Текст книги "Голоса"

– Куда прешь, болван! И откуда тут столько идиотов? Вот ты бабка, куда едешь? Чего дома не сидится? Дурачьё. Чтоб у вас у всех телефоны сели одним разом. Убери ласты с прохода, лысый. Давай быстрее догонять наших, они сейчас сойдут на станции, болван, – разносилось от старушки.

Женщина была в высоких черных перчатках, свободной рукой, она прикрывала лицо поверх вуали, будто от стыда за свои слова.

Для меня эта встреча была неожиданностью. Ведь это именно они ехали со мной в поезде. Они исчезли вслед за цирком. Двери захлопнулись. Все пассажиры, некоторое время, так же, как и я были в полном шоке от всего увиденного. Постепенно немая тревога рассеялась, и вагон снова зажил своей привычной жизнью. Люди, такие интересные существа. Они привыкают совершенно ко всему.

Дома, я поставил билет на полку, прямо перед глазами. Я был, конечно, на все сто процентов уверен, что не пойду туда. Но сам билет и эти циркачи и мои сны сложились в какое-то смешанное чувство. Какое-то время я не мог избавиться от навязчивого круговорота мыслей. Потом постепенно память накладывала прозрачные слайды времени в стопку, и все образы стали размытыми. Билет же то и дело попадался мне на глаза и теребил мое мироощущение.

Приближался день очередной сессии с Вениамином. Я понимал, что на данном этапе мы должны проходить опросник пока вместе. Впоследствии он должен будет делать это сам, чтобы эта часть стала выполняться почти на автомате. Я никак не мог понять его состояния. Он был часто мрачен и задумчив. Иногда настроение его становилось мечтательным, и тогда он разговаривал намного охотнее. Веня никогда не говорил о своей жене сам, и мне приходилось каждый раз изощренно подводить его именно к этой части разговора. Ксения начала нервничать и попросила ускориться. Пару раз звонили из полиции, и осторожно подталкивали поскорее все подписать и отдать им пациента. Я не могу вот так запросто, закрыв глаза на все, просто отделаться от него и слепо подписать приговор. А ведь это и, правда, был бы приговор для этого человека. Если я скажу, что он абсолютно здоров, вменяем, то его упекут туда, где сама тюрьма покажется раем. Они на сто процентов докажут его вину, если найдут тело. Там он долго не протянет и это будет даже лучше, чем мучиться годами в этом месте. Если признаю, что он нездоров, то брат найдет для него место наподобие нашего, и, скорее всего, где-то далеко. Там ему будет легче, но это далеко не свобода. Но, что если он и, правда, психопат? А я, не разобравшись, отпущу его? Мне нужно время, но этого ресурса у меня почти нет. Я ждал в кресле, где всегда встречал Веню. Он тихо вошел, поздоровался и сел, как всегда, напротив. Я открыл папку и начал шуршать листами опросника, с которого мы всегда начинали. И тут он сам начал говорить, это было так неожиданно, что я замер:

– Я полюбил ее сразу. С того первого вздоха, когда увидел. Полюбил неправильной и болезненной любовью, которой быть не должно в нормальных здоровых отношениях. Я по ошибке или не знанию, думал, что справлюсь, но все вышло не так. Понимаете?

– Не совсем. Давайте начнем с самого начала.

Ему будто было физически больно вспоминать все это. Он подошел к окну, которое было плотно завешано тяжелой шторой из темного бархата. Посмотрел в узкий просвет улицы, с неприязнью задумался и тихо продолжил:

– Я сидел в кафе. Было ужасно сонное и пасмурное утро. Мне тогда редко приходилось вставать в такую рань, а уж тем более идти куда-то. А теперь знаете, я мало сплю, – его подбородок мелко задрожал, он поджал губы и сдавил лицо рукой.

Я заметил, что он поседел за эти дни, возможно мне показалось. Человек не может так страдать. Самосохранение нам не дает долго горевать. Он откашлялся:

– Извините.

– Продолжайте, если можете.

– Я был сонный, помятый. Кутался в толстовку и пришел на встречу в кафе, конечно, злой. Официантка принесла мне кофе. Есть совершенно не хотелось и запах жареных сосисок и яичницы, который доносился с кухни, меня не вдохновил. Я сидел за барной стойкой, опершись о кулак и мечтал, как сейчас передадут отснятые пленки для статьи, и я смогу вернуться в свой номер. На влажных грубых простынях провалюсь в сон на пару часов, а потом сяду в машину и уберусь отсюда подальше. Хотя, в таких маленьких городках есть своя прелесть и очарование, было так противно серо, хмуро, пасмурно. Я был неспособен оценить ничего вокруг. Колокольчик над дверью обиженно звякнул, и я увидел ее. В кафе вошла женщина, которую я возможно никогда не увижу, никогда не повстречаю. Которую, больше чем есть, не смогу полюбить. На ней было темно-зеленое платье, колье из каких-то крупных камней, от нее восхитительно пахло ветром и ночными фиалками. Ее кожа была белой и тонкой. Она прошла мимо, и я, клянусь, разглядел каждую венку на ее прозрачной руке. Она села за столик у окна, в глазах отражалась какая-то давняя боль. И эта бледность, и загадочность, и яркие, словно разбитые губы, все больше привлекали меня. Ей принесли чашку кофе, но она не прикоснулась к ней. Мельком взглянула в окно и замерла, словно впервые увидела осень. Я смотрел на нее. Казалось, что она никого не замечает. Над водой стоял туман, деревья все окутали желтыми мокрыми листьями. В тот момент существовали только она и осень. Они как старые друзья, не видевшие давно друг друга, вели диалог, который никто из нас не слышал. А я будто раненый не мог заставить себя пошевелиться. Резкий порыв ветра распахнул дверь кафе, отчаянно забились над дверью колокольчики. Официантка попыталась сладить с этим. Ветер будто пришел за незнакомкой и позвал куда-то. Она сразу засобиралась. Я больше всего на свете хотел подойти, сказать, что-то невпопад, чтобы она улыбнулась мне в ответ, и мы запечатлели бы друг друга навсегда. Я же, как дурак, стоял и молча смотрел на нее, а она оставила деньги у нетронутой чашки и ушла. Когда опомнился и выскочил вслед, она уже улетела за ветром. Это был мой самый отчаянный провал, о котором я жалел и, наверное, сейчас жалею. Возможно, тогда, если бы она меня увидела в каком-то другом обличии, все у нас было бы иначе. Мне так отчаянно терпко снова и снова вспоминать нашу первую встречу. Теперь, конечно, мне каждый ветер пахнет ею, и я смотрю, смотрю в облака. А вдруг, – тут его голос сорвался, и он тихо заплакал.

По протоколу нам нельзя утешать пациентов. Они должны излить все то, что выпили из своей чаши боли. У нас нет мерила, никто не знает где начало и конец у глубины трагедии конкретного лица. Допустим, кто-то скажет, вон у парня мать умерла, он в горе, давайте ему сочувствовать. А у другого умерла собака и ему не станут с тем же сочувствием смотреть в глаза, а зря. Потому что у нас нет того самого мерила, и судить о глубине страданий никто не должен. Возможно, тот, кто потерял собаку, горюет так, что ни один из нас не выдержит. А кто-то переставляет мебель в квартире, только бы поскорее все забыть и жить как прежде. Скорее раздать все вещи умершего. Скорее выбросить его кресло. Скорее снять с крючка наушники. Скорее вымыть после него чашку. Скорее из его комнаты сделать что-то общее и безличное. Скорее нарушить все правила, и все забыть. Колесница событий начинает гореть под ногами горюющего. И уже не помня себя, он гонит, гонит ее вперед и не может себя остановить и понять, что остался один. Никто не заварит свежий чай, как он. Никто не позвонит, если ты задерживаешься в магазине. Никто не спрячет от осуждений. Никто не уткнется носом в плечо и не приобнимет, когда ты готовишь что-то на кухне. Ты пожалеешь о каждом необдуманном тычке и грубом слове. Но мы себя любим и бережем и потому, все эти раскаяния тоже уйдут. Бездонно горюют только родители. У них не заживает. В моей практике много людей. Много историй. Каждая особенная. Тут нет серой рутины, ты каждый раз жонглируешь горящими душами. Да, этот образ мне нравится, сказал и порадовался, я именно жонглирую горящими душами. Тут нет мелочей и все важно, каждое слово и каждая их эмоция. Знаете, о чем люди жалеют больше всего? Нет, не о своем бесцельно проведенном времени, которым можно было распорядиться как-то иначе. Люди жалеют о том, в чем себе отказали.

Вот он сидит передо мной, сломленный человек. Вот сижу я. И я, просто обязан что-то сделать. Он начал говорить со мной. Не отвечал на опросник, мы не следовали протоколу, он говорил со мной. Для меня, как для специалиста, это было очень ценно.

Он хаотично блуждал в своих воспоминаниях и ощущениях. Но как только мы подобрались к разговору о том времени, когда исчезла его жена, я увидел, как его зрачки сузились, выступил пот. Он попытался ослабить давление одежды у горла, как человек, которого душит галстук. Ему явно не хватало воздуха. Он съёжился, согнулся пополам и сжал зубы. Я быстро встал, открыл окно, и сел рядом с ним. Началась явная паническая атака, которую нужно было срочно остановить. Я спокойным серьезным голосом проговаривал ему дыхательные упражнения, и хорошо его продышал. Тут же отвлек совсем на другую тему и через несколько минут его начало отпускать. В свои записи я добавил: «тревожность и паническое расстройство, под вопросом». Мне не совсем понятно, как часто это происходит и бывает ли так на постоянной основе, чтобы можно было говорить о самом синдроме, а не о единичном случае. О приступе мы не говорили больше, я решил не беспокоить его в этот раз. Он лежал под пледом на диване, поджав ноги и отдыхал. Я предложил выпить воды и поговорить о том, о чем хочет сам Веня. Он был вял, скуп на слова и комментарии к моим предположениям. Я не настаивал, как и всегда, ни на чем и мы мирно закончили беседу. Еще раз пришли к выводу, что нам лучше заполнять опросник каждый прием, так будет легче обоим. Я смогу отслеживать прогресс и общее состояние, а он не забудет, свои чувства и ощущения и начнет отслеживать плохие мысли и свою реакцию на них.

Я видел многое на этой работе. Передо мной ломали комедию много раз и не всегда сразу все поймешь. Нельзя отвечать на свое первое впечатление о человеке, на свои эмоции и предпочтения. Нужно держать свой разум в равновесии и холоде. Когда я вышел на лестницу, чтобы покурить, то увидел там Оксану, которая прислонилась к стене и затягивалась чем-то омерзительно тонким и ментоловым. Она сразу обернула ко мне лицо, оправила юбку и поздоровалась. Я закурил и предпочел бы остаться в одиночестве, но она не торопилась:

– Алексей, я рада тебя видеть, – тихо сказала она.

– Да, я тоже, – ответил я мимоходом.

Она, как ни странно, бурно отреагировала, покрывшись багровым румянцем. Меня это всегда забавляло. Но сейчас я не хотел играть с ней, мне стало как-то все равно. Перестали казаться интересными ее реакции на мои реплики. Почему? Я и сам не знал. Но данное присутствие мне стало обременительным. Я не мог вспомнить, чтобы когда-то хотел его, но против не был. Краснота ее щек и лба, опущенные ресницы, мне не казались милыми, призрак напудренной бледности и запах жженого сахара резко всплыл в памяти, и я отшатнулся от Оксаны еще дальше. Молча докурил и просто ушел, не обернувшись в дверях.

Ну, в принципе, что такого, если я приеду на выступление этого шапито? Меня ведь там никто не держит, посмотрю и сразу уйду. Увижу эту девушку, скажу спасибо за билет. Хотя, мне его дала не она. Ну и что? Нужно подойти и познакомиться. Это же так просто. А у нее муж и трое детей где-нибудь в Вологодской области. Ну и что? Я же не замуж ее зову? Он называл ее Леденец. Я, говорит, подарю тебе леденец. Или Леденец? Ситуация идиотская, в прочем, как и мысли. Потому мне ничего не остается, как просто найти их и все.

Я не торопился от слова совсем. Всегда так поступаю в непонятной ситуации. И вот, в очередной раз, взглянув на золотистый билет, я увидел, что на нем проявились какие-то черные цифры. Я не мог понять, как это могло произойти, но на билете появилась дата. Как я не замечал этого раньше? Билет был на завтра, на вечер. Место указано не было, но все приезжие зоопарки разворачивали на старом полигоне, на краю города. И я решил, что раз выступление завтра, то труппа уже явно приехала, и решил прокатиться туда из любопытства и посмотреть, как будут разворачивать шатер. Я положил билет во внутренний карман куртки, сел в машину и поехал на полигон. Все светофоры, словно сговорившись, давали мне зеленый свет. И поймав эту зеленую волну, я домчал довольно быстро. Люблю, когда все так складывается, и всегда ощущаю это как добрый знак. С дороги ничего не было видно, потому что все заросло деревьями и кустами. Она привела меня на огромное открытое поле, которое почти все было занято вагончиками, кибитками, машинами, и даже телегами. Разборная конструкция из мачт и натягиваемого на них полотна шатра, была уже расстелена и все приготовлено к подъему желто-красного купола. Артисты жгли костры, кормили животных, смеялись, жонглировали и кричали. Громко играла музыка. Дополнительно кое-где на чем-то играли сами артисты, какофония была страшная. Но все это так правильно вливалось одно в другое, меняясь и перетекая, что совершенно меня околдовало. Я медленно ходил среди всего этого и как завороженный смотрел по сторонам. На меня никто не обращал внимания, цирк жил своей жизнью. Красивые девушки с длинными ногами, в костюмах с перьями и блестками, бежали куда-то прелестной стайкой, по дороге высокомерно окинув меня взглядами. Большего ни один меня не удостоил. Никто не спросил кто я и зачем тут? Никто не останавливал и не окрикивал. Наверное, будут надувать большие батуты, потому как на земле было расстелено много резинового полотна и стояли пушки. Все готовилось, кипело, и было почти готово. Бесконечное множество разномастных аппаратов с играми, лотереями, сладостями стояли прямо на улице, но подключены, видимо, еще не были, потому что по ним не бегали стройные змейки мигающих огоньков. Вдруг один из аппаратов засветился, замигал и стал издавать громкие, слегка пожеванные звуки. Я подошел к нему ближе. Это был один из старинных аппаратов, со стеклянным кубом сверху. Внутри у таких обычно стояла половина туловища манекена, обряженного в гадалку, которая предсказывала судьбу. Но тут ее не было, посредине лежал большой комок какого-то тряпья. Этот ворох, еле заметно шевелился странными механическими движениями, и больше ничего не происходило. Дорожка огоньков сложилась в яркую стрелку и указала на крупную щель для жетонов. Жетона у меня не было, и потому я решил идти дальше. Когда сделал всего шаг то увидел под ногой золотой жетон с ярким петрушкой на аверсе. Я поднял его и, покрутив в руках, собрался засунуть в прорезь автомата.

– Прогуливаетесь? Дышите свежим воздухом, я полагаю? – спросил кто-то вкрадчиво, за моим левым плечом.

Я отдернул руку от автомата и обернулся. Там стоял тот самый Факир из электрички и, улыбаясь, смотрел на меня. Он сделал большой шаг ко мне и резко выхватил жетон. Комок тряпок в автомате грязно выругался и плюнул. Факир погрозил ему кулаком и замахнулся тростью:

– О, не обращайте внимания, мой дорогой, это всего лишь неисправный автомат. В данный момент он наказан. Он уже слишком стар, чтобы играть в свои игры, но не теряет надежды найти новый круг игроков. А вы к нам какими судьбами? Ведь выступление только завтра. Надеюсь, вы не потеряли билет? Это все же подарок, я берег его у самого сердца.

Я криво усмехнулся, вспомнив, откуда он его вытащил, но тут же сделал серьезное лицо. Факир расплылся в дежурной улыбке:

– Это потрясающе. Вы мне нравитесь, как вас зовут, молодой человек?

– Меня зовут Алексей.

– О, друзья, скорее подойдите к нам. Смотрите, это Алексей.

Отовсюду стали медленно подходить артисты цирка и останавливались около нас, образовывая круг. Маленькая обезьянка в ярком платье, ловко забралась на плечо фокусника и что-то будто зашептала ему на ухо. Факир сделал серьезное лицо:

– Ты думаешь? Да, прекрати, – он отмахнулся от обезьянки.

– Разговариваете с животными? – спросил я с серьезным видом.

Он посмотрел на меня рассеяно, потом снял с себя обезьяну и опустил на землю:

– Вы не поверите, я разговариваю даже с людьми. И они тоже делают вид, что меня понимают. Хотя результат всегда один, все делают только то, что взбредет им в голову. Общение и последующее понимание оппонента, это просто иллюзия. Каждый стремится использовать другого, и цель только одна понимание себя. Игра в сочувствие очень утомительна. Игра в понимание и хорошие манеры, еще более утомляет. Проходит же это, когда наше эго хорошо поело от этих действий. Вы не согласны со мной? Вы же психолог, должны понимать чуть лучше остальных, как работают эти человеческие игры.

– А откуда вы знаете, кем я работаю?

– Это тоже иллюзия, я сделал предположение по вашему внешнему виду, а остальное сыграли вы, Алексей. Психологом можно назвать любого человека, который примерно разобрался, как играть правильно. Вы часто играли в любовь в сети? – спросил Факир и внимательно посмотрел мне в глаза.

– Не понимаю, о чем вы? – быстро сказал я.

– Это когда вы увлекаете эмоционально нестабильных людей своим образом, который сами и создаете? Знаете, тут есть одно правило, врать нельзя, это чувствуется. Можно говорить о себе все что угодно, показывать издалека и прикрыто все свои грани, правильно увлекать. Молчать нужно только об одном, что все эти люди будут использованы во благо себя. Например, выучить другой язык, подтянуть историю, приобрести навык. Гореть нужно по-настоящему, влюбленность нужна настоящая, иначе это не сработает. Если сказать правду, то это нормально и честно, но только люди этого никогда не поймут. Все хотят вспышку, которая даст всплеск эмоций и больше ничего. Это у них называется чистота и честность. Бескорыстность для них ничего не стоит. Все равно, что поджечь сто долларов и смотреть, как они горят в руке, обжигая пальцы. Не лучше ли хотя бы подкурить от нее? Раскрою вам очень страшную тайну, Алексей. Любить нужно не человека и не образ. Любить нужно саму мысль о любви. Иначе вы попадете в зависимость, и это вы сами сделаете с собой. Мы приходим в сеть для того, чтобы восполнить пробелы в реальности. Кто-то не реализовал себя. У него нет соответствующего окружения, для которого ему нужно и должно создать какой-то образ. Других пилит жена, потому что устала в декрете и не видит ни конца, ни края пеленкам, подгузникам, смесям и тому подобному детскому набору. Мужу кажется, что она умаляет его достоинства, и он ищет подтверждения своей исключительности в зубах другой акулы, которая на данный момент ему более привлекательна. Люди очень любят иллюзии, и целые индустрии работают на это. Ведь давно известно, что делать деньги, нужно исключительно на человеческих пороках. Человечество с большой охотой кормит дьявола внутри себя, растит его, холит и лелеет. Потому что труд над собой – это тяжело. А им тяжести хватает и в будничной жизни. Люди так устают от самих себя, что хочется просто ничего не делать. Но, по умолчанию, движение бывает только вниз. Грехопадение, тоже не произошло в один день. К этому долго шли. Все ловушки были расставлены задолго до откушенного яблока, Алексей. Люди делают всего один, маленький шаг вниз. Крохотный, безделица, по сути, да и не происходит ничего страшного сразу, небеса не разверзлись, и кара не настигла. Человек думает, что ничего страшного не произошло, а, следовательно, и не произойдет никогда. Такова уж человеческая природа. Вот он делает еще шаг к пропасти, а потом еще. Происходит подмена понятий хорошего и плохого. Приходят мысли о том, что Плохой парень, не такой уж, по сути, и плохой, ведь, он не убивал целые народы, не губил города, в отличие от Хорошего парня. Ему и на ум не приходит, что они оба тут ни при чем. Это сделали вот такие как он маленькие люди, делая свои маленькие шажки вниз. И все мы их делаем, Алексей, без исключения. Но почему бы, вместо глубоких раскаяний за каждый шаг вниз, нам всем не взять бы себя за шиворот, не ожидая, когда это сделает кто-то другой, и не начать делать очень маленькие, но верные шаги вверх?

Вокруг нас собралась уже очень большая толпа, которая слушала тихие слова Факира, как проповедь. Совсем стихла музыка. Глаза его делались все более и более безумными, и мне показалось, что он может с минуты на минуту упасть в припадке. Я внутренне отвлекся и подумал о том, что в машине у меня есть нужное лекарство, чтобы успокоить его судороги, которые непременно начнутся, если он сейчас не остановится. Фокусник внимательно посмотрел в мои безучастные глаза. Замолчал, зло плюнул в сторону и, расталкивая зевак, просто пошел прочь. Началась какая-то суета, люди заходили туда-сюда, мешая друг другу, опять громко заиграла музыка, цирк снова ожил. Я поспешил догнать Факира, но он ускользал из вида и опять появлялся передо мной. Пока не исчез окончательно. Я рассеяно осмотрелся и начал расспрашивать всех подряд, как найти его. Но по моему описанию, кого я ищу, все пожимали плечами и занимались дальше своими делами. Его словно и не было никогда. Я стоял и рассеяно смотрел по сторонам, не понимая, что делать дальше.

– Эй, парень, я тебе говорю, долговязый. Поди к нам, если замерз, – мне махал рукой карлик, который сидел верхом на бочке у костра с компанией.

Я подошел и молча подсел к огню на край лежащего рядом бревна. Карлик был одет в какой-то странного вида, полосатый комбинезон. Он обтягивал его круглую как шарик фигуру. Мне понравилось его поведение. Он совершенно ничего не стеснялся и был полностью расслаблен. Раскрепощенность людей всегда очень привлекает, потому что демонстрирует их внутреннюю силу. Уверенность в себе – это тоже часть нашей силы. Он сидел, болтал свободной ногой в воздухе, что-то насвистывал и смотрел в пустоту.

– У вас хорошее настроение? – спросил я, просто так, чтобы начать как-то разговор.

– Еще бы.

– Не устаете от кочевой жизни?

– Нет.

– А не в сезон, вы, чем занимаетесь?

– А тут нет, не сезона. Мы путешествуем за осенью, куда она туда и мы.

– Вечная осень, – тихо произнес я.

Карлик насторожился, покосился на меня.

– А ты кто такой? Что здесь делаешь? Я что-то раньше не видел тебя тут. Вынюхиваешь что-то? Журналист, писака? Гадости пришел выведывать?

Карлик ловко спрыгнул с бочки, подскочил ко мне и подозрительно приблизил к моему лицу свой глаз. Сидящие у костра поразительно спокойно продолжали делать свои дела и никак не реагировали на происходящее. Карлик громко зашипел:

– Учти, я своих не дам мучить. Сам буду. Сдам все интриги и грязные подробности, не дорого. Согласен работать шпионом для тебя за кормежку. Согласен? По рукам? Говори скорее, не томи, – карлик плюнул в свою ладонь и протянул ее мне.

Я брезгливо отстранил странного персонажа от себя и поправил одежду. Это было очень необычное место. Ничего более странного и вызывающего столько эмоций одновременно, я раньше не встречал.

– Нет, спасибо, я не журналист.

Карлик сразу отступил, что-то забурчал и пошел на свое место у костра.

– Ходят, ходят. Чего приходят, что хотят? Сами не знают. Вот кто ты такой? Билет есть? – резко выпалил он в мою сторону.

Я опешил, но кивнул головой и полез в карман за золотым билетом. Я протянул карлику билет, он недоуменно развел руками:

– Ну, такая наглость, уж ни в какие ворота. Товарищ, это шутка? Вы, может, пришли на работу устраиваться? Так у нас полный штат.

Я посмотрел на свой билет и увидел в руке этикетку от нарзана с пятном от варенья и раздавленной мухой.

– У меня совершенно точно есть билет, на завтрашнее представление.

– Хм, и где же он, по-вашему? Я его украл? Или кто-то из них? Я вас уверяю, они все весьма уважаемые люди. Может, вы все же мошенник? Признавайтесь, скидка выйдет.

– Скажите, вы давно в цирке? – спросил я.

Карлик немного опешил:

– Так, восемь на три, разделить на… и минус двенадцать. Итого, выходит, это, как его?

– Да, кого вы слушаете? Родился он в цирке. Папаша его был уродом, мать из беглых, просто прибилась к цирку, – сказал старик с длинной бородой, который тихо грелся у огня, сидя к нему одним боком.

– Не смей трогать мамочку, – оскалился карлик и его глаза стали еще страшнее.

– Вам хорошо платят?

– Да, как сказать, – ответил старик.

– Нам не платят, – тихо сказала карлица и подбросила в огонь какие-то щепки.

– Но тогда это рабство. Может, лучше уйти?

Все приглушенно рассмеялись, и старик сказал, глядя на огонь:

– Нет уж, господин хороший. Многие из нас здорово хлебнули на этой вашей свободе. Наше место тут, среди таких же бродяг как мы сами. Там, где живут нормальные люди, нам нет места.

– Почему вы так думаете? Да, все люди разные, но ведь можно быть и рядом с ними вполне счастливым. Есть люди и добрые, и порядочные.

– Да, есть и добрые, и порядочные. А есть – свои. Так вот тут, все свои. Ваши красивые, порядочные люди, имеют уродливую душу. Пусть наши тела уродливы, но в душе, мы все прекрасны, – старик повернулся, будто невзначай, своей скрытой стороной, и я увидел страшные глубокие, уродливые ожоги.

Все смотрели на него сочувственно и молчали.

– У многих людей, которых я вижу каждый день, точно такие же отметины как у вас, только они на душе, бывают даже хуже и намного страшнее. И поверьте, их видно намного больше. Разница между нами только в том, что я намного более свободен, чем они. Здесь цирк, и каждый мой недостаток Факир превратил в достоинство, на меня смотрят с ужасом и восхищением. Да, я часто вижу отвращение на лицах. Но, я не вижу в этом своей вины или заслуги. Я просто сижу и смотрю в истинные лица людей. А они, лишенные своих масок, смотрят на меня. И я чувствую это, как свою некую суперспособность. Мне не нужно быть кем-то другим, мне не нужно притворяться, мне не нужно играть. Все общение, в этом вашем обществе, это игра. Я не участвую в этом больше. Я не вру, не борюсь, не хитрю. Мне дана великая честь, быть собой. И я не одинок, как вы, например, со мной мои друзья, моя семья, мое братство. И они все, принимают меня безусловно, как и я их.

Вдохновленный его речью карлик, внезапно выхватил из-за пояса револьвер и начал палить в воздух:

– Да канца-а-а!!! – громко орал он и комично запрыгал на бочке.

Старик поморщился:

– Не шуми.

Карлик громко загоготал и спрятал револьвер за пояс.

– Но, если вам не платят, то, что вы едите? – спросил я.

– Да, тут полно еды, что найдёшь, то твое. А Мэтр варит суп на весь цирк раз в месяц и угощает всех. Вот это настоящий праздник, ешь, сколько хочешь, когда остается, то можно и по второй добавке взять, – сказал карлик и мечтательно облизнулся.

– Суп на весь цирк, раз в месяц? Должно быть, у него есть большой котел. Это очень щедро с его стороны, – сказал я усмехнувшись.

– Не веришь? Пошли со мной, – карлик деловито спрыгнул с бочки, цепко схватил меня за штанину и потащил за собой.

Нас никто не стал останавливать. Карлица что-то зашипела на ухо кривому старику, но тот безразлично махнул рукой в нашу сторону, и я понял, что мне все же придётся идти за этим неугомонным персонажем. Мы долго шли между людей, которые были заняты своими делами. Некоторые здоровались с карликом, некоторые свистели ему в след, он реагировал только на последних, и грозил им кулаком.

– Никто не помнит моего добра, ни один дурак. Кругом враги, плетут свои козни против меня. Я иногда выхожу под утро, подышать, и мне бывает даже слышно, как скрипят их злые мысли в головах. У меня нет друзей, знаешь почему? Это все игра, на самом деле нет никаких друзей. Все ищут только выгоду. Надеюсь, ты не купился на всю эту чушь, которую старик тебе загонял? Не верь ни одному из них. Ни одному слову. Потом мне спасибо скажешь. Тут один нормальный человек, это Факир. И вообще запомни – кто кормит, тот и бог. Остальные просто торгуются. Пытаются продать тебе лапшу на твоих же ушах. Вот у меня даже родная сестра есть, и что ты думаешь? Такая же, как все. Эгоистичная лицемерка. А я ей верил, любил ее. За что и был наказан. Кровные связи – самая сильная в мире вещь. Никуда не денешься от них, не убежишь, не откажешься. К сожалению.

Карлик всхлипнул, что-то промямлил себе под нос, но упрямо шел дальше.

– Куда мы идем?

Карлик остановился рядом со старым, залатанным шатром, который немного выделялся из тех, что стояли рядом с ним. Он был фиолетовым с белыми полосами, на пике крыши, виднелся ржавый флюгер в форме звезды, издававшей ужасный скрежет и рев, но все вокруг кажется привыкли к этому и не обращали никакого внимания. Карлик воровато огляделся вокруг себя, прижал кривой палец к губам и откинул тряпку на входе:

– Тихо, заходи скорее, пока никто не видит.

Я шагнул в темноту, карлик шагнул за мной и закрыл вход. Внутри не было так темно, как кажется. На столе стояла огромная свеча, которая еле тлела, но этого хватало, чтобы осветить весь шатер. На одной из стен было криво прорезано небольшое окошко, через которое проглядывало вечернее, хмурое небо. Посреди шатра, стояла огромная костровая тренога, на которой висел громадный котел на цепи, в форме ванны. Сама чаша была будто сделана из толстого фарфора, земляного цвета. Все стенки были украшены африканскими и алхимическими символами и знаками. У самого края был толстый борт, сделанный в форме огромного, жирного змея, кусающего самого себя за хвост. Это было очень необычно. Потому как знаки Вуду никак не сочетались с алхимией, и Бог знает, чем еще.

– Это для выступления какого-то? Зачем такая разлапистость? – спросил я.

Карлик отмахнулся от меня и быстро принялся шарить на столе, в поисках еды.

– Да какое выступление, это обычный котел для супа. Внутри него тоже полно ерунды нацарапано. Вещь старая, раритет. В старину, знаешь, какие мастера были? Зря никто свой хлеб не ел, на века делали. Котел и котел. Но иногда Леденец принимает в нем ванну.

– Леденец? Кто это Леденец?

– Ну, кто-кто? Ну, она такая, волосы торчат во все стороны, пальцы растопырены, страшна-а-а, о-о-о. Тебе понравится. Я по тебе вижу, что ты таких любишь. У парней все просто, чем страшнее, тем сильнее хочется женится. Замечал раньше? Что мы все встречаемся с изумительными красавицами, а женимся на жабах? Знаешь, почему так?

– Нет. Расскажешь?

– Чтобы другой мужик не уволок. Живешь себе, как сыр в масле. Она тебе благодарна, вокруг тебя и крутится и вертится, все в руках «горит». И тебе наготовлено и убрано, никаких претензий, никаких просьб, ничего ей не нужно, ни денег, ни побед твоих, всегда дома. А красавица? Того и гляди уведут из дома, бабы – дуры, ведутся на всякую пакость блестящую. Ее оберткой поманят, монеткой, ложкой, она и рада, бежит скорее, а оно тебе надо? Вот на Кавказе, я считаю, правильно дело обстоит. Натянул на жену чехол до земли, и никто не знает, что ты там прячешь, а ты и сам не помнишь особо, баба и баба. Детей рожает, за родителями твоими ходит, тебя ублажает. Но времена сейчас не те, что раньше. Им все равноправие подавай, книжки стали читать, школу заканчивать, вот и пошло свободомыслие. А оно нам надо? Я вас спрашиваю? У нас спросили? Это мужской мир, мы решаем, так что же это началось такое? А я так считаю, каждому мужику должны выдавать женщину, лучше двух. А как же? Зачем мне время терять на эти сомнительные поиски? А так, ты спокойно живешь, знаешь, что уже все нормально, будут у тебя и дети и внуки. И чтоб все в одном доме жили веками, чтоб никакой там ипотеки и поисков денег, будь они прокляты. Где родился, там и сгодился. Слышал такую поговорку? Вот! Мудрость!