Текст книги "Наследие предков. Tod Mit Uns"

Глава 11
Иноземец

– Еще одна бронемашина! – Колесников на мгновение отвлекся от перископа, чтобы вытереть с лица пот, а затем снова вернулся к наблюдению. – Так, шар вроде пока нас не заметил. А эти медленно, но верно идут сюда. Черт!

– Командир, а что за броневики? Оружие у них, вроде, допотопное, а вот машины похожи на современные. Это не «Страйкеры»? – Поинтересовался стрелок главного вооружения БТР-80, который также наблюдал за обстановкой.

– Нет. «Страйкеры» четырехосные, как наша бэха, а эти трехосные. Но что-то иностранное. И по корпусу похоже, что амфибии, как и мы. Так, парни. Их броневики моторами дюже тарахтят. Давайте-ка откроем левую десантную дверь, пока они не заглушили двигатель. Может, эта компания, что к нам топает, не услышит под шумок.

– Ты что задумал, командир?

– Что и раньше. Возьмем одного к нам в гости, а все остальное по плану: затаскиваем туриста сюда, очередь по шару, и – ходу на базу. У их броневиков малокалиберные скорострельные пушки. Для них наша броня – все одно что картон.

Бойцы осторожно, стараясь не издавать лишних звуков, стали открывать боковую двухстворчатую дверь, находящуюся между второй и третьей осью бронетранспортера.

– Черт! Услышали, падлы! Ходу прибавили и прямо сюда идут. Так, братцы, полундра. Момент истины. Нам нужен один живой пассажир. Иначе грош цена нам как гвардейцам.

Четыре человека, облаченные в серые плотные прорезиненные комбинезоны, двигались к густому кустарнику, начинавшемуся на вершинах песчаных дюн. Здесь был выступ, и островок кустарника выдвигался на несколько метров ближе к морю. Подъем по рыхлому песку был крутой. Под тяжелыми ботинками повизгивали трущиеся друг о друга песчинки. Дюна осыпалась, словно не хотела пускать четверых пришельцев на свою вершину, где раздался какой-то странный, явно не природного происхождения, с глухим лязгом, звук. Лица чужаков скрывали фильтрующие маски противогазов. Плечи и верхнюю часть торса и спины каждого прикрывала пелерина из толстой черной резины, армированной стальной сеткой. В руках МП-44. На головах черные каски очень узнаваемого дизайна. Это были каски М35, принятые некогда в гитлеровском вермахте, окрашенные в вызывающе бликующий черный цвет. И по бокам – белые щиты с черными свастиками, не оставляющими никаких сомнений насчет правильности недавней встречи этих «гостей» у Красноторовской колонии.

Четыре человека разошлись веером, штурмуя подозрительный песчаный мыс. Тот, что шел с правого фланга, взошел первым. Раздвигая левой рукой и стволом «Штурмгевера» жесткий кустарник, он осторожно двинулся дальше. Тщательно замаскированный, покатый бронированный корпус и массивные, густо измазанные глиной и песком колеса, возникли буквально в полуметре от него совершенно внезапно. В тот же миг чьи-то сильные руки схватили ствол оружия чужака, умело выкручивая его и выворачивая руку, сжимающую рукоять МП-44. Человек не успел опомниться, как в его маску врезался приклад так похожего на «Штурмгевер» автомата Калашникова. В голове зазвенело, а из глаз словно посыпались искры. Кровь из носа стала заливать маску. Еще несколько пар рук не дали пришельцу упасть. Тут же его стали втягивать в какой-то полумрак, и он понял, что его тащат в эту спрятанную в кустах бронемашину. Всеми оставшимися после удара прикладом силами он старался противиться этому, упираясь руками, уже лишенными оружия, и ногами. Однако многорукое чудовище, вероломно напавшее на него, было гораздо сильнее. Оно сделало рывок, и человек буквально ввалился в бронемашину. Тут же выхватил нож, прикрепленный к широкому поясу, но ему заломили руку. В то же мгновение кто-то сорвал с него шлем и врезал им же по темени. Снова звон в голове и искры из глаз. Затем прямо над ухом раздался крик:

– Велкоммен, майне фройндэ, я твой муттер познакомился!!!

И загрохотал крупнокалиберный пулемет…

Два наблюдателя, находящиеся в люльке воздушного шара, длинным тросом пришвартованного к палубе корабля, заметили, что группу их автоматчиков, столкнувшихся с неведомым доселе гигантским крабом, чем-то привлек ближайший кустарник. Однако по инструкции оба не могли следить за одним и тем же сектором одновременно. Посему только один из них стал рассматривать эти заросли, пытаясь понять, чем они так привлекли его товарищей. Уже когда автоматчики взошли к самой вершине песчаной дюны, он разглядел, что в кустах находится нечто, имеющее слишком правильные формы, чтобы отнести это к местной флоре. Наблюдатель выхватил стальной прут и три раза ударил им по пустой артиллерийской гильзе, висящей в люльке, привлекая к себе внимание тех, кто внизу. Затем приготовился махать красным флажком, дающим всем понять, что он видит неприятеля, но в этот момент среди подозрительных кустов возникла вспышка. Запоздалый звук пулеметной очереди донесся, когда крупнокалиберные пули уже разорвали воздушный шар, и люлька с его ошметками устремилась вниз. Один из наблюдателей разбился о палубу. Второй упал в воду, но в такой воде да в таком обмундировании его шансы на выживание были крайне малы…

Дав очередь из КПВТ по воздушному шару, БТР взревел двигателем и рванулся вперед, разбрасывая уже ненужные маскировочные ветки. Подминая колесами еще одного пришельца с автоматом, бронетранспортер скатился с дюны на пляж, увлекая за собой целую песчаную лавину. Два других вражеских автоматчика бросились в стороны.

– Давай, Ахмет! Ходу, ходу! – заорал Колесников механику-водителю.

– Буксует, командир!

– Давление до двух атмосфер сбрось! Живо!

Зашипела система подкачки шин, стравливая лишний воздух из колес и делая их более мягкими, что было предпочтительней на песчаной поверхности. Через десять секунд БТР чувствовал себя на песке уже намного уверенней и, набирая скорость, мчался прочь от бывшего полигона.

– Командир! Их броневики разворачивают орудия! – крикнул стрелок главного калибра.

– Разворачивай башню и стреляй! Ахмет! А быстрее никак?!

– Черт подери, командир, у меня не ракета «Сатана», а всего лишь «Камазовский» двигатель на четырнадцать тонн железа и мяса!

Сильный удар и грохот встряхнули машину. Откуда-то сзади прыснул сноп искр. Пахнуло гарью и толом.

– Попали, мать их! – крикнул кто-то.

– Языка берегите, чтоб он сдох, падлюга! – рявкнул, откашливаясь Колесников. – Юра, ну, растудыть твою налево, ты стрелять будешь?!

– Уже!

Снова загрохотал КПВТ.

– Ахмет! Впереди низина, сворачивай в кусты!

– Есть!

* * *

Самохин по обыкновению бросил прощальный взгляд на буквы, вырванные из текста с этим клочком бумаги для самокрутки. Затем насыпал табак, скрутил клочок, склеив бумажную трубочку слюной. Прикурил от масляной лампы и вернул свой интерес к паре консервных банок из того странного тайника, что оказался за обрушенной стеной и где провел прошедшую ночь потерявший всяческий человеческий облик Борщов. Жесть банки оказалась толще обычного, поэтому обычный консервный нож показал себя совершенно неэффективным. Сейчас майор вертел в руках штык-нож от АК-74, то крутя его между пальцев, то перебрасывая из ладони в ладонь, изредка останавливая это баловство, чтобы стряхнуть на пол пепел самокрутки.

– Ладно. Начнем, пожалуй. Что за хреновину вы там кушали во время войны, господа немцы…

Майор вонзил нож в крышку и стал резать ее по кругу пилящими движениями. Помучавшись пару минут, он, наконец, открыл банку. К его удивлению, внутри находилась войлочная прослойка между стенкой консервы и каким-то свинцовым цилиндром. Цилиндр был полый и накрыт круглой шайбой по диаметру этого цилиндра, также изготовленной из свинца. На шайбе стояло непонятное клеймо со свастикой. Самохин ковырнул ее кончиком штык-ножа и отбросил. В полом цилиндре находилось что-то, аккуратно завернутое в бумагу для чистки оружия.

– Ни хрена это не жратва, – поморщился от удивления майор. Он извлек завернутый в бумагу предмет и освободил его от обертки. Металлический цилиндр. Довольно тяжелый – обычная сталь значительно легче. Металл белый. Его можно запросто принять за тот же свинец. Однако, если присмотреться, то структура немного иная. Нет характерных для свинца пор. Металл глянцевый. Цвет светлее, даже слегка серебрится. И… Он, металл этот, не холодный? Точно. Он несколько теплее, чем можно было ожидать. Что это? Серебро? Но зачем маскировать под консервы? И серебро все-таки легче.

Повертев болванку в руках, потерев и понюхав ее, Самохин поставил странный металл на стол. Свернул новую самокрутку и жадно затянулся. Затем вскрыл вторую банку. То же самое: войлок, свинцовый цилиндрический контейнер и металл, похожий на серебро, но тяжелый, как свинец. Если не больше.

– Да что за хрень такая? – от досады майор стукнул одной болванкой по другой. На поверхности остался небольшой рубец. Значит, мягче стали. Самохин пощупал рубец и с удивлением обнаружил, что в этом месте загадочный металл стал еще теплее.

В дверь постучали.

– Да! Открыто! – нервно крикнул майор.

В апартаменты главы Пятого форта вошел один из его порученцев.

– Шеф, мы тщательно осмотрели следы.

– И что? Не делай паузу, говори уже! – проворчал Самохин, не сводя глаз со странных цилиндрических болванок.

– БТР уехал не совсем туда, куда мы предполагали.

– То есть?

– Они не в сторону колонии своей поехали. Они поехали в город.

– В город? За каким чертом? – удивился майор.

– Не знаю. Но… Там следы еще…

– Что за следы?

– На бронетранспортере уехало не два человека, а четыре. Или даже пять. Причем, судя по размеру обуви, одна из них женщина. Ну, или подросток.

Самохин присел на стул и стал задумчиво растирать лоб ладонью, которой только что тер неизвестный металл. Вдруг он резко поднялся и вперил в порученца ненавидящий взгляд.

– Мать вашу! Этот урод! Этот чурка! Он провел нас! Разыграл сцену с этим кретином Борщовым, а сам выпустил стечкинцев и свалил с ними! И получается, он прихватил с собой и Крота с Гжелихой?!

Порученец молчал. Он медленно опустил взгляд на брезентовую сумку, что висела у него на правом плече. Из нее доносился еле слышимый треск. Теперь этот звук расслышал и Самохин.

– Что, что у тебя там жужжит, черт подери?!

Порученец осторожно извлек из сумки дозиметр.

– Шеф это…

– Дозиметр? Во что вы там вляпались на улице?!

– Он только что молчал, шеф. Мы не во что не вляпались… Это что-то здесь, – человек протянул прибор вперед, датчиком к столу, и треск усилился.

– Что происходит? – в нотках голоса Самохина уже было не раздражение и властная злость, а ясно различимая доля испуга.

– Шеф, что это? – порученец обратил внимание на странные цилиндры, стоявшие на столе и, медленно подошел, направляя дозиметр на них. Треск стал еще громче и интенсивнее.

– Шеф!!! – человек с прибором резко отпрянул и попятился к двери. – Откуда вы это взяли?!

– А что это такое?!

– Я не знаю, но оно очень радиоактивно!

«Клеймо на внутренней свинцовой крышке!» – ужалила вдруг в самые недра мозга мысль, и Самохин кинулся к столу. Схватил свинцовую крышку и внимательнее посмотрел на клеймо.

235U… Неприметная надпись в конце какого-то слова под свастикой в зубчатом круге…

УРАН ДВЕСТИ ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ!!!

Из уст Самохина вырвалось бранное слово, и он отбросил свинец так, словно тот превратился в огромного, страшного и ядовитого паука.

– Уйди с дороги! Это уран! – заорал староста общины, кидаясь на выход из этого ставшего вдруг проклятым помещения.

* * *

Павел Стечкин оседлал стул, сложив руки на его спинке. Перебирая в пальцах старую бензиновую зажигалку, он пристально смотрел на человека, сидевшего напротив. Буквально в паре метров от него.

После того, как с этого человека сняли его комбинезон, под ним обнаружилась камуфлированная одежда с расцветкой, известной как «пятнышко». Человек был брюнетом. На вид чуть более тридцати лет. Голова забинтована. Но бинты наложили уже тут, в бункере, как и пластырь на разбитую переносицу. Руки незнакомца были скованы наручниками позади стула.

– Эдик, я думал, арийцы выглядят… как бы это… чуть более по-арийски, – хмыкнул Стечкин, слегка повернув голову влево, в сторону сидевшего на койке и закинувшего ногу на ногу Шестакова.

– В каком смысле? – прапорщик продолжал рассматривать трофейный нож, изъятый у пленного.

– Да в прямом. Ты глянь на него. Смуглый. Брюнет. Глаза черные. Где же белокурая бестия-то?

– А ты, Василич, Геббельса с Герингом видел? Они, что ли, соответствовали шаблону? – кашлянул Шестаков.

– Нет, Эдик, не видел. Я не такой старый, как ты.

Лицо незнакомца чуть исказилось от мимолетной ухмылки. Впрочем, он продолжал смотреть мимо майора, в стену, и шмыгать пострадавшим носом.

– Ладно, гвардии старший прапорщик, как допрашивать-то его будем?

– У меня паяльная лампа есть, – пожал могучими плечами седой Эдик.

– Да нет, – Стечкин поморщился. – Кто-нибудь у нас немецкий знает?

– Альфтан. Он же сам немец.

– Ну, так он русский немец. Его предки, кажись, с Петровских времен на Руси живут.

– Да, но немецкий язык он знает. У него, вроде, тетка в Ганновере после горбостройки обосновалась.

– Да? – удивился майор. – А чего я не знал?

– Дык, – Шестаков хмыкнул, – чай, не актуально было до сего дня.

– Ну ладно, – Стечкин повернул голову назад, к двери, и крикнул. – Боря! Колесников! Капитан!!!

Дверь приоткрылась, и показался Борис, благодаря которому пленный сейчас находился здесь.

– Я тут, командир.

– Ты броневик ихний нарисовал уже?

– Да, – Колесников протянул листок бумаги прапорщику.

Шестаков взглянул на рисунок и поморщился:

– Это что за мать его такое? Боря, да у меня внучка лучше рисует.

– Ну, блин, извиняй. Я не Репин, – раздраженно развел руками капитан.

– Зато Пикассо – тот еще, – покачал головой Эдуард.

– Ну, ты можешь опознать, что за машина?

– По этим каракулям? Да это психиатру надо отдать, чтобы он опознал твою болезнь, капитан.

– Да ну тебя к черту, в самом деле…

– Ладно, хватит вам, – досадливо сморщился Стечкин. – Боря, позови младшего сержанта Альфтана. Мухой его сюда!

– Понял, – Колесников кивнул и скрылся за дверью.

Павел продолжил внимательно наблюдать за пленным. Он готов был поклясться, что во время обсуждения рисунка Бориса тот снова ухмыльнулся. Стечкин извлек портсигар из нагрудного кармана. Достал оттуда папиросу и прикурил от той зажигалки. Пленник задержал взгляд на курительных принадлежностях русского офицера.

Майору показалось, что он понял этот взгляд. Он снова раскрыл портсигар, и покачал им перед пленником. Незнакомец едва заметно кивнул.

– Курить хочет подранок наш, – хмыкнул Павел и поднялся со своего стула.

– Смотри, чтоб он за руку тебя не укусил, – предупредительно произнес Шестаков. – У меня ротный в Афгане так чуть пальца не лишился.

– Да у меня кулак размером с его голову, – покачал головой майор. – Он ведь не самоубийца, хоть и курильщик.

Павел вставил папиросу в рот пленному, дал прикурить от зажженной зажигалки и вернулся на свое место. Никаких неприятных сюрпризов чужак не выкидывал.

Наконец в помещение вошел младший сержант Альфтан. Решив, что в присутствии незваного гостя этому самому гостю лучше будет продемонстрировать дисциплину и четкую субординацию, он щелкнул каблуками, приложил руку к облаченной в черный берет голове и приготовился было уже отрапортовать, однако Стечкин махнул рукой:

– Никита, пообщайся с гостем нашим.

– С этим, что ли? – Никита усмехнулся и подошел к пленнику. – Здорово, чувак. Прости, что я прикладом личико тебе попортил. Но ведь не зря вам восемьсот лет уже твердят: кто с мечом к нам придет, тот люлей огребет.

– Блин, Альф! – Стечкин на мгновенье прикрыл лицо ладонью. – По-немецки с ним поговори.

– А, вон оно что. Типа, хенде хох, хитлер капут, даст ист фантастищ? – засмеялся младший сержант.

– Что-то вроде того, но без этой чепухи, – кивнул майор и снова обратил внимание на мимолетную ухмылку пленника. – Хотя… Постой-ка! Что-то мне подсказывает, что наш дорогой друг и так понимает нашу речь.

Мимолетно брошенный незнакомцем на лидера Красноторовской колонии взгляд только подтвердил эту догадку.

– Так, Эдик. Тащи сюда свою паяльную лампу. Перекур окончен.

Незнакомец выплюнул дотлевающую папиросу и, шмыгнув носом, произнес по-русски, но с заметным акцентом:

– Это все непродуктивно. Мы теряем время только. Что вам нужно от меня?

* * *

– Сколько там банок? – Самохин нервно ходил по коридору, совершенно несознательно отмеряя в одну сторону и обратно по девять шагов.

Облаченный в ОЗК порученец вышел из жилища Баграмяна, которое вело в потайное помещение с ящиками. Стянул с лица респиратор.

– Таких, как вы вскрыли, еще тридцать шесть. И, судя по таре, их было сорок. Две взяли вы. Еще две не знаю, куда делись.

– Может, эти уроды прихватили? – зло прорычал Самохин.

– Может, и так. А может, их давно уже нет. Там еще с полсотни банок поменьше.

– Что в них? – глава общины дернул головой.

– То же самое, но в форме кубов. И меньшего объема.

– И это ведь все немецкое, еще со времен Гитлера! На кой черт им уран нужен был?

Порученец развел руками:

– Федор Семенович, я не знаю. Но, если мне память не изменяет, то урановые кубики нужны для примитивного ядерного реактора.

– А цилиндры? Для чего они нужны?!

– Я не знаю, – тот снова развел руками.

– Может, для бомбы, а?!

– Для бомбы? Ну, там сфера. Эффективность в шаре. Наименьшая площадь и наибольшая отдача во время реакции. Тем более имплозивная схема[21]21
  Имплозивная схема – достижение сверхкритической массы заряда ядерной бомбы путём обжатия сферы равномерной ударной волной при подрыве тротила.


[Закрыть] подразумевает именно сферу и ничего больше. Может, заготовки? Или просто сырье для переработки или экспериментов?

– Бред какой-то! Откуда в те времена у них все это?

– Вообще-то немцы до Второй мировой войны лидировали в исследованиях.

– Тогда почему они не воспользовались своим лидерством? Гитлер отчего колебался? Даже Трумэн не колебался, когда поджарил японцев!

– Не успели, наверное. Может, оттого Красная армия и спешила сюда и торопилась взять Берлин. Может, Сталин что-то знал об этом и просто не дал времени фашистам… Не знаю я… Но факт в том, что с этим теперь надо что-то делать. И с вашим кабинетом – тоже.

– Федор Семенович, – из ответвления коридора показался угрюмый Борщов. – Вода нагрета. И порошок приготовлен.

– Так, отлично! – Самохин хлопнул в ладони и быстрым шагом направился в сторону прачечной. – Борщов, как следует постирай мои шмотки, и пусть добытчики потом их внимательно проверят дозиметрами. А мне срочно надо принять душ.

– Постираю… ваши шмотки… как следует, – проворчал Василий, идя следом и зло глядя Самохину в затылок.

* * *

– Как ваше имя?

– Пауль Рохес.

– Имя, вроде, немецкое, а фамилия?

– Моя мама немка. Отец – испанец.

– Вот как? – Стечкин поднял бровь. – Откуда вы?

– Я родился в Южной Америке.

– Точнее, черт возьми!

– В Чили.

– Да ну? С приветом от Пиночета к нам? – оскалился Шестаков. – Вот с вас, уродов, за Виктора Хару[22]22
  Виктор Лидио Хара Мартинес (1932–1973) – чилийский поэт, певец и театральный деятель. Во время военного переворота 11 сентября 1973 года был арестован и через четыре дня, после продолжительных пыток, казнен на стадионе Сантьяго, превращенном путчистами в концентрационный лагерь.


[Закрыть] и спросим. У меня мама три дня плакала, когда узнала, что вы с ним сделали.

– Мы? – Пауль надменно взглянул на прапорщика. – Я тогда еще не родился. И, насколько я знаю, в честь этого вашего мученика потом назвали стадион.

– Ладно, – поморщился Стечкин. – Тени мертвых да не загородят солнечный свет от живых. Вы прибыли на корабле. Откуда?

– Из Чили, – невозмутимо ответил иноземец.

Глава 12
Отчий дом

Восковая свеча. Не просто длинный брусок с фитилем, а какая-то декоративная, да еще с ароматом. Лена Бергер любила такие. Дома вдоль книжной полки, по кромке у корешков книг, тянулась вереница самых разных свечей. В классе это ее увлечение считали весьма полезным для близких и друзей. Ведь так легко определиться с подарком, когда подходит ее день рождения или другой праздник. Это свечу девушка приобрела сама в каком-то магазине, когда они закупались питьевой водой и батарейками для фонариков, по дороге в свое очередное исследование заброшенных подземелий. Свечка лежала в ее рюкзачке вместе со связкой ключей, отягощенных пригоршней брелоков в виде крохотных плюшевых зверушек, мобильником, который здесь не ловил, да и вообще уже сел, фотоаппаратом и прочими девчачьими безделушками.

Очевидно, Лена планировала поставить ее на полку, пополнив коллекцию. Но судьба у этой свечи сложилась иной…

Сейчас она стояла на сыром бетонном полу и разбавляла тусклым светом вечный мрак неизвестного коридора в этом проклятом лабиринте прошлого, из которого ребята тщетно пытались найти выход.

– Руслан, мне страшно, – обреченным голосом прошептала девушка, потухшим взглядом глядя на свечу.

Лена сидела на коленях Махеева, который, в свою очередь, сидел прямо на полу, вытянув ноги. Она прижималась к своему парню, ища в нем последнюю защиту от неизбежности и последнюю надежду на спасение.

– Не бойся, крошка, я же с тобой, – прошептал в ответ Руслан, осторожно убирая прядь спутавшихся волос от глаз девушки.

– И что… – выдохнула она.

– Мы выберемся. Верь мне. Только надо идти дальше.

– Куда дальше?..

– Дальше, детка. Искать выход.

– Но его нет…

– Перестань. Надо идти.

– Я устала. У меня нет уже сил. Трое суток… Или четверо? Время тут остановилось. И жизнь…

– Надо идти, милая, – вздохнул Руслан.

– А что если Санька прав? Он же сказал, что когда Хруст… Когда… Егорка наступил на эту ловушку, то сработал какой-то механизм. Он перекрыл одни проходы и открыл другие… И мы в лабиринте…

– Значит, надо вернуться и снова провернуть тот крутящийся пол. Тогда механизм сработает снова, и путь назад откроется.

– Я не хочу возвращаться к той яме. Я боюсь.

– Надо, Лена…

Интересно, понимал ли Руслан, что даже путь к той ловушке они уже не могут найти? Надо отдать должное Махееву. Он все это время держался молодцом. Потому и влюбилась Ленка Бергер в него без памяти. Потому что он сильный. Не только физически, но и морально. А вот он, Санька Загорский, за эти дни в подземной западне резко сдал. Срывался в панику. Кричал на друзей. Ругал Хрусталева за его глупость, приведшую того к гибели. И сейчас, во время просветления разума, он стыдился своего поведения и старался держаться в тени. Быть незаметным. Потому что здесь она, Лена, которую он всегда любил. И вот он смотрит на эту парочку. Из темноты, уйдя от света декоративной свечи. А эти двое, похоже, совсем позабыли о его существовании. Но он существовал. Он смотрел, как она сидит у него на коленях и прижимается к нему. А он обнимает ее. Поглаживает пальцами ее коленки сквозь порвавшиеся за эти несколько суток блужданий джинсы на этих самых коленках. А вот он целует ее в висок. И в щеку.

Саша Загорский сгорал от ревности. Сейчас он ненавидел эту парочку и готов был сорваться в новую истерику. Готов был бросить их здесь и уйти в одиночку искать выход с единственным оставшимся рабочим фонарем. А они пусть воркуют в свете свечи, долгота горения которой и определит остаток их жизни.

Но вот огонек свечи колыхнулся. Сквозняк? Порыв воздуха из близкого выхода на поверхность? Но они не заметили дрожания огня. Они уже слились в отчаянном поцелуе, словно желая найти в сладострастном всплеске своих подростковых гормонов хоть какое-то утешение перед близкой смертью. И они даже не понимали, насколько смерть близка. Вот она. Или он. Или… ОНО!

Бледно-серый ужасный лик возник в полумраке на границе тусклого света и вечного мрака. Страшная гримаса, на которой вместо глаз зияли огромные провалы бездны. Неописуемого страха. Как в том колодце. Как на той фотографии.

Саша Загорский хотел крикнуть им: «Берегитесь! Бегите! Смерть здесь! Она с нами! Она заберет вас!». Хотел, но не мог. Не мог не только крикнуть, но даже пошевелиться. Он просто смотрел на то, что будет дальше. То ли ужас сковал его, то ли ревность не позволяла спасти одноклассников. Он молчал. Смотрел и ждал…

И получил пощечину…

* * *

– Какого черта! – Крот широко раскрыл глаза и уставился на склонившегося над ним Тиграна, глядящего на Загорского встревоженным взглядом.

– Блин, Саня, что с тобой такое? – пробормотал он.

Тут же возникла изящная рука Риты Гжель с пропитанной нашатырем ваткой. Александр дернул головой, поморщился и отвернулся от резкого запаха.

– Тигро, это ты меня ударил? – фыркая, произнес Загорский.

– Да ты никак просыпаться не хотел. И орал во сне.

– Орал? Что я орал?

– Смерть с нами…

Загорский тряхнул головой и зажмурился. Снова открыл глаза и осмотрел всех. Баграмян. Рита. Морпех, повернувшийся назад и наблюдавший за происходящим в десантном отделении бронетранспортера. Бритый затылок механика-водителя, сосредоточенно ведущего машину к месту назначения.

– Рита, убери, пожалуйста. Мне уже дурно от этого запаха.

Женщина бросила ватку на пол и вернулась на сиденье. Тигран присел рядом с ней. Он продолжал с сомнением смотреть на Александра.

– Братуха, ты так резко заорал, что тут все чуть не это самое…

– Мне просто кошмар приснился, – вздохнул Загорский, массируя виски.

– Ну, это мы, как бы поняли. Но вот то, что ты никак не просыпался, это малость странно.

– Да просто крепко спал… А мы вообще где?

– А мы вообще на улице Гагарина, – улыбнулся Тигран. – Вторую школу проезжаем.

Услышав это, Александр рванулся к верхнему люку и распахнул его.

– Да что он творит? – проворчал сержант Михеев.

– Эй, Саня, ты чего?! – воскликнул Тигран, вылезая из люка следом.

– Это моя школа, – выдохнул Загорский. – Я учился здесь. И Егор. И Руслан. И Лена… – Мои друзья. Одноклассники… – Он уставился на школу номер два города Калининграда.

От всего здания уцелело только два первых этажа. Все, что выше, были разбросаны вокруг здания в виде обломков и груд битого кирпича. Части руин верхних этажей были и в небольшом яблоневом саду, который отделял здание школы от проезжей части улицы Гагарина. Загорский вспомнил, как они после уроков кидались этими яблоками с пацанами из параллельного класса… В ушах зазвенел звонок перемены. Шум детворы… Александр зажмурился, снова тряхнул головой и взглянул на свою школу.

– Саня, ты это… – Баграмян хлопнул его по плечу. – Я все понимаю. Но ты держись. Мы уже к твоему дому подъезжаем.

– Да, спасибо, – кивнул Загорский. – Просто это моя школа. Которую я так и не успел окончить. Только вот класс мой не уцелел. Он на четвертом этаже был. Я сейчас, Тигран. Просто дай мне минуту.

– Хорошо, брат, – добытчик вернулся обратно в десантное отделение бронетранспортера.

Саша прикрыл глаза и снова увидел, как страшный бледный лик приближается к отчаявшимся Руслану и Лене.

– А ты, всегда была рядом, значит… Всю мою жизнь… Кто ты, или что ты?

– Смерть с вами… – услышал он вибрирующий дьявольский шепот. Шептал словно сам воздух, застилавший разрушенный город и пронизывающие пустые оконные глазницы уцелевших зданий. Загорский вздрогнул и нырнул внутрь машины, захлопывая люк.

* * *

Ядерный удар действительно пощадил данный район города. Во всяком случае, если сравнивать с другими местами Калининграда, что они сегодня пересекли.

Старые здания частично лишились кровли. У пятиэтажек местами отошли в сторону панели на верхних этажах, угрожая упасть в любой момент. Некоторые дома даже пожарища не тронули. Кустарник и молодые деревья нагло лезли сквозь асфальт и тротуарную плитку, отвоевывая территории у бывших царей природы.

Александр Загорский стоял в нерешительности, глядя на серый пятиэтажный дом. Ближний торец здания наклонился и до сих пор не рухнул каким-то чудом. За кустарником, с другого торца здания, где начиналась улица Молодой гвардии, ведущая прямиком на аэродром Дэвау[23]23
  Königsberg-Devau. Построен в 1919 году. Первый в Германии и один из первых в мире аэродромов пассажирского назначения. Первая в СССР международная авиалиния проходила именно сюда, из Москвы через Ригу. В послевоенное время и до недавнего времени являлся юношеским аэроклубом ДОСААФ.


[Закрыть], виднелись обломки самолета Ан-2 из тех, что базировались на этом аэродроме. На сухих ветках старого и мертвого дерева колыхались от порывов ветра лоскуты материи. Все, что осталось от парашюта.

– Это твой дом? – спросил Тигран.

– Да, – тихо ответил Загорский, медленно озираясь. – Это мой дом. Вон там обычно отец машину ставил. А машины нету. Уехал куда-то…

– Саша, ты в порядке? – спросила Рита.

– Честно? Нет, – Александр мотнул головой. – Идем.

– Товарищи, мы с Кнышем в бэтэре останемся. Мало ли, что, – сказал Михеев. – Тигран, возьми автомат. На всякий пожарный…

Он протянул АКМ, снарядив его рожком.

– У меня ПМ есть, – отмахнулся Баграмян.

– Этой игрушкой только гопоту малолетнюю пугать, старшой. Возьми. Вдруг собаки дикие налетят. Или еще какая тварюга.

– Они больше ночью… Ладно, спасибо, – Тигран отдал ПМ Рите и принял автомат. Они двинулись следом за бывшим жителем этого дома, направляющимся к среднему подъезду.

Загорский поднимался осторожно. Осыпавшаяся штукатурка хрустела под ногами. Пыль и обилие паутины наводили на мысль, что сюда очень давно никто не хаживал. Поднявшись на второй этаж, Александр остановился перед деревянной дверью, у которой давно выломали оба замка и выкрутили глазок. Он просто встал и смотрел на нее, тяжело дыша.

Тигран и Рита остановились позади и внимательно наблюдали за ним.

Трудно было вообразить, что сейчас испытывал Загорский. Какие чувства терзали его сердце и разум. Много лет назад, он, будучи еще, по сути, ребенком, вышел из этой двери. Встретился с друзьями и отправился в Пятый форт, повинуясь зову своего увлечения. Он наверняка думал, что вечером снова переступит этот порог. Поужинает, вернувшись с увлекательной прогулки, – мама, конечно, приготовила вкусный ужин. Потом примет душ, смывая пыль подземелий, и усядется за компьютер. Будет играть в какую-нибудь игру. Или общаться «в контакте». Но он не вернулся. Он провел бесконечно долгие дни в подземной западне и выбрался лишь на минуту, чтобы узнать страшную весть: мир, в котором он жил, через минуту исчезнет. И его домом станет то жуткое подземелье, что лишило его друзей и возможности вернуться домой…

– Слушайте, я не могу туда войти, – Тихо сказал он, после долгой паузы. – Что если, они все еще там?

Тигран вздохнул и присел на ступеньки. Затем дернул Загорского за штанину.

– Присядь-ка рядом, братец. Расскажу кое-что.

Александр послушно присел и уставился на соседа.

– Что именно?

– Помнишь, ты спросил меня сегодня, как я справляюсь? Как позволяю реальности не давить себе на психику. Так вот. Была война. Маленькая война по сравнению с тем, что мы получили позже. Ее даже воюющая страна не особо замечала. Люди жили так же. Делали покупки. Смотрели телевизор. Пили пиво. Отмечали Новый год. Какое им дело до того, что происходило где-то на периферии страны? А наша война разрушила большой город. Там были бандиты, против которых мы воевали, и мирные жители, до которых никому не было дела. И вот мы идем с ротой на новые позиции. Со старой нас выдавил неприятель. И от роты нашей мало что осталось. Идем через ад, в который превратился тот город. Разрушенные кварталы. Горящие деревья во дворах. Сожженные танки, не успевшие даже выстрела сделать. Трупы всюду. Враги. Наши пацаны. И мирные жители. Пожилая женщина лежит, убитая бомбой. Рядом авоськи с банками солений, которые она несла. А мы идем и не замечаем всего этого. В голове звон от недавнего боя. В горле острогранный камень тошноты от запаха разложения и тлеющих тел. И вдруг я вижу маленького мальчишку из местных. В окровавленном пальтишке. Лицо в саже. Ему лет семь. Он стоит, смотрит на нас и плачет. Не просто плачет. Это вообще самое страшное, что я слышал в жизни. Не разрыв мины в метре от тебя, не свист пули снайпера у виска. Нет. Самым страшным был его крик. И до сих пор для меня так. И он подбежал ко мне и закричал еще громче: «Дяденька, помогите мне, пожалуйста!» А я бреду и не могу глаз от него отвести. А он все кричит. Помощи просит. И я вдруг осознаю, что, наверное, где-то рядом лежит его убитая мать. Или вся семья. И он настолько поражен невероятностью того ужаса, что с ним случился, что не верит в происходящее и думает, будто какой-то взрослый дядя может все исправить. Я и все мои бойцы молча проходим мимо. Нам все равно. А меня его крик сводил с ума. Я пытался найти оправдание своему бездействию. Думал, что это ловушка. Я пойду с ним, а он меня и себя гранатой взорвет. Или приведет к боевикам. Или нож в спину всадит. Я ненавидел себя за такое малодушие, но все равно искал этому малодушию оправдание. Мы так и ушли. Я не знаю, что стало с тем мальчишкой. Скорее всего, он не пережил тот день. Вскоре прилетели штурмовики и стали бомбить тот район. Они бомбили врага, город и даже нас. Но тот мальчишка всегда у меня перед глазами. И крик его я слышу. И вот когда все вокруг скверно и я начинаю чувствовать, что сдаю, то вспоминаю его снова и снова. И тогда понимаю: как бы плохо не было мне… Ему во сто крат хуже. И мне не может быть так же плохо, как ему, потому что я – не беззащитный маленький ребенок, в чью жизнь так рано ворвалась смерть. И потому не могу я унывать. Это, наверное, ужасно и цинично так говорить. Но мальчишка, несмотря на то, что я так и не помог ему, стал моим ангелом-хранителем. Сам того не ведая. Не может мне быть так же плохо, как ему. А теперь, Санька, подумай вот о чем. Во всем мире случился апокалипсис. Но, что важнее, апокалипсис был также и у каждого. У каждого свой. У некоторых – задолго до нашего общего. Тот мальчишка раньше всех нас понял, что такое смерть, ад и настоящий конец света. Понимаешь? Так что соберись. Возьми себя в руки. Или я тебе врежу больно.