человека, сидевшего в машине. На человеке была полицейская форма. Эрни посмотрел вперед. У него пересохло во рту. Он едва удержался от того, чтобы не рвануть рычаг скоростей и не нажать на педаль газа. Может быть, он так и сделал бы, если бы сидел за рулем Кристины… но он был в «крайслере», принадлежавшем Уиллу Дарнеллу. Он услышал слова Уилла, говорившего ему, что если сумка с багажом окажется в руках полиции, то это будет его сумка. И, слыша слова Дарнелла, он видел перед собой лицо Рудольфа Дженкинса, его колючие карие глаза и коротко подстриженные волосы. Он знал, что это была работа Дженкинса.

Он хотел смерти Рудольфу Дженкинсу.

– В сторону, «крайслер»! Это приказ! В сторону!

Чувствуя какую-то тошнотворную пустоту в животе, Эрни зарулил на свободную полосу справа. Ему было страшно – но не за себя самого. Он боялся за Кристину. Что они сделают с Кристиной?

Он вдруг мысленно представил себе решетки на окнах тюрьмы. Судью в мантии, объявляющего приговор. И Кристину, которую рабочие загоняют под пресс на заднем дворе гаража.

А потом, когда он поставил «крайслер» на тормоз и увидел, что сзади остановилась полицейская машина, его успокоила неизвестно откуда появившаяся холодная мысль: Кристина сама позаботится о себе.

Вторая мысль появилась, когда он увидел приближавшихся к нему полицейских, один из которых держал в руке ордер на задержание. Она тоже возникла ниоткуда, но была воспроизведена скрипучим голосом Ролланда Д. Лебэя: «И она позаботится о тебе, мальчик. Ты должен только довериться ей, и она позаботится о тебе».

Эрни открыл дверь и вышел из «крайслера».

– Арнольд Каннингейм? – спросил один из полицейских.

– Да, собственной персоной, – спокойно сказал Эрни. – Я превысил скорость?

– Нет, сынок, – сказал другой. – Но тебе все равно не повезло.

Первый полицейский шагнул вперед, как хорошо вымуштрованный армейский офицер:

– У меня есть приказ обыскать «крайслер империал» 1966 года. Полиция штата Нью-Йорк Соединенных Штатов Америки получила сведения о находящемся в нем контрабандном грузе.

Эрни посмотрел на машины, проезжавшие мимо. Сидевшие в них люди оглядывались на него.

– Дай мне ключи, детка, – проговорил полицейский.

– Почему бы тебе самому не слазить за ними? – спросил Эрни.

– Ты не стараешься облегчить свое положение, детка, – произнес полицейский, но на его лице промелькнуло выражение удивления, смешанного с испугом. Ему показалось, что голос подростка прозвучал так, как будто принадлежал пятидесятилетнему мужчине, а не щуплому долговязому школьнику, которого он видел перед собой.

Он нагнулся над водительским сиденьем, вынул ключи из замка зажигания, и они сразу направились к багажнику «крайслера». «Они знают», – подумал Эрни. По крайней мере его груз не имел отношения к навязчивой идее Дженкинса о причастности Эрни к делу Реппертона – Уэлча; встреча с полицией была больше похожа на хорошо спланированную операцию против Дарнелла, занимавшегося нелегальной торговлей с Нью-Йорком и Новой Англией.

Они открыли багажник, вытащили из него запасное колесо, домкрат, несколько коробок с инструментами и мелкими запасными деталями – болтами, лампочками, предохранителями и прочей автомобильной утварью. Один из полицейских почти полностью скрылся в багажнике; из машины торчали только его ноги в светло-голубых брюках. На один момент у Эрни появилась смутная надежда, что они не найдут потайного отделения в машине; затем он отогнал от себя эту мысль – в ней было слишком много ребячества, слишком много прежнего Эрни Каннингейма, от которого он хотел избавиться, чтобы не пострадать вместе с ним. Они найдут то, что ищут. И чем быстрее найдут, тем быстрее закончится эта невыносимо затянувшаяся дорожная сцена.

Словно какой-то бог услышал его желание и решил сию же секунду выполнить его, полицейский торжествующе выкрикнул из багажника:

– Сигареты!

– О’кей, – сказал полицейский, державший ордер на задержание. – Закрывай багажник. – Он повернулся к Эрни и зачитал ему права, предоставленные ему законом. – Ты все понял? Не нужно повторять?

– Не нужно, – сказал Эрни.

– Ты хочешь сделать какое-нибудь заявление?

– Нет.

– Садись в машину, сынок. Ты арестован.

«Я арестован», – подумал Эрни, и все происходящее показалось ему каким-то кошмарным сном, от которого он скоро должен был проснуться. Арестован. Его повезут в полицейской машине. Люди будут смотреть на него…

Горькие, ребяческие слезы подкатили к его горлу, и он проглотил их вместе со слюной.

Его грудь вздрогнула – один раз, другой.

Полицейский, читавший его права, положил руку ему на плечо, но Эрни резким движением сбросил ее.

– Не прикасайтесь ко мне!

– Не бойся, сынок. Садись в машину, – сказал полицейский. Он открыл дверцу патрульной машины и помог Эрни залезть в нее.

Эрни уже не собирался плакать. Вместо этого он думал о Кристине. Не об отце, не о матери, не о Ли, не о Дэннисе и даже не о Дарнелле – не об этих жалких говнюках, предавших его.

Он думал о Кристине и хотел думать только о ней одной. Эрни открыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Как всегда, мысли о Кристине успокоили его. Через некоторое время он уже был способен сосредоточиться, подробно вспомнить случившееся и обдумать свое положение.

Майкл Каннингейм повесил телефонную трубку так медленно и осторожно, словно та была начинена взрывчаткой. Затем он так же медленно и осторожно опустился в кресло, стоявшее возле письменного стола с электрической пишущей машинкой и грудой исторических журналов. За окном завывал холодный ветер. Теплое утро, растопившее снег на подоконнике, сменилось холодным декабрьским вечером, и сын Майкла был арестован по обвинению в контрабандных махинациях: нет, мистер Каннингейм, это не марихуана, это сигареты, двести блоков «Винстона» без штампа об уплате налога.

Сверху доносилось жужжание швейной машинки Регины. Ему нужно было встать снова, подойти к двери, открыть ее, пройти через холл к лестнице, подняться по ступенькам, миновать недлинный коридор, переступить порог маленькой комнатки с цветочными горшками, развешанными по стенам, и, стоя в ней и чувствуя на себе взгляд Регины (она будет в очках для чтения), сказать ей: «Регина, полиция штата Нью-Йорк арестовала Эрни».

Майкл понимал: необходимо сделать хоть что-то, но после первой попытки встать упал обратно в кресло. Сердце в груди стучало быстро и причиняло боль, отдававшую в висках.

Внезапно его охватило такое смешанное чувство отчаяния и тоски, что он застонал и замер, обхватив голову руками. К нему разом вернулись все мысли, передуманные им за последние шесть месяцев. Всего шесть месяцев назад у него не было причин жаловаться на сына. Теперь тот сидел в тюрьме. Что случилось с Эрни за прошедшие полгода? Мог ли он, Майкл, что-нибудь исправить? И знал ли он, что именно должно было быть исправлено? Но с чего все началось?

«Господи…»

Тяжело дыша, он сидел неподвижно и слушал завывание ветра за окном. Он и Эрни посеяли бурю, которая только что разразилась. А ведь еще недавно весь их домашний мир казался таким ясным и безоблачным…

«Господи», – снова проговорил он тем слабым, слезливым голосом, который презирал в себе.

Внезапно ему вспомнилось, как Регина брала с собой четырехлетнего Эрни, когда ходила на распродажи детских вещей. Регина обычно шла пешком, а Эрни крутил педали своего маленького трехколесного велосипеда и повторял: «Мама, мы едем на ласплодажу?» Тогда Эрни почти не расставался со своим трехколесным чудом, хотя у того были спущены шины и почти облупилась красная краска на раме и руле. Он с утра до вечера колесил на нем вокруг дома и даже выезжал на пешеходную дорожку за оградой. Майкл закрыл глаза и увидел Эрни, катающегося на нем в голубом свитере и коротких штанишках, а потом у него вдруг что-то случилось с памятью и вместо маленького красного велосипеда он увидел Кристину, ее красный проржавевший кузов и помутневшие от старости стекла.

Он заскрежетал зубами. В этот момент его можно было принять за сумасшедшего. Немного подождав и успокоившись, он встал и пошел наверх, чтобы поговорить с Региной о том, что произошло с их сыном. Он надеялся, что Регина подскажет, что им делать, – так было всегда; подскажет, и ему станет легче, хотя он все равно будет знать, что их сын стал кем-то другим.