Текст книги "Враг един. Книга вторая. Чёртов плод"

…если это случится, то покровитель, может быть, уже больше не сумеет его…

Воздуха не хватало, каждый вздох давался уже с чудовищным трудом; ноги Яна подогнулись, не выдерживая слабости. Он упал на четвереньки, словно его ударили чем-то тяжёлым под колени, но всё же пересилил себя и с размаху забросил раскалившуюся как уголь пульку в далёкую спокойную воду.

Глава 4

Вода в горном озере была зеленоватой и кристально-прозрачной – такой, что вблизи берега, казалось, можно было даже в утренних сумерках без труда различить лежащие внизу крупные камни. Ближе ко дну она делалась тёмно-синей, словно толстое цветное стекло. Первые робкие лучики солнца, проникающие с поверхности, играли в бегущих вверх воздушных пузырьках.

Верена нырнула ещё глубже и скрестила руки на груди, чувствуя, как сразу же отступает сковавший было тело жгучий осенний холод. Просто позволить себе упасть в бездну и почувствовать, насколько же она бесконечна – невозможно коснуться дна в этом падении, можно лишь вечно ждать этого мига, но он никогда не наступит, потому что твои силы оберегают и охраняют тебя, и это совсем не страшно, не страшно, не страшно… ведь разве можно бояться самоё себя?

Ну давай же, глупая девчонка, тебя ведь сейчас страхуют.

И вообще, как любит говорить её учительница танцев: посметь – это значит уже наполовину победить…

Девушка перевернулась в воде и вновь свела запястья, выпуская из груди остатки воздуха.

Ледяная вода тут же смертельными тисками сдавила ей виски, сердце заколотилось оглушительно громко, волной нахлынула паника. Безотчётный ужас пронзил лёгкие тонкой раскалённой рапирой, тело зашлось от беззвучного крика, и в этот момент кто-то внутри неё будто тихонько шепнул: «Это всё не по-настоящему».

Темнота и невесомость, секундное ощущение падения – неуправляемого, подчинённого каким-то древним, исконным, космическим законам…

…где-то внутри уже почти лишённого чувствительности тела словно начал разгораться жаркий огонь. Оглушительная тишина разорвалась вздохом и прокатилась по телу сладкой пульсирующей дрожью, которая как будто обрела свой собственный голос: лети, лети, лети…

Верена распахнула ярко светящиеся руки-крылья и метнулась вверх, стрелой выныривая из воды. На миг она замерла в воздухе над гладкой, как стекло, поверхностью озера, в которой отражались серые громадины гор, – и плавно спланировала на заросший пожухлой травой берег.

– А ты прав, в первый раз это было гораздо сложнее. Спасибо, что показал мне этот трюк, Алекс. И вообще, что нашёл время…

Утренний лес вокруг был почти что беззвучен, но дыхание его слышалось в шелесте ещё не опавшей кленовой листвы, во вздохах ветра, в щебете невидимых птиц. Ещё недавно шёл дождь, а теперь под куполом бездонных сумеречных небес лишь плыли лёгкие, похожие на гребни призрачных волн, золотисто-розовые перистые облака да виднелся в быстро мутнеющей синеве крошечный силуэт далёкого самолётика, одиноко ползущего к одному ему ведомой цели.

Верена с наслаждением вдохнула пахнущий увядающими листьями воздух.

Как же здесь всё-таки обалденно красиво, в предгорьях. Так и просится на холст…

Рыжий лис опустился на корточки на нагромождение плоских серых валунов, похожих на огромные чешуйки со шкуры какого-нибудь исполинского каменного змея, и начал разминать почти что человеческие пальцы на чёрных полузвериных ладонях.

– Почему ты просто не попросила об этом Пулю, Верена? – Алекс оперся о землю передними лапами. – Откуда вообще вся эта секретность?

Верена на миг замялась.

– Ну ты же знаешь, какая Пуля упрямая. Она вечно говорит, что мне ещё рано тренироваться вне морфопространства… а там у меня уже вообще ничего не выходит.

На самом деле Верена просто никак не могла избавиться от ощущения, что Пуля вот-вот её раскусит, и ей придётся выложить женщине всю эту несчастную историю полугодовалой давности, о которой девушка до сих пор предпочитала помалкивать. Верена сама уже не знала толком, почему ей не хотелось ничего рассказывать о той своей неудачной схватке с волчеголовым тули-па. Может быть, она опасалась неизбежных нотаций. А может, просто не хотела лишнего сочувствия. В конце концов, как довольно точно заметил однажды её мистер умник из Нью-Йорка, жить надо так, чтобы тебя уважали, а не жалели…

А с Алексом ей отчего-то всегда было легче, чем с Пулей. Может быть, оттого, что у мужчины как-то получалось не задавать лишних вопросов, когда тот видел, что Верена не готова на них отвечать. «Хауку ты всегда можешь доверять, он ведь знает тебя с детства. Считай, что ты ему как дочь, – сказала ей Диана две недели назад, когда они стояли перед сценой концертного клуба, ожидая начала выступления «Псов полуночи». – Даже, наверное, дороже, чем дочь…»

«Ну, это уж как-то слишком», – невольно отмахнулась тогда ещё, кажется, Верена. И услышала в ответ: «Не стоит задумываться об этом раньше времени, хорошая моя. Ты поймёшь, что это значит, когда вечность подберётся к тебе поближе…»

Верена скрестила перед собой ладони, отпуская зверя, и тут же почувствовала, как жёсткие шершавые травинки защекотали и закололи ей голые ступни – про обувь девушка во время обратного перехода, конечно же, опять не удосужилась вспомнить.

Ладно, всё равно ей сейчас не холодно…

– А между прочим, если я всё это запущу, то у меня разовьётся… как его, эта… атихифобия, – наставительно заметила Верена, усаживаясь на камень рядом с Алексом и скрещивая ноги. – Патологический страх перед неудачами. А я этого не хочу. Значит, я должна уметь самостоятельно работать над собственными реакциями в критических для меня ситуациях.

– А-ти-хи… что? – рыжий лис покачал головой и смешно наморщил нос. – Ах да, вам ведь в следующий понедельник надо будет презентацию по психологии защищать, я угадал?

– Во вторник, – Верена улыбнулась. – И вообще, ты знаешь, Алекс, наверное, проблема в том, что Пуля меня вечно слишком уж жалеет, – она подняла с камня похожий на отпечаток чьей-то пятерни пятнистый кленовый лист и задумчиво повертела его в пальцах, разглядывая коричневатые прожилки, проступающие на его поверхности, как крошечные венки. – А какой же я буду боец, если меня жалеют? Не хочу чувствовать себя слабачкой, вот и всё…

– Поверь, никто из нас не считает тебя слабачкой, Верена, – Алекс снова покачал головой, наблюдая за мелкими волнами, бегущими по прозрачной серебристой воде. – Это только тули-па обычно обожают такие вот манипулятивные фразочки. Не понимаю, откуда ты только вообще всего этого набралась?

Верена слегка смутилась.

– Да так… Неважно. Ты мне лучше скажи, а как у тули-па получаются… все эти атакующие приёмы, ну, там, ослеплять, оглушать, не прикасаясь?

– Для нас смерть или травма могут наступить лишь в результате потери энергии, Верена, – лис сделал неопределённое движение покрытой рыжей шерстью лапой. – А атаки, которые направлены на органы чувств, могут оглушить тебя только и единственно тогда, когда твоё тело забывает об этом.

– Покажи! – потребовала девушка.

Алекс вздохнул.

– Ну хорошо, давай попробуем. Готова?

Лис поднялся, отступил от неё на шаг и внезапно резко свёл и развёл перед собой когтистые лапы, как будто разрывая что-то на две части. Пространство вокруг Верены разом сделалось ослепительно белым, заполнившись стаями мелкой светящейся мошкары.

«Точно, – успела подумать девушка, – кажется, тогда, во время схватки, я как раз на что-то подобное и попалась. Ой, мамочки, как же глаза жжёт…»

– Это называется техникой улья. Зрение обычно реагирует на неё первым, – прокомментировал невидимый Алекс.

Ноздри и горло у Верены зацарапало, как будто чистый горный воздух затянуло облаком мелкой раскалённой песчаной пыли.

– За зрением, как правило, следуют осязание и дыхание, ну а потом уже слух и вестибулярный аппарат, – в интонациях Алекса послышались привычные лекторские нотки. – Сам по себе это ещё не болевой приём. Им пользуются, чтобы выиграть время, выйти на настоящую энергетическую атаку или уже на ближний бой…

Знакомый рассудительный голос зазвучал всё глуше.

«Нет, нет, не хочу, не надо, – судорожно мелькнуло в сознании. – Я не смогу…»

Воздух вокруг Верены неожиданно заполнился низким жутковатым гулом, как в одном из её вечно повторяющихся кошмаров, в котором девушка, ослепшая, никак не могла найти выхода из бесконечного лабиринта…

…тёмного лабиринта, заполненного липкими клейкими сетями…

Тёплая когтистая лапа прикоснулась к её шее, и Верена судорожно дёрнулась.

– Ты в порядке? – Алекс снова легонько тряхнул её за плечо.

– Д-да… – с трудом выговорила она. – Сейчас…

Как же там Пуля говорила? Представить себе, что танцуешь или рисуешь…

Девушка сосредоточилась, пытаясь стряхнуть с себя морозное оцепенение и вспомнить это недавнее ощущение сразу после перехода: полёт сквозь призрачную бездну, сквозь изумрудную воду, сквозь сверкающие по сторонам пузырьки воздуха… словно качаешься на гигантских качелях, и дух захватывает от их бесшумных движений, и ты летишь над мирами, везде – и одновременно нигде. В никуда. Вперёд – и опять назад. И снова вперёд…

Она свела на груди руки и тут же почувствовала, как мучительно заломило оба запястья.

– Да, вот так, – голос Алекса послышался уже прямо внутри её головы, и на этот раз Верена ощутила его прохладной, плавной голубоватой волной. – Ещё немного, не бойся. Просто позволь. Позволь себе увидеть…

Воздух сделался вдруг каким-то звеняще-напряжённым, и мир вокруг неожиданно вывернулся наизнанку: неживое превратилось в живое, невидимое – в видимое… и вздохи ветра в вершинах деревьев сделались лишь откликами на биение собственного сердца, а щебет птиц и росчерки холодных теней на земле внезапно обрели цвет и форму.

Правду люди говорят: упорство всё преодолеет. Верена будто дышала поднимающимся от земли туманом, и этот туман тонкими струйками проникал в её разгорячённое тело, а сквозь молочно-белую пелену перед глазами тем временем плавно проступали очертания огромного, сверкающего, словно луна, озера на фоне лесистых гор. Вода в озере шла мелкой беспокойной рябью от ветра – холодная жидкая сталь, слёзы опрокинутого сумеречного неба, – и по её поверхности плыли обрывки раскрашенных в осеннее солнце листьев.

И в то же время Верена осознавала, что она стоит, крепко зажмурившись.

– Мама моя… Это потрясающе, Алекс…

Девушке показалось, что её слова, слетев с губ, на мгновение повисли в воздухе затейливым узором, а потом сырой ветерок подхватил их, нанизывая на ветви стоящих на берегу деревьев, разбивая на отдельные звуки и потом превращая в сплошной поток влажного, ласкового тепла…

«Эмпатические волны, – вспомнила она. – Значит, я сейчас просто говорю не вслух…»

Верена открыла глаза. Пейзаж перед ней совсем не изменился – он лишь сделался чуть отчётливее, как будто до этого перед глазами стояла яркая-яркая картинка из сна. И девушка всё ещё видела перед собой прозрачное лесное озеро, только теперь оно уже не светилось неразгаданной тайной… но в нём всё ещё отражались покрытые пятнами снега верхушки гор, которые были слабо подсвечены рыжевато-малиновыми лучами восходящего солнца.

И вдруг Верена разглядела маленькую человеческую фигурку, замершую над обрывом на противоположном берегу.

«Кто же это там шастает в такую рань, интересно? Неужели кто-то рыбачит? Это в начале-то ноября?»

Ещё не отпустивший волю тули-па разум неосознанно потянулся к фигурке – и в следующий момент девушке показалось, что какая-то часть её существа, словно огромная невидимая птица, расправила крылья и с шумом сорвалась с её плеча, свечой взвиваясь ввысь и отчаянно крича ей о чем-то – непонятно и тревожно.

Верена подняла непонимающий взгляд к медленно розовеющему небу, и в тот же момент призрачность окружающего её утра порвалась на лоскутки, обратившись в несвязный хор протяжных, жалобных, беспомощных стонов. А потом в сознание девушки хлынула такая удушливая и мощная волна чужого отчаяния и боли, что она невольно покачнулась.

– Алекс… Там…

– Да, я тоже чувствую. Там что-то очень странное, – Алекс на секунду прижал чёрные когтистые пальцы к покрытым рыжей шерстью вискам. – Что этот малый делает здесь в одиночку?

* * *

Ян судорожно хватанул ртом воздух, вдыхая терпковато-пронзительный аромат сырости и мёртвой травы – и обессиленно опёрся ладонями о стылую землю, поднимая взгляд на пустые глазницы рассветного неба в прорезях облаков.

…словно кто-то полоснул по ним острым скальпелем, и плоть неба порвалась, исходя кровяными каплями скорого дождя, и зияет теперь дымчато-розовыми, никогда не заживающими ранами…

«Я виноват в твоей смерти, Агнешка. Но я хотя бы не буду виновен в смерти других людей…»

…пусть это и станет последним, что он сделает в жизни… В той своей смертной жизни, которой он жил до сих пор…

На мгновение мужчина застыл, ощущая частое биение крови в набухших шейных венах. Сухие губы беззвучно зашевелились, повторяя заученные когда-то слова.

Ян знал, что это ему не поможет. Никогда не помогало…

Плечи судорожно вздрогнули один раз, другой…

«Он ведь оставил мне память и разум, Агнешка, – мужчина улыбнулся сквозь слёзы. – Некоторым не оставляют и его… Память и разум – это ведь вовсе не мало, так?»

Резкая боль во внутренностях заставила его скорчиться, словно от удара. Вновь нахлынувшая тошнота разодрала горло, как будто кто-то незримый вгрызался мужчине в грудь, давясь и потом выплевывая из себя ошмётки окровавленной плоти. Яну показалось, что его немой крик на мгновение смешался с криком самого неба – исступлённый, обращённый в никуда. Он схватился за живот, захлёбываясь желчью и сукровицей, сознание на миг померкло – а в следующий момент Ян понял, что уже лежит на спине и не чувствует больше почти ничего, и может лишь неподвижно смотреть на далёкие-далёкие облака…

А потом перед глазами всё расплылось, и на окончательно переставшее слушаться тело обрушилась жаркая лиловая тьма.

Оглушительно громкий стук собственного сердца заполнил собой всё окружающее пространство. Ян ничего не видел больше, он только слышал эти удары да ещё тонкий, едва различимый звон на их фоне. Эти звуки делались всё медленнее, всё отчётливее: удар – боль – почему-то резкая вспышка света – снова удар… Ян попытался сосредоточиться на том, чтобы считать удары – как умел считать когда-то чужой пульс.

Какие-то надсадные, сдавленные хрипы послышались на самом краю сознания.

«Наверное, это просто моё собственное дыхание», – почти равнодушно подумал Ян.

Он всё-таки был хирургом и не раз видел, как это происходит с другими. Может быть, скоро наконец наступит свобода… что ждёт его там, на свободе?

А он ведь так не хотел когда-то умирать вот так – умирать в грязи…

Мысли отделились от тела. Вибрирующий малиновый полумрак перед глазами превратился в тёмный бесконечный коридор, подёрнутый тонкими стрелочками золотистого сияния, необъяснимо холодный. Ян знал: этот коридор составлен из тех ударов, которые он уже не успеет сосчитать. Или из тех, которых уже никто никогда не услышит. Они раздавались где-то в самой глубине тоннеля, эти удары, и мутные фиолетовые блики по сторонам сливались воедино со звуком, открывая совершенно новое зрение, зрение – без глаз.

Зрение слепых…

– Возвращайс-ся, не уходи, очнис-сь… – странный, свистящий голос откуда-то извне внезапно проник в затуманенное сознание.

Кто-то невидимый повторял эти слова снова и снова, но этот кто-то был далеко, уже очень-очень далеко от Яна.

Почему впереди больше нет света? И мыслей тоже больше почти не осталось – лишь мертвящая пустота, вакуум бесконечного космического пространства…

…как же страшно…

«…помоги мне, ну пожалуйста, дай мне сил!!»

Его мысленный крик отразился от стенок невидимого тоннеля, и Ян услышал дробное эхо от этого крика. Это эхо постепенно таяло в ледяной мгле, его затихающие отзвуки окружили Яна со всех сторон, заплясали вокруг, переливаясь языками холодного сиреневатого пламени, а потом они превратились в мутные морские волны, как когда купаешься ночью, и тебя относит всё дальше от берега, а в небе уже давным-давно не видно ни луны, ни звёзд…

– Ну же, давай ещё раз, давай…

Ян неожиданно ощутил чьи-то горячие ладони у себя на висках. Темень над ним слегка расступилась, обрисовывая контуры странной, вроде бы звериной морды, похожей на лисью, с большими золотистыми глазами, а за ней плыло… даже не лицо, а просто сгусток света, хрупкий силуэт кого-то крылатого…

Ян почувствовал, как его, словно подводным течением, подхватывает ласковым потоком тепла, и сразу же после этого безотчётный дурностный страх вдруг отступил, растворяясь в этом потоке, как растворяется соль в кипящей воде.

«…значит, вот так вот оно всё в действительности и происходит?»

Разве он не должен будет сейчас хотя бы увидеть Агнешку?

И снова настойчивый, то ли рычащий, то ли какой-то присвистывающий шёпот протянулся над бушующими вокруг Яна водами невидимой рукой, зазвенел между его висков:

– Иди сюда, иди на мой голос, давай же… ты ведь слышишь меня? Возвращайся…

И Ян всем своим существом потянулся туда, на этот зов, вверх, но тёмно-малиновая топь уже снова принимала его в себя, заталкивая всё глубже, и он снова почти ослеп… Ян попытался было закричать, но рот давно уже был заткнут пробкой горько-солёной – и почему-то такой горячей – воды…

Как же хочется пить…

– Ещё немного, давай, постарайс-ся… ты сейчас справишься…

Беспросветная сумеречная бездна сделалась почти что осязаемой, скользкой и какой-то липкой, мглистые туманные волны вытолкнули его на поверхность, а затем перед глазами Яна проступило серовато-розовое рассветное небо, и он увидел два склонившихся над ним человеческих лица – грубоватое мужское и совсем юное женское.

– Уходите отсюда, – из последних сил прошептал им Ян, почти что не чувствуя своего языка. – Уходите… не приближайтесь… не прикасайтесь ко мне… здесь смерть…

* * *

– Знаешь, юный воин, ты умудряешься нагонять на меня сон даже при том, что в Цитадели подобное в принципе невозможно. Прекрати щадить эту тварь. Дай ей, наконец, понять, что приказы здесь отдаёшь ты…

Выступающий над пропастью широкий каменный язык, на краю которого Вильф сидел, свесив вниз ноги, тянулся через мерцающий золотистыми огнями туманный провал и потом обрывался в бездну. Извилистое ущелье внизу, судя по всему, было когда-то руслом глубокой подземной реки; сейчас в нём лишь перетекали друг в друга, завихряясь многочисленными торнадо, редкие, похожие на гигантских змей струи жёлто-голубого бархатистого тумана, распространяющие слабый запах озона. От долгого взгляда на их переливчатые изгибы у стоящего в паре метров от края Аспида снова слегка закружилась голова, и он присел на колени на самой кромке обрыва, для верности оперевшись одной чешуйчатой лапой о тёплый камень и мучительно пытаясь удержать тянущийся из напряжённых пальцев другой тонкий светящийся луч, на конце которого бесновалось покрытое склизкими чёрными иглами существо, напоминающее то ли неимоверно раздувшегося жука, то ли какого-то ежа с фасеточными глазами.

Существо шипело и то и дело щёлкало жвалами, то пытаясь стряхнуть с себя пульсирующий поводок, когда тот слегка ослабевал, то, наоборот, натягивая его, словно гигантская рыба, вознамерившаяся утащить в омут незадачливого рыбака. Энергия монстра казалась неиссякаемой; Аспид сжал зубы, чувствуя себя участником соревнований по перетягиванию каната. А ведь он сейчас был даже не в человеческом теле…

– …ты ведь сейчас даже не в человеческом теле, Аспид, – рыжеволосый закатил глаза. – И это даже не смертный. С ним Вельз и то быстрее бы справился… Ты должен не навязывать ему свою волю, а всего лишь направлять его собственную… сколько раз можно тебе это повторять? Ты всё время пытаешься сделать так, чтобы он расхотел нападать, вместо того, чтобы просто заставить его сменить объект атаки. Мо-ой бог, ну неужели так трудно почувствовать разницу, а?

Аспид сделал очередную попытку потянуться по тонкой дрожащей ниточке к сознанию твари, но на этот раз его немедленно шарахнуло в ответ волной такой бешеной злобы, что оба запястья на несколько секунд онемели, как от удара током. Мальчику показалось, что когти на его пальцах начали плавиться, будто они были вылеплены из парафина; он покачнулся, падая на спину, и в тот же момент полужук-полуёж оборвал поводок, резко метнулся вперёд и ринулся на него с высоты, с визгом растопыривая в стороны изогнутые когтистые конечности. Аспид молниеносно скрестил лапы на груди – тварь, налетевшую на плотный воздушный щит, отбросило в сторону, но она тут же снова взвилась вверх, явно собираясь ещё раз повторить атаку и отыграться на нём за все причинённые ей до этого момента неудобства.

– Всё, я не могу больше смотреть на этот цирк, – Вильф махнул рукой, и вокруг монстра материализовался блестящий, как гигантская ёлочная игрушка, радужный шар.

Даже не пытаясь больше подняться на ноги, Аспид с облегчением вновь свёл запястья, отпуская зверя, и обессиленно растянулся на полу, судорожно переводя дыхание.

– У тебя сегодня очень неважно с концентрацией, малыш Аспид, – поморщился Вильф. – И вообще ты стал слишком уж задумчивым с тех пор, как погостил у ни-шуур, как я погляжу…

Мужчина оперся ладонями о каменную площадку позади себя и посмотрел на него сверху вниз, прищурившись:

– С чего бы это, интересно? М-м? Что так растревожило наше маленькое бессмертное сердечко?

Аспид на несколько секунд прикрыл глаза, заводя под голову натруженные руки. Лгать в ответ на подобные замечания было глупо, возражать – наверное, и вовсе опасно. Вот только… знать бы ещё самому.

После возвращения в Цитадель на него в самом деле время от времени накатывала какая-то странная, тупая, раздражающая апатия, причины которой Аспиду никак не получалось определить для себя хоть сколько-нибудь внятно. Мальчик был уверен, что он тогда, две недели назад, сделал всё как надо и повёл себя именно так, как и должен был повести себя подлинный тули-па – теперь его уже даже Вильф, наверное, больше никогда не назовёт «сопливеньким», а это, в конце концов, дорогого стоит. Но всё же временами его волной накрывала какая-то душная тягостная тревога… и ещё глухая, давящая, безотчётная тоска, когда он вспоминал голос той женщины, её взгляд, её интонации, когда она разговаривала с ним тогда, отвернувшись к окну, и её выражение лица, когда она потом присела рядом с ним на кровати…

Мальчик ещё немного помолчал, подбирая слова.

– Вильф… а вот когда вы с Тео только стали тули-па… ну тогда, век назад… сколько тебе тогда было человеческих лет?

Рыжеволосый глянул на него с лёгкой тенью интереса.

– Человеческих лет? М-м-м… Думаю, чуть больше, чем твоему старшему соратнику сейчас.

– Значит, ты ещё брал под покровительство, ну… свою смертную семью?

– Моя смертная семья отказалась от меня задолго до того, как я впервые принял зверя, – улыбнулся Вильф, одну за другой лениво пуская во взвизгивающего полуежа, который безнадёжно бился о стенки силового купола, тонкие раскалённые стрелки. – Это избавило меня разом от множества проблем, малыш.

– А почему она отказалась? – вырвалось у Аспида, и он немедленно прикусил язык. – Прости, я лезу не в своё дело, – тихо добавил он.

Вильф тут же хлопнул его по губам.

– Если я ещё хоть раз услышу от тебя слово «прости», юный воин, мне придётся скрепить тебе челюсти большой железной скобой… и будешь у меня ходить с ней до тех пор, пока не выучишься говорить прилично. Очень действенный метод, по себе знаю, – сузившиеся глаза мужчины слабо блеснули алым. – Я понятно выражаюсь, маленький тули-па?

– Я лезу не в своё дело, но мне интересно, – торопливо поправился Аспид.

Он знал, что рыжеволосый вполне может и не шутить.

– Вот так-то лучше, – ухмыльнулся тот. – А насчёт почему… Ну-у, было там кое-что… кое с кем. Но эта трогательная история не для твоих нежных детских ушек, Аспид. А с чего это ты вдруг вообще набрался духу задавать своему делателю подобные вопросы, м-м?

– Иногда думаю о родителях, – ответил мальчик, рассеянно то выпуская, то снова втягивая когти на вытянутых руках. – В смысле… О том, что было бы, если бы они не погибли.

На самом деле родителей он в последнее время вспоминал всё реже. Ну ведь и правда – какое отношение могли иметь все эти воспоминания к его нынешней жизни? Какой смысл думать о том, чего у него не было и уже никогда не будет? Но всё-таки изредка…

«А ведь, будь родители живы, эти браслеты должны были бы достаться не мне, а маме, – кольнула Аспида неожиданная мысль. – И донья Милис пришла бы тогда к ней… а мы с папой остались бы навсегда смертными. Интересно, как всё сложилось бы тогда?»

А Кейр ведь ещё как-то однажды говорил, что некоторых смертных активаторы могут даже и вовсе убить во время первого слияния…

– В том, что твоих родителей больше нет, – твоя сила, юный воин, – покачал головой Вильф. – Ты рано принял зверя и уже почти не имеешь во внешнем мире привязанностей, которые могли бы сделать тебя уязвимым.

Одна из дымящихся, словно курительные палочки, медных стрелок наконец угодила в сочленение толстых костяных пластин на груди у монстра, и тот отчаянно заскулил, скребя по прозрачной поверхности искрящейся сферы слабеющими многопалыми лапами. Рыжеволосый сжал пальцы правой руки в кулак, и сфера тут же заполнилась языками ровного белого пламени, окуталась дымом и потом начала медленно таять в воздухе.

– М-м, красиво получилось, правда? Напомни попозже, чтобы я показал тебе, как работает техника клетки… Перестать быть уязвимым – это редкая удача, малыш Аспид. Иногда даже у тули-па могут уйти годы на то, чтобы этого достичь, – Вильф на несколько секунд замолчал, явно задумавшись о чём-то своём. – Но Владетель милостив и никогда не потребует невозможного от тех, кто служит ему верно…