Текст книги "Бриллиантовая пыль"

Даже сейчас, спустя десятилетия, в кресле самолета, старческое уже тело Алексея Яковлевича дико напряглось от этого воспоминания, рука сама собой поднялась, словно стремясь поддержать тонкую изгибающуюся талию, а на лбу проступила испарина.

Когда Левка издал тихий протяжный стон, якутка рухнула на его грудь и затихла. Алексей смотрел на два переплетенных тела, на их прикрытые в изнеможении глаза, и в нем нарастала волна неистовой ревности. Он не мог ни отвернуться, ни отвести взгляд, ни даже пошевелиться – хотя внутри у него бушевал пожар адской силы…Прошло сколько-то времени – сколько, Алексей не понимал, – а те двое так и лежали, видимо, уснув, обессиленные. Сумерки сгущались, и день в той щелочке полога угасал, угли костра совсем померкли, испуская вялый последний дымок. Мысли медленно, нехотя разворачивались в действительность, хотя она все равно была нереальной, эта явь, эта лежащая в двух метрах от него обнаженная якутка, прикрывавшая своими блестящими волосами грудь брата. Ему хотелось вскочить, схватить ее за шелковистый, как он чувствовал, хвост волос, намотать его на руку и кинуть ее на себя, чтобы продолжить, возобновить тот ритм сладостных взлетов и падений.

Едва только Алексей пошевелил своим закаменевшим плечом, вздрогнула и чуткая якутка. Средь черных локонов блеснул ее зрачок и уперся в напряженный мужской взгляд. Изящным быстрым движением она откинула назад волосы и с кошачьей грацией соскользнула с распростертого под ней Левки, ничуть не потревожив его своим движением.

В мгновение ока девушка оказалась рядом с Алексеем, прижавшись к нему своим горячим телом… И вот уже эта яростная скачка продолжилась: взлет, еще взлет, легкое земляничное дыхание, качающиеся перед глазами серьги-капельки, звон браслетов, дикое напряжение мышц, влага гибкой спины под взмокшими руками… Никогда до этого момента и никогда больше потом – за всю свою долгую жизнь – не испытывал Алексей такого жгучего, такого острого наслаждения. Грех, стыд, срам – все отступило в другое измерение, осталась только трепещущая в его руках маленькая женщина…

Утром опять светило солнце. Братья обнаружили якутку в соснах – она обламывала сухие ветви. Рядом ковырялся в снегу, отыскивая пищу, свободный от упряжи олень. Они вышли ей помочь – надо было развести костер и подкрепиться в дорогу. Все вчерашнее происшествие казалось Алексею бредом и сном, в теле словно и следа не осталось от бушевавшего в нем пожара, и только временами подрагивающие мышцы в паху словно свидетельствовали – это все было, было… Однако они с братом избегали смотреть в глаза друг другу, меж ними как будто пробежала черная кошка. Алексей на правах старшего бросил угрюмо несколько отрывистых фраз: «Пора идти», «Пусть выведет нас к поселку». И только якутка посмеивалась своим гортанным смешком и сверкала яркими каменьями кухлянки меж зарослей молодого сосняка. Алексей заметил, что Левка не сводит с нее глаз, сердце противно колыхнулось, и, усмехнувшись, он сказал брату:

– Что ты пялишься на нее? Мало у нас по поселку гилков бегает?

Гиляками звали детей, рожденных от смешанных браков – русских с якутами или другими местными жителями. Русские дети считали их «вторым» сортом, дразнили, задирали и всячески издевались.

– А и пусть еще одна гилячка появится! Таки красивая была бы от нее дочка, а?

– И что ты себе думаешь? – стервенея, накинулся на брата Алексей. – А жена, Варька твоя, как же?

Левка злобно сверкнул глазами и жестко, с вызовом сказал:

– А твоя?

У Алексея все похолодело внутри. Кровь отхлынула от лица, побледневшего от гнева, глаза застила пелена дремавшей ярости, и он кинулся на брата с кулаками. Что творилось в его душе! Вновь вскипела ревность, вспомнилось жгучее наслаждение, взлетающее в тенях огня тело… Они сцепились, борясь на обжигающе холодном снегу, а вкус крови, появившейся на враз разбитых губах, как и в детстве, только распалял жажду победы. Подлетела якутка, захлопала испуганными глазами, закричала что-то на своем наречии, кинулась их разнимать. Братья разошлись, размазывая по лицам кровавые потеки, но, как два зверя, продолжали ревниво наблюдать друг за другом.

Подле костра сидели молча, кидая ожесточенные взгляды… Якутка что-то щебетала, пытаясь разрядить обстановку. Братья почти не обращали на нее внимания, борясь со своими внутренними демонами.

И тогда девушка извлекла из бездонного кармана туники камень… Опытный глаз геологов мгновенно оценил величину и необыкновенность этого необработанного алмаза. Он был окрашен в редкостный ярко-желтый цвет – специалисты-ювелиры отнесли бы его к разряду так называемых фантазийных камней. Если бы цвет был менее насыщенным, то это был бы типичный алмаз «нечистой воды», каких встречается большинство. Но даже и тогда он представлял бы необыкновенную ценность за счет своего размера: весом примерно в 180–200 карат, по виду напоминавший пережженный в столовой ложке сахар, после огранки он мог бы соперничать с историческим камнем под названием «Тиффани», найденным в Южной Африке. Оба брата прекрасно помнили со студенческих лет яркую, впечатляющую фотографию этого бриллианта в натуральную величину: правильной, почти квадратной формы камень, такого же необычного цвета, что и протягивала им на своей ладони якутка. Название «Тиффани» одновременно слетело с их губ, и оба, затаив дыхание, позабыв о раздиравших их чувствах, склонились над алмазом. Камень был превосходным! Только один изъян – явная трещина, линия спайности, идущая практически посередине и означавшая, что в нем живут два сросшихся кристалла.

Увидев, что братья позабыли свой раздор, якутка заулыбалась. Она сделала едва уловимое движение пальцами – и камень распался по этой трещине на две части.

– А-а-х! – вырвался невольный вздох у геологов.

Лишь спустя мгновение они поняли, что камень изначально достался якутке в двух половинках-осколках, а для пущего эффекта она их сложила, притерла друг к другу, а вовсе не расколола силой волшебства неодолимой твердости кристалл. Даже и в двух половинках он вызывал невольное восхищение – линия раскола показала его сияющий глубокой чистотой срез.

– Его же в Алмазный фонд надо! В Оружейную палату, – пробормотал потрясенный Лев. – После огранки каждый из осколков потеряет, конечно, половину своего веса, а то и больше, но и тогда они останутся невообразимой дороговизны… А каков цвет! О, Одесса-мама!

Якутка, светясь от радости, протянула каждому из них по алмазу, вложила в ладони, загнув поочередно мужские пальцы, смыкая их над камнями.

Алексей не верил происходящему:

– Ты это нам отдаешь?! Да где ты это взяла?

Якутка вдруг потянула его за рукав.

– Наатаа ётёгё, – настойчиво твердила она и указывала за полог яранги.

– Что она говорит? – спросил он Левку. – Ты понимаешь?

– Заброшенное место. Зовет в какое-то заброшенное место. Пошли посмотрим.

Они быстро накинули как ни попадя одежду и потянулись за женщиной. Якутка шла впереди, мужчины ступали вслед за ней по снегу, покрытому легкой коркой, успевшей образоваться на белом полотне за вчерашний солнечный день. Под ее легкими пимами наст едва прогибался, в то время как огромные геологи проваливались в него чуть ли не по колено. Пройдя около двух километров вдоль края сопки, они увидели несколько беспорядочно разбросанных среди деревьев валунов, за которыми открывалось небольшое озерко.

– Ойун кюёлэ! – вскрикнула якутка и побежала вперед, к валунам.

– Шаманское озеро! – не дожидаясь просьбы брата, перевел Лев.

Якутка опустилась на колени неподалеку от заснеженного берега и начала руками разгребать снег, потом своим кривым ножом стала вскапывать землю под ним. Подоспели мужчины. Их глазам предстало необычайное зрелище, о котором может только мечтать каждый геолог: в рыжей каменистой почве под ее ножом тускло поблескивали камни в застывшей века назад породе. Это были сплошные наружные выходы алмазоносного кимберлита.

– Слушай, она ж прям-таки как Хозяйка Медной горы! – проговорил начитанный Лев. – Ну, Бажов еще в своих сказах про нее писал. Мол, в глубинах уральских гор живет красавица, у которой каменные палаты, все из самоцветов. Рубины, изумруды, гранаты, аквамарины… – все у нее. Деревья там каменные, в траве малахитовые колокольчики, и опыляют их пчелки золотые… А отдельным счастливчикам помогает Хозяйка находить эти самые россыпи самоцветные! Вот и наша якутка такая же – Хозяйка алмазных копей! Эх, жаль, карту мы потеряли! Надо бы место пометить. Ну, авось найдем по памяти! – И он обернулся к девушке: – Ты ж хоть понимаешь, что ты для нас сделала? Что такое ты нам показала?!

Якутка напомнила ему, как он вчера изображал перед ней поиски алмазов, лопоча что-то на своем древнем наречии. Отковырнула мелкий камешек, подставила его под лучи солнца и поцокала своим розовым дразнящим язычком. Потом отдала и этот камешек Левке.

Лев захохотал, отшвырнул мелкий алмаз и впился своими разбитыми губами в ее рот. И было в этом поцелуе столько жара…

На Алексея словно упала пелена… Из самых глубин его существа поднималось нечто неконтролируемое. В ноздри ударил резкий запах земляники, в висках застучали размеренные глухие удары. Глаза превратились в узкие щели, из которых брызнула мутная ярость. Его рассудок будто бы померк. Не соображая, что делает, ослепленный неистовым порывом бешенства, он выхватил нож из тонкой руки девушки. Жалобно звякнули медные браслеты. С чудовищной силой он вонзил кривое широкое лезвие в спину брата по самую рукоять.

– Х-х-а-а! – раздалось его дикое, свирепое рычание. – Х-х-а-а! Х-х-а-а! – В исступлении, в своем буйном умопомешательстве, упиваясь стальной мощью древнего оружия, он снова и снова бил, колол, терзал эту ненавистную плоть, эту геркулесову спину, этого чужого самца, сопровождая каждый удар нечеловеческим вскриком…

И каждая новая рана, которую наносил он в легкие, сердце, почки брата, отдавалась в нем самом яркой вспышкой боли и одновременно захлестывала первобытным восторгом победителя.

…Избавиться от этой боли он пытался много лет. Она отступала, угасала, забывалась. Но никогда не уходила навсегда. Бывало, что она посещала его всего один раз в год, в последний день сентября – день смерти Левки…

Алексей Яковлевич разжал побелевший кулак, потянулся к внутреннему карману своего потертого пиджака, достал оттуда пузырек с сердечными таблетками. Кинул сразу две на язык. Оглянулся в поисках стюардессы и обнаружил, что в карманчике кресла она оставила ему бутылку с минералкой. Запил таблетки, посмотрел на старые часы – подарок от начальства геологоразведочного треста на юбилей. Еще два часа лету… Два часа неизбывной муки воспоминаний…

Он сидел на снегу рядом с трупом, по-турецки поджав под себя ноги и аутично раскачиваясь взад-вперед. Восприятие действительности притупилось, но вместе с тем каждый его нерв дрожал, обнаженный, ободранный непоправимостью случившегося.

Сколько прошло времени? Он не мог оценить. Рассудок вернулся ровно тогда, когда скрытые процессы в подсознании зачистили все следы безумия, постепенно возвращая его к самому себе, бережно выводя из состояния катарсиса. Однако в памяти оставался каждый миг. И подсознание искало причину. Надо было назначить виноватого, чтобы сбросить груз ответственности, чтобы здравый смысл не остался навсегда в темных, первозданных глубинах бытия.

– Удаганка! – наконец прошептал его хриплый голос. Причина была найдена.

Прояснившимися глазами он посмотрел вокруг себя.

– Удаганка! Удаганка! Околдовала, мать ее так! Ума лишила! Что я натворил, что натворил?!

Никакого больше запаха земляники, никакого гортанного голоса. Да и куда же она исчезла, шаманиха эта, чертова девка? Трезвым, оценивающим взглядом он заново увидел все вокруг: разрытый участок с поблескивающими кусками породы, путаные, быстрые, убегающие следы пимов, Левку, уткнувшегося лицом в сугроб. Его куртка как решето была усеяна взрезанными дырами с почернелыми краями запекшейся на морозе крови. Несколько рубиновых капелек брызнули на белый наст, да так и застыли там, как разбросанные драгоценные камни.

Алексей вскочил, схватил себя за черные вихры – в отчаянии, в безысходности. Простоял так несколько минут. «Нинка ж у него, дочка маленькая осталась, а что теперь с Варькой-то будет?! Эх ты, Одесса-мама!» Он упал на колени рядом с братом, перевернул давно уже остывшее тело и бережно очистил от нетающего снега его лицо. В глазах Левки навсегда застыли радость и удивление. Алексей вдруг понял, что брат умер от первого же удара ножом в замирающее от поцелуя сердце, удивившись внезапной боли под лопаткой, пришедшей в момент нежданного открытия алмазных россыпей.

«Это хорошо, – рассудительно, как-то по-старчески подумал он. – Он таки не понял, что умер от руки своего одурманенного брата». Он назвал себя «одурманенным братом», словно бы отстраняясь от той личности, что совершила это преступление. «Прости, Левка, прости! Не я это был… Мрок удаганский… Прощай…» И извечным, миллиарды раз повторенным до него жестом он прикрыл брату глаза.

Затем проверил содержимое карманов его куртки. Достал кусок бечевы с крюками, складной маленький нож, походный блокнот, спички – все переложил к себе. В Левкиной руке был зажат осколок алмаза, подаренного якуткой. Алексей осторожно разогнул мертвые пальцы, вынул драгоценный камень и, вздохнув, положил его в свой внутренний карман, туда, где лежала уже его вторая половинка. Подобрал валяющийся на снегу нож с инкрустированной диковинной рукояткой, которым совершил он страшное братоубийство, и взрыл им еще немного земли, несущей алмазы, отковыривая крупные куски породы. Образцы положил в специальный мешочек, крепившийся к ремню на бедре, который сшила ему для удобства жена. Нож, очистившийся от запекшейся на нем крови, сам не зная зачем, Алексей сунул туда же. Затем достал свой полевой дневник и окостенелыми пальцами, слюнявя химический карандаш, сделал в нем нужные записи и зарисовки местности. Когда геологи будут камералить – обрабатывать результаты экспедиции, он попробует наложить эти зарисовки на карту, может, получится вычислить координаты этого «шаманского озера». Тогда весной на открытое ими месторождение придут люди. Начнут основывать поселок, а может быть, и город. А он, Алексей Журавлев, попросит, чтобы дали ему имя брата.

Но что же делать с телом? Закопать его он не смог бы при всем своем желании – в этих широтах сплошь идет вечная мерзлота. Бросить так? Немыслимо… И чтобы хоть как-то защитить тело брата от диких зверей, он оттащил его к низким соснам, нарезал веток и прикрыл ими труп.

«Сколько геологов без вести пропали… Потерялись в тайге, сгинули в болотах, замерзли насмерть в заснеженных лесах. Вот и новая жертва тайги… Но Левка открыл новый алмазоносный кимберлит! А это не каждому в жизни дано», – думал Алексей, возвращаясь по собственным следам к месту, где была яранга.

Еще издалека он увидел, что якутка снялась со стоянки. Почему-то он так и предполагал. На месте яранги чернело только кострище, припорошенное поземкой, да рядом лежали их с Левкой рюкзаки. В сторону леса уходили следы легких саночек и оленьих копыт… Якутка забрала весь шоколад, а взамен прямо на снегу бросила юколы. Было еще совсем светло, но опять начиналась мокрая метель; он переложил куски породы в рюкзак, перепрятал желтые камни в потайной карман и решил тронуться в обратный путь, правда, без особой надежды дойти…

Каждое событие тех дней Алексей Яковлевич проживал потом сотни раз заново. Только обратный его поход начисто выпал из памяти. Вместе с первым шагом от жуткого того места его словно охватило забытье. Сколько дней, куда и как он шел, как подобрали его эвенки, перегонявшие оленей, как привезли на стоянку геологической партии – все забылось в лихорадочном бреду. Ничего он не помнил, только лишь смутные, обрывчатые картины.

…То месторождение так больше и не нашли. Перечитывали его сбивчивые записи в блокноте, разглядывали куски породы, взвешивали в ладонях извлеченные из нее алмазы, обсуждали, толковали, вычисляли, несколько лет подряд организовывали поиски загадочного шаманского озера, лежащего за двумя сопками, в заброшенном месте… Как будто сгинуло все, пропало, растворилось в непроходимых мерзлых далях. Так же, как и его брат – вышел ночью из палатки, когда Алексей спал, и не вернулся. Звери задрали, или заблудился в пурге, или его одолело внезапное безумие, какое случается с людьми в подобных экстремальных условиях… Редко, но бывает, известны случаи…

С тех пор он научился различать якутские лица, которые раньше казались ему все одинаковыми, и часто вглядывался в молодых якутских девок. Но той, которой он мечтал вернуть нож с широким кривым лезвием и инкрустированной ручкой, никогда не встречал. И только спустя многие годы, в одном из походов, он выкинул нож в Вилюй. В местные народные предания, в шаманство и колдовство он по-прежнему верил слабо, считая, что причиной разыгравшейся тогда трагедии была одурманивающая наркотическая трава, заваренная на смоле, которой потчевала их якутка, да временное обоюдное умопомешательство. Не слушал и болтовни алмазодобытчиков, передающих из уст в уста сказки о приносящих беду драгоценных камнях, на которые пала кровь. Между тем тот невероятной ценности желтый алмаз, состоящий из двух половинок, оставленный Алексеем себе на «черный день», медленно, но неотвратимо нес в семью несчастья, делая «черными» многие дни жизни. Беды касались в основном женской линии Журавлевых…

В тот же год, под новогодние праздники, бросила дочку и сбежала из поселка Варя, Левкина вдова. Конторские бабы видели, как садилась она в вертолет, на котором отправлялись домой два сибирских инженера, командированные на горно-обогатительный комбинат налаживать новые драги. Нина осталась сиротой. Алексей с женой растили ее, конечно, как свою, вместе с собственным сыном, Семеном. Он и племянницей-то ее никогда не называл, только дочкой. А через несколько лет трагически ушла из жизни жена самого Алексея Яковлевича, Анна – сгорела заживо в деревянной бане. Потом, рожая Зойку, умерла от потери крови Галина, первая супруга его сына. С новыми женами Семену все не везло. Якутка Имъял, с которой тот расписался на четвертый день после знакомства, напоминала Алексею Яковлевичу ту самую удаганку. Такая же была чудня, и глаза сумеречные, шаманские. Канула она где-то в тайге, вроде как без вести пропала, а может, просто бросила Семена, ушла к своим. Потом сын сошелся с Любашей, столовской поварихой. За Зойкой-то она следила, да вот сына позорила на весь поселок: гуляла напропалую. Семен в конце концов не выдержал, сам ее выгнал. А теперь вот взял он молодуху – Маринку, которая нежданно-негаданно родила ему мальчонку. Но и у этой что-то в башке было неладное. Недавно Маринку вынули из петли в собственном сарае. Что уж у нее там перемкнуло, с чего она решилась на такое? Хорошо еще Семену случайно понадобилось зачем-то в сарай, он успел ее откачать, не то был бы еще один труп в семье. Маринка теперь на излечении в психбольнице, вернется ли к нормальной жизни – неизвестно.

Раньше подсчета бедам он не вел, долго не придавая значения народным поверьям, считая все напасти судьбы простым стечением обстоятельств, невезением. Половинки желтого алмаза как наследство передал девчонкам, когда покидали родной дом: одну – Нинке, вторую – Зойке. А наследство-то оказалось роковым! И только теперь, при получении известия о гибели Нины, к нему словно пришло озарение: во всем виноват окаянный желтый камень! Только теперь со всей отчетливостью он увидел длинный список его жертв: Варя, Анна, Галина, Имъял, Любаша, Маринка, Нина…

Зойка… Зойка последняя осталась… Избавиться от желтого алмаза, окропленного братовой кровью! Немедленно! Иначе так и будет он собирать свою лихую жатву, пока весь их род не изведет!

«Где сейчас эти дьявольские половинки? – с тоской думал дед. – Как приеду, первым делом разберусь!»

…Самолет заходил на посадку. Мальчик на соседнем кресле во все глаза рассматривал огромный мегаполис, открывающийся с высоты полета в этот утренний час. Дед ободряюще ему улыбнулся…

Столица ошеломила Алексея Яковлевича своими расстояниями, современной непонятной архитектурой, обилием рекламных вывесок, игорных домов, магазинов, шириной автострад. И огромным количеством автомобилей, сплошь заполонивших не только шоссе, но и улицы, переулки, дворы и даже тротуары этого «Нового Вавилона», как мысленно окрестил он гигантский город. В Москве старик не был очень давно и теперь не узнавал ее совершенно. Ему казалось, что он попал в чужую страну – повсюду иностранные названия, назойливая, кричащая реклама, искусственный блеск неона, нависающие громады вычурных домов, равнодушные серые лица. Весь этот новый облик некогда любимого им города вызывал в нем невольный протест, отторжение. «Немудрено, что здесь убивают людей, – думал он. – Доброта и великодушие не живут среди асфальта и бетона». Неузнаваем был даже центр, который Алексей Яковлевич знал когда-то как свои пять пальцев и куда вез его таксист по указанному адресу.

Алексей Яковлевич прибыл на Татарскую улицу, где жила Нина, и теперь стоял перед массивной железной дверью ее квартиры в полной растерянности. Только здесь он спохватился, что даже и не подумал, как туда попадет. Не зная зачем, скорее по старой мирнинской привычке, где отзывчивые люди всегда что-нибудь да подскажут, он позвонил к соседям по лестничной клетке. Там никто и не откликнулся.

«Старый дурак! – разговаривал он сам с собой. – На что ты надеялся? Знал же, что Зоя давно уже не живет у Нины, снимает где-то жилье». Но ее-то адреса у деда не было, ведь даже письма для внучки он отправлял к Нине, вкладывая их в общий конверт.

«На то и надеялся, что раз Нинка погибла, так Зойка должна тут меня ждать. И адрес обратный на телеграмме указан этот», – оправдывал он себя. Постояв немного в раздумье, дед подхватил свои вещи и пошел на улицу. Уселся во дворе на скамью, пытаясь понять, что же ему дальше делать. Можно было пойти в милицию, по адресу второй телеграммы, и сразу же приступить ко всяческим похоронным делам, да только ему же надо где-то поселиться… А что, если взломать замок, да и жить в Нинкиной квартире? Дед вернулся в подъезд, поднялся на четвертый этаж и внимательно осмотрел дверной проем. «Ух ты, это ж сейф, а не квартира! – думал он, оценивая на глаз толщину металла. – Такую дверь и слесарь не вскроет, надо автогеном резать». И тут ему пришла наконец здравая мысль: у него же есть телефон, мобильный номер Зои! «Совсем голова у тебя, старый хрыч, перестала соображать!» – обругал он себя и принялся шарить в карманах, ища записную книжку.

Дед опять вышел на улицу, намереваясь отыскать ближайший телефон-автомат, и тут к нему подошел парень.

– Здравствуйте!

Старик кивнул – в Мирном не редкость, когда возле дома здороваются даже с незнакомыми людьми. Но парень вдруг спросил:

– Вы к Журавлевой приходили?

– Да, – недоуменно посмотрел на него дед.

– Сержант Сбруев, из МУРа, – представился в ответ молодой человек. – Вы ее родственник? Меня попросили доставить вас в управление уголовного розыска, в отдел, который занимается расследованием ее убийства. Поедем? – И он указал рукой на припаркованный неподалеку автомобиль.

– Да я… Мне бы, сержант, поселиться где-нибудь вначале. Вот думал, тут, у Нинки, – растерялся дед от такого неожиданного поворота.

– Ну, в квартиру вы вряд ли сможете попасть. Она закрыта. Ключей, как я понимаю, у вас нет? Проедем в управление, там что-нибудь решат.

Алексей Яковлевич подумал, что раз уж так складывается, то надо ехать. А позвонить Зойке оттуда даже удобнее будет.

В машине он сидел тихо, обдумывая странную ситуацию. С какой это стати его тут поджидали? Откуда знали, что именно сегодня он здесь появится? Но вопросов задавать не стал, решив, что раз ведется следствие, то мало ли по какой причине милиция могла дежурить у подъезда Нины…

На самом деле сержант Сбруев вел наблюдение за квартирой Журавлевой, ожидая появления неуловимой Зои. Проследил за стариком и тут же отзвонил Заморочнову. Тот догадался, что пожаловал родственник убитой, и попросил сержанта привезти деда к нему на Петровку.

Час был ранний, сотрудники только-только приходили на работу, но Заморочнов уже сидел в своем кабинете. Он поднялся навстречу входящему старику, поздоровался, представился. Мужчины оценивающе посмотрели друг на друга: один – седой, высокий, сухощавый, с изборожденным морщинами лицом и покрасневшими от бессонной ночи глазами; второй – светловолосый, среднего роста крепыш, с простоватыми, невыразительными чертами лица и хмурым взглядом.

– Тезки, значит, – сказал старик, пожимая руку старшему лейтенанту.

– Ага, тезки, – доброжелательно улыбнулся Заморочнов, и вся мрачность с него как будто слетела, а глаза приветливо засветились. У деда внезапно само собой, без особой на то причины, возникло расположение к этому крепышу-следователю. Видимо, с возрастом люди обретают способность чувствовать сердцем.

– С дороги? – кивнул старлей на дедов рюкзак.

Тот утвердительно крякнул.

– Устали, наверное. Я сейчас вам чайку организую или кофейку. Да и сам с удовольствием выпью, а то дома не успел позавтракать. И вы не волнуйтесь, Алексей Яковлевич, долго я вас терзать не буду, понимаю, что утомились.

Они пили горячий кофе с сушками, а разговор все петлял по отвлеченным темам – какая погода, как перелет, как изменилась Москва… Старлей внимательно следил за дедом, пытаясь понять, известно ли ему что-нибудь об убийстве, читал ли он газеты, знает ли о подозрениях, павших на его внучку. Алексей Яковлевич тоже не спешил задавать интересовавшие его вопросы, предполагая, что раз пригласили его сюда, да еще с доставкой, то рано или поздно скажут зачем.

«Интересный дед. Терпения у него хоть отбавляй – ведь видно же, хочет спросить, что да как, а первым разговор не начинает», – думал Заморочнов, все ожидая, когда же наконец старик справится о ходе следствия.

«А этот байстрюк только с виду простак, – думал, в свою очередь, Алексей Яковлевич. – Дело-то свое знает, сразу видно, как профессионально ждет».

В результате этого короткого психологического поединка молодость все же сдала позиции первой. Заморочнов не выдержал и прямо поинтересовался, что старику известно об убийстве, может ли он чем-то помочь следствию. Алексей Яковлевич отрицательно покачал головой: ничего не знает, кроме того, что в Нину стреляли, так внучка в телеграмме написала. Взгляд его при этом не дрогнул. Старлей, видя, как держится старик, посчитал, что он еще достаточно крепок и телом, и духом, способен вполне здраво мыслить. Сыщик решил выложить ему некоторые детали убийства. Но по мере того как он рассказывал, лицо старика серело на глазах, так что Заморочнов начал опасаться за его состояние.

– Говорите, внучка телеграмму прислала? – спросил он осторожно.

– Да. Вот она… и ваша тоже. – Дед полез в карман, протянул старлею обе телеграммы.

Тот посмотрел, перечитал Зоин текст, вернул старику.

– Вы знаете, где она сейчас?

Дед с досадой сказал:

– Да в том и дело, что нет! Адрес-то свой она не давала. Может, она на работе?

Он что-то соображал про себя и через мгновение воскликнул:

– Мне бы ее найти! Уходить ей надо с такой работы… Где эта контора, скажи, старлей? Я… – И вдруг его охватила тревога. – А почему ты о ней спрашиваешь?

– Она пропала, – сказал сыщик.

– Что?!

Первая мысль, которая пришла в голову Алексею Яковлевичу, – с Зойкой тоже что-то случилось. В глазах его отразился страх, и старлей понял, о чем подумал старик, а потому поспешил разъяснить ему:

– Пропала не в том смысле. От нас она скрывается.

Оперативник рассказал, что Зоя уволилась в день убийства, на телефонные звонки не отвечает, а место ее проживания никому не известно.

– Вот и вы не знаете, где ее искать… А она нам очень нужна. Ваша внучка работала с Ниной Львовной и может дать ценные сведения для следствия.

Старик совсем разволновался:

– Я знаю, что она комнату где-то снимает. Так как же…

Заморочнов еще немного потянул время, подливая себе кофе: неприятно, конечно, сообщать старику, что его внучка подозревается в убийстве.

– Понимаете, Алексей Яковлевич… вообще-то с Зоей дело гораздо серьезнее обстоит. У следствия есть основания считать, что она причастна к смерти Нины Львовны.

Глаза старика расширились.

– Зойка?! – недоверчиво переспросил он.

– Да. Сейчас объясню. – И Заморочнов емко изложил ему самую суть разрабатываемой версии и рассказал о Зоиных странных поступках.

Дед побледнел, схватился за сердце и начал хватать ртом воздух.

– Вам плохо? Сердце? – Старлей взял трубку внутреннего телефона, хотел вызвать медсестру, но, набрав несколько раз номер, понял, что та, как обычно, с кем-то треплется. Он запаниковал, засуетился, вскочил. – Я сейчас найду что-нибудь… валерьянки…

Он выдвигал ящики своего стола, надеясь отыскать там хоть какой-нибудь валидол, корвалол, сердечные капли. Под руки ему попалась Зоина сумка, он вспомнил, что в ней лежал пузырек с элеутерококком – слабая помощь, но, пока медсестра отзовется, хотя бы это… Заморочнов вытряхнул сумку, достал склянку, открыл и попытался накапать лекарство в стакан с водой. Из пузырька посыпался какой-то мерцающий порошок.

«Не то», – понял он и с досадой поставил пузырек на стол. Обернулся к деду, увидел, как тот дрожащей рукой уже кладет себе на язык мелкие таблетки. Заморочнов выплеснул воду с разведенным порошком прямо на пол, быстро сполоснул стакан, налил свежей воды и протянул деду. Тот залпом выпил, посидел минуту-другую, и щеки его стали медленно розоветь.

Когда Алексею Яковлевичу стало получше, старлей облегченно вздохнул и произнес:

– Ну и напугали же вы меня!

– Чем это ты собрался меня напоить? – кивнул дед на темный пузырек.

– И сам не знаю, с перепуга схватил… Написано – «элеутерококк», моя мать такой пьет от нервов, а там блестки какие-то. Да это же из сумки вашей внучки. Ею-то она меня по голове и стукнула, кстати. – Он вгляделся в лицо старика, участливо спросил: – Может, медсестру вызвать?

– Не надо, прошло уже… Значит, Зойку подозреваете…

– Улики против нее. Завещание. Показания сотрудников конторы. Есть у нас, конечно, и другие версии. Убийство Нины Львовны носит заказной характер, это ясно. Только кто ее заказал? Я-то склоняюсь к мысли, что тут, скорее, ее работа замешана – она готовила крупную сделку. Есть одна организация, которой выгодно было эту сделку отменить. Киллера могли прислать оттуда. Но это пока лишь предположения. А вот это, – Заморочнов кивнул на Зоину сумку, договор и конверт с долларами, – уже не предположения, а вещественные доказательства. Самое главное, очень уж подозрительно выглядит ее побег. Я уверен: если бы мы смогли с Зоей поговорить, она дала бы разумное объяснение, как у нее оказались эти вещи. И возможно, тогда все подозрения с нее были бы сняты. Я вас очень попрошу, Алексей Яковлевич, если вам удастся разыскать вашу внучку или хоть как-то с ней связаться, пожалуйста, скажите ей, что бояться нечего, пусть придет и все расскажет. Ведь лучше, если она придет сама, а не наши оперативники ее поймают!