Текст книги "Уйти красиво и с деньгами"

12

Анна Терентьевна ждала чего угодно, только не такого ответа. Она готова была к слезам, к шумной сцене, к обмороку, наконец. Однако Лиза была деловита и спокойна. Это ни в какие ворота не лезло!

Павел Терентьевич тоже был потрясен. Он, как и утром, зарыдал, будто маленький ребенок.

– Я так не могу! Мне стыдно! Я не вынесу, – пробормотал он и выскочил из гостиной.

Анна Терентьевна осталась восседать в своем кресле и даже сохранила на лице королевскую гримасу с чуть поднятыми бровями и поджатым ртом. Но глаза ее отказались моргать и просто остекленели в орбитах.

– Лиза! – воззвала она по светской привычке не замолкать в сомнительных ситуациях. – Надеюсь, ты отдаешь себе отчет…

– Тетя, вы опять? Ну, чего воду в ступе толочь! Я все понимаю. Не идти же папе в тюрьму, а нам с вами в поломойки.

– Не будь жестокой, Лиза! Мы не собираемся тебя принуждать. Ты вправе…

– Ах, ничего я не вправе! И пусть будет, как я сказала, – отрезала Лиза.

После долгой паузы, когда в беседу вступили гостиные часы, шумно отбившие одиннадцать раз, Анна Терентьевна вновь набралась смелости и открыла рот. Она мягко сказала:

– Мы с папой понимаем, что ты еще очень молода. Я буду просить Игнатия Феликсовича отложить, насколько возможно, вашу свадьбу…

– Он не согласится, поэтому лучше не тянуть, – отмахнулась Лиза.

– Ты так загадочно это сейчас сказала! – удивилась Анна Терентьевна. – Быть может, есть что-то, чего я не знаю? Вы уже переговорили? Может, ты уже любишь его?

– Нет, конечно.

– Неужели Игнатий Феликсович нисколько тебе не нравится? – продолжала допытываться тетка. – Это странно! Он чрезвычайно красивый мужчина.

– Ни капельки не нравится. И на отсрочки не согласится. Я ведь вижу, какой он.

– И какой же?

– Скверный до крайности. Он мне пока мало плохого сделал, но я его терпеть не могу. Поэтому свадьбу надо сыграть как можно быстрей.

Анна Терентьевна раздраженно обмахнулась слезным платком, который призван был насквозь вымокнуть, но так ни разу и не был приложен к глазам.

– Я тебя отказываюсь понимать, Лиза! – сказала наконец тетка. – Ты согласна выйти за человека, которого не терпишь? Я догадываюсь, что ты по-детски употребила слишком сильное слово, но все-таки… Ты обижена на Пиановича за то, что он сказал мне про… Нет, все равно не понимаю! Если терпеть не можешь, почему не откажешь?

– Нам нужны десять тысяч.

– Но твоя судьба? Твое счастье? – спрашивала Анна Терентьевна, краснея и ужасаясь. Больше всего она боялась, что Лиза воспользуется ее замешательством и отвергнет и Пиановича, и всеобщее спасение.

– Мое счастье тут ни при чем, – отрезала Лиза. – К тому же я быстро с ним разведусь. Сейчас все так делают.

– Лиза, что ты говоришь! – вскрикнула Анна Терентьевна. – Откуда у тебя такие мнения?

– Бросьте, тетя! Мы живем в двадцатом столетии. Что ж делать? Я не люблю Пиановича, мне противно его так называемое благородство, меня тошнит от его красоты, но я выйду за него, и у нас будут эти десять тысяч. Все просто! Остальное – мое дело. Не надо только говорить о святости брака. Я очень устала. Спокойной ночи!

Вялой походкой Лиза двинулась к двери, а на пороге задержалась:

– Надеюсь, домашний арест с меня снят?

В своей комнате она легла, укрылась с головой, но все-таки слышала снизу голос отца и теткин плач, похожий на уханье совы.

Следующее утро, ветреное и ясное, ничем не отличалось от других солнечных утр. Однако в доме Одинцовых все встали с неуверенными и тревожными лицами, хотя старательно делали вид, что ничего не произошло. Матреша с Артемьевной преувеличенно гремели на кухне кастрюлями, Павел Терентьевич старательно болел – смирно лежал в кровати и уже дважды выпил бром. Анна Терентьевна неожиданно для себя закончила вязание антимакасара, и пришлось взяться за следующий, не очень-то и нужный.

Напившись чаю, Лиза по привычке взялась составлять в уме послание Ване и воображать, что Артемьевна уже несет это письмо. Но куда несет? Она даже не знает Ваню в лицо!

Лиза вызвала няню с кухни, где затевался какой-то неуместный рыбный пирог. Няня, вытирая руки о фартук, сразу огорошила Лизу:

– А я твоего видала. Волос у него белый, Рянгины фамилия, верно? Парнек хороший.

– Шшоки красные? – фыркнула Лиза.

– Не особенно, – невозмутимо ответила няня. – Молодой он ишшо. А семейства хорошего, я узнавала. Дом купили каменный над самым мостом – деньги есть, значит. Отец у него, два брата женатые, сам он младший. Один брат в Иркутске остался, на тамошнем их деле, а отец с младшими сюда подался. Конечно, они не из благородных, на рояли никто у них не играт, но семья хорошая: в церкву ходят.

– Как будто плохие не ходят?

– Смотря в каку церкву. Вдруг он иной веры? А раз нет, с таким любиться не срам. Зови его ко мне в каморку…

– Няня, няня! Что ты!

Лиза махнула рукой и побежала прочь. Ваню надо было увидеть прямо сейчас, немедленно, и никаких писем! Теперь дома ее никто удержать не посмеет. Она на бегу нацепила шляпку, засунула под шляпную резинку косу и выскочила за калитку.

На Почтовой было пусто. Прохладный ветер вздул Лизино платье и растрепал волосы вокруг лица. Наконец-то Лиза почувствовала себя совершенно свободной – почти как ветер, который гнул бурьян вдоль заборов и свивал тротуарную пыль карликовыми сыпучими вихрями. Сегодня можно делать что хочется!

Почтовая пройдена, а Вани нет. Где же он? Володька с Мурочкой уверяли, что Ваня целыми днями слоняется по Почтовой. Да и сама Лиза его здесь видела, когда ходила с тетей к Пшежецким! Потому пустая улица и редкие ненужные прохожие Лизе показались чуть ли не оскорблением. Она замедлила шаг. Впереди маячили лишь пыльная дорога, пустота и тоска. Даже заплакать захотелось! На том перекрестке, где Косой Взвоз стекал с Почтовой прямо в Неть, она остановилась.

Ваня возник перед нею как из-под земли – выскочил из-за заколоченного, слепого домишки. Лиза едва не вскрикнула. Ваня сразу же пошел вперед, почти на нее не глядя. Лиза двинулась за ним, но все-таки сказала тихо:

– Здравствуй. Куда мы идем?

– В сад Копытиных.

– Я туда не хочу! Отвези меня на остров Буян.

– Это где?

– Если спуститься по Взвозу и взять лодку, он как раз напротив. Чудесный остров, совершенно пустой. Песок там беленький, как сахар, и густые ивы. Когда я была маленькой, очень хотела туда попасть. Я думала, это и есть остров Буян, который у Пушкина.

Ваня покачал головой:

– Не годится. На берегу народу сейчас никого. Уехать нам не дадут.

Лиза так изумилась, что забежала вперед и заглянула в Ванино лицо. Тут только она поняла, почему он отворачивается: его левый глаз совершенно заплыл и был окружен радужным желто-пурпурным пятном.

– Боже! Это они сделали? – прошептала Лиза.

Она сразу же перестала желать лодки и острова и послушно двинулась в сторону городского сада.

– Они, – подтвердил Ваня Лизину догадку. – Это ничего, не больно. Бывали переделки и хуже! Я только вчера все ждал, что вы в окно выглянете. Хоть один разок.

– Меня заперли! Целый день пришлось сидеть под замком. Но я рада, что тоже пострадала, а то было бы несправедливо, правда?

– Нет! Вы не должны страдать. А сегодня вас отпустили?

– В общем-то, да. Только не говори мне «вы», иначе мне кажется, что ничего не было, и мы с тобой почти не знакомы.

Лиза вдруг вспомнила, что выходит за Пиановича. Ей непонятно почему стало страшно. А вчера было все так просто! Она всегда была скора на руку и не любила мешкать и сомневаться. Странная, фантастическая история с «Викторией», десятью тысячами и свадьбой совсем не поразила ее вчера. Себе она казалась очень умной и отважной, и все отлично разрешилось: не надо было больше томиться под замком, играть на рояле, шить гладью. Избавив семью от разорения, она бежала бы прямо из-под венца, в белом платье, вуали и в белых цветах! Они с Ваней уехали бы в Америку или еще какую-нибудь несусветную глушь, чтобы никогда не расставаться.

Сейчас настоящий, а не воображаемый Ваня, бесстрашный и сильный, с синяком под глазом, шел рядом с ней туда, куда сам считал нужным. Она его любила и просто следовала за ним. Она больше ничего не понимала и ничем не управляла. Но Пианович, вчера нестрашный, показался теперь неодолимым. Неужели она наделала глупостей? И все не так просто, как ей думалось вчера?

В саду Копытиных сели на зеленую неудобную скамейку недалеко от входа. Мимо с визгом пробегали детишки, за ними трусили няньки. Взад и вперед бродил по дорожке полоумный толстяк Сущев, размахивая руками и гимнастически отбрасывая в стороны слоновьи ноги. У ворот прохаживался городовой. Все это было ненужно и безобразно. Лиза чувствовала себя очень несчастной до тех пор, пока Ваня на ее руку, сиротливо лежащую на скамейке, не положил осторожно свою.

– Я тебя люблю, – еле слышно сказал он.

Он страшно стеснялся своего подбитого глаза и сидел выпрямившись и показывая Лизе только нетронутый профиль. Лиза сжала изо всех сил его горячие пальцы. Это было совсем не похоже на бесконечные поцелуи в ларинской беседке или под бузиной, но Лизе казалось, она сейчас умрет от счастья.

– В твоей руке моя жизнь, – ответила она тихо.

– Я тебя люблю, – повторил Ваня. – И очень за тебя боюсь.

– Это еще почему?

Ваня чуть повернулся к ней, щурясь и дергая левым глазом, который слезился:

– Помнишь позавчерашних черных людей?

Еще бы Лиза их не помнила! Но пугаться она не собиралась.

– Это хулиганы, – сказала она. – Такова последняя дикая мода у местных босяков. Просто голытьба из Муртазинской слободы!

– Не похоже. Я видел хулиганов, – не согласился Ваня. – Во-первых, хулиганы накачиваются пивом и водкой, а эти были трезвые. Во-вторых, одежда. Хулиганский шик – картузы на макушке, пестрые шарфы и штиблеты со скрипом. Им хочется быть приметными, а эти были черные, как черти.

– Да! Я сразу вспомнила, как Чумилка рассказывал про самураев, которые ходят в черном и ночью не видны. Он сам еще тогда рукав от свитера на голову натянул.

– Вот-вот! Что же, это ниндзя в Нетске появились? Японцы? Ерунда! И что им было надо?

Лиза пожала плечами:

– Не знаю. Попугать? Позабавиться? Меня ведь они отпустили. Я другому удивляюсь: как они нас нашли? Зачем в свербеевскую усадьбу залезли?

– Они за нами следили, – сказал Ваня.

– Как следили? Зачем?

– Сам не знаю. Только я заметил: третий день за мной постоянно ходят какие-то субъекты – то двое сразу, то поодиночке. Может, и больше их, но эта парочка бросалась в глаза. Я потому сейчас решил в сад идти, что здесь народу полно и городовой стоит. Если б мы спустились по Косому Взвозу, наверняка было бы то же самое, что у Свербеевых. Во всяком случае, мои двое шпиков и сейчас тут.

– Где? – изумилась Лиза.

– Только не надо так резко оборачиваться! – остановил ее Ваня. – Один у павильона с водами – вон он к нам сейчас повернулся. А другой остался на улице и иногда в ворота заглядывает.

Лиза исподлобья посмотрела на человека у павильона. Человек, облокотившись о стойку, стоял спиной к задраенному окошку и рассеянно блуждал взглядом в облаках. Одет он был неважно, но франтовато: на голове была не фуражка, венчавшая большинство мужских голов в Нетске, а соломенная шляпа-канотье с затертой малиновой лентой. Галстук он носил тоже малиновый, с розовыми полосками, самого дурного вкуса. Человек в канотье был лет тридцати, крепок, невысок, по-простонародному смугл и имел под носом усики-мушку. Он казался беспечным гуляющим с претензиями на успех у нянек помоложе. Однако, разглядев как следует облака, он вдруг уставился на Лизу с Ваней. Он даже с минуту не моргал, будто его фотографировали, но потом снова устремил взор в небеса.

– До чего противный, – шепотом сказала Лиза. – Что ему надо? Ой, кажется, ему кивает кто-то! Это и есть второй?

– Он самый.

В это время в сад, как бы случайно проходя мимо и картинно подволакивая ногу, заглянул еще один наблюдатель. Этот был уже в картузе и черной блузе. Он явно позировал под модного писателя Горького, хотя имел на носу чеховское пенсне. Лже-Горький также окатил быстрым взором Лизу и Ваню и скрылся за столбиками ворот.

– Господи, кто они все такие? – в панике прошептала Лиза.

– Есть еще и третий, – добавил Ваня. – Тот, как я понял, следит персонально за вами… за тобой. Последние два дня он не покидал Почтовой и фланировал там с утра до вечера. Мне с ним впору уже раскланиваться.

– Если это бомбисты с кладбища, зачем я им нужна?

Ваня покачал головой:

– Идея Фрязина насчет бомбистов меня не убеждает. Те, на кладбище, сразу мне показались странными. Теперь я понял – у них тоже не было лиц. Муртазинские босяки в масках? Чушь. А эти двое? Конечно, не образцы элегантности, но и не представители городских низов. Драка в огороде Свербеевых, эта слежка…

– Это какой-то бред! – закончила Лиза.

– Я все время об этом думаю, – признался Ваня.

– Если б ты была не ты, то есть всем известная благовоспитанная барышня из хорошей семьи…

– То что? При чем тут я? – не поняла Лиза.

– То я решил бы… Знаешь, примерно таким образом берегут и охраняют своих жен и зазноб самые дремучие купцы. Или преступный люд. Тогда эти молодцы в черном либо преданные подмастерья, либо… банда. Но это невозможно! Лиза, вспомни, может, есть у тебя какой-нибудь воздыхатель из лабазников?

– Я вообще не знаю ни одного лабазника, – возмутилась Лиза.

«Зато у меня есть жених, – в очередной раз вспомнила она, и ее сердце тоскливо сжалось. – Сказать Ване прямо сейчас? Нет, нет, нет! У него и без моих новостей такая жалкая улыбка!»

Еще утром она собиралась разыскать Ваню, чтобы сообщить, что бежит с ним в Америку. Она думала об этом всю ночь! Теперь же, при свете дня, сжимая Ванину большую, драгоценную, смугло-красную руку, она не могла повторить вслух эти детские бредни.

Человек в канотье изучающе посмотрел на Лизу и усмехнулся, будто прочитал ее мысли. Он принялся мизинцем о мизинец чистить ногти. Это, наверное, казалось ему занятием изящным и подходящим для публичных мест. Кто его подослал?

– Этот гусь в соломенной шляпе вчера бродил за мной весь день, – сказал Ваня. – Когда дело пошло к вечеру и я понял, что тебя не увижу, я поддался на уговоры Фрязина. Мы с ним отправились в городскую читальню, а этот пошляк потащился за нами. Он даже в читальню влез, листал там годовой комплект «Задушевного слова». Смешно, правда?

– Смешно. А что вы делали в читальне?

– Убивали время. Вернее, я убивал, а Фрязин занимался делом. Он у нас теперь великий сыщик: взял газетные подшивки, стал выискивать в них криминальную хронику и делать какие-то выписки. Он считает, это делает его похожим на Шерлока Холмса – тот тоже вечно рылся в газетах.

– Что именно Чумилка в газетах искал? – поинтересовалась Лиза.

– У него новая идея, и неглупая. Он решил, что, если найти и систематизировать похожие преступления, можно будет сделать вывод, что совершил их один человек. Или одна банда. Он это где-то вычитал и решил применить на практике – вычислить банду по газетным сообщениям.

– И что-нибудь получилось?

– Как ни странно, да. За неделю изысканий в читальне Фрязин обнаружил по крайней мере три разбойничьи шайки. Одна, по его мнению, орудует в поездах Юго-Западной железной дороги – ворует у пассажиров чемоданы и корзины с провизией. Другая шайка в Замоскворечье обчищает квартиры средней руки по большим праздникам, когда все, включая прислугу, отправляются ко всенощной. А вот третья шайка самая интересная и кровожадная. Эти грабят ювелирные магазины. Они часто убивают сторожей либо хозяев, если те неосторожно высунутся на шум.

Лиза наморщила лоб:

– Я, кажется, про это слышала… Верно, отец читал в «Речи» – что-то там приключилось в Могилеве…

– Вот-вот! В Могилеве, а еще в Томске, в Киеве, в Одессе и в Юзовке. Эти удальцы берут только лучшие камни, в основном бриллианты. Они никогда не сбывают украденное в первобытном виде – либо переделывают, либо вынимают камни, потому их даже у скупщиков краденого поймать трудно. Зато наш Вова Фрязин решил вывести их на чистую воду.

– Каким образом?

– О, Фрязин все продумал! Он сопоставил заметки в газетах и определил постоянных участников шайки. Во-первых, это, конечно, главарь – мозг предприятия, профессор Мориарти российского чекана. Фрязин прозвал его Бриллиантовым королем, хотя мазурики сроду не додумаются до такого пышного титула.

– Да, Володька умеет красиво выражаться. Я его тетрадку про кладбище читала! – вспомнила Лиза.

Она немного успокоилась и даже стала с вызовом поглядывать на человека в розовом галстуке. Тот соскучился подпирать заколоченную будочку, из которой вечером подавались воды. Он часто менял позы и курил одну за другой зловонные папироски, которыми был набит его громадный портсигар. Может, если просидеть на скамейке до вечера, этот зловредный щеголь устанет и уйдет? Нет, вряд ли, он мужчина крепкий и на вид очень выносливый.

– Конечно, кроме главаря, в банде есть специалист по вскрытию сейфов. В одном журнале Фрязин прочитал, что на своем языке воры таких умельцев называют очень смешно – медвежатниками, – продолжал Ваня.

Лиза улыбнулась:

– Чумилка если во что-то вцепится, все мелочи подберет. Неужели существуют журналы про воров? А он нашел!

– Хватка у Фрязина есть, – согласился Ваня. – Он заметил еще одну тонкость: обязательно накануне преступления в магазине появляется роскошная дама. Она просит показать лучшие бриллианты, но никогда ничего не берет – просто узнает, что есть самого ценного. Конечно, помимо трех главных лиц имеются и второстепенные: извозчики, помощники, сбытчики. Фрязин всем этим так увлекся, что даже забросил наших бомбистов из склепа. Зря, боевые оказались ребята, хоть и безликие!

– Володька знает, что было в свербеевском саду? – забеспокоилась Лиза.

– Нет, конечно. Этого никто и никогда не узнает, – пообещал Ваня, старательно выдерживая профиль. – Только дальше так невозможно! Я не могу тебя не видеть. Я знаю теперь Почтовую наизусть – две лавки, сто четыре дома, деревянный тротуар, по которому между номером двадцать вторым и двадцать четвертым лучше не ходить, не то провалишься. Многих собак знаю в лицо и по имени: Дамка, Зеро, Шайтан. Изучил дворников, кухарок, мелочных торговцев, мальчишек разных возрастов и званий. Иногда даже знаю, что у кого сегодня готовят, как дурак из сказки Андерсена. И еще знаю, что труднее всего на этой улице встретить тебя.

Лиза сказала, глядя в упор на соглядатая в канотье:

– Это несчастье и стечение обстоятельств, что мы не виделись. Если ты зайдешь к Фрязиным и дашь мне знать, я как-нибудь вырвусь. Я тебя люблю.

Ваня благодарно сжал ее руку.

– Я уже думал, как бы познакомиться с твоей тетей, – уныло сказал он. – Лучше всего было бы, если б она тонула, а я ее спас. Но это вряд ли! Я даже приблизиться к ней боюсь: она очень похожа на императрицу Марию-Терезию из учебника истории. С чего бы она стала тонуть? Но ведь должен быть какой-то выход! Глупо, но мне еще целый год учиться в гимназии.

– А что потом? – спросила Лиза, снова обмирая при воспоминании о десяти тысячах и Пиановиче.

– Я собирался ехать в Петербург, в училище барона Штиглица, изучать архитектуру. Отец очень одобряет – у нас ведь строительное дело. Но теперь я никуда не поеду. Потому что ты здесь.

Лиза задумалась.

– Интересно, нас могут прямо сейчас обвенчать? – вдруг спросила она.

Ваня настолько удивился, что забыл осторожность, повернулся и глянул на Лизу обоими своими глазами – одним расширенным серым, другим сплющенным в щелку, в пурпурной раме.

– Вы… ты бы согласилась? – еле слышно спросил он.

– Да, – быстро ответила Лиза. – Только для этого, кажется, нужно много всего – согласие родителей и прочее. Поэтому надо венчаться тайно.

Эта замечательная мысль только минуту назад пришла ей в голову, но понравилась больше Америки. Если они с Ваней заранее обвенчаются, браке Пиановичем будет признан недействительным, и она прямо в белом платье, в цветах… Что будет дальше, она не знала. Да не все ли равно!

– Представь только, Ваня, как будет интересно! – вскричала она, чтобы не думать о невозможном и плохом. – Мы оба преспокойно ходим в гимназию, а на самом деле обвенчаны! Слово красивое, да? Как будто колокольчики звенят. И никто ничего не будет знать! Я читала, что такое бывало, правда, в старину.

Практический Ваня молчал, явно огорошенный такой перспективой. Он только глядел на Лизу искоса, восторженным здоровым глазом, и то краснел, то бледнел. У него был такой потрясенный вид, что соглядатай в засаленном канотье уже без всяких маскировочных уловок пялился на него и даже чуть присел, чтоб разглядеть получше.

– Ты не хочешь венчаться? – с подозрением спросила Лиза.

– А вы… ты… не пожалеете? Вы… ты… такая необыкновенная, а я… – упавшим голосом бормотал Ваня.

– Ну вот, я так и знала! Русский человек на рандеву! И не надо. И забудь.

Лиза готова была то ли расхохотаться, то ли расплакаться, а скорее всего вскочить и убежать. Это она в конце концов и сделала – вырвала у Вани свою руку и резко встала. Все ее надежды мигом заволокло мраком, даже дышать стало трудно.

Вскочил со скамейки и Ваня:

– Лиза, вы… ты меня не поняла! Я готов! Я все сделаю! Я буду венчаться, я умру за тебя хоть сейчас! Только не плачь…

Она, оказывается, уже плакала? Не только негодяй в канотье глазел теперь на нее, но и гимнаст Сущев, и кое-какие няньки. Толстый зевака в матроске, лет четырех, подошел к Лизе почти вплотную и открыл глупый рот, облепленный песком, который он только что ел.

Лиза взяла себя в руки и приложила палец к губам:

– Тс-с-с! Ваня, пойдем отсюда. Меня, наверное, уже по всему городу ищут. Ты даже представить себе не можешь, до чего я несчастная!

Они быстро вышли из зеленых ворот сада, почти пробежали Самсоновскую и свернули на Почтовую. Долго скучавший человек в канотье с видимым удовольствием припустил за ними рысью. Второй соглядатай – тот, что подволакивал ногу, – держался сзади на изрядном расстоянии, но тоже не отставал.

– Ваня, знай: скоро может случиться что-то ужасное. Я всего сказать не могу, но только… Нет, все равно не могу! Этого не может быть, – быстро, на ходу говорила полушепотом Лиза.

Ваня ничего не понимал, но отвечал твердо:

– Я сделаю все, что ты скажешь. Я навсегда тебя люблю, не сомневайся. Просто я растерялся и не мог поверить, что у нас будет такое счастье.

– Ах, если б только счастье! – почти плача, проговорила Лиза. – Я теперь даже не знаю, что со мной будет. Ты, Ваня, главное, помни, что я одного тебя люблю. Тебя! Тебя! Ты ничему не удивляйся, даже если что-то странное узнаешь, ладно?

– Ладно, – согласился Ваня, запутавшийся вконец.

За квартал до собственного дома Лиза остановилась.

– Все, дальше не ходи, – сказала она. – И помни, что я тебя люблю. Я тебе написала много писем, вчера днем и сегодня ночью. Целых пол-ящика! Может, я даже тебе их перешлю с Мурочкой или Володькой. А когда все устроится… Ах, боже мой, как же устроится?

– Ты согласна со мной венчаться? Это была не шутка? – вдруг спросил Ваня. Он все еще не верил!

– Конечно, согласна. Только тайно и не теперь. Я бегу! – заторопилась Лиза. – Смотри, Тихуновский из окошка смотрит. И эти двое за нами притащились! Я так тебя люблю, так хочу, чтоб ты меня целовал, но тут нельзя. Значит, надо обязательно венчаться!

Она взмахнула рукой и вприпрыжку побежала к своему дому. Ветер раздувал ее белое платье и растрепавшийся конец русалочьей косы. Ваня не шевелясь провожал глазами это странное чудесное видение. Двое преследователей подтянулись почти вплотную и остановились от Вани шагах в пяти.

– Королева! – сипло сказал тот, что был в канотье.

Ваня обернулся, чтобы на месте убить мерзкое животное, но оба шпиона уже удалялись по Почтовой в сторону Косого Взвоза. Как ни странно, под руку!

Лиза пробралась в дом через черный ход. Она решила весело и небрежно поздороваться с тетей и не давать отчета, где была все утро. Однако, выскочив на середину гостиной, застыла в изумлении: здесь собралось общество, чересчур многочисленное для буднего полуденного часа. Тетя Анюта восседала в своем кресле, но не в зеленом домашнем платье, а в парадном лиловом, по которому были нашиты букеты из черного гипюра. Прическа ее была сегодня особенно безупречной, увенчанной испанским гребнем. Павел Терентьевич, правда, надел будничный костюм, зато с новым галстуком. А главное, при Лизином появлении с гостевого дивана одновременно, как заводные, поднялись Игнатий Феликсович Пианович и его секретарь Адам Генсерский.

Эти двое всегда отличались европейским (по крайней мере, варшавским) шиком и одевались похоже, как хористы в опере. Сегодня они превзошли себя: явились в изумительных летних костюмах. У Пиановича наряд имел тонкий зеленый оттенок, а у Генсерского розоватый. Генсерский улыбался всеми своими деснами, Пианович держал в руках большой букет темно-красных роз. Этот букет напомнил Лизе о Зосиных похоронах, но Игнатия Феликсовича она великодушно простила – выбор цветов в Нетске был невелик. К тому же Пианович был сегодня бледнее обычного, не так ловок и скор в движениях, а его рука, сжимавшая шелковистую букетную бумагу, заметно дрожала.

«Ба, да это сватовство!» – догадалась Лиза. На нее напало буйное, мстительное веселье. Она перебросила на грудь совершенно растрепавшуюся косу, дунула с нижней губы вверх, чтобы убрать волосы со лба, и сладко улыбнулась.

– Сегодня очаровательная погода, не правда ли? – сказала она фальшивым голосом и обвела глазами присутствующих.

Тетя Анюта почуяла неладное и заерзала в кресле.

– Лиза, дитя мое, – начала она, скрипнув парижским корсетом, который уже два года не надевала. – Ты так внезапно вбежала… Впрочем, мы ждем тебя уже более часа!

– Я гуляла, – объяснила Лиза. – Гостей я не ждала – мы ведь не принимаем по средам. Но если уж так случилось… Прошу садиться, господа! – Она указала на диван так, как учили тетку в Павловском институте, и даже изящней.

– Позвольте, Елизавета Павловна, преподнести вам это!

Игнатий Феликсович протянул букет. Лиза по-институтски присела и полюбовалась цветами в меру восторженно, в меру небрежно.

– Какая прелесть! Какой аромат! – сказала она, опуская лицо в гущу роз и ощущая легкий запах прели. – Я вам признаюсь, Игнатий Феликсович, никто еще не дарил мне таких дорогих цветов. Подобный букет я видела лишь однажды в жизни – на гробу нашей бывшей соседки Зоей Пшежецкой.

Последние Лизины слова заглушил судорожный теткин кашель, а Игнатий Феликсович стал еще белее и длиннее лицом.

– Вы пока дитя, – пробормотал он, – но впереди вас ждет море цветов, я обещаю. А для сладкоежки Бетти у меня кое-что припасено.

Оказалось, на карточном столе уже разложены две гигантские конфетные коробки. В одной – любимые Лизины конфеты с кремом, в другой – нескромные, пока запрещаемые теткой пьяные вишни.

– О! Какое чудо! – преувеличенно восхитилась Лиза.

Она нетерпеливо вскрыла коробку с вишнями и засунула конфету в рот.

– А когда я стану пьяная? – наивно спросила она. – Или для этого надо съесть много конфет?

– Милое, простодушное дитя! – шепнула Пиановичу Анна Терентьевна, внутренне дрожа от дурных предчувствий. – Ты, Лиза, быть может, поднимешься к себе? Причешешься, переоденешься и вернешься? Нам с тобой есть о чем серьезно поговорить.

– К чему тянуть? Уже битый час тут сидим! – вдруг вскрикнул Павел Терентьевич. Он выглядел очень сконфуженным и недовольным.

Анна Терентьевна глянула на брата укоризненно:

– Павел! Ты не можешь понять: в жизни девушки бывают минуты…

– Мне что-то еще дарить будут? – кукольно захлопала ресницами Лиза.

Она окинула общество холодными глазами и остановилась на улыбающихся деснах Генсерского.

– Постойте… Я, кажется, догадалась. Мне дадут сегодня выпить шампанского! Полный-преполный бокал, верно?

– Лиза, сядь, – прервала Анна Терентьевна. – Так и быть, не станем больше откладывать… Лиза! Игнатий Феликсович оказал нам честь: он просит твоей руки.

Тут уж Анна Терентьевна не смогла удержаться от слез и, выхватив из корзинки платок, уткнулась в него.

Снова встал Пианович:

– Елизавета Павловна! Будучи давно и сердечно привязан к вашему семейству, я не мог… Ваши душевные качества, ваш ум, ваша редкая красота… Я почел бы за честь составить счастье… – И он зачем-то резко, по-офицерски склонил голову.

Лиза никак не ожидала, что Игнатий Феликсович будет так волноваться. Он вдруг налил и залпом выпил целый стакан вчерашней стоялой воды (графин у Одинцовых держали исключительно для гостей, и из-за вчерашних треволнений его содержимое забыли поменять). Затем Пианович достал платок и быстрыми легкими движениями опахнул взмокшее лицо. В комнате сильно и приятно запахло одеколоном.

– Ну, что же, – сказала Лиза надменно. – Не надо больше слов, а то вы, Игнатий Феликсович, совсем запутаетесь. Я согласна.

Анна Терентьевна зарыдала чаще и громче и рукой, свободной от слез и платка, повелительно замахала брату:

– Павел, икону!