Текст книги "Уйти красиво и с деньгами"

15

Игнатий Феликсович запретил Лизе видеться с гимназическими подружками, но Кася Пшежецкая об этом запрете то ли не знала, то ли знать не желала. Во всяком случае, однажды утром она появилась у Одинцовых и с порога заявила Лизе:

– Теперь только ты можешь мне помочь!

Была она одета тщательно, как для загородной прогулки – в мешковатый серый костюм с длинным жакетом. Ее соломенная шляпа напоминала большое плоское блюдо, на котором подали пять сушеных розочек. В руках она держала свою неизменную сумочку.

– Что случилось? – испугалась Лиза.

– Ничего особенного, но я вконец извелась. Мне все больше и больше кажется, что Матлыгин и есть Зосин тайный муж. Значит, он ее убил. Я видела его недавно возле ипподрома – лицо черное, страшное, руки трясутся.

– Да, я слышала, он теперь пьет с горя.

– Вот именно, – насупилась Каша. – Это его совесть гложет! Так бывает. Он часто ходит на Зосину могилку, то есть на кладбище, а убийцу всегда тянет на место преступления.

– Может, он просто тоскует по Зосе? Может, он ее очень любил?

– Может быть! Только я спать перестала от этой неопределенности. Надо окончательно узнать, виноват он или нет.

– Как это сделать?

– Я уже придумала! Понимаешь, Одинцова, надо его застать врасплох и припереть к стенке. Например, бросить ему в лицо: ты убийца, ты задушил свою жену, ты обобрал ее после смерти!

– Обобрал? – удивилась Лиза.

– Так мама считает. После Зоей должно было остаться не меньше чем полмиллиона, а на деле почти ничего нет. Где деньги, где акции, где банковские книжки? Кто-то все забрал.

Лиза задумалась.

– Нет, этого не может быть! – покачала она головой. – Чтоб Матлыгин обокрал женщину? Допустим, он может разъяриться и ударить даму, как ты говорила. Или даже задушить в порыве страсти. Но стащить деньги и какие-то книжки? Он же офицер, герой Азии, человек чести!

– Ты, Одинцова, все-таки романтична до дури, – сурово заметила Каша. – Жизни ты не знаешь. Офицеры всякие бывают! Вот мой отец – он был благороднейший человек, древнего рода, герба Топор. Но он у мамы брошки таскал, чтоб в карты поставить. Это же страсть! Пусть Матлыгин играет не так много, зато он бешеный лошадник. Страсть, Одинцова, страсть!

– И как ты выведешь его на чистую воду?

Каша самолюбиво порозовела под своей шляпкой:

– Это просто! Я же сказала: нагряну внезапно и все ему выложу. Если он убийца, я сразу почувствую. В сумочке у меня нож, ты помнишь? Сегодня все и кончится.

Вспомнив Кашин нож, Лиза передернулась.

– Но я-то чем могу тебе помочь? – спросила она.

– Мы с тобой сейчас поедем прямо в полк. Я бы и сама могла, но одной барышне туда соваться неудобно. А ты теперь настоящая светская дама, и у тебя там подруга есть, такая вертлявая – Михайлова, кажется? К тому же красивая и нарядная особа вроде тебя пролезет всюду, особенно там, где много мужчин.

Последнюю фразу Каша произнесла настолько ядовито, что Лиза захотела отказать. Но Зосино лицо – несчастное, потерянное, изумленное – снова встало перед ней. Вспомнился и конский топот на Косом Взвозе, и желтая пыль, и синяя амазонка, и Ванина горячая рука, и гроза, и ларинская беседка.

– Так и быть, поехали, – согласилась Лиза. – Я только переоденусь.

– Деньги на извозчика у меня есть! – независимо крикнула ей вслед Каша.

– Куда это ты собралась? – вскинула брови тетя Анюта, когда Лиза в новом, ни разу еще не надеванном синем тальере[14]14
  Т а л ь е р – костюм в английском стиле, состоящий из юбки и жакета. (Примеч. ред.)


[Закрыть] и в шляпке с вишнями скользнула мимо гостиной.

– Буду через полчаса, – бросила Лиза через плечо.

– Но не более! Игнатий Феликсович может заехать. Что я ему скажу?

Этого вопроса Лиза не слышала: они с Кашей быстро шли по Почтовой, на которой сроду никаких извозчиков не водилось, в сторону Архиерейской. Там извозчики не только попадались. Они издали потянулись к нарядной особе в шляпе с вишнями, уже знакомой по многим поездкам.

Усевшись вместе с Кашей не к фешенебельному Степану, а к менее презентабельному, но осмотрительному Егору, Лиза обернулась. Она тут же увидела: соглядатай в канотье тоже взял экипаж. А ведь подобная роскошь совсем не полагалась мелкотравчатому щеголю, которого на Почтовой принимали за прачкиного кавалера! Пролетка с человеком в канотье двигалась в полуквартале позади Лизы и Каши и не отставала ни на шаг.

Капитан Матлыгин нашелся не сразу: Лиза не захотела обращаться за помощью к Нине Михайловой, сплетнице страстной и пронырливой. Не хватало еще, чтобы весь город узнал про странный визит двух барышень!

Наконец квартира капитана отыскалась, но Матлыгина дома не было. Не оказалось его ни в манеже, ни у товарища по Зосиным пикникам Коки Леницкого. Молоденькие барышни в пролетке уже начали привлекать пристальное внимание гарнизона, когда один доброжелатель поведал, что Матлыгин, наверное, до сих пор сидит у чаеторговца Соколова. Накануне оба пировали всю ночь: отмечали покупку капитаном то ли жеребца, то ли целых двух. Тем более что Соколов за компанию приобрел двоюродного брата одного из этих новых матлыгинских жеребцов.

Поехали к Соколову. Жил он неподалеку. Наконец-то герой Азии Федор Саввич Матлыгин предстал перед девицами собственной персоной! В затоптанном палисаднике большого деревянного дома, под сенью чахлых желтых акаций, которые, подобно австралийскому эвкалипту, не давали ровно никакой тени, был накрыт стол с самоваром. Тарелки с неаппетитно перепутанными объедками привлекали к этому столу тяжелых яхонтовых мух. Все длинногорлые бутылки были початы.

Чаеторговец Соколов, наверное, отправился в дом вздремнуть – капитан Матлыгин сидел за столом один. Без фуражки, в нечистом на животе белом кителе, застегнутом невпопад, поднялся он навстречу гостьям. Попробовал рассмотреть девиц, но его небольшие тусклые глаза блуждали, каждый сам по себе, в каких-то неясных далях.

Наконец он сосредоточился на Лизиных вишнях, отряхнул с груди крошки и хрипло спросил:

– Чем обязан счастьем?..

– Я сестра покойной Софьи Мечиславовны Пшежецкой, – с ходу взялась тараторить Каша. Должно быть, она приготовила эту фразу еще дома.

– Софьи Мечи… Месисла… вны? – невнятно переспросил Матлыгин.

Он совсем не глядел на Кашу. Зато его взгляд, оторвавшись от шляпных вишен, остановился на Лизином лице.

– Я ее подруга, Елизавета Одинцова, – отрекомендовалась Лиза, не уточняя, чья именно она подруга – Зоей или Зосиной сестры. Она отступила на шаг: от капитана невыносимо несло перегаром.

Капитан учтиво икнул, качнулся, щелкнул пыльными каблуками:

– Да, да, да!.. Сестра! Она столько о вас говорила… Она меня не обманывала – вы истинно прекрасны, клянусь богом!

Лиза оглянулась на Кашу и поняла, что та в панике: все пошло не так, как надо. Никаких внезапных сцен не получалось! Матлыгин нес какую-то околесицу, и вряд ли от него можно было добиться толку. Но попробовать надо было – зря, что ли, ехали в такую даль?

Поскольку капитан, не мигая, уставился на Лизу, ей и пришлось говорить:

– Месье, уделите нам несколько минут. У нас к вам очень важное дело.

Лизин тон был таким небрежным, светским и холодным, что Матлыгин трезвел на глазах.

– О да, прошу… Я весь обратился в слух! – сказал он.

Капитан даже хотел усадить барышень за свой безобразный стол, запятнанный красным вином и каким-то рыжим соусом. Но барышни отказались. Пришлось поставить им венские стулья под акацией. Свой стул капитан поместил наискосок, как положено в хорошей гостиной, и сел только тогда, когда Лиза его попросила. Его лицо менялось очень быстро: из густокрасного оно делалось бледно-коричневым, черты расправлялись и приходили в порядок, а желтые, совершенно азиатские глаза стали глядеть пристально и колюче.

– Господин Матлыгин, мне как сестре покойной совершенно необходимо знать, куда вы дели ее ценные бумаги и банковские книжки, – снова вступила в разговор Каша.

Она произнесла свою тираду так медленно и громко, будто имела дело с тугоухим. Матлыгин в ответ замотал своей коротко стриженной, чернявой головой, осыпанной каким-то пухом и нитками.

– Постойте, постойте! Какие книжки? – удивленно спросил он Лизу. – Вы так чертовски красивы, что я никак не могу сосредоточиться. Вы не очень похожи на сестру, однако…

– Это я сестра Софьи Мечиславовны! – возопила Каша, потерявшая всякое терпение.

Матлыгин беспомощно глянул на нее:

– Да, виноват… Прошу прощения! Вот вы-то как раз на Зоею похожи, только почему-то совсем некраси… Господи, что я несу!.. Но кто же тогда вы? – Он снова уставился на Лизу. – У Зоей сроду не было никаких подруг, тем более таких прелестных… – бормотал он. – Постойте-ка! Вы не невеста прощелыги Пиановича? Говорят, он женится на какой-то редкостно красивой девчонке чуть ли не пятнадцати лет и без копейки за душой… О, простите! Простите великодушно! Болтнул чушь! Я много пил и вчера, и сегодня, и даже перед самым вашим приходом. До сих пор кавардак в голове… простите!

– Где деньги и банковская книжка Зоей? – продолжила свой натиск Каша.

– Далась вам эта книжка, – поморщился Матлыгин. – С чего вы взяли, что я знаю? Кто я такой, чтоб знать про Зосины книжки?

– Вы законный супруг моей сестры!

Каша, выкрикнув это, вскочила со стула, чтобы сверху вниз вонзить свой горящий взор в монгольское лицо капитана. Матлыгин настолько опешил, что наконец оторвался от Лизы и тоже привстал.

– Барышня! – просипел он. – Вы больны? Я не расслышал: супруг? Я? Чей?

– Софьи Мечиславовны Пшежецкой, по мужу Матлыгиной, – отчеканила безжалостная Каша.

Герой Азии вдруг сделал губы трубочкой и замахал перед своим носом смуглой рукой:

– Я понял: они мне снятся! Таких красивых девушек, как эта, в природе не бывает, разве что в садах Аллаха. Но то бусурманская ересь и выдумки… А кто вторая? Рыжая ведьма? Значит, я в аду, и меня хотят женить? Мама мне писала, что пора… Но кто, зачем?.. Это бред!.. Пардон, медам, надо прояснить голову… пардон…

Он быстро вскочил, ринулся за угол дома, затрещал там какими-то кустами, чем-то забулькал.

– Что он делает? – шепотом изумилась Лиза.

– Сунул два пальца в рот. Мой отец всегда так поступал, – невозмутимо пояснила Каша. – Поблюет и сразу протрезвеет. Не морщись, Одинцова! Скоро станешь замужней дамой и не такое узнаешь. Эх, плохо, эффект неожиданности пропал!

Капитан Матлыгин явился минут через пять верно застегнутый, строгий, без пуха в волосах, но с лицом вновь багровым – на этот раз от умывания.

– Еще раз прошу меня извинить. Я к вашим услугам, – сказал он совсем другим, очень трезвым голосом.

На Лизу он теперь старался не смотреть, а учтиво клонил голову в сторону Каши.

– Я сестра покойной Софьи Мечиславовны Пшежецкой, – со злобным отчаянием повторила Каша. – И я утверждаю, что вы были ее венчанным мужем, убили ее и присвоили оставшееся после нее наследство.

Последние слова она проговорила совсем тихо, но глаз со страшного капитана не сводила и крепко прижимала к груди заветную сумочку.

– Деточка, откуда этот вздор? – мягко спросил капитан. – Впрочем, догадываюсь: ваша матушка недосчиталась каких-то денег. Строгая женщина! Она уже была у меня и, представьте, требовала сколько-то золотом за то, что Зося со мной… Ой, не марайтесь хоть вы этим! Ваша сестра была чудесная и очень веселая девочка. Да, я ее любил. Но ее многие любили…

– Зато вы один венчались с ней! – не унималась Каша.

– Да, венчался бы, если б она захотела. Все бы за это отдал! И не я один. Но она не желала. Она была свободна – свободнее всех, кого я знаю.

– Это неправда! – сказала Каша. – У нее был муж – настоящий, законный, который и заставлял ее… доставать деньги сами знаете как. Он негодяй! Я думаю, это вы.

Матлыгин, неподвижный, очень похожий на безобразного степного бога, сжал сухие губы.

– Вы все это сами придумали? – спросил он Кашу. – Или слышали сплетню? Или в самом деле знаете, что был такой человек? Это же невероятно!

– Я это знаю твердо от самой Зоей. Этот человек – вы.

– Значит, вы не знаете ничего, – спокойно возразил Матлыгин, – потому что это неправда. Я счастлив бы был… Однако тут что-то есть! Зося все просилась с нами в экспедицию ехать, в Синцзян, хоть к черту на рога – «только бы развязаться!». Так она говорила. А с чем развязаться? Или с кем? Было, было что-то…

Капитан замолчал. Вокруг его азиатских глаз легли привычные глубокие морщины, какие бывают от вечного прищура на жестоком солнце. Видел он сейчас что-то свое, недостижимое, что реяло над Каши-ной шляпой, за немощью сухих акаций, за забором, за пыльными вихрями, которые колебались на дороге, как серое прозрачное пламя. Каша обиженно сопела, а Лиза боялась пошевелиться.

– Так вы хотите найти этого человека? – спросил вдруг Матлыгин так резко, что обе барышни вздрогнули на своих венских стульях.

– Я его обязательно найду, – ответила Каша.

– Это трудно будет и, пожалуй, опасно. Если вам понадобится помощь, обратитесь ко мне. Пошлите сюда записку, телеграмму. В любое время! Я всегда и на все готов. Ведь кто-то же Зоею погубил?

– Вы очень ее любили? – спросила невпопад Лиза.

Матлыгин посмотрел на нее пристально и строго.

– Не очень, – сказал он. – Иначе я бы о ней больше знал, что-то бы понял, возможно, защитил бы. Мы с ней последнее время стали просто приятелями. И вообще, мне было не до нее, а зря! Теперь я чувствую себя виноватым. Я тоже буду его искать.

– Не надо! Это сугубо фамильное дело, – отрезала Каша.

Матлыгин кивнул и спросил Лизу:

– Скажите, вам в самом деле пятнадцать лет? Вы кажетесь старше.

Лиза покраснела, поправила шляпу:

– Мне уже шестнадцать.

– Вы влюблены в жениха?

– Нет. Нисколько.

Она отвечала правду, потому что верила: Матлыгин тоже им не соврал. Капитан покачал головой:

– Так я и думал. Значит, иначе вам никак нельзя?

– Нельзя.

– И вы несчастливы?

– Да.

– Хотите послать его к черту? А? Пошлите. И знаете как? Давайте я на вас женюсь.

– Ну вот еще!

Лиза встала, одернула юбку, вопросительно поглядела на Кашу. Та тоже поднялась и чинно сказала:

– Нам пора. Нас ждет извозчик. Благодарим вас.

– Помните, если вам нужна помощь…

Когда они ехали домой, Каша долго молчала, наморщив выпуклый лоб. Наконец решительно изрекла:

– Это не он.

– Конечно, – с готовностью согласилась Лиза.

– А жаль! Уже сегодня можно бы было восстановить честь нашей семьи. Куда же теперь? К Варнавину? Хорошо, что ты, Одинцова, со мной поехала – этот урод растаял от твоего великосветского вида. Боже, как бы я сейчас хотела проткнуть тебя зонтиком!

– За что? – опешила Лиза.

– Если б он мне вот так же предложил руку, я бы согласилась. Не думая ни минуты! Но нет, всегда все достается тебе одной.

– А как же Адам?

Всю дорогу они молчали. Лиза развлекалась тем, что из-за зонтика наблюдала, как трусит сзади, кротко кивая, извозчичья лошадка, а в пролетке покачивается соглядатай, истомленный долгим ожиданием у дома чаеторговца Соколова. Он сбил канотье на затылок, его плосконосое лицо блестело на солнце, на животе топырились ряды жилетных складок. Лиза подумала: «А я бы вот этого с удовольствием проткнула!»

Дома ее встретила трепещущая тетка: в гостиной сидел Пианович и, кажется, сердился. Лиза прошла к нему, на ходу снимая шляпу и даже не посмотрев на дежурные конфеты и букет.

– Бетти, где ты была? – спросил Игнатий Феликсович глухим страстным голосом.

– Каталась с Катериной Пшежецкой на извозчике. Захотелось проветриться, – отвечала Лиза весело. – Могу я позволить себе невинные развлечения? Конечно, гимназисткам самим брать извозчика не к лицу, но я уже взрослая, правда?

– Не забывайся, Бетти! Подобные прогулки допустимы только со старшими. И со мной.

– Но ты такой занятой! Тебя долго не было, я скучала.

Лиза полюбовалась произведенным эффектом – от игривого «ты» Игнатий Феликсович обмяк.

– Я виноват, но у меня сегодня было столько дел, – нежно сказал он. – Давай что-нибудь придумаем вечером для твоего развлечения – небывалое, взрослое, запретное. В ресторан я тебя уже возил. Может, в кафешантан, а? Местный дрянной, но там весело.

– Я знаю, – ответила Лиза и запела бойким визгливым голоском:

 
Когда я пьяная,
Я очень странная —
То я рыдаю,
То хохочу – ха-ха-ха-ха!
 

Пианович снова помрачнел:

– Откуда ты это знаешь?

– Борис Владимирович Фрязин недавно пел под рояль. Мы очень смеялись!

– А! Этот может, – с облегчением вздохнул Игнатий Феликсович. – Песни у него, резвость всякий час! Фрязины семейство почтенное, но сиволапое. Будет шутить, я о серьезном. Ты, Бетти, конечно, удивляешься, что я тебя не спрашиваю о твоем выборе.

– Каком выборе? – не поняла Лиза.

– Вчера у Натансона мы смотрели бриллиантовые вещи. Ты, конечно, ждала, что сегодня я привезу обещанный подарок, но это придется отложить. Временно. Мы купим что-нибудь другое в том же роде и в другом магазине.

– Не нужны мне бриллианты.

– Еще как нужны! Но не эти. Случилось ужасное: нынче ночью Натансон ограблен и убит. Он и его сын.

– Что?

Вчерашний визит к ювелиру, совершенно стертый из памяти поездкой к Матлыгину, вдруг припомнился Лизе до мелочей. Даже бриллианты в бархатных коробках, которые она вчера не очень-то и рассматривала, так и зарябили перед глазами.

– Как это произошло? – спросила Лиза.

– Тебе лучше не знать подробностей.

– Лучше знать! Я не слабонервная.

– Да я сам еще деталей не уяснил, – неохотно сказал Игнатий Феликсович. – Ночью, кажется, был налет, но соседи особого шума не слышали. В магазине открыты шкафы, взломан сейф, взяты лучшие вещи, в том числе те, которые мы вчера видели.

– А что с Натансоном?

– Старик, очевидно, услыхал шум, спустился в магазин и получил удар по голове. Череп, говорят, проломлен. Старший сын у него живет на Скобелевской, а младший – Давид, кажется – с отцом. Давид зарезан на лестнице. Грабителей никто не видел, но около двух ночи по Офицерской проехал экипаж. Так говорят, а толком никто ничего не знает.

«Это же Володькина бриллиантовая шайка! – подумала Лиза. – Они и до Нетска добрались! Теперь они, должно быть, далеко – сбежали».

– Бетти, у меня сейчас есть минут сорок свободных. Давай поедем к Бергу, – предложил Игнатий Феликсович. – Подберем что-нибудь там. Не хочу выглядеть в твоих глазах человеком, который не держит слова.

– Пустяки! – отмахнулась Лиза. – Я никуда не поеду – устала. В другой раз купим бриллианты, которые будут мне к лицу, когда я растолстею. Ты так, кажется, вчера говорил?

– Не так! Ты станешь еще прекраснее, хотя вообразить это трудно. Ты уже совершенство и моя погибель. Проводи меня, а то дел сегодня по горло.

Отбыв дежурное прощание, дежурный поцелуй и дежурный приступ отчаяния, Лиза поднялась к себе. Еще недавно эта комната именовалась детской, потом классной. Как теперь ее называть? Стол исчерчен рожицами, столбиками забытых вычислений. На столе тетрадка, в которую Лиза собиралась помещать свои душевные излияния, но написала лишь одну фразу на первой странице: «Погода сегодня прекрасная». А на дне ящика, под старыми учебниками, спрятана Ванина записка, которая давно выучена наизусть. А в шкафу – узел с вещами на случай побега! Солнечный луч, сломавшись пополам, лежит на потолке и стене.

Лиза бросилась на кровать и раскинула руки. Раньше такая вольность была под запретом – днем дозволялись лишь табурет, лишь прямая спина. Теперь все погибло и все можно.

Постучала Артемьевна:

– Лизушка, спишь?

– Нет. Что тебе?

– Барышня фрязинская третий раз прибегат, а к Анюте зайти не хочет. Тебя спрашиват.

Лиза устремилась к двери, но няня сильной рукой ухватила ее за юбку, легко, как куклу, крутнула и поставила прямо перед собой.

– Смотри, не дури, девка! Прежний парнек у тебя на уме. Забыть его надо!

– Отпусти, няня! Это все вздор!

– Слушай меня, – снова тряхнула ее няня. – Твой-то, Игнат, мушшина ласковый, сладкий, как сахар. Таки-то сладкие больней всего бьют! Этот, вижу, не отступится. Не угодишь ему – в гроб вгонит.

– Что за ужасы ты говоришь!

– Много видала, вот и говорю. Я сразу пойму, какой мушшина жену пожалет, какой бить будет. Твой будет! Глаз у него кошачий, так и горит.

Лиза все-таки вывернулась и убежала к Мурочке.

– Где тебя носит все утро! – накинулась та. – Бегаю за тобой, как белка.

– Что случилось?

– Он приехал. Твой Рянгин, – произнесла Мурочка свою привычную фразу.

Лизу обдало жаром: вот когда все решится!

Мурочка предупредила:

– Только в обморок сейчас не свались – на тебе лица нет. Послушай лучше меня! Он, конечно, убит. Он, конечно, вправе не слушать твоих оправданий, но… если ты настаиваешь… В общем, я тоже решила заделаться светской особой: ровно в пять устраиваю чаепитие у нас в большой беседке. Так в Англии делают. Она в гостях у кузины, отец по больным поехал, однако все будет чинно-благородно – не придерешься.

– Зачем чаепитие? – удивилась Лиза.

– Для солидности. Своим скажешь, что у нас прием. Тетка твоя теперь нос задрала, нас с Володькой на порог не пускает – мы, мол, детвора, а у нее высший свет. Поэтому ты не просто придешь в саду пошептаться, а посетишь чаепитие. Отпустит тетка?

– Думаю, да.

– То-то! Рянгин, если тебя видеть захочет, тоже придет. А противный тип в канотье, что за тобой следит, к нам не сунется.

– Как ты все предусмотрела!

– Еще бы. Теперь быстро пиши Рянгину записку. Я и от себя приглашение пошлю – и знаешь, с кем? С нашей горничной Гашей. Саня, конечно, надежнее, но она не согласится. А Гаша очень милая: она всегда в кого-то влюблена, врет всем напропалую и ее терпеть не может.

Лиза бросилась в свою комнату, схватила почтовый конверт и бумагу. Сердце колотилось туго и часто, а вот слова никак не шли на ум. «Будь у Фрязиных в пять часов», – написала она. Глупо, сухо – в корзину! «Я тебя люблю и хочу рассказать, почему…» Длинно, ненужно – в корзину! Она комкала листок за листком, писала его имя и боялась самих этих букв – они будто укоряли ее и, совсем чужие, недосягаемо сияли на листе – Ваня, Иван, Ванечка Рянгин.

Наконец из ящика стола Лиза достала пачку своих фотографий. В последние недели сниматься приходилось много: Игнатий Феликсович заказал массу портретов невесты в новых платьях, шляпках, во всевозможных позах и на разных фонах. Он любовался этими карточками наедине с собой, показывал приятелям и каким-то неведомым деловым партнерам: пусть завидуют! Они завидовали и облизывались – так он говорил. Часто будущие супруги позировали вдвоем, и оба казались на фотографиях старше своих лет. Игнатий Феликсович выглядел почти грузным, с определившимся животиком, а Лиза мраморной, холодной и злой.

Сейчас Лиза выбрала снимок, который нравился ей больше других. На нем не было никакого Пиановича, зато глаза ее вышли не обычные, фотографически-стеклянные, устремленные в фальшивую даль, а вполне живые. Они кротко глядели прямо в аппарат, из которого никогда не вылетала птичка. На этом снимке, прямо по собственным плечам, по кружевам и жемчугу, нисходящему в туман, который всегда напускают для красоты фотографы, Лиза наискось написала: «Все твое!» Нетерпеливо брызгая чернилами, в углу мелко приписала: «Сегодня в пять у Фрязиных» – и сунула снимок в конверт.

Мурочка устроила самое настоящее чаепитие. Беседка с полосатыми занавесями выглядела очень нарядно, поскольку скатерть тоже была полосатой. Варенье подали крыжовенное и смородинное, а в центре стола красовалась громадная коробка шоколадных конфет, которую днем Пианович принес Лизе. За столом восседало избранное общество – Лиза, Мурочка и Володька. Они обсуждали последние городские новости, то есть кровавые убийства и похищение бриллиантов.

– Как видите, я оказался прав, – надувался от гордости Вова. – Бриллиантовая шайка существует! И действует она в полном соответствии с моей теорией. Ее нетское ответвление прячется в склепе Збарасских.

– Ты же говорил, там бомбисты, – напомнила Лиза.

– Я проверил все варианты. Бомбисты отпадают! Месть изгнанных из гимназии за пьянство – тоже. Мне удалось подобраться к ним достаточно близко.

Это малодушные, мелкие натуры, которые не только бомбы для Вурдалака приготовить неспособны, но и меж собой передрались.

– Нет, концы с концами у тебя не сходятся, – сказала Лиза. – Ты говорил, члены шайки ездят по городам, грабят ювелиров и моментально скрываются. К чему им склеп?

Вова торжествующе поднял палец:

– Есть уточнение! Бриллиантовая шайка – могущественная тайная организация. Я думаю, в каждом городе она имеет группу, которая готовит налет, а потом растворяется в толпе обывателей. До другого налета.

– В Нетске никогда такого не было, – заметила Мурочка. – Это настоящие звери! Бедному старику Натансону голову разрубили надвое, а сына зарезали по всем медицинским правилам – пресечением сонной артерии. Так папа сказал.

– Уверен, куртизанку Пшежецкую тоже они задушили, – добавил Володька. – Должно быть, она отказалась идти грабить Натансона, и ее постигла расплата.

– Нет, тут другое! Каша считает, что Зося тайно была замужем за каким-то ужасным человеком, который заставлял ее дурно себя вести. Потом он ее убил, – сообщила Лиза. – Сперва Каша думала, это Матлыгин, а теперь у нее на подозрении Варнавин-Бельский.

– Нет! – вскинулась Мурочка. – Варнавин служитель искусства!

– Почему бы служителю искусства не быть злодеем? – философски спросил Вова. – А Бенвенуто Челлини? Он зарезал нескольких человек, а его самого отравили белым соусом.

– Бенвенуто при царе Горохе жил! Тогда все друг друга травили, – не сдавалась Мурочка. – Сейчас это не принято.

– Но Натансона-то зарезали! Нет, Варнавин очень подозрителен. Я ведь о нем навел справки. Представьте, псевдоним у него фальшивый! Оказалось, это его супруга была Варнавина-Бельская, некогда весьма известная в провинции актриса. Она в 1894 году скончалась в Астрахани от холерины. Муж ее тогда еще подавал кушать в третьем акте и никаким премьером не был. Он взял ее фамилию и даже имя – Варнавин-Бельский, Евдоким вместо Евдокии. А до этого он был отставной поручик Егор Осипович Сусликов.

– Ты сам сочинил всю эту гадость! – накинулась на брата Мурочка.

– Я не сочиняю. Я провижу и устанавливаю факты. Бриллиантовую шайку я как Пифагор вычислил – и вот зарезали Натансона. Я всегда знал, что возня с огнями у склепа связана с ювелирным делом. Ведь шпильку с камушками именно там нашли! Все это звенья одной цепи. И Рянгин так считает.

Лизина ложечка жалобно звякнула о блюдце, а сама Лиза закрыла лицо руками. У нее не было больше сил слушать Володькину болтовню. Она знала, что Ваня не придет. Он, конечно, поверил, что она его разлюбила!

– Лиза, душка, только не плачь, – робко попросила Мурочка.

– Ну вот, я тут распинаюсь, развлекаю светской беседой, пугаю, а она в слезы, – обиделся Вова. – Не такая уж Рянгин персона, чтобы из-за него рыдать.

– Ах, молчи, дурак! – оборвала его Мурочка. – Лиза, еще не поздно, он еще может прийти. Володь-ка сам письмо отнес – даже Гашу просить не пришлось.

– Господи, уже солнце садится! В восемь всегда является мой жених. Меня тетка только до восьми отпустила. Я не могу так больше! Не могу! – повторяла Лиза.

Бестактный Вова решил дать совет:

– Если все так серьезно, откажи Пиановичу – и дело с концом.

– Молчи, дурак! Лиза, мы что-нибудь придумаем!

– Конечно! Я сам все налажу, – пообещал Вова. – Тем более что мы собрались нынче на кладбище. Я распишу Рянгину, как ты убивалась и какая он свинья.

– Не надо ничего расписывать! – замотала головой Лиза.

– На какое еще кладбище? – насторожилась Мурочка.

– На обыкновенное, Серафимовское. Сама посуди: если эта шайка собирается в склепе Збарасских, после ограбления Натансона они там, конечно, тоже побывали. Возможно, спрятали добычу в тайник, оставили следы, улики, сигарный пепел – все, что полагается. Главное, тайник бы найти! Ванька обещал ломик захватить, чтоб внутрь, за решетку, пробраться.

Мурочка нахмурилась:

– Это скверно! В могилы лазить нельзя!

– Мы не полезем в могилы, только склеп осмотрим. Хотя в выпуске «Нат Пинкертон и черная печать» тайник как раз был в саркофаге…

– Ну и что? – топнула ногой Мурочка. – Если в гробу тайник, не лезьте туда. Я не хочу, чтоб тебе голову раскроили, как Натансону. И вообще, есть дела поважнее.

– Какие, позволь узнать?

– Ты сию же минуту отправишься к Рянгину и приведешь его сюда.

– А если он не захочет?

– Тащи силой!

– Не надо силой, – взмолилась Лиза. – Я понимаю: все кончено, и ничего не вернуть.

Мурочка уперлась:

– Как это не вернуть? Ни за что не поверю! Володька, чего ты сидишь?

Володька нехотя вылез из-за стола, вздохнул, сунул в рот ложку варенья, потом другую.

– Вот до чего я дожил! – мрачно проговорил он. – Мало того, что меня гонят из дому, от стола – я еще должен наступить себе на горло и устроить свидание с другим девушке, в которую влюблен уже десять лет.

– Какой же ты, Вова, болтун! – возмутилась Мурочка. – Здесь судьба решается, а ты шутишь.

– Хороши шутки! Наступили на разбитое сердце французским каблуком и требуют, чтоб я сказал спасибо. О, женщины, вам имя вероломство!

Он было ступил в сад, отбросив в стороны полосатые занавески, но тут же вернулся. За ним в беседку вошел Ваня Рянгин.