Текст книги "Враг един. Книга вторая. Чёртов плод"

Глава 9

Ян ощущал себя зрителем в дешёвом кинотеатре. Он должен был сидеть сейчас в тёплом, тёмном и безопасном, пахнущем пылью и сумраком зале, жевать попкорн и лениво наблюдать за тем, как на выцветшей пластине трёхмерного телемонитора вдалеке тот, другой, садится в такси, откинувшись на спинку сидения и безразлично прикрывая глаза, а потом трясётся в дребезжащем вагончике похожего на стальную гусеницу трамвая – одного, другого, третьего… А потом – как тот просто идёт куда-то быстрым шагом, засунув руки в карманы пальто и шагая так широко и уверенно, словно всё на этом свете ему подвластно, да так давно, что об этом даже задумываться не стоит…

Словно не сжигает душу ядовитый, выворачивающий всё его существо наизнанку страх.

Его самолёт приземлился во Вроцлавском аэропорту два часа назад, и вот уже два часа Ян не находил себе покоя.

Он сразу решил, что не станет возвращаться домой.

Всё ведь всё равно должно было кончиться сегодня, так какая разница, произойдёт ли это под крышей, или под открытым небом?

Во рту было сухо и горько; тошное, муторное, словно в полусне, ожидание неизбежного затуманивало голову, не давая ровно дышать. Ян знал, что со стороны это, должно быть, выглядело очень глупо, но он просто никак не мог заставить себя оставаться на одном месте. Странный, нелепый самообман: как будто ты, пока находишься в движении, ещё способен чем-то управлять…

Два часа он бродил по покрытым лужами улицам вечереющего города безо всякой цели – вдоль берега Одера, через Тумский остров, потом мимо шумного, никогда не засыпающего городского вокзала и снова по бесконечным набережным – и сам не заметил, как в конце концов оказался перед воротами Особовицкого кладбища.

«Что ж. В конце концов, это место будет ничем не лучше и не хуже любого другого, – подумалось Яну. – Люди вокруг всё равно ничем не смогли бы помочь…»

Чуть ёжась от холода, мужчина привычно прошёл вперёд по влажно чавкающей под ногами тропинке вдоль высокой кирпичной стены, освещённой редкими мёртвенно-белыми фонарями. На некоторое время он замер неподвижно, стоя над знакомой могилой и уже почти ни о чём не думая.

Ян даже не пытался больше мысленно обратиться к Агнешке, как делал это раньше всякий раз, оказываясь здесь.

Всё было уже сказано.

Мраморные ангелы с печальной укоризной смотрели на него с высоких каменных надгробий; огоньки зажжённых лампадок мерцали во мраке, укрывая землю причудливым светящимся покрывалом. Над головой тихо шумели едва различимые в темноте кроны огромных дубов.

Всё было сказано, и всё уже, наверное, было предрешено.

«Лишь бы только поскорее…»

Мёрзлые змейки мучительного предчувствия одна за другой поползли по позвоночнику, и Ян понял, что пространство вокруг него начинает отчётливо подрагивать, как подрагивает иногда воздух над раскалённой сковородкой. Мужчина судорожно, глубоко втянул в себя заполнивший всё кругом запах размокшей земли, и секунду спустя ему показалось, что далёкие гудки автомобильных сирен, плывущие над потонувшем в осеннем тумане ночным городом, стали медленно сливаться в одну тяжёлую, неудержимую, пышущую смертоносным жаром волну прямо у него за спиной.

«Сейчас, – успел подумать Ян, чувствуя, как резко и тоскливо закололо где-то под сердцем. – Это случится сейчас…»

А в следующий момент эта волна, кипящая и безжалостная, обрушилась на него сверху, ошпаривая внутренности, швырнула лицом вниз на усыпанную желудями и опавшими листьями землю, с размаху хлестнула по плечам прозрачными лапами, раскроила спину незримыми когтями, и ядовитая пена с шумом закапала из тысячи её ощеренных пастей…

– Ты не выполнил того, что было тебе приказано, – прогрохотал глухой страшный голос над головой у Яна. – Ты будешь наказан…

Мужчина попытался подняться на колени, опираясь о мокрую землю измазанными в грязи руками. Его колотило от обжигающего холода, и Ян чувствовал, как с каждым новым услышанным словом всё болезненнее сжимается что-то в его груди. Стелящийся по тропинке перед ним белёсый туман тонкими змейками забирался в горло, мешая дышать.

Это был уже не страх и даже не отчаяние.

Это была полная безысходность.

– Посмотри на меня, раб.

Ян медленно поднял голову, глядя в обведённые широкой чёрной каймой алые глаза на жутком, как карнавальная маска, лице.

– Я больше не стану… подчиняться твоим приказам, – с трудом произнёс он.

Острая жгучая боль тут же тяжёлой плетью хлестнула его по лицу. Жирная как студень холодная слякоть влажно захлюпала под сведёнными пальцами, из горла вырвался крик; казалось, что всю вселенную вокруг Яна разом заполнила низкая частая дрожь, которая беззвучно дробила кости, и рассекала кожу, и оплетала тело склизкими ядовитыми щупальцами – а потом эти щупальца неожиданно обрели плоть и обвились вокруг его шеи, пережимая горло…

– Я больше… больше не стану… – едва различая собственный голос, повторил Ян.

* * *

– А ты, получается, частенько бываешь в Европе, да? – спросила Верена, поудобнее устраиваясь на мягкой замшевой козетке.

Козетка казалась такой древней, что уже практически невозможно было понять, какой цвет имела когда-то её обивка. И вообще вся эта превращённая то ли в бар, то ли в клуб огромная пяти– или даже семикомнатная квартира с высокими лепными потолками казалась Кейру местечком скорее студенческим, чем каким-нибудь там пафосно-туристическим. Перед полукруглыми мягкими диванчиками, явно притащенными хозяевами заведения с какой-то барахолки, были расставлены разномастные деревянные столики, а кое-где между ободранных стульев с пружинными сидениями вместо столиков виднелись и вовсе попросту пластиковые ящики из-под пивных бутылок, небрежно прикрытые фанерными досками.

Впрочем, никого из окружающих это, судя по всему, ничуть не смущало. Комната была наполнена шумным, подсвеченным пёстрыми лампами полумраком, смятым в комки клубящегося сигаретного дыма. Музыка грохотала изо всех щелей – впрочем, всего лишь весьма приятный, ненавязчивый поп. Было душно. Вокруг смолили, смеялись, целовались, за окном непроницаемым занавесом висела промозглая осенняя темень – здесь уже давно наступил поздний вечер.

«И хорошо, – подумал Кейр. – При свете дня вечно чувствуешь себя в чём-то виноватым…»

– Вообще-то я всего третий раз в жизни в Европе, – признался он и побарабанил кончиками пальцев по исцарапанной поверхности стола.

– Гостишь у кого-нибудь или так, по делам?

Кейр на секунду задумался, разглядывая широкую как помост барную стойку, которая была выполнена в виде составленных в ряд старинных газовых плит.

– У меня в Берлине, э-э-э… дальняя родня по отцу живёт.

Враньё давалось ему уже почти привычно, но всё равно вызывало отчего-то сейчас глухое раздражение, похожее на тошноту. Чёрт, только бы не забыть снова, что он говорит с ней сейчас вроде как по-французски…

– Слушай, Верен, ну вот кому нахрен нужны все эти светские беседы, а? Можно подумать, что тебя это, типа, действительно интересует.

– Считаешь, что мне будет интереснее узнать про тебя что-нибудь ещё? – девушка сбросила сапоги и по-турецки поджала под себя ноги в смешных пушистых носках с помпонами. – Так вперёд, предлагай свои варианты, дорогой мыслитель. Я же только за.

– Вот уж дудки, – парень криво ухмыльнулся. – Поверь, ты вообще не понимаешь, на что ты сейчас напрашиваешься…

Светлячок был совсем таким, каким Кейр её запомнил тогда, полгода назад. Внимательные голубые глаза, припухлые губы, на которых то и дело мелькает ехидная улыбка… И, как и в тот раз, рядом с девушкой ему почему-то делалось тепло и как-то очень мирно. И страшно хотелось хотя бы одним глазком ещё разок взглянуть на неё в облике того светящегося мотылька с полупрозрачными серебристыми крыльями.

Парень вытряхнул себе в бокал последние капли вина из стоящего на столе хрустального графинчика, сделал большой глоток, не ощущая почти никакого вкуса, и стал смотреть на развешенные вдоль кирпичных стен электрические гирлянды, которые тускло подсвечивали какие-то пожелтевшие газетные вырезки в лакированных рамочках.

…ну вот зачем она ни-шуур? Если бы они с Вереной были на одной стороне, Кейр обязательно давно бы уже… ну, хотя бы показал ей парочку не сильно сложных боевых приёмов. Коль скоро уж её делатели, если у светлячка, конечно, вообще есть хоть какие-нибудь делатели (и ведь не спросишь же!), так халатно к этому относятся. Тоже можно было бы, между прочим, выяснить, почему…

Чтобы она в следующий раз хотя бы ноги унести успела, когда на неё соберутся нападать.

А вместо этого им рано или поздно, наверное, придётся снова встретиться в бою.

А в бою пощады не бывает.

Кейр вздохнул. Нахрена он только вообще всё это сегодня затеял, а? Только душу себе травить…

Парень отхлебнул ещё вина. Скачок дался ему после опустошённой бутылки виски на удивление легко (то ещё, между прочим, развлеченьице: прыгать в незнакомый город – да ещё ночью – на совершенно конкретную улицу, когда тебе известен один-единственный точный ориентир… пускай эта их телевизионная вышка и была видна, как клятвенно заверила Кейра светлячок, даже с самолёта). Зато вот даже то слабенькое опьянение, которое парень вроде бы ещё чувствовал час назад, после обратного перехода снова как рукой сняло. А он очень, очень хотел сегодня, чёрт его подери, напиться… ну в конце концов, не может же тело тули-па препятствовать ему в этом до бесконечности, ведь правда?

– Что-то мне подсказывает, что у тебя просто очень паршивое настроение сегодня, мистер философ… я права? – Верена нарушила затянувшееся молчание.

– Может быть, и паршивое… – пробормотал Кейр, не отрывая взгляда от огонька стоящей на столе свечи, которая была вставлена в покрытую потёками застывшего парафина бутылку из-под пива. – Вот у тебя так бывает, что ты вроде бы знаешь, что сделала всё верно, а на душе всё равно кошки скребут?

– Да такое у всех иногда бывает, наверное. А ты сейчас говоришь о чём-то конкретном?

Кейр вдруг резко наклонился на стуле, упираясь обеими руками в сидение козетки, и приблизил к девушке раскрасневшееся лицо:

– Слушай, Верен… ведь ты же со мной на самом деле едва знакома, ага? Ну так и какая тебе тогда вообще… нахрен… разница?

– Просто пытаюсь понять, – пожала плечами она.

– Знаешь, вот лучше не ври. Я же всё вижу. Все эти желания понять – это же у тебя просто такая маска, ага? Присказки, типа, из вежливости…

– Почему ты так думаешь?

– Да потому что это всегда так… Меня, знаешь ли, всю мою жизнь «пытались понять»… всякие. Поговорить по душам, ага? Пожалеть там, поучить жизни. Посамоутверждаться за мой счёт. Так вот хрен им…

Верена качнула ладонью похожий на кастрюлю медный светильник, на длинной цепи свисающий с потолка над столом, и по заваленной пухлыми плюшевыми фотоальбомами книжной полке за её спиной тут же запрыгали причудливые угловатые тени.

– Знаешь, дорогуша, а ты ведь сейчас разговариваешь вовсе не со мной, а с кем-то у себя в голове, верно? – задумчиво произнесла она, наматывая на палец прядь светлых волос.

– Да… наверное, – Кейр потёр руками лицо. – Слушай, ты… я, наверное, пойду, а? Я пьяный, несу всякую чушь, а тебе всё неловко послать меня подальше, ага?

– Ты знаешь, совсем нет, как ни странно, – девушка улыбнулась. – Мне вроде как даже немножечко лестно, что тебе понадобилась именно я, чтобы побеседовать с кем-то там в своей голове. Если хочешь, можем попробовать поговорить с ним вместе.

Верена понизила голос и неожиданно склонилась к самому его уху:

– Эй, месье Некто, а ну-ка оставь в покое этого молодого человека. Никто здесь не собирается самоутверждаться за его счёт…

– Издеваешься, ага? – парень натянуто усмехнулся. – Я же тебя раздражаю, ведь правда?

– Пытаешься, – кивнула Верена. – Но у тебя не очень выходит, если честно. Это же у тебя что-то вроде защитного рефлекса… Знаешь, некоторые звери выпускают когти, когда не уверены в том, что происходит. Просто на всякий случай. Вот и ты так же.

– Когти… – пробормотал Кейр, невольно опуская взгляд на свои руки. – Мне просто не нужно, чтобы меня жалели. Заставляли чувствовать себя виноватым. Заставляли виниться там в чём-то. Потому что я сильней.

Верена вытянула ноги и откинулась на спинку козетки, сцепляя пальцы за затылком:

– Был один такой сериал, там главный герой говорил об этом так: «Когда жалеют – всегда лезут в душу, хочешь ты того или нет». Я не собираюсь лезть к тебе в душу, честно, Кейр. Я понимаю, что это далеко не всем нравится.

Кейр перевёл взгляд на потрескавшийся деревянный подоконник, сплошь уставленный уродливыми тряпичными куклами с пуговицами вместо глаз. Прямо как в том ужастике, где какая-то ведьма заманивала детей в параллельный мир и превращала в кукол, притворяясь, типа, их мамашей… Как бишь он там назывался, «Каталина» вроде… или «Каролина»? Кейр, когда был мелким, помнится, всегда ещё недоумевал, как же это можно, находясь в здравом уме, начать доверять всякой разной нечисти, как собственным родителям.

Чёрт, ну какая же чушь лезет иногда в голову на ночь глядя, а…

– Вообще жалеть глупо, знаешь, Верен… – парень мотнул головой. – Всё должно быть проще в этой жизни. Накосячил – отвечай. Но уж после того как ответишь, чтобы никто тебе потом уже больше не клепал мозги…

– Ты всё время как будто с кем-то споришь, ты заметил? Знаешь, такое бывает, когда делаешь то, что вроде бы положено, но к этому совершенно не лежит душа. Или когда кто-нибудь пытается тобой манипулировать, а ты подсознательно это ловишь, но ещё не можешь толком понять, в чём дело… У меня в таких ситуациях обычно начинается страшный раздрай.

– Никто мной не… – Кейр замолк на полуслове. – Слушай, ну хорошо, и что же ты тогда делаешь… в таких ситуациях?

– Я, хм… ну, я вроде как пытаюсь честно ответить себе на вопрос: принуждали меня к какому-нибудь выбору или нет. Тогда сразу становится легче. Это, кстати, вообще не зависит от ответа. Все мы время от времени что-нибудь да делаем против воли. Главное, отдавать себе отчёт в том, что происходит.

Кейр медленно покивал, уставившись на замусоренную шахматную клетку плиточного пола под своими ногами:

– А что потом?

– А потом говорю себе: я – это я, и меня нельзя ни к чему принудить. А если случилась осечка, то я это осознаю и, значит, могу в любой момент всё исправить. Моя жизнь, мой контроль, правила устанавливаю я, а не кто-то там ещё.

– Ты знаешь… а это очень неплохо звучит, да.

– Месье Некто согласен ненадолго втянуть свои когти и отпустить ко мне этого молодого человека пропустить ещё бокальчик?

– Да, – Кейр посмотрел ей в глаза и впервые искренне улыбнулся. – Да, он согласен.

* * *

На какое-то время Флинн, судя по всему, всё-таки отрубился. Когда он снова открыл глаза, самолёт был неподвижен, а вокруг слышался мирный шум листвы, хрипло каркали вороны и звонко щебетали ещё какие-то лесные пташки.

Мужчина со стоном поднял голову от штурвала, осматриваясь. Стёкол в кабине больше не было, пол вокруг был сплошь усыпан мелкой ледяной крошкой осколков. На штурвале виднелась кровь. Флинн провёл дрожащей рукой по своему лбу и ощутил под ладонью влажное и горячее, сочащееся из рассечённой кожи.

У него наверняка должно было быть сейчас сотрясение или ещё что похуже… но боли, как это ни странно, не было совсем. И даже голова не особенно кружилась. Локоть пилотской куртки был прорван насквозь, из рукава торчали сплошь пропитанные красным клочья синтепона, но на правой руке, которая по всем законам логики должна была оказаться сломанной, не было видно ни царапины. Она даже не онемела.

Откуда же тогда, интересно, взялась кровь?

Бред какой-то…

Флинн с трудом открыл заклинившую дверцу, вываливаясь из воняющей жжёным пластиком и горелой электропроводкой разорённой кабины, и тут же чертыхнулся от неожиданности, когда из-под его ног со встревоженным скрипучим чириканьем взметнулась в воздух пара мелких серых куропаток.

Это сколько же времени он, интересно, должен был проваляться без сознания, если сюда уже даже пернатые, наверняка сперва распуганные грохотом падения, снова успели слететься?

Флинн переступил через похожий на замшелую кочку трухлявый пень, сделал несколько шагов вперёд и тоскливо оглянулся, с горечью глядя на на своего конька.

Самолёт лежал на боку на берегу гладкого как стеклянная пластина озера, косо задрав в воздух левое крыло; правым крылом он глубоко пропахал землю, и то треснуло прямо по продольному шву. Нос машины, промяв густой кустарник, как видно, чуть было не протаранил ствол стоящего рядом раскидистого ясеня: лопасти пропеллера были погнуты, будто подтаявший от жары пластик, а вся кабина сверху засыпана ветками и вытянутыми остроконечными жёсткими листочками, осыпавшимися сверху.

Флинн снял с покорёженного крыла один из листочков – солнечно-жёлтый, с еле заметной полоской зелени по центру – и печально покрутил его в пальцах.

«Эх, хорошая была лошадка…»

Лесной воздух казался мужчине удивительно сладким и пряным, как ледяной вишнёвый чай. Подсвеченные вечерним солнцем исполинские дубы с ярко-алыми, словно лакированными, ажурными листьями отражались в неподвижном зеркале озёрной воды.

Покой и безмятежность. И небо же совершенно синее, что характерно. Ни облачка ведь…

«А всё-таки как странно, что я сейчас так… нормально себя чувствую, – подумал Флинн. Наверное, это такое проявление шока, а?»

Вот как те глюки, которые мелькнули вроде бы перед глазами во время падения…

По совести говоря, Флинну даже с похмелья-то всегда обычно бывало много более погано, чем сейчас.

«Интересно, что на всё это скажет вермонтская полиция? – уныло спросил себя мужчина, осматриваясь. – Это ведь её сейчас полагается вызывать… верно?»

А мобильный-то наверняка остался где-нибудь там, в кабине…

Флинн без особенной надежды похлопал себя по карманам, отрешённо глядя на мощное, в несколько обхватов, буковое дерево в паре десятков метров от себя…

…и тут из-за склоняющейся до самой земли ржаво-оранжевой кроны этого дерева неожиданно показались две тёмные широкоплечие фигуры.

И при виде этих фигур Флинн отчётливо почувствовал, как язык его мгновенно примерзает к небу, отказываясь повиноваться, а по спине медленно ползет мерзкий зудящий холодок.

Потому что это были не люди.

Это были СОВСЕМ не люди, хотя они и стояли на двух ногах, и их отливающие то ли сталью, то ли медью мускулистые руки тоже слегка напоминали человеческие.

И это были не звери.

…исполинские птичьи головы двух высоких, каждое как минимум на полметра выше человека, существ сидели на толстых, покрытых жёстким, будто бы металлическим оперением шеях. Жуткие, тускло светящиеся рубиновые глаза с вытянутыми, как у рептилий, зрачками мерцали над массивными широкими клювами… и у одного этот клюв, острый, как загнутый вниз клинок, был словно отлит из медицинской стали, а у другого – светился на солнце начищенной медью.

Флинн попятился.

«Этого всего просто не может быть», – судорожно подумал он, чувствуя, как долетевший с воды лёгкий ветерок щекочет мгновенно покрывшуюся липкой испариной кожу.

Этого не может быть.

Может быть, он на самом-то деле просто-напросто разбился и сейчас в действительности находится уже, того… в последнем своём пути?

Одна из огромных полуптиц приоткрыла тяжёлый клюв, на секунду выпуская из него длинный острый язык:

– Здравс-ствуй, музыкант…

Глухой и какой-то свистящий, будто у змеи, нечеловеческий голос раздался у Флинна, казалось, прямо над самым ухом. Мужчина шарахнулся прочь, запнулся о кривое поваленное дерево со следами бобриных зубов, неловко упал навзничь, подхватился и, уже не решаясь больше встать, стал медленно отползать назад по скользкой от опавших листьев земле, помогая себе руками. Он всё полз и полз, не сводя с кошмарных чудовищ широко распахнутых глаз и не в силах заставить себя остановиться, пока наконец не упёрся затылком в покорёженную дверцу своего самолёта.

Существа сделали несколько шагов вперёд, и запястья у Флинна отчего-то резко заломило, словно от погружения в ледяную воду. Мужчина невольно протестующе замычал что-то, непонятное уже даже самому себе, отчаянно мотая головой и выставляя перед собой ладони.

– Ну-ну, не нужно так нервничать, – насмешливо сказал ему тот, что был с серебряным клювом. – Если бы мы собирались убить тебя сегодня, гораздо проще было бы просто позволить тебе рухнуть на землю в этой штуковине, как ты думаешь?

Флинн шумно сглотнул всухую.

– Спасибо, кх-х-х… что не позволили, – едва слушающимся голосом промямлил он, глядя на монстроподобную фигуру снизу вверх.

– Не стоит. Тули-па всегда готовы помочь своим новым соратникам.

– С-со… соратникам? – слова снова застряли в пересохшем горле.

Оба существа на секунду замерли, одновременно скрещивая на груди страшные лапы с многосуставчатыми стальными когтями вместо пальцев, – и их туловища внезапно окутались тонкой дрожащей рябью, мерцая в лучах предзакатного солнца, словно сценические голограммы. Глаза Флинна неожиданно заслезились от этого зрелища, как будто в них направили луч яркого прожекторного света.

Он торопливо сморгнул подступившую к глазам влагу и вдруг увидел… что монстры исчезли.

А на их месте на расстоянии нескольких метров от Флинна стояло двое поджарых статных мужчин.

«Люди… всё-таки вроде бы люди», – подумал он. По виду как будто даже его ровесники…

…адова сатана, да что же это с ним…

– Кто в-вы… такие? – хрипло прошептал Флинн, не отрывая от мужчин опасливого взгляда.

«Просто померещилось», – с облегчением мелькнуло у него в голове.

Померещилось, вот и всё. Как там выражаются инструкторы в клубах парашютистов? В случае кратковременного нарушения функций вашей драгоценной черепушки компьютерная томография всегда покрывается страховкой…

Но слова, прозвучавшие в следующий момент из уст стоящего перед ним человека с жёстким обветренным лицом, не оставили Флинну уже никаких шансов на то, чтобы хотя бы отчасти почувствовать себя снова в нормальном мире.

– Бессмертные, Флинн. Такие же, как и ты, – мужчина медленно сцепил руки за спиной.

В его позе чувствовалась какая-то странно строгая, почти военная выправка; коротко стриженные волосы казались то ли седыми, то ли просто до белизны выгоревшими на солнце.

– Чт-то значит… как и я? – сделав над собой гигантское усилие, Флинн поднялся на ноги, всё ещё прижимаясь спиной к фюзеляжу самолёта, как будто тот мог его от чего-то защитить. – Откуда вы меня знаете?

– Это значит – у тебя теперь есть новые уши для новой музыки, – второй мужчина, казавшийся чуть помладше первого, с орлиным носом и густой копной спадающих на плечи рыжих волос, слегка улыбнулся и договорил нараспев, как стихи, явно цитируя что-то: – Новые глаза для самого дальнего, новая совесть для истин, которые оставались до сих пор немыми… Ты ведь всё уже понимаешь сам, музыкант, только верить не хочешь, – он качнул головой. – Это бывает, мы все прошли через это когда-то. Дай лучше взглянуть на своего зверя. Ты ведь только что видел, как это делается, м-м?

Он шагнул ближе, и Флинн ощутил, как обе его ладони окутывает нестерпимый, обжигающий жар, словно он засунул их во включённую духовку. Он опустил взгляд на свои руки и увидел, как вокруг запястий медленно разгораются два слабо мерцающих голубоватых кольца.

Мужчина машинально сжал кулаки, потому что те внезапно потянуло друг к другу с такой силой, как будто он прятал в каждом по невидимому мощному магниту.

Впрочем, на удивление или даже на страх у Флинна сейчас, кажется, уже просто не осталось больше сил…

– Ну же. Смелей, – сказал беловолосый. – Это больше не причинит тебе боли, как было в первый раз.

Повинуясь какому-то странному, инстинктивному порыву, Флинн зажмурился и поднял руки к груди, крест-накрест сводя перед собой запястья.

Ощущение, нахлынувшее мгновением позже, было таким, как будто трахею ему где-то под самым горлом на миг пережали тугой нейлоновой верёвкой. Флинн ещё мог дышать, но уже почти не мог больше сглотнуть… и, как ни удивительно, это чувство сейчас вовсе не пугало его, как не пугали никогда, например, прыжки с высоты с привязанным к лодыжкам резиновым тросом. Наоборот, накативший на него захватывающий дух озноб казался каким-то странно, упоительно приятным.

Лёгкими покалываниями он отдавался глубоко в животе, живительной волной растекался по венам и артериям, щекотал в паху, и от него чуть кружилась голова – как когда после долгого отчаянного бега наконец падаешь на тёплую, согретую солнцем землю и сразу же закрываешь глаза, отдаваясь целительному блаженству бессилия…

Флинн открыл глаза, поняв сперва только, что зрение его сделалось каким-то странным и непривычным, как будто он сейчас смотрел на мир через широкоугольный объектив фотокамеры.

А потом он увидел свои руки.

Которые больше всего походили на чёрные медвежьи лапы.

…с длинными загнутыми крючьями железных когтей на концах толстых коротких пальцев…

Уже не позволяя себе больше ни пугаться, ни задумываться, Флинн рефлекторно обнял себя за плечи – и ощутил под ладонями гладкую скользкую шерсть.

– И впрямь… пёс полуночи, – задумчиво сказал рыжеволосый, опускаясь прямо на усыпанную медными монетками кроваво-красных листьев землю и обхватывая колени руками. – Кто изображён на логотипе твоей группы, музыкант?

– Гарм, – прошептал тот, не узнавая своего голоса. – Тот, что служил богине смерти Хель и помогал ей искать души мёртвых…

– Хорошее имя для бойца, – негромко проговорил рыжий. – Это ведь германский эпос, так, Тео?

Блондин кивнул.

– Да, это очень красивая легенда. В битве между богами и чудовищами Гарм Четырёхглазый убьёт бога Тюра, но не переживёт этой схватки… – он усмехнулся. – …как и подобает истинному воину. Я не буду скрывать, что мы следили за тобой, музыкант, – продолжил он, обращаясь к Флинну. – Ты совсем недавно стал тули-па, но тебе ведь наверняка предлагали уже присоединиться к какому-нибудь… стаду, м-м?

Прозрачно-голубые глаза беловолосого на секунду сузились.

– Д-да… кажется… – ответил Флинн, всё ещё растерянно ощупывая своё тело. – Да, но я им ответил… вроде бы ответил… что хочу быть сам по себе.

– Это справедливо, – заметил блондин. – Подлинному тули-па не по пути с теми, кто хочет считать себя частью стада…

Он снова заложил руки за спину и прошёлся вдоль ряда невысоких пушистых елей, растущих около самого берега:

– Желание быть в стаде есть признание собственной слабости. Тот, кто пытается загнать тебя туда, стремится уничтожить твоё «я», Флинн… а таких, как мы, просто слишком мало, чтобы себе такое позволять.

– У меня… столько вопросов к вам.

– Что ж, по-моему, это прекрасно. Как ты думаешь, Вильф?

* * *

– Ну у вас здесь всё-таки везде и анархия, – покачал головой Кейр, со смесью лёгкой оторопи и восхищения провожая взглядом прошагавшего им навстречу парня с длинными, ядовито-зелёными как мох волосами и в намотанном на шею розовом газовом шарфе, как ни в чём не бывало прихлёбывающего вино из открытой литровой бутыли.

В глубине полутёмного двора справа, из которого доносились приглушённые звуки какого-то техно, несколько парней с девчонками азартно резалось в настольный теннис. Пара полупустых ящиков пива, задвинутых прямо под бетонный теннисный стол, свидетельствовала о том, что к данному виду досуга эта компания намерена была подойти с толком и с максимальной эффективностью.

…и как они там вообще ещё что-нибудь видят, интересно?

– Ну так чего ты хотел, пятница же, – пожала плечами Верена.

– И это всё можно?

– Ну-у, как видишь, никто особенно не парится, – рассмеялась девушка.

Кейр скептически хмыкнул. Оттого, что парень ещё никогда не бывал здесь раньше, всё окружающее казалось ему сейчас похожим на сон: дрожащие от ветра жёлтые блики фонарей на асфальте, тонкая зеркальная плёнка луж под ногами, и наполненная городским шумом влажная промозглая темнота, и сидящий на автобусной остановке мужчина с длинными седыми дредами, который, покачивая головой в такт звучащей из огромных наушников музыке, раскуривал самокрутку, от которой по всей улице тянуло сладковатым дымком, и выставленная на самый край тротуара рядом с автобусной остановкой заполненная землёй эмалированная ванна с увядающими подсолнухами… И окружённый зрителями худощавый парень на надувном пляжном матрасе около стены, который барабанными палочками увлечённо выстукивал что-то ритмичное и очень громкое на нескольких перевёрнутых пластиковых ведёрках из-под краски. И фанерный ящик сплошь разрисованной граффити старинной фотобудки на углу, в которой целовалась какая-то бритоголовая парочка в одинаковых рваных джинсах…

– Есть хочется, – пожаловался Кейр. – Тут ведь у вас везде принимают филинг-койны, так, да?

Он вытащил из кармана телефон:

– А то у меня с собой налички нет…

– Принимать-то, конечно, принимают, – задумчиво протянула Верена. – Только вот боюсь, что там, где их принимают… по крайней мере, в этом районе и в это время суток ты сейчас не найдёшь уже больше ничего, кроме алкоголя…

Кейр рассеянно угукнул, мельком поглядывая на прохожих. Было уже совсем поздно, и навстречу им попадались в основном шумно галдящие ватаги, которые явно планировали тусить где-нибудь в окрестностях до самого утра. И никто из них, судя по всему, действительно ни о чём таком не парился. А ведь когда там, в баре, Верена не сделала ни малейшей попытки достать на входе документы, парень уже почти успел решить, что она просто планирует сейчас без особенных затей отвести глаза фейс-контрольщикам, как в последнее время привык делать в Нью-Йорке он сам.

Кейр даже стал фантазировать насчёт того, как он её потом об этом спросит и как светлячок начнёт выкручиваться, прикидываясь, типа, обычной смертной («А она бы наверняка начала, ведь правда? А если нет, так это было бы, наверное, даже ещё интереснее…»)

Но у них – вот прямо как будто так и надо – просто никто ни о чём не стал спрашивать.

Документами двадцатилеток здесь, судя по всему, вообще ни в одном кабаке не интересовались…

– Нет, можно, конечно, ещё было бы попытать счастья в какой-нибудь будке со стритфудом… – прервала его размышления Верена.

– Да ладно, чёрт с ним, я потерплю, – парень шутливо развёл руками. – Настоящему мужчине ведь пристала выносливость, ага?

– Ну-ну… и всё, что тебя не убивает, то делает только сильнее, так?

– Ну да… – Кейр вдруг встрепенулся. – Эй-эй, постой… это же вот сейчас была какая-то цитата, так, да? Мне это… мой, э-э-э, – он запнулся. – То есть, в общем, я это уже слышал однажды от одного… от одного, хм-м… человека. Откуда это вообще?

– Был один такой философ у нас… сотню с лишним лет назад, – отмахнулась Верена. – Классик уже. Ничему-то вас там в вашей Америке не учат. Он всё мечтал о превращении человека в сверхчеловека…