Текст книги "Враг един. Книга вторая. Чёртов плод"

Глава 8

…тяжёлая одышка… давит внизу груди, грудная клетка конвульсивно сжимается – резко, до боли, снова, и снова, и снова, но воздуха всё равно не хватает…

Чужое сердцебиение отзывалось в кончиках напряжённых пальцев какой-то неразборчивой мелодией, и Верена сосредоточилась, стараясь повторить то, что уже делала сегодня, – подчинить эту мелодию себе, сделать её видимой, начать ей управлять…

Короткий вдох. Снова выдох – медленный и трудный.

И опять вдох…

Вновь и вновь эта неслышная музыка противилась ей, плевалась ледяными язычками разноцветного пламени, как маленькая разозлённая саламандра, желая вырваться, сбежать, не подчиняться посторонней воле, – и Верене с каждым новым собственным вдохом и выдохом делалось всё холодней и холодней. Но она чувствовала, как мало-помалу сопротивление делается слабее… ещё слабее…

…и вот уже эта капризная стихия, присмирев, как прирученный пёс, ложится к её ногам, готовая подчиняться, разливается глубоко в груди ровными, успокаивающими ручейками…

Кажется, получается… у неё всё получается!

– Ну-ка, давай, приходи в себя… – прошептала девушка, чуть задыхаясь.

Ещё пара бархатно-ласковых прикосновений чего-то едва ощутимого к вискам – и онемевшие было кончики пальцев вновь ощутили едва заметную мелкую вибрацию, а дыхание откинувшегося к стене парня стало выравниваться, постепенно делаясь всё более размеренным, спокойным и глубоким.

– Кто ты? – еле слышно проговорил он, не отрывая глаз от светящихся ладоней на своей груди. – Как ты это делаешь?

Верена поспешно спрятала руки за спину, незаметно скрещивая запястья.

– О чём ты? Я… я просто увидела, что тебе стало плохо и… может быть, мне вызвать врача? Или позвонить кому-нибудь?

Парень помотал головой, и Верена, наконец, смогла разглядеть в полумраке его лицо – и впрямь совсем молодое, курносое, с тонкими обветренными губами, пшеничными бровями и крупной родинкой, виднеющейся на правой щеке. К гладко выбритым, блестящим от пота скулам медленно приливала краска.

– Нет… не надо никому звонить… просто здесь были… кажется… какие-то звери, и они хотели меня… хотели… – парень нерешительно замолчал, бегая глазами по сторонам, и снова коротко судорожно вздохнул.

– Здесь никого нет, кроме меня, честное слово, – покачала головой Верена. – Ты просто переволновался, наверное. Ты мне скажи, тебе лучше?

«Я веду себя с ним, совсем как Алекс вёл себя со мной когда-то, – подумала девушка. – Я даже говорю ему те же самые слова. Вот ведь забавно…»

– Да… – натужно произнёс парень, всё ещё глядя куда-то поверх её головы. – Мне почему-то показалось… мне показалось, что ты ангел…

«Ну вот тебя и повысили в должности, дорогуша, – усмехнулась про себя Верена. – Изволь теперь соответствовать…»

– Ангел, говоришь? Ну, похоже, тебе уже действительно лучше, раз ты в состоянии говорить девушкам такие изысканные комплименты, – она улыбнулась.

Верену слегка потряхивало от запоздало хлынувшего в кровь адреналина – а может быть, ещё и от холода, она ведь наверняка потратила только что уйму сил… но на душе у неё впервые за многие месяцы снова было легко-легко, как будто она была ракетой, только что впервые преодолевшей земное притяжение, и может теперь перевернуть весь мир…

Девушке хотелось смеяться.

– Томас, – сказал парень, нервно облизывая пересохшие губы и обнимая себя руками. – Меня зовут Томас.

– А меня Верена. Давай-ка, Томас, поднимайся, нечего тут рассиживать на холоде…

Верена придержала его за локоть, и парень с трудом встал, опираясь о стену. Потом он снова встретился с ней взглядом, и выражение его лица наконец-то вновь сделалось осмысленным.

– О господи, ну что я несу, – в сиплом голосе мгновенно прорезалось мучительное смущение. – Ты же сейчас решишь, что я… нет, ты даже не думай, я понимаю, что веду себя как обкуренный… но я нормальный, честное слово… нормальный и трезвый…

Он покаянно потряс головой:

– У меня просто, кажется, и правда начались какие-то видения от нехватки воздуха… говорят, так бывает, хотя я раньше никогда… в общем, ты прости меня, ладно?

Лицо у парня от стыда было уже красным, как помидор, и Верене сделалось его очень жалко.

– Такое точно бывает, нам на курсах первой помощи рассказывали, – серьёзно подтвердила она. – У тебя ведь астма, наверное, да?

Томас сконфуженно кивнул.

– Ты понимаешь, у меня много лет подряд уже не было таких приступов, – извиняющимся тоном объяснил он, вымученно улыбаясь. – Я даже ингалятор давно перестал с собой таскать, а тут вот… опять… Наверное, от холода…

Он отпустил локоть девушки, запахивая на себе куртку, и внезапно замер, озадаченно глядя на её лицо, освещённое желтоватым светом уличного фонаря:

– Слушай, Верена, а ведь я тебя знаю… точно знаю, у тебя же и имя такое редкое. В пятом классе, танцевальная школа в Гамбурге, помнишь?..

* * *

В холле рядом с почтовыми ящиками опять едко воняло подгорелым маслом, словно на задворках какой-нибудь дешёвой придорожной забегаловки. Трубка дневного света над стеклянной входной дверью то и дело помаргивала, издавая мерзкий звук, похожий на громкое жужжание одной из крылатых цитадельных тварей.

Кейр мельком глянул на отражение своего бледного, осунувшегося лица в зеркальной стене холла, с дребезгом захлопнул ящик, яростно выругался, подскользнувшись на прилипшем к влажному блестящему полу кленовом листе, формой напоминавшем раздавленную лягушку, и пошёл вверх по лестнице, на ходу открывая плотный жёлтый конверт.

«Социально-реабилитационный центр имени Святого Джеймса просит перевести оплату за октябрь в течение десяти дней с момента получения настоящего уведомления. Счёт организации…»

Чёрт. Впрочем, ладно. Бабла не жаль. Чем дольше мама там пробудет, тем лучше будет для неё. Когда же он в последний раз её навещал? Кейр захлопал себя по карманам (да куда он успел снова засунуть ключи?!), потом опять чертыхнулся, уже чуть было не выронив ключи на пол, и спустя минуту наконец распахнул тяжёлую деревянную дверь своей квартиры.

Надо будет сказать Майки, пускай разберётся, с какого счёта лучше будет платить…

Кейр бросил письмо на обшарпанный столик посреди гостиной и ногой открыл дверь спальни. Здесь было привычно душно и сумрачно; за прикрытым пыльными жалюзи окном, мерно стуча по наличнику, моросил мелкий тоскливый дождь.

Ну вот и всё… всё кончилось.

Он опять дома.

Офонареть можно, всего три часа пополудни, а чувство такое, словно он уже сутки на ногах. Вся эта сегодняшняя сцена… она ведь произошла только шесть часов назад, а кажется, как будто прошло уже несколько дней.

Парень остановился в дверях, неподвижно уставившись на висящую на гвоздике над кроватью бейсбольную перчатку-ловушку. Эту перчатку вместе с мячом, подписанным когда-то своему отцу аж самим Джозефом Джираржи, Хота, кажется, дарил Кейру ещё на прошлое Рождество…

«…чёрт тебя дери, Хота…»

Парень зашвырнул в угол сдёрнутую с плеч косуху и со стоном рухнул на смятую постель, сжимая в кулаках волосы.

– Твою мать, твою мать, твою ма-а-ать…

Кейр держался целый день, держался на каком-то странном, безразличном автопилоте. Он держался ещё, когда они оставили бесчувственного Хавьера на скамейке на окраине пустынного по случаю внезапно испортившейся погоды Сансет-парка, и потом, когда он велел ухмыляющемуся Кривому набрать «девять-одиннадцать» («А стоит ли, босс? Костоправы ведь обязаны будут…» – «Заткнись и делай, что тебе сказано. Он ни о чём не станет трепаться…»), и ещё позже, когда Тео приволок его в Гарлем к этим своим долбаным сектантам… у Кейра не было ни малейших сомнений в том, что уж Тео-то наверняка читал его сегодня как открытую книгу, но нужно было бы начисто утратить инстинкт самосохранения или просто быть уже конченым идиотом, а не оруженосцем тули-па, чтобы начать разводить нюни в присутствии своего делателя…

И вот сейчас, закрыв за собой наконец дверь квартиры и оставшись в одиночестве, Кейр почувствовал, что у него нет больше никаких, совершенно никаких сил держаться дальше.

Воспоминания захлестнули пронзительной ледяной волной, словно какое-то грёбаное цунами; от них сводило желудок и мучительно кололо где-то в груди.

…он ведь даже не сопротивлялся. Совсем. Как соломенная кукла… Даже ни разу не попытался ударить в ответ.

Только смотрел.

«Мы же с тобой отличная команда, ведь правда, Хота?»

Зажмуренные глаза Кейра отчаянно, предательски зажгло, словно в них сыпанули пригоршню песка, и парень упрямо заставил себя открыть их снова, чувствуя, как частые горячие капли медленно сползают по его вискам, путаясь в густой растрёпанной шевелюре.

«Слабак, – сказал он себе, глядя на висящую на двери деревянную мишень для дартса. – Давай, похнычь мне ещё тут… сопливая барышня…»

Парень с силой сжал и снова разжал когтистый кулак – и мишень с грохотом обрушилась на пол, расколовшись сразу на несколько частей.

Слюнтяй и слабак. Жалеть, просить и прощать…

«Я тебя очень прошу, просто отпусти меня, Кейр».

Разбитый нос, кровоточащие губы, гримасы боли, искажающие заплывшее лицо.

«Только рабом или слугой».

Улыбающийся Вильф складывает руки на груди.

Рабом или слугой.

Кейр с силой потёр руками лицо.

Твою же мать…

Он перекатился на бок, вслепую вытащил из никелированной прикроватной тумбочки на колёсиках квадратную бутылку виски с блестящей чёрно-белой этикеткой, нетвёрдыми пальцами отвинтил крышку и стал торопливо пить из горлышка, словно воду.

* * *

«Нет, всё-таки на осень лучше всего любоваться сверху», – в очередной раз подумал Флинн, поправляя наушники и щёлкая указательным пальцем по блестящей, словно монетка, кнопке навигации. Маршрут на виртуальной карте был проложен по его любимым местам: Флинн планировал сначала пролететь над Грин Маунтин (в это время года огромный лес был удивительно красив, особенно если смотреть на него с высоты птичьего полёта), потом сделать круг над Манчестером и уже ближе к вечеру вернуться обратно в Бостон.

Сквозь стеклянный фонарь одноместной кабины виднелось солнечное, кристально прозрачное ноябрьское небо; лесная чаща внизу расстилалась пышным цветастым ковром. Древесные ветви с такой высоты больше всего напоминали узорчатые, затейливых форм солевые кристаллы на каменных стенах какой-то пещеры или, может быть, подсвеченные солнцем прибрежные кораллы где-нибудь в Красном море – такие же фигурные и переливающиеся в голубоватой дымке всеми оттенками рыжего, зелёного и золотистого.

Флинн очень любил эти пышные осенние краски, заляпавшие всё кругом, – такие молодые, отчаянные и откровенные, – он и квартиру-то в Бостоне купил только из-за того, что здесь всегда была очень красивая осень… как минимум, уж точно лучше, чем в Хельcинки, где листья с деревьев облетают за неделю, а дальше начинается бесконечный дождь и слякоть…

Да, на осень надо смотреть сверху, и как же это прекрасно, когда можешь в любой момент позволить себе полететь туда, где осень именно такая, как тебе хочется…

Концертная суета позади, теперь можно по полной насладиться неделькой заслуженного отдыха… а потом возвращаться в Европу и потихоньку снова приниматься за работу. Отобрать подходящие записи из того, что успело накопиться за последние месяцы (ящик «Миднайт Рекордс» наверняка уже лопался по швам от насыпавшихся во время тура демок), может быть, назначить ещё пару прослушиваний. Жизнь идёт своим чередом, и надо в этой жизни думать не только о себе, а ещё и о тех, кому стоит помочь встать на ноги и в кого, быть может, имеет смысл инвестировать… Потом надо будет посмотреть, как идут дела у двух других его подопечных банд. Теми, конечно, давно уже плотно занимаются отдельные команды, но Флинн любил всё контролировать лично. В конце концов, пускать дела на самотёк – не лучшая стратегия для такого чувствительного бизнеса, как музыкальный, а личное присутствие на репетициях – залог того, что к моменту записи альбома не получишь кота в мешке…

Под крыльями самолёта неторопливо проплывали бесконечные оранжевые облачка берёзовых крон с бледно-жёлтыми верхушками, сливающиеся перед глазами то в заросли будто бы разноцветного мха, то в подобие огромного цветущего луга, испещрённого золотистыми цветами и ярко-красными пятнами спелых лесных ягод.

«Осень – словно вечно юная девушка, – подумалось Флинну. – Она не по годам мудра и отчаянно смела, не жалеет о жизни и потому выплёскивает на потребу грубым человеческим рукам всю свою красоту в последнем порыве оставить в этом мире след… оставить след, потому что правда в том, что смерть её близка…»

Хорошая песня, кстати, может получиться. Апокалиптические настроения последнее время везде в тренде.

Флинн задумался, привычно подбирая про себя подходящие образы.

…скажем, вот уже будущая зима покалывает по ночам веки этой девушки мёрзлыми иголочками инея, и, хотя днём лицо её лучится ясной солнечной улыбкой, по ночам оно дрожит от ледяных слёз дождя, чувствуя невыносимый, могильный холод, медленно наползающий с морозных кратеров далёкой луны…

Мужчина на мгновение откинулся на мягкую спинку пилотского кресла, глядя на золотисто-зелёные, будто светящиеся холмы на горизонте. «Надо будет обязательно записать эту идейку, когда вернусь, – подумал он. – Если не «Псам полуночи», так кому-нибудь из подопечных групп, в которых ребятки чуть помоложе, точно может сгодиться…»

А для концертных выступлений надо будет тогда смастерить на сцене бутафорскую могилу, усыпанную листьями, и солист будет, к примеру, сидеть на краю этой могилы и этак меланхолически-безучастно подыгрывать себе на акустике. Успех обеспечен, как минимум среди девочек…

Концерт последний всё-таки получился у Флинна очень странный, вот что. Странный и ужасно неудачный. Эти браслеты Кристофера Брауна, которые он умудрился где-то посеять в первый же день после их покупки… пятьдесят тысяч коту под хвост, обидно до чёртиков. И вдобавок ко всему – беда не приходит одна – обморок прямо на сцене, да ещё потом эти две девочки с их странными заумными разговорами о вечном… Флинн уже не особенно хорошо помнил, о чём именно они там трепались (что ни говори, а он в тот вечер пребывал не в самом ясном состоянии духа) – помнил только своё ощущение под конец. Мерзотное, тревожное, какое-то тоскливо-неуютное, как когда тебя, помятого и расслабленного, с утра пораньше вытаскивают из тёплой уютной постели, а потом ещё и пытаются засунуть головой под ледяной душ…

Самолёт внезапно тряхнуло, потом опять и опять – с каждым разом всё чувствительнее.

Флинн быстро глянул на приборы. Двигатель работает, нагрев идёт, температура масла в норме, давление тоже в зелёном секторе… и высотомер показывает совершенно нормальную для его воздушного конька крейсерскую чуть больше километра… «А может быть, те девочки пытались меня тогда вовсе и не закадрить, – подумал мужчина, прислушиваясь к вою мотора. – Может, они и вовсе были из какой-нибудь там секты? Говорят же, что существуют в мире такие секты, которые любят окучивать известных людей, которые при деньгах…»

Да ну бы их всех к чёрту, в общем. Хорошо всё же, что он с этой парочкой никуда больше не пошёл. Мало ли психов, в конце концов, бродит по этой земле…

Самолёт начало раскачивать всё сильнее, то кидая вверх, то снова роняя вниз, как корабль во время шторма. Чёрт, ну что же это здесь за… горная трасса такая, а? Сдвиг ветра… или, как его там, воздушного потока? Да на таком расстоянии от земли и ветра-то особенного быть не должно, и в прогнозе на сегодня тоже было полное безветрие…

Высоких кучевых облаков, которые обычно провоцируют подобную гадость, вокруг вроде бы тоже не видать.

Тряска всё нарастала и нарастала, и Флинн неслышно чертыхнулся, в очередной раз чуть было не прикусив себе кончик языка. «Ладно, всё путём, – подумал он, медленно давая штурвал от себя. – Мы же, в конце концов, не из деревни Неженки, мы опытные пилоты, и мы не будем сейчас нервничать и парировать каждое отклонение от прямой, так? Наш воздушный конёк – машинка надёжная, бойкая, в ней каждый винтик стоит заплаченных за неё девятисот тысяч… конёк устойчив и по скорости, и по перегрузке… вот сейчас мы тихонечко опустимся чуть пониже и как раз и вынырнем отсюда…»

Самолёт вдруг подбросило вверх сразу метров на пятьдесят, как будто кто-то невидимый дал ему хорошего пинка под брюхо, а потом машина снова провалилась вниз – так бывает, когда только что летел над морем, а потом под тобой оказывается раскалённый от солнца песчаный берег, и воздух под крыльями в одночасье теряет свою плотность.

Чувствуя неприятную тянущую ломоту под ложечкой от на миг нахлынувшей невесомости, Флинн сжал пальцы на ручке управления.

– Ничего-ничего, – пробормотал он вслух, пытаясь не обращать внимания на всё усиливающиеся воздушные толчки. – Крылышки у тебя гибкие, вертикальные порывы они должны га-сить, а не предавать на фюзеляж, слышишь меня, лошадка? А мы с тобой и не в такие переплёты попадали, верно я говорю? Мы с тобой, адова сатана, под девяносто градусов к горизонту умеем взлетать, нам никакие болтанки на этом свете не страшны…

И в этот же момент желудок Флинна снова мучительно подпрыгнул к горлу, а самолёт внезапно резко накренился и вдруг перевернулся на спину, обрушиваясь в глубокую воздушную яму.

* * *

…примерно час спустя Кейр ясно понял, что на тело тули-па алкоголь определённо действует слабее, чем на тело смертного.

Пустая бутылка давно уже валялась где-то под столом, и из неё медленно вытекали, впитываясь в серый палас, остатки тёмно-янтарной жидкости – а пол под босыми ногами всё ещё даже и не думал начинать качаться. Парень чувствовал себя скорее так, как будто он перебрал с каким-то не сильно легальным энергетиком: губы его пересохли, на щеках выступили красные пятна, да ещё сердцебиение ускорилось, кажется, до какого-то невозможного предела. И кисло-сладкая горечь растекалась во рту, на языке, на губах…

Прокуренная духота забивалась в ноздри, под кожу, под веки, и дышать хотелось часто и глубоко, как после драки. Дождь на улице всё усиливался; за окном шумело уже так, словно бы где-то там, в небесной канцелярии, разом прорвало все их долбаные водопроводные трубы. С неба, казалось, обрушивались вниз целые водопады, но Кейр всё равно распахнул настежь обе оконные створки, жадно глотая холодный, как ключевая вода, напоенный осенней сыростью воздух.

Ледяной ветер ворвался в окно с невероятной силой, вспугнув сизые клубы вонючего сигаретного дыма, бледными привидениями бродящие по комнате в зеленоватом свете настенного светильника. Сбросил с книжной полки пару пластмассовых автомобильных моделек, сдул из стоящей на подоконнике пепельницы на пол несколько окурков и стал мерно, будто часовой маятник, раскачивать висящую на крючке над столом меловую доску для записей.

Очередная сигарета обожгла Кейру пальцы, и он раздражённо швырнул её прямо в стоящий на подоконнике тяжёлый стеклянный стакан с остатками вискаря.

Горло саднило.

Сколько же он, интересно, успел уже их выкурить? Кажется, целую пачку, не меньше…

«Это уже больше не дружба, Кейр. И ещё, знаешь, ты очень изменился…»

Придавленные камнями дурмана образы всё равно вырывались наружу, словно языки пламени из-под тяжёлой каменной плиты.

К чёрту! Он ничего больше не собирается вспоминать!

Не о чем тут думать.

Кейр повертел неизвестно как оказавшийся в его руках телефон, только сейчас осознав, что последние несколько минут тупо разглядывал ту единственную фотографию, которую когда-то присылала ему светлячок: длинные золотистые волосы, светящиеся в лучах вечернего солнца, ямочки на щеках, разрумянившиеся скулы… а на заднем плане – вроде бы очертания футбольного стадиона.

Кейр так и не успел тогда спросить, сделала ли Верена это фото в тот самый день, когда они познакомились, или всё-таки нет.

Парень дотронулся до иконки «филинг-фри» и рассеянно открыл окно их последнего чата.

«С убеждениями шутки плохи, Кейр. Знаешь, есть такие сюжеты в кино, в литературе. Портрет, который начинает стареть вместо тебя. Всякие там творения художников, обретающие жизнь. В общем, когда то, во что ты веришь, оживает и становится твоим двойником, питается твоими силами, а потом, если не досмотреть, вообще занимает твоё место…» Смайлик, бьющий себя рукой по лицу. «Ты сейчас точно скажешь, чтобы я прекратила гнать пургу, да?»

«Ну почему же пургу. Но это же всё только вопрос перспективы, ага? Почему, собственно, «питается твоими силами»? Может быть, наоборот, их увеличивает?»

«Ну, это уже смотря во что верить, наверное…»

Кейр пробежался пальцем по клавиатуре.

«Как твои дела сегодня, Верена?»

Ответ пришёл почти сразу.

«Ты знаешь, как это ни удивительно – хорошо. Кажется, сегодня я снова начала себя любить. Ну, или хотя бы просто уважать». Смайлик со светящимся нимбом.

Кейр прошёлся по спальне, привычно выматерился, запнувшись о валяющиеся около двери гантели, и остановился напротив висящего рядом со стенным шкафом зеркала. Некоторое время парень бессмысленно разглядывал своё тусклое бледное отражение, через которое, разделяя его надвое, тянулась продольная чёрная трещина. Потом он снова опустил глаза на экран.

«Это звучит очень здорово. Я почти завидую».

«А как ты?»

Кейр на несколько секунд закрыл глаза, прижимаясь лбом к холодному стеклу.

«Я хочу увидеть её снова. Я. Просто. Хочу. Увидеть её… ещё один раз».

«Я сейчас проездом в твоих краях, Верена. Если хочешь, мы могли бы встретиться с тобой сегодня».

«Какого же хрена я делаю, а?» – успел спросить себя Кейр.

И быстро, чтобы не успеть передумать, нажал на кнопку «отправить».

* * *

«Мне нравитс-ся, Тео, – ярко вспыхнули алые как рубины глаза над бронзовым клювом. – Давай ещ-щё разок…»

«А он пока что совсем недурно держитс-ся, как ты думаешь? Смотри…»

Маленький самолётик внизу, окутанный пеленой едва заметной дымки, струящейся с кончиков крыльев гигантского стального орла, закачался, будто сухой листок на ветру, и вдруг косо рухнул вниз, судорожно трясясь и сразу же снова пытаясь выровнять полёт.

«Держится… Но всё равно вкус-сно…»

Исполинская золотисто-бронзовая птица плавно скользнула ниже, подныривая под висящее у самой земли невесомое белесое облако. Глаза её опять хищно полыхнули, и тонкая как розга розовая нить, просвистевшая под брюхом самолётика, тут же заставила его снова камнем обрушиться в глубокую невидимую яму:

«Это даже ещё интереснее, чем с больш-шими…»

Нос самолёта опасно накренился вперёд, и тот опрокинулся, уходя в крутое пике. Меднокрылый подождал пару секунд, а потом вновь широко раскинул ослепительно сверкнувшие на солнце крылья и подтянул вверх выпущенную из стальных когтей ленту силовой удавки, мгновенно туго спеленавшую фюзеляж, давая машине вновь набрать высоту.

«Посмотрим, как он справится без техники, Вильф?» – зависшая в высоте серебристая птица тоже бесшумно взмахнула крылом, и самолётик сейчас же мячиком подбросило вверх, а потом швырнуло в сторону порывом бешеного ураганного ветра.

«Хочу… – змеиные глаза меднокрылого на секунду сузились. – Пус-скай понервничает…»

Самолёт как будто вовсе перестал слушаться руля высоты; вот уже несколько минут его кидало в воздухе вверх-вниз, словно крошечную щепочку в бурной горной реке. На пару секунд машину снова кувырнуло на спину, потом опять перевернуло на брюхо.

Раньше Флинн только в теории знал, что после подобной эквилибристики всё ещё можно лететь дальше…

Перед глазами давно уже всё ходило ходуном; Флинна мутило всё сильнее, и мужчина судорожно сглотнул в очередной раз подступившую к горлу кислятину. «Ничего-ничего, – упрямо подумал он. – Всё обойдётся, сейчас выберемся. Главное, не штопор…»

В небе, в конце концов, полно своих рек, стремнин и водопадов, и, хотя скорость их течений бывает порой огромна, крошечная щепочка никуда сейчас не денется из этого потока, верно? Это только сидящему на щепочке муравью может показаться, что всё, уже наступил последний конец…

…последний конец…

Сигнал удержания курса на центральной панели замигал и погас.

С приборами происходило что-то странное, как будто вся электроника разом посходила с ума.

Автопилот больше не включался. Дисплей с навигационной картой вспыхнул ослепительно ярким белым светом и тоже погас, и сразу же следом вдруг резко поползла вверх скорость.

Сто, сто десять, сто двадцать…

В наушниках послышался оглушительный, перекрывающий даже шум двигателя визг, словно от циркульной пилы, а потом экран радиопередатчика пошёл цветными волнами и секунду спустя тоже потух.

В кабине резко запахло сгоревшим керосином, и Флинн из последних сил сдавил оба рычага управления, пытаясь снизить тягу двигателей.

Словно издеваясь над ним, стрелка скорости переползла в жёлтый сектор.

Сто тридцать, сто сорок, сто пятьдесят…

Адова сатана… Он же сейчас двигатель запорет!

Флинн опять почувствовал, как у него разом закладывает уши, а потом фюзеляж страшно, оглушительно затрещал, и самолёт врезался в огромное мутное облако, резко качнувшись вбок, – и тут же над самым ухом Флинна снова громко заверещал и тотчас намертво заглох индикатор креноразворота.

Красный сектор. Сто восемьдесят, двести…

…вот сейчас у твоего конька просто сломаются крылья, ты разобьёшься в этой штуковине, и она станет твоим гробом… как в одной из твоих последних песен…

Флинн снова конвульсивно потянул штурвал на себя, одновременно стараясь совместить пунктир изображённых на дисплее крыльев с двумя часто мигающими красными рисками. За стеклом кабины не было видно уже ничего, кроме густого тумана да крутящегося впереди пропеллера, но, судя по указателю авиагоризонта, он сейчас не падал, а, наоборот, вроде как взлетал носом вверх.

Самолёт страшно затрясло снова – тело то и дело переставало ощущать силу тяжести, когда Флинна подбрасывало в пилотском кресле, – а потом серую хмарь за стеклом кабины внезапно прорезала тонкая, словно пика, фиолетово-алая линия, и изображение на двух оставшихся мониторах тоже пошло мутными серыми волнами.

Это что же, молния?!

«Не было ведь никакой грозы, – успел подумать Флинн, вновь беря штурвал на себя и безнадёжно пытаясь выровнять управление. – И метеорадар всё это время тоже молчал…»

И тут мотор закашлялся и замолк.

Пропеллер жутко заскрежетал, замирая неподвижно, а самолёт снова повело в сторону, а потом подстреленной птицей стремительно понесло по направлению к земле.

Еле различимая на фоне бегущих по приборной панели помех стрелка вариометра резко поползла вниз. Сто метров в секунду, двести, триста…

Самолёт вынырнул из облака, его тут же опять накренило, линия горизонта ушла куда-то вбок. Флинн опять отчаянно, уже почти рефлекторно потянул на себя штурвал, но машина уже окончательно перестала слушаться управления. Нос повело вниз, и там, внизу, бесконечной чередой замелькали быстро приближающиеся деревья, бледно-зелёные проплешины лугов, тёмные линии лесных речушек…

И в этот момент Флинн увидел ИХ прямо за стеклом пилотской кабины.

…эти существа были настолько фантасмогоричны и нереальны, что мужчина не успел даже толком удивиться увиденному. Больше всего они напоминали двух орлов – только каких-то немыслимых, неправдоподобно огромных орлов, каждый во много раз больше его самолёта. Массивные, с длинными широкими крыльями, тяжёлыми клювами и исполинскими серпами загнутых когтей на отливающих металлом лапах…

Существа поднырнули под брюхо самолёта с двух сторон, и в следующий момент Флинн почувствовал, как полёт выравнивается, снова делаясь мягким и плавным. Машина на страшной скорости пронеслась над ослепительно блестящим на солнце тёмно-синим озером, в котором мелькнули отражения двух фантастических фигур, потом скользнула уже над самыми верхушками ржаво-бронзовых древесных крон – и, когда до земли оставалось буквально несколько метров, монстроподобные птицы с грохотом уронили вздрогнувший самолёт на заросшую пожухлой травой лужайку у самой воды.