Текст книги "Визитатор"

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Жакоб решительно заслонил собой дверь.

– И не думайте, святой отец, и не надейтесь, я вас всё равно не выпущу. Вчера только пришли в себя, а сегодня уже на капитул собрались. Нет, нет и нет! Полежите ещё пару дней в тепле. А я сбегаю к брату-прекантору, попрошу для вас каких-нибудь старых грамот – глядишь, вы ещё чего-то интересного в них найдёте. Аббат только рад будет вашему отсутствию – вы у него, как кость в горле со своим дознанием, – для пущей наглядности Жакоб тут же показал, где именно засела у аббата пресловутая кость. – Так что лежите, отдыхайте, набирайтесь сил. Да и выглядите вы неважно – лицо бледное, щёки запали, только глаза блестят, но, как говорится, нездоровым блеском. И побриться вам следует.

Матье де Нель провёл ладонью по отросшей щетине и сдался.

– Ну, хорошо, уговорил, останусь в постели до полудня. Однако больному необходим лекарь…

– После утренней службы я приведу сюда санитарного брата, – с готовностью пообещал Жакоб.

– Ну уж нет, к санитарному брату я отправлюсь сам после обеда, – тоном, не терпящим возражений, заявил викарий.

– Ладно, – неохотно уступил Жакоб, – коль вам себя не жаль, отправляйтесь. Но, если опять свалитесь в бреду, на меня не рассчитывайте.

– Разве я бредил? – недоверчиво поинтересовался Матье де Нель.

– Да так, совсем немного – ответил Жакоб, отступая к двери.

Викарий сделал попытку встать.

– Ну, прохвост, я тебе задам!

– А вот подобные выражения не приличествуют вашему сану, – ехидно заметил Жакоб, скрываясь за дверью.

Матье де Нель потянулся к креслу за зеркалом, где его должно быть оставил Жакоб, е упускавший случая поглазеть на себя. Правда, после того, как викарий однажды посмеялся над его маленькой слабостью, Жакоб старался делать это тайком.

Дорогое зеркало в серебряной оправе, украшенное рубинами разной величины, де Нель купил много лет назад в подарок, но из-за внезапного ареста и последующего заточения в железной клетке – знаменитом изобретении короля Людовика XI – он так и не смог преподнести зеркало даме, которой оно предназначалось, и о которой он запретил себе думать в тот момент, когда тяжелые монастырские ворота захлопнулись у него за спиной, резко и беспощадно разделив его жизнь надвое.

С минуту Матье де Нель придирчиво рассматривал свое отражение в зеркале, прежде чем неохотно признать правоту Жакоба. Он действительно выглядел не лучшим образом: небритое лицо осунулось, тёмные круги под глазами делали взгляд хмурым и неприветливым, а ведь когда-то…

Когда-то он пользовался немалым успехом у самых обворожительных дам французского королевства. В то время он был богат и полон честолюбивых планов на будущее, поскольку сам король Франции благоволил ему. Монаршая милость объяснялась просто: Людовик XI, известный своей склонностью обидно посмеяться над недостатками ближних, заметил и приблизил к себе де Неля за его неосторожную привычку едко отзываться о других придворных.

Спустя несколько лет острый язык едва не стоил королевскому любимцу жизни. Буквально в последний момент Людовик XI заменил смертную казнь на пострижение в монахи благодаря заступничеству епископа Орлеанского.

Первые месяцы заточения в монастыре были самыми трудными: за строптивый нрав он часто попадал в карцер, куда его отправлял строгий аббат, получив надлежащие указания. Но через год король Людовик умер, и дядя забрал его к себе в Орлеан. Благо епископский дворец располагал большой библиотекой, где Матье на время забывал о чёрной рясе монаха бенедиктинца и нелепой тонзуре.

***

Монастырская больница располагалась на внешнем дворе сразу за гостиницей и пристроенной к ней часовней. Далее следовал огород – гордость санитарного брата – и фруктовый сад, за которым начиналось кладбище.

Был час дневной работы. По внешнему двору сновали крестьяне, нанимаемые аббатством на сезонные работы – сбор винограда и подготовка виноградников к зиме поручалась именно им. Монахи трудились исключительно в давильне и винном погребе – производство вина своего рода таинство, тут вилланам2828
  Виллан (зд.) – простолюдин, крестьянин.


[Закрыть] не место.

Викарий шёл не торопясь, поглядывая по сторонам и отмечая любопытно-настороженные взгляды, встречавшихся ему монахов. Если принять во внимание скорость распространения слухов в аббатстве Святого Аполлинария, то любопытство братии имело объяснение: наверняка весть о продолжении расследования уже успела облететь весь монастырь.

Матье де Нель заметил на крыльце больницы санитарного брата. Вот кому соблюдение устава даётся нелегко. Такой говорун, как брат Жиль, должен тяготиться предписанием не любить многословия.

Но сегодня санитарный брат превзошёл самого себя, едва не заговорив викария, осматривавшего больницу. Матье де Нель стоически терпел словоизлияния брата Жиля, ожидая момента, когда можно будет повернуть разговор на интересовавший его предмет. Ждать пришлось долго. Наконец, санитарный брат остановился, переводя дыхание, и викарий поспешил воспользоваться образовавшейся паузой.

– Ну что ж, недурно, – подвёл итог Матье де Нель, идя по проходу между кроватями. – Чисто и всё на своих местах. Вашу больницу, брат Жиль, можно считать образцовой. Так я и напишу в отчёте Его Преосвященству. А что больных сейчас нет?

– Таких, чтоб тут оставить, слава Богу, нет. Больше всё по мелочи: то насморк подхватят, то палец поранит кто-нибудь из братии, то у камерария снова носом кровь пойдёт. В общем, я сейчас, можно сказать, на покое, но времени зря не теряю: делаю из трав настои, мази…

– А я вот заметил, что по крайней мере, у четверых монахов, не считая молодого сторожа, поранены руки, – оборвал разглагольствования брата Жиля викарий. – Порезы могут быть очень опасными, не так ли?

– Это у кого же? Стойте, дайте-ка я сам вспомню… Ну, во-первых, отец настоятель, – стал загибать пальцы санитарный брат. – Вы о нём уже спрашивали. Впрочем, у господина аббата не порез был, а гнойный нарыв… Далее брат Юбер. У него ничего серьёзного, так пустячная царапина. Да он ко мне и не с раной прибегал. У него, не поверите, живот прихватило, а отчего – не понятно. Но у меня на этот случай всегда под рукой славная микстура есть. Если случится вам пострадать от поноса, только известите, и брат Жиль вас в два счёта вылечит.

– Кхм, кхм, благодарю, – откашлялся Матье де Нель.

Но санитарный брат не заметил ни деликатного покашливания викария, ни готового лопнуть от смеха Жакоба, и с упоением продолжал:

– Правда, брат Юбер в тот день до того настрадался, что пренебрёг моими рекомендациями, и выпил двойную дозу. И что же вы думаете? Утром снова прибежал, но теперь просил какого-нибудь слабительного, – брат Жиль заговорщицки зашептал. – Я хотел было ему и слабительного двойную порцию дать, да куда-то склянка запропастилась.

– А что послужило причиной его первого визита к вам? – поинтересовался викарий.

– Разве я не сказал? Живот у него здорово прихватило, хоть келью в отхожее место переноси.

Санитарный брат готов был уже рассмеяться, но викарий лишил его такой возможности.

– Меня больше интересует, что могло спровоцировать, столь сильное расстройство желудка?

– Ах это, – брат Жиль поскреб затылок. – Он, помнится, и сам был удивлён. Уверял меня, что ничего недозволенного в рот не брал, то есть вкушал пищу только в рефектарии. А ведь как бывает, – санитарного брата снова прорвало, – выйдет кто-нибудь из братии по богоугодной надобности, скажем, милостыню собирать, иль там проверить живорыбные садки, и, не устояв перед соблазном, объестся в деревенской харчевне, – а мне его потом выхаживай.

– Ну, а брат Гийом к вам приходил, после того как распорол руку гвоздём?

Брат Жиль с раздражением отмахнулся.

– Ничего страшного у него нет. Рану я промыл и прогнал его отсюда.

– Прогнали? – изумился викарий.

– Ага, а то я не знаю брата Гийома. Ему бы только от работы отлынивать. Лодырь он каких свет не видывал. Думал, я его здесь оставлю, но не тут-то было. По мне лень – это и есть первичный грех, а уж все остальные от неё происходят.

Викарий не стал вступать в теологическую дискуссию по поводу вольного трактования первородного греха братом Жилем. Он спешил продолжить расспросы, пользуясь говорливостью санитарного брата.

– А ризничий к вам приходил? Он сказал мне, что порезался бритвой.

– Нет, ризничий не приходил.

– Странно. Очень странно, – протянул викарий.

– Чего ж тут странного? Он не из тех, кто норовит в больнице поваляться, да и рана, видно, его не тревожит, – брат Жиль поискал в складках рясы связку ключей. – Ну, кажется, я вам всё показал. Хотя нет, в банную комнату мы ещё не заходили. Её лет восемь тому назад перенесли сюда подальше от келий. Тут у меня тоже порядок, – заявил он, со скрежетом поворачивая ключ в замке. – Смотрите, вот лавки, куда братия складывает одежду. Там тазы, бочки и свежие полотенца. Всё чин чином дожидается, когда господин аббат благословит братию на очередное купание.

– И часто благословляет? – полюбопытствовал викарий.

Брат Жиль снова поскрёб затылок и хитро покосился на викария.

– Да как сказать. По мне, так можно было бы и чаще. Впрочем, перед Рождеством, Пасхой и Пятидесятницей купаемся непременно.

Викарий обошёл банную комнату, внимательно осмотрел лавки в передней и, повернувшись к санитарному брату, спросил:

– Скажите, а кто следит за одеждой монахов, когда они моются в другой комнате?

– А чего за ней следить? – удивился брат Жиль. – Лежит она себе здесь и хозяина дожидается. Никто ещё на моей памяти свою рясу с чужой не перепутывал.

– Весьма, весьма интересно. Что ж, и комната, в которой вы готовите свои лекарства, тоже всегда открыта?

– Ага, – простодушно ответил санитарный брат. – Она же в стенах больницы. А вот больницу я всегда запираю, когда выхожу, но не от братии, а от всякого любопытного гостя или мирянина, что может слоняться по внешнему двору.

Викарий удовлетворённо покачал головой.

– Брат Жиль, я впечатлён. Вы чрезвычайно добросовестно относитесь к своим обязанностям.

– Это вы ещё не видели моего огорода.

– Того, что я видел, вполне достаточно для составления благожелательного отчёта, – поспешил заверить викарий, дабы на корню пресечь попытку санитарного брата продемонстрировать грядки с лекарственными травами.

– Правда, в октябре огород не так хорош, как летом, да и после дождей всё раскисло, – с сожалением вздохнул брат Жиль.

Выйдя во двор, Жакоб ухмыльнулся и заметил:

– Вы, святой отец, своим отказом лишили нас удовольствия увидеть собственными глазами, как растёт укроп и базилик в огороде санитарного брата.

Викарий, казалось, его не слышал, погрузившись в собственные мысли. Но Жакоб был не из тех, кого могло смутить подобное невнимание.

– А знаете, святой отец, – продолжал он, – я понял, почему у брата Жиля лазарет пуст: он отваживает монахов своей болтовнёй. Он и здорового до смерти заговорит, а уж больного…

Викарий внезапно остановился и посмотрел на Жакоба широко открытыми глазами:

– Как же я об этом раньше не подумал! – воскликнул он с досадой. – Нет, нет Жакоб, болтовня брата Жиля оказалась для нас очень ценной. Сам того не подозревая, санитарный брат указал нам на убийцу. Завтра же на рассвете мы безотлагательно отправимся…

Матье де Нель не успел закончить – его окликнул санитарный брат. Он тяжёло бежал, трепетно прижимая к груди склянку с коричневой жидкостью.

– Фу-у, – выдохнул брат Жиль, утирая лоб рукавом. – Чуть не забыл моё верное средство от поноса. Три ложки перед ужином и назавтра снова будете радоваться жизни.

Викарий растерянно моргнул.

– Не знаю как и благодарить вас, брат Жиль, – пробормотал он, принимая «верное средство».

Жакоб прикрыл рот ладонью – его душил смех.

– Не стоит, пустое, – отмахнулся санитарный брат и, повернувшись, зашагал в сторону огорода.

***

Монах чёрной тенью скользил по коридору, стараясь прижиматься поближе к стене. В волнении он чуть было не ошибся кельей, но по счастью, вовремя спохватился. Поскрёбшись в нужную дверь, он затаил дыхание – тишина. Выждав немного, повторил попытку.

От напряжения звенело в ушах, но он решил не отступать. В третий раз он поскрёбся чуть громче и, наконец, послышались тихие шаги. Дверь отворилась.

– Кто здесь?

– Это я. Нам нужно поговорить.

– Разве?

– Прошу вас, пустите. Ни вам, ни мне не нужны лишние уши.

Хозяин кельи посторонился, пропуская незваного гостя внутрь. Разговор продолжался всё так же шёпотом.

– Зачем вы пришли?

– Мне нужны деньги.

– Снова? Однако у вас и аппетит. Если мне не изменяет память, та сделка была первой и последней.

– Клянусь мощами Святого Аполлинария я тоже так думал, но случилось ужасное.

Последовал фальшивый всхлип.

– Матушка моя умерла. Доктор, подлец, надул нас и исчез, прихватив, милосердно выданные вами, деньги.

– Соболезную, – сухо обронил хозяин кельи.

– А похороны и отпевание стоят сейчас так дорого. Не знаешь даже, что дешевле – жить или умереть. Всегда и везде нужны деньги.

– И вы решили, что я вам их дам.

– Но, поверьте, мне не к кому больше обратиться.

– От вашей лжи, связанной с мнимой болезнью, а теперь и смертью матери, меня выворачивает наизнанку. Не гневите Бога!

– Пристало ли убийце попрекать лжеца, да ещё и Господа поминать при этом, – ответил гость с угрозой.

– И вы не боитесь?

– Вас? Нет.

– Интересно почему?

– Я не такой дурак, каким вы меня считаете, – гость хихикнул. – Тогда ночью я подобрал одну вещицу, оброненную убийцей, и сохранил её. Поэтому в ваших интересах, чтобы я жил долго и безбедно.

– Из последнего я делаю вывод, что сей визит не последний.

– О, нет-нет, я больше не буду вам докучать.

– Почему вы пришли сюда, вас могли увидеть?

– Это не так опасно, как говорить днём. Днём всегда есть кто-то, кто может оказаться рядом и услышать.

В наступившей тишине, ясно слышалось прерывистое дыхание гостя.

– Завтра в том же месте вы получите пять экю. Сумма не обсуждается, поскольку вы нарушили слово и вновь требуете денег.

– Вы удивительно покладисты, – ответил гость. В голосе его звучала улыбка. – Мне даже не пришлось упомянуть о продолжении дознания. Викарий, говорят, не поверил в подлинность найденной аббатом верёвки. Интересно знать, где находится настоящая?

– Вам пора уходить.

– Итак, до завтра, дорогой брат.

Дверь тихо затворилась. Оставшийся в келье монах сквозь зубы выругался.

Нужно срочно что-нибудь предпринять, нельзя допустить, чтобы этот жалкий шантажист разрушил плоды его трудов. Много лет назад ему уже пришлось круто изменить свою жизнь, больше он этого делать не станет. Тогда над ним потешался весь Тур – накануне свадьбы невеста предпочла ему другого. Как же тут не посмеяться!

Монах опустился на жёсткую постель, обхватил голову руками и застонал от бессильной злобы. Ненависть, которая, казалось, давно растворилась в водовороте монастырской жизни, воскресла и охватила всё его существо, как и в тот далёкий день, когда он узнал о своём позоре. Бесчестие и разрушенные планы нельзя оставлять безнаказанными. И он не оставил. Он отомстил, очень умно отомстил.

Прежде всего, он объявил, что Элоиз станет его женой, невзирая ни на что. Правда, с одним условием: в течение месяца она обязана посещать все церковные службы.

Новость быстро облетела Тур. Одни называли его глупцом, другие великодушным, но он не был ни тем, ни другим. Пока горожане судачили за его спиной, он за хорошие деньги нанял опытного человека, из тех, что коротают время в тавернах, ожидая подобных заказов.

Спустя пару дней после вечерней службы Элоиз вышла на церковную паперть. Нищие кинулись к ней, протягивая грязные заскорузлые руки. Она, как всегда, бросила им несколько монет, но неожиданно поднялся крик – нищие, не поделив гроши, учинили драку. Блеснул нож, и как уверяли потом свидетели, не понятно каким образом, Элоиз оказалась в центре потасовки, и смертельный удар достался именно ей.

Горе по поводу кончины невесты он разыграл столь искусно, что последующее решение – удалиться в аббатство – никого не удивило. А что ему оставалось делать? Стать купеческим прево Тура, где его имя навсегда покрыто несмываемым позором? Нет, подобная будущность его не привлекала. Поэтому, здраво рассудив, что славу можно обрести не только в мире, он поступил новицием в аббатство, где монахом был дядя Рауль, намереваясь с его помощью быстрее сделать карьеру. Пустые надежды – дядя был начисто лишён честолюбия, он довольствовался местом келаря и о большем не мечтал, да и влиянием не обладал. А ещё не хотел, чтобы его заподозрили в покровительстве, оттого и просил сохранить их родство в тайне – безмозглый святоша.

Первое время он вёл себя осторожно, не выпуская из виду цель – в один, не столь отдалённый день, он должен возглавит это аббатство. Но каким образом воплотить свой план в жизнь? Случай в лице брата Жана пришёл ему на помощь. Брат Жан – свинья и пустозвон, не обделённый однако хитрым умом, сумел попасть в милость к ничтожному аббату Симону.

Решив воспользоваться этим обстоятельством, он сблизился с братом Жаном и постепенно внушил ему идею сбыта монастырского вина на выгодных условиях. Дядя Рауль очень неодобрительно относился к их дружбе. Почему – он не понимал, а дядя не объяснял, за что впоследствии поплатился – и поделом ему.

Все были довольны. Аббат набивал сундук, лелея глупые мечты, брат Жан кроме колокольни, получил возможность есть и пить вволю, уезжая сбывать вино.

Ему было известно всё об их тёмные делишках, но время открыть на них глаза епископу ещё не пришло.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Брат Тома сидел на куче соломенных тюфяков и штопал старую саржевую простынь.

До чего же унизительно быть вестиарием! Что такое вестиарий? Мелкая сошка, которой все помыкают кому не лень, а перво-наперво камерарий. Сегодня, к примеру, отчитал за опоздание, загрузил работой, которую вовек не переделать, и был таков.

Брат Тома раздосадовано вонзил иглу в ткань и взвыл от боли. На подушечке пальца выступила капелька алой крови. Он вытер её о рясу и отбросил работу – пусть камерарий сам штопает это старьё!

Вот ведь повезло негоднику! Пришёл брат Жильбер в аббатство позже, а уже в камерарии выслужился. Должность камерария престижна, опять же доступ к монастырским деньгам прямой имеется. Впрочем, такой как брат Жильбер, вряд ли этим пользуется – «святоши», подобные ему, слишком пекутся о своём благочестии, надеясь пролезть в аббаты. А где оно, это самое благочестие? Не такой уж глупый брат Тома, чтобы поверить в его существование.

Да и как поверить, если сам владыка Папа не гнушается мздоимством? Причём дело в Вечном Городе по слухам дошло до того, что римляне, не таясь, распевают, порочащие папскую курию куплеты. И правильно, между прочим, делают! А то что же получается, как денежки прикарманивать, так их преосвященству можно, а простому, сирому и убогому монаху – нет? Не справедливо это!

Вестиарий снова принялся за простынь, штопая её вкривь и вкось.

Этим утром, проходя мимо пекарни, он стал свидетелем перебранки келаря с арендатором. Келарь и так и эдак доказывал мужлану, что за ним ещё должок по муке с прошлого года остался, а Жак – дурак упирался. Дурак, потому как должен знать, что с келарем спорить проку никакого – всё равно он своё получит, а спорщику дороже выйдет. Поэтому лучше его не злить, а сразу дело уладить миром, так сказать, к обоюдному удовлетворению. Глядишь, он и скостит немного. Ну, а к упрямцам келарь не благоволит, нет, и взыскивает с них с лихвой.

Брат Тома мечтательно вздохнул.

Хорошо бы, когда-нибудь, стать келарем. Вот, где доходное место! А как же иначе, если келарь ведает продовольствием всего аббатства, взимает дорожную пошлину, следит за амбарами и мельницей, покупает и продаёт монастырские земли, да мало ли чего ещё проходит через его руки. И всё это не очень контролируется аббатом Симоном.

Хотя до брата Тома недавно дошёл слух, что келарь делит какие-то неучтённые доходы с отцом-настоятелем. Если это правда, тогда покровительство аббата келарю становилось вполне понятным.

Да и сам отец-настоятель уж больно часто в последнее время отлучается из обители. А спрашивается, куда и по какой надобности? Тоже подозрительно. Не иначе как нашёл прибыльное дельце, а паству оставил на попечение этого зануды приора. Не приведи Господи, такой станет аббатом – всех заставит соблюдать устав, на котором сам буквально помешался. Уж лучше пусть настоятелем остаётся Симон – этому за разъездами недосуг следить за своими монахами.

И пусть камерарий жалуется на брата Тома, как давеча грозился, он нисколько не боится, потому что знает – стоит визитатору покинуть стены обители, как аббат укатит за ним следом. И надо же было викарию заболеть, а то бы уж давно уехал.

Вот, этот тоже хорошо устроился при дяде епископе, который совсем недавно поручил ему визитации. Ездит теперь этот длинноносый викарий по аббатствам, жиреет на чужих харчах, а вместо благодарности всякие оплошности у братии подмечает и епископу потом докладывает.

Взять хотя бы смерть пономаря. Тот, конечно, был порядочным негодяем. А как же иначе? Разве честный и работящий монах может быть в таком фаворе у аббата, в каком был брат Жан? Нет, не может.

К примеру, брата Тома отец-настоятель, можно сказать, вовсе не замечает. Разве не оскорбительно подобное пренебрежение? А чем, спрашивается, покойный пономарь был лучше его, вестиария? Брат Тома, по крайней мере, по ночам мясо не уплетал.

Кстати, им с братом Гийомом всё-таки удалось выследить чревоугодника. Жаль только не успели воспользоваться плодами нескольких бессонных ночей – обжора свернул себе шею, а этот проныра викарий обыскал его келью и унюхал своим длинным носом кусок свежайшего мяса, да ещё придумал, что этого болвана кто-то нарочно столкнул с колокольни. Теперь рыскает по аббатству, всё выспрашивает и выведывает.

Но ничего, главное-то им с братом Гийомом стало известно – надо договориться со сторожем Пьером, а тот уж знает, как всё устроить. Вот только придётся подождать пока всё успокоится и визитатор наконец-то уедет.

Правда, брат Гийом после смерти пономаря, кажется, начал скрытничать. С чего бы это? Может, прав визитатор и это брат Гийом столкнул пономаря? Тьфу, какая глупость в голову лезет! Зачем бы это ему понадобилось?

Хотя нужно признать, брат Гийом намедни повёл себя очень странно. Перед шестым часом вестиарий, проходя мимо амбара (камерарий послал его отыскать ризничего), решил перекинуться парой слов с другом.

– Брат Гийом, – тихо позвал вестиарий, отворив дверь амбара.

Брат Гийом, сопя, вылез из-за мешков, сложенных в дальнем углу. Ряса его была перепачкана пылью и соломой. Он неестественно громко засмеялся.

– Ох, и напугали вы меня, брат Тома.

Преувеличенная радость хранителя амбаров была настораживающей. Сомнения, закравшись в душу, не давали покоя вестиарию. А так ли бескорыстен брат Гийом? Может быть, он всего лишь водит брата Тома за нос, а сам за его спиной успел сговориться с Пьером, и теперь объедается по ночам в своей келье?

Нет, в келье невозможно. После того, как проклятый визитатор вспорол тюфяк пономаря и обнаружил там мясо, аббат не погнушался и лично перетряс все кельи. Теперь там не спрячешь даже заплесневелый сухарь.

Тогда остаётся одно надёжное место – амбар, где брат Гийом проводит всё время, свободное от богослужений и сна. Возможно, в том дальнем углу за мешками, он и хранит свои припасы. Но не мешало бы подкрепить свои подозрения материальными доказательствами коварства брата Гийома. Однако, как это сделать?

Единственное время, когда можно незаметно проникнуть в амбар, – ночь. Открыть дверь не составит труда, ибо однажды в порыве небывалого доверия брат Гийом показал вестиарию, где хранится запасной ключ. Именно за ним забежал сегодня утром брат Тома в амбар и, улучив момент, одним прыжком сорвал ключ с гвоздя.

Итак, сегодня ночью он узнает, чем пирует брат Гийом, а уж потом выскажет в лицо предателю всё, что он о нём думает. Например, можно начать так…

Но неожиданный приход камерария помешал дальнейшим рассуждениям брата Тома.

– Работа закончена?

– Две простыни ещё остались, – не поднимая головы, процедил в ответ вестиарий.

– Что это сегодня с вами, брат Тома? Опоздали и работа не сделана.

– Не доделана, – поправил вестиарий.

– Пусть так, но я всё же ожидал от вас большего.

Брат Тома открыл рот, чтобы огрызнуться, но вовремя прикусил язык. Лучше ему стерпеть придирки камерария, чем быть посаженным под замок на хлеб с водой. А то пока он будет голодать, брат Гийом успеет всё один слопать.

Вестиарий взял следующую простынь и склонился над работой.

День тянулся бесконечно долго.

Ночную вылазку брат Тома наметил на время перед Утреней. После Повечерия монахи разошлись по кельям, однако вестиарию, по понятной причине, не спалось.

По коридору кто-то прошёл, раз, другой, где-то тихо скрипнула дверь, затем послышался громкий храп. Наконец всё стихло. Сколько прошло времени, трудно было сказать, но ждать далее было невыносимо.

Брат Тома тихонько выскользнул за дверь.

Крадучись и постоянно озираясь по сторонам, он спустился через церковные хоры к массивным дверям храма, удивился тому, что внутренняя щеколда не была задвинута, вышел на внешний двор и огляделся.

Ночь была тёмной и безлунной. Внезапный порыв сильного ветра сорвал капюшон с его головы… Сердце брата Тома замерло в тощей груди, во рту пересохло, а ноги готовы были повернуть назад. Но ключ от амбара, зажатый в кулаке, придавал смелости – прочь страхи и сомнения, если всего в нескольких шагах его ожидает кусок жирного мяса! Брат Тома решительно шагнул в темноту.

Теперь бы только незаметно добежать до хозяйственного двора, минуя сторожку. Оказавшись перед заветной целью, вестиарий перевёл дух. Новый порыв ветра толкнул дверь амбара, жалобно скрипнувшую на ржавых петлях. Брат Тома застыл перед образовавшейся чёрной щелью.

Странно, что среди ночи амбар оказался незапертым. Чтобы это могло значить? А, верно брат Гийом пиршествует под покровом темноты. Ничего, сейчас ему придётся поделиться, а заодно и объясниться.

Брат Тома проскользнул в дверь. Плохо ориентируясь в чёрной утробе амбара, он сделал неверный шаг, споткнулся и, растянувшись, взвыл от боли.

Неожиданного разоблачения не получилось – сейчас появится брат Гийом, измышляя на ходу оправдания.

Вестиарий подождал немного, но напрасно – вокруг стояла гробовая тишина.

Какой всё-таки негодяй хранитель амбаров – вместо того, чтобы прийти на помощь другу, сидит тихо, ничем не выдавая своего присутствия. Тем хуже для него – брат Тома забудет о снисхождении, когда его обнаружит.

Вестиарий, кряхтя, встал, почесал ушибленный бок, обругал про себя брата Гийома и принялся за поиски. Этим утром он приметил огарок сальной свечи – как раз то что нужно для обнаружения затаившегося брата Гийома и его припасов.

Брат Тома пошарил руками по близлежащим мешкам, неосторожно сбросив на земляной пол какую-то бумагу. Ну что за напасть такая! Он опустился на четвереньки и стал медленно передвигаться в поисках злополучной бумаги. Сброшенный листок не желал находиться, зато брат Тома больно стукнулся головой о лежавший на полу табурет.

– Теперь точно выскочит шишка, объясняйся потом, где ты её поставил, – проворчал вестиарий, энергично растирая лоб. – А вот и бумага! Ну, хоть с этим повезло.

Он поднялся, выпрямился и тут… его лицо упёрлось в чьи-то ноги.

Ужас сдавил горло вестиария, лишая рассудка. Брат Тома силился крикнуть, но из горла вырвался только утробный хрип. Собрав последние силы, он оттолкнул, качнувшиеся ноги, и, продолжая хрипеть, выскочил за дверь, угодив прямиком в крепкие объятия сторожа Дидье.

– Ага, попался, вор! Ну, сейчас я тебе задам! – закричал тот, поваливая вестиария на землю. – Теперь не уйдёшь! Пьер, бездельник, сюда, ко мне!

Послышался топот ног и лай собаки, после чего брат Тома провалился в чёрную бездну.