Текст книги "Образ мира в тексте и ритуале"

Особую группу среди пословиц во всех языках и традициях составляют так называемые пословицы (максимы) предпочтения [Арутюнова 1985], т. е. пословицы, которые прямо, своей языковой формой, выражают принятые в социуме оценки вещей, явлений, событий, признаков, объявляя одни хорошими, другие плохими, одни лучшими или худшими, чем другие, и т. д. Оценка, будучи сугубо «человеческой» категорией, – одно из самых ярких проявлений антропоцентризма пословиц[53]53
  Об антропоцентризме пословиц см. [Крикманн 1984: 165–166].


[Закрыть]. В сборнике Вука Караджича пословицы «предпочтения» составляют немалую группу. Это выражения, содержащие сравнительные наречия или прилагательные типа боље ‘лучше’, више ‘больше’, горе ‘хуже’, јаче ‘сильнее’, лакше ‘легче’ или прямые (без сравнения) оценки: добро ‘хорошо’, зло ‘плохо’, ласно ‘легко’ и т. п. Пословицы предпочтения относятся к оппозитивному типу, поскольку они строятся на антитезе сравниваемых предметов, явлений, ситуаций, признаков, о чем мне уже приходилось писать (Толстая 2008). В них больше, чем в пословицах других типов, проявляется нормализующая и дидактическая функция пословиц, не говоря уже об их роли в системе народной аксиологии и иерархии ценностей.

По своему содержанию пословицы предпочтения относятся к этическим характеристикам и н о р м а м п о в е д е н и я и нередко имеют жанр предписаний: Бољу ћеш чути него ћеш рећи (Лучше молчать, чем говорить); Више ваља слушати шта други говоре него говорити (Надо больше слушать, что другие говорят, чем говорить); Боља је једна размишљена него стотина учињенијех (Лучше одно продуманное, чем сотня сделанных); Гори је женски језик но турска сабља (Женский язык хуже турецкой сабли); к правилам м е ж л и ч н о с т н ы х о т н о ш е н и й: Боље је гост него пријатељ (Лучше гость, чем друг); Више виде четири ока него два (Лучше видят четыре глаза, чем два); Боље је у гроб но бит' роб (Лучше в могилу, чем быть рабом); Волиј’ сам брата за крвника но туђина за господара (имати) (Предпочту иметь брата кровным врагом, чем чужого господином); Волим да ме завиде него да ме жале (Лучше, чтобы мне завидовали, чем жалели); Волим с мудрим плакати него с лудим пјевати (Лучше с умным плакать, чем с дураком петь); Добро је и у паклу имат' пријатеља (Хорошо и в аду иметь друга); Воли своје зло него туђе добро (Предпочитает свое плохое чужому хорошему); Лакше је вјеровати него ићи те питати (Лучше верить, чем идти тебя спрашивать); Лакше је камење уз брдо ваљати него с лудом разговарати (Лучше камень в гору тащить, чем с дураком разговаривать); Ласно је научити него је мука одучити (Легко научиться, но мука отучиться); Ласно је рећи него је мука одрећи (Легко сказать, но мука отказать); Ласно се оженити, ал' се мучно раженити (Легко жениться, но трудно разжениться); к о б щ е с т в е н н ы м ц е н н о с т я м: Боље је село пропадне него у селу обичај (Пусть лучше село пропадет, чем в селе обычай); Волиј’ сам да ми моја земља крв попије него туђа (Лучше, чтобы моя земля моей крови напилась, чем чужая); часто они представляют собой п р а к т и ч е с к и е р е к о м е н д а ц и и, основанные на жизненном опыте: Боље је вјеровати своjим очима него туђим ријечима (Лучше верить своим глазам, чем чужим словам); Боље је дијелити него просити (Лучше давать, чем просить); Боље је и кад него никад (Лучше когда-нибудь, чем никогда); Боље је данас јаје него сутра кокош (Лучше сегодня яйцо, чем завтра курица); Ласно је заповиједати, ал' је мучно извршивати (Легко командовать, но тяжко исполнять) и т. п.

Пословицы, в наибольшей степени концентрирующие в себе то, что принято называть народной мудростью, представляют большой интерес еще и как форма коммуникации и ритуального поведения, в котором они получают новый смысл, возникающий на основе взаимодействия буквальной, логической (обобщенной) и прагматической (коммуникативной) семантики при актуализации пословицы в конкретной ситуации. Именно в конкретной ситуации пословица из «безличного», никому не принадлежащего изречения превращается в высказывание, имеющее своего субъекта, адресата, цель, свою модальность, экспрессию, оценки и т. п. Это определяет особое положение пословицы в ряду других малых жанров, которые не имеют столь сложной семантической структуры – они или целиком определяются ситуацией актуализации (например, приговоры), или, напротив, относительно независимы от нее (загадки, приметы, толкования снов).

Многомерность текста (о семантической структуре баллады «Братья и сестра»)

Баллада, широко известная на Балканах под именем «баллады о мертвом брате» и насчитывающая множество болгарских, македонских, сербских, албанских, греческих, румынских записей, относится к наиболее изученным текстам балканского фольклора и считается хрестоматийным примером балканской фольклорной (культурной) общности. Эта баллада в ее разноязычных вариантах и версиях многократно была предметом анализа фольклористов в самых разных отношениях; посвященная ей литература, начиная с работ XIX века, обобщенных в фундаментальном исследовании И. Шишманова [Шишманов 1896; 1898], насчитывает многие десятки позиций. Исследователей XIX века интересовал прежде всего вопрос генезиса текста, решить который они пытались на основе сопоставления всех известных в то время текстов баллады; при этом одни авторы приходили к выводу о греческих текстах как самых древних, другие отдавали предпочтение сербским версиям баллады. На русском языке баллада анализировалась в работах [Цивьян 1973; 1999: 338–365; Макарцев 2009], где главное внимание было обращено на балканские в узком смысле (т. е. относящиеся к балканскому культурному союзу и репрезентирующие так называемую единую балканскую модель мира) македонские, болгарские, греческие и албанские тексты, а также в работе [Еремина 1991: 110–120], где балканский сюжет рассматривается в его соотношении с другими славянскими балладными сюжетами о дочери, выданной замуж на чужбину. В настоящих заметках предлагаются некоторые наблюдения над семантической структурой баллады «Братья и сестра» из собрания песен Вука Караджича [Караџић 1972а: № 8], которая выделяется не только на фоне «балканских», но и в сравнении с другими сербскими и хорватскими вариантами. Приводим сербский текст, записанный Вуком, и его русский перевод, принадлежащий автору настоящей статьи[54]54
  В наиболее полном корпусе русских переводов из Вука Караджича перевода этой баллады нет. См. [Караджич 1987].


[Закрыть].

 

Браћа и сестра

Рани маjка девет мили сина
и десету шћерцу мљезиницу;
ранила их док их одранила,
докле били сини на женидбу,
а ђевојка била на удају.
Њу ми просе млоги просиоци:
једно бане, друго џенерале,
треће проси из села комшија.
Мајка даје у село комшији,
браћа дају спреко мора бану.
Још су браћа сестри бесједила:
«Ја ти пођи, наша мила сејо,
ја ти пођи спреко мора бану;
ми ћемо те често походити:
у години свакога мјесеца,
у мјесецу сваке неђељице».
То је сестра браћу послушала,
она пође спреко мора бану.
Ал’ да видиш чуда великога!
Ја бог пушћа од себе морију,
те помори девет милих брата,
сама оста саморана мајка.
Тако стаде три године дана.
Љуто пишти сестрица Јелица:
«Мили боже, чуда великога!
Што сам врло браћи згријешила,
те ме браћа походити неће?»
Њу ми коре млоге јетрвице:
«Кучко једна, наша јетрвице,
ти си врло браћи омрзнула,
те те браћа походити неће!»
Љуто пишти сестрица Јелица,
љуто пишти јутром и вечером;
ал’ се милу Богу ражалило,
па он посла два своја анђела:
«Ид’те доље, два моја анђела,
до бијела гроба Јованова,
Јованова, брата најмлађега;
вашијем га духом заданите,
од гроба му коња начините,
од земљице миjеc’те колаче,
од покрова режите дарове:
спремите га сестри у походе.»
Хитро иду два божја анђела
до бијела гроба Јованова,
од гроба му коња начинише,
њиниjем га духом задануше,
од земљице мијесе колаче,
од покрова резаше дарове:
спремише га сестри у походе.
Хитро иде нејачак Јоване;
кад је био двору на помолу,
далеко га сеја угледала,
мало ближе пред њег’ ишетала,
од жалости врло заплакала.
Руке шире, у лице се љубе,
па је сеја брату бесједила:
«Јесте л’ ми се, брате, затјецали,
кад сте мене младу удавали,
да ћете ме често походити:
у години свакога мјесеца,
у мјесецу сваке неђељице?
Ево данас три године дана
нијесте ме јоште походили!»
Још је њему сеја бесједила:
«Што си тако, брате, потавњео,
баш кан’ да си под земљицом био?»
Бесједи јој нејачак Јоване:
«Шути, сејо, ако Бога знадеш!
Мене јесте голема невоља:
док сам осам брата оженио,
и дворио осам милих снаха;
а како се браћа иженише,
девет б’јелих кућа начинисмо;
зато сам ти поцрњео, сејо!»
И он био три бијела дана.
Опрема се сестрица Јелица,
и опрема господске дарове
да дарује браћу и снашице:
браћи реже свилене кошуље,
а снахама бурме и прстење.
Ал’ jе Jово врло устављаше:
«Ти не иди, моја мила сејо,
док још браће у походе дође».
Ал’ Јелица останути неће;
она спреми господске дарове.
Отале се Jово подигао,
и са шњиме сестрица Јелица.
А кад близу двора долазише,
код двора је пребијела црква,
па бесједи нејачак Јоване:
«Ти почекај, моја мила сејо,
док ја одем за бијелу цркву:
кад смо средњег брата оженили,
ја сам златан прстен изгубио,
да потражим, моја мила сеjо.»
Оде у гроб нејачак Јоване,
а остаде сестрица Јелица
чекајући нејачка Јована.
Чекала га, па га потражила,
ал’ код цркве млого ново гробље.
Ту се одмах јаду осјетила,
ђе ј’ умръо нејачак Јоване.
Хитро иде двору бијеломе;
кад је близу двора долазила,
ал’ у двору кука кукавица.
То не била сиња кукавица,
веће њина остарила мајка.
А Јелица на врата долази,
она виче из грла бијела:
«Јадна мајко, отвори ми врата!»
Стара мајка из двора бесједи:
«Ид’ одатле, од Бога моријо!
Девет си ми сина уморила,
и мен’ хоћеш остарилу мајку?»
А Јелица била бесједила:
«Јадна мајко, отвори ми врата!
Ово није од Бога морија,
већ Јелица твоја мила шћерца.»
Па јој мајка отворила врата;
закукаше кано кукавице,
руками се б’јелим загрлише,
обје мртве на земљу падоше.
 

 

Братья и сестра

Вырастила мать девять сыночков
и десятую, меньшую, дочку.
Вырастила их она, вскормила.
Сыновьям пора было жениться,
и на выданье была девица.
Женихов к ней сваталось немало,
генералы сватались и баны,
сватались и местные, соседи.
Мать хотела выдать за соседа,
ну а братья – за море, за бана.
И сестру они уговорили:
«Выходи же, милая сестрица,
выходи ты за море, за бана.
Будем навещать тебя мы часто,
каждый месяц приезжать мы будем,
а уж в месяц каждую недельку».
И послушалась сестрица братьев.
И пошла за бана, на чужбину.
Но беда великая случилась!
Бог послал на землю мор ужасный,
и погибли девять милых братьев,
и осталась мать без их опеки.
Вот прошло три года на чужбине,
и Елица бедная взмолилась:
«Боже правый, что ж это такое?
Чем я братьям так не угодила,
что ко мне они не приезжают?»
Упрекают золовки Елицу:
«Ты негодница, невестка наша,
видно, ты противна братьям стала,
вот они и не хотят приехать».
Горько плачет бедная Елица,
горько плачет от зари до ночи.
Наконец, разжалобила Бога.
Бог двух ангелов послал на землю:
«Вниз летите, ангелы, на землю,
на могилу белую Ивана,
младшего из братьев – Ивана.
Дух свой в тело мертвое вдохните,
сделайте коня ему из гроба,
из земли лепешки замесите,
вырежьте из савана подарки
и к сестрице в гости снарядите».
Мчат два божьих ангела на землю,
на могилу белую Ивана.
Сделали ему коня из гроба,
дух свой в тело мертвое вдохнули,
из земли лепешки замесили,
сделали из савана подарки
и к сестрице в гости снарядили.
Быстро едет наш Иван-бедняга.
Вот уж двор сестрицы показался,
издали она его узнала,
вышла брату своему навстречу,
не стерпела – громко зарыдала.
Обнимает брата и целует,
говоря ему слова такие:
«Разве, брат, вы мне не обещали,
молодую замуж отдавая, —
будем навещать тебя мы часто,
каждый месяц приезжать мы будем,
а уж в месяц каждую недельку?
Вот прошло уже три долгих года,
и ни разу вы не приезжали!»
И еще сестра ему сказала:
«Что ты, брат, какой-то потемневший,
будто бы из-под земли ты вышел?»
Отвечает ей Иван-бедняга:
«Бог с тобой, не говори, сестрица!
Мне достались тяжкие заботы:
восемь своих братьев поженил я,
в дом привел невесток милых восемь,
а как только братья поженились,
девять белых мы домов сложили;
оттого я почернел, сестрица!»
Три дня пробыл братец у сестрицы.
Собирается сестра Елица,
и готовит царские подарки
братьям своим милым и невесткам,
братьям шелковые шьет рубахи,
для невесток – дорогие кольца.
Но Иван пустить ее не хочет:
«Не ходи ты, милая сестрица,
братья сами пусть к тебе приедут».
Но Елица остаться не хочет
и готовит царские подарки.
И пошел тогда Иван в дорогу,
а за ним и сестрица Елица.
Вот приблизились к родному дому,
возле дома белым-бела церковь.
Говорит Иван своей сестрице:
«Подожди здесь, милая сестрица,
я за белую зайду лишь церковь:
когда брата среднего женили,
потерял кольцо я золотое,
поищу-ка я его, сестрица».
Возвращается Иван в могилу,
и Елица ждет его напрасно,
ждет она Ивана-горемыку.
Не дождавшись, в поиски пустилась.
А у церкви – свежие могилы.
Тут она беду свою узнала —
поняла, что брат-бедняга умер.
Поспешила ко двору родному;
к белому двору она подходит —
во дворе кукушечка кукует.
То была не синяя кукушка —
это мать ее, старуха, причитала.
А Елица к порогу подходит
и кричит ей громко, во все горло:
«Бедная моя, открой мне двери!»
Мать-старуха из дому кричит ей:
«Убирайся, моровая язва,
девять сыновей ты уморила
и меня, старуху, взять желаешь?»
А Елица так ей говорила:
«Бедная моя, открой же дверь мне!
Это ведь не язва моровая,
это дочь твоя, твоя Елица».
Отворила мать тогда ей двери;
как кукушки они закричали,
и, руками белыми обнявшись,
обе замертво на землю пали.
 

Уже первым исследователям было очевидно, что сербские и хорватские тексты во многих отношениях отличаются от большинства собственно «балканских» текстов. В то же время они обнаруживают содержательные пересечения с болгарскими, македонскими версиями, а те в свою очередь – с греческими, албанскими, румынскими, так что весь корпус баллад о мертвом брате, известных на Балканах, может быть представлен как некое единое и непрерывное смысловое (сюжетное) пространство: для каждого конкретного текста могут быть найдены ближайшие версии, минимально отличные от него, а все тексты оказываются связанными цепью постепенных переходов. При этом греческие и сербские версии занимают крайние позиции на этой шкале, т. е. дальше всего отстоят друг от друга.

Т. В.Цивьян, посвятившая этой балладе как образцу балканского текста несколько работ, так суммарно излагает ее содержание:

Сюжет баллады «Приход мертвого брата» (или ее прозаической версии – сказки) сводится к следующему. У матери несколько (3, 7, чаще всего 9) сыновей и единственная дочь. Братья (или один из них, обычно младший) против воли матери выдают сестру замуж на чужбину. В ответ на протесты матери, что это слишком далеко и она не может видеться с дочерью, братья (или один из них, обычно младший) обещают матери по первой ее просьбе привести сестру обратно. После ухода сестры все братья умирают от болезни (обычно чума, холера) или погибают на войне. Оставшись одна, мать в отчаянии требует у братьев исполнения обещания. Один из братьев (обычно младший, редко все) встает из могилы, идет за сестрой и приводит ее к матери. В пути сестра по некоторым признакам (одежда брата в пыли и плесени, от него исходит запах тления, он отказывается от еды и питья) или по указанию птиц («мертвый ведет живую») начинает подозревать правду, но брату удается разубедить ее. Перед домом он оставляет сестру одну, а сам возвращается в могилу. Сестра стучит в дверь. Мать не узнает ее и не впускает, тем более что сестра говорит, что ее привел младший брат, а мать знает, что он умер. Наконец сестре удается уговорить мать, та открывает дверь, переступает через порог, они обнимаются – и падают мертвыми (или превращаются в птиц) [Цивьян 1999: 338–339; курсив мой. – С. Т.].

Легко заметить, что приведенный выше сербский текст значительно отклоняется от этой сюжетной схемы. В нем отсутствуют выделенные курсивом мотивы и присутствуют другие, не входящие в суммарный образец. Среди отсутствующих есть и такие, которые признаются исследователями ключевыми мотивами баллады, например, мотив верности клятве (см. ниже). Если учесть сербские и хорватские тексты, то общими в семантической структуре всех текстов баллад о мертвом брате придется признать только мотивы выдачи замуж дочери/сестры на чужбину по желанию братьев, обещания братьев навещать сестру, гибели (смерти) братьев, воскрешения младшего брата, посещения им сестры, прихода брата и сестры к дому, возвращения брата в могилу, встречи матери и дочери (сестры) и их смерти.

Наиболее существенные отличия приведенного сербского варианта от общей схемы касаются фигуры матери; ее роль оказывается затушеванной сравнительно с другими версиями, хотя ее образ и здесь очерчивает внешнюю рамку всего повествования: текст начинается с матери, взрастившей девять сыновей и одну дочь, и заканчивается матерью, умирающей на пороге своего дома в объятиях дочери и вместе с ней, так что между первой и последней строкой помещается вся трагическая история целой большой семьи. Но, в отличие от других версий, мать здесь вообще не действует и не влияет на ход событий: она не принимает решения о замужестве дочери (она лишь высказывает свое предпочтение жениху-соседу); она не требует от сыновей обещания по первой ее просьбе привезти сестру обратно; она не вступает в конфликт с сыновьями и не проклинает их (или младшего сына) за нарушение обещания, она не идет на кладбище, на могилу младшего сына, не она посылает его за дочерью, наконец, она не растит внуков и не занимается хозяйством[55]55
  Единственным проявлением активности матери в нашем тексте является финальный эпизод, когда мать не хочет отворить дверь дочери, принимая ее за божью кару, моровую язву.


[Закрыть]. Все эти «предикаты» распределены между другими персонажами либо вообще отсутствуют, что не просто меняет смысловые акценты, но коренным образом изменяет содержание баллады.

Более того, мотив «мать требует возвращения дочери» находится в очевидном противоречии с общим смыслом славянского свадебного дискурса и многих фольклорных текстов, относящихся к теме разлуки невесты с родным домом (ср. [Еремина 1991: 110–120]). Замужество – это всегда переход в иной, чужой (потусторонний) мир, независимо от того, выходит ли невеста за соседа или уезжает в заморские края. При этом страдающей стороной всегда оказывается невеста, оторванная от родного дома и переселившаяся в «чужой» («иной») мир. Что же касается матери, то она, согласно популярному у восточных и западных славян балладному сюжету («дочь-птица»), не только не страдает от разлуки с дочерью, но даже запрещает дочери возвращаться в родной дом (в течение определенного, иногда очень долгого срока). Таким образом, сербская баллада оказывается в большей степени согласованной со смысловыми доминантами свадебной темы в целом, чем «балканская» модель баллады.

Другим важным отличием данного текста следует считать появление в нем нового персонажа – могущественной силы в лице Бога, играющего роковую роль в судьбе семьи: с одной стороны, Бог насылает мор, от которого погибают братья, а с другой – именно Бог откликается на отчаяние дочери и посылает двух своих ангелов вызвать из могилы младшего брата и отправить его к тоскующей сестре. В некоторых других версиях баллады Бог тоже фигурирует, но он откликается на мольбы не дочери (сестры), а младшего брата, страдающего из-за нарушенной клятвы, или матери.

В данном тексте, как и в других сербских версиях, вообще нет мотива нарушенной клятвы, объясняющего восстание из гроба младшего брата, мотива, столь характерного для многих балканских версий баллады, ср.: «Ключ развития сюжета в “Мертвом брате” – верность слову, клятве (одна из ключевых семантем в БММ[56]56
  Балканской модели мира.


[Закрыть]). Оставшись одна, мать упрекает/проклинает сына не только в своем одиночестве, в том, что ей тоскливо без дочери, но прежде всего в нарушении клятвы» [Цивьян 1999: 340]. Тем самым смысловая структура текста приобретает совсем другие акценты: брат восстает из могилы не потому, что он не исполнил обещания, а потому, что сестра тоскует на чужбине и ждет братьев. Эта структура многомерна – события разворачиваются в нескольких автономных планах и имеют разное прочтение в перспективе разных персонажей. И лишь в финале эти разные трактовки событий совмещаются, когда дочь узнает о смерти своих братьев, и двуплановость прочтения снимается.

Главным персонажем и тем самым двигателем сюжета оказывается в данной версии дочь (сестра), хотя именно ее понимание событий вплоть до трагической развязки не соответствует действительности. Из почтения к братьям и уважения к их мнению она выходит замуж на чужбину; она ждет там своих братьев, обещавших навещать ее; она тоскует и страдает, в отчаянии обращается к Богу, и тот присылает к ней восставшего из гроба брата[57]57
  В других сербских версиях сестра не просто тоскует по братьям, но и совершает провоцирующие магические действия с целью «вызвать» братьев (брата): изготавливает девять кукол и дает им имена братьев [Шишманов 1898: 160 отд. пагинации]; срубает в лесу яворовое дерево, приносит его домой, вешает на него оружие юнака, приносит ему еду и питье и угощает его, как родного брата [там же: 161].


[Закрыть]. Сестра радуется ему, но ее настораживает «потемневший» вид брата. Если в других версиях баллады сестра наделяется иномирными или явно мифологическими признаками (брак с солнцем, зооморфные черты и т. п.), то в данном тексте она подчеркнуто земная, живая, любящая своих братьев и страдающая (заметим, что сестра, собираясь домой, готовит подарки братьям и их женам, но не матери, о которой она вообще не вспоминает).

Ключевым и самым драматическим моментом сюжета является ответ «мертвого брата» сестре, в котором он объясняет ей, почему он так выглядит. В этом ответе совмещены две разные перспективы: перспектива брата и перспектива сестры. Первый знает действительное положение дел (смерть братьев), вторая понимает ситуацию исходя из своего знания (братья живы, но почему-то не исполняют своего обещания). Свой землистый цвет лица брат объясняет тем, что у него было много забот – братьев женил, невесток в дом вводил, да еще дома белые надо было всем построить. Такое объяснение вполне правдоподобно и как будто не вызывает недоверия сестры. Вместе с тем ее решительные сборы в дорогу свидетельствуют о ее беспокойстве и желании выяснить реальное положение дел[58]58
  В некоторых версиях баллады женитьба братьев прямо объявляется мнимой, ср. в тексте из Лики слова матери: «Бога теби, мила ћери моја, / Како ј’ мајка тебе опремила, / Синове сам брзо саранила, / А снашица н'јесам ни имала» (Бог с тобою, дочь моя родная, / Только лишь тебя мать снарядила, / Сыновей я скоро схоронила, / А невесток я и не имела) [Шишманов 1898: 166 отд. пагинации].


[Закрыть]. Брат не обманывает сестру, но его ответ имеет двойной смысл, он иносказателен и значит для брата одно, а для сестры – другое. Сооружение «белых домов» (последняя «забота» брата) может означать погребение, т. е. соответствовать действительности с точки зрения брата. Хорошо известно, что в народной традиции гроб и могила трактуются как жилище умершего, как его последний дом, что находит отражение и в языке (ср. воет. – слав, название гроба домовина).

Специального внимания заслуживает в этом аспекте эпитет белый. Нельзя не заметить явную нарочитость и повышенную частоту его употребления в данном тексте (как и в некоторых других сербских и хорватских текстах). Рассмотрим соответствующие контексты. Первый случай – это белая могила, из которой встает младший брат: «Ид’те доље, два моjа анђела, / до бијела гроба Jованова»; «Хитро иду два божjа анђела / до бијела гроба Jованова». Далее в ответе брата говорится о белых домах, построенных для женившихся братьев: «А како се браћа иженише, / девет б’јелих кућа начинисмо». Эта последовательность употребления эпитета (сначала белая могила, потом белый дом) способствует их смысловому сближению и двойному прочтению ответа брата. Белыми называются также дни, проведенные братом в гостях у сестры: «И он био три биjела дана». Это употребление, казалось бы, не несет особой смысловой нагрузки, будучи вполне стандартным (ср. белый день, белый свет и т. п.), однако в данном тексте оно становится в ряд других «белых» эпитетов и получает дополнительную коннотацию. Следующим белым объектом оказывается церковь, стоящая возле родного дома, причем она уже не просто белая, а белым-белая: «А кад близу двора долазише, / код двора jе пребиjела црква». При вторичном упоминании церкви она снова называется белой: «Ти почекаj, моjа мила сеjо, / док jа одем за биjелу цркву». Белым называется родительский двор: «Хитро иде двору биjеломе». И, наконец, белым горлом (т. е. во все горло) кричит Елица матери: «она виче из грла биjела»; белыми руками обнимаются на пороге мать и дочь, после чего замертво падают на землю: «рукама се б’jелим загрлише, / обjе мртве на земљу падоше».

В символической системе традиционной культуры значение белого цвета противоречиво: будучи прежде всего символом света, жизни, божественной природы, он в то же время может ассоциироваться с потусторонним миром, со смертью (ср. известный у славян белый траур), с демоническим миром [Толстой 1995а; Раденковић 19966: 281–286]. Помимо этих концептуальных ассоциаций, белый цвет может наделяться семантической функцией усиления и высшей положительной оценки, т. е. пониматься как ‘самый лучший, превосходный, прекрасный, совершенный’. В тексте сербской баллады наиболее значимыми для общей смысловой структуры являются амбивалентные характеристики белого, относящиеся к дому и могиле. На их фоне некоторую «потустороннюю» окраску получают и все прочие употребления эпитета.

Роль младшего брата во многих версиях баллады оказывается главной и активной: он страдает, что не выполнил данного сестре (или матери) обещания, и стремится исправить положение. Однако в нашей версии брат предстает совсем иным. Он пассивен в отношении сестры и отправляется к ней не по собственной воле, а по воле Бога и с помощью посланных им двух ангелов. Он вовсе не считает своим долгом вернуть сестру домой, напротив, он уговаривает ее остаться[59]59
  В сербском тексте из Лики брат не уговаривает сестру остаться, но тоже не хочет уводить ее с собой; сестра обращается к нему: «Како ћеш ме, брате, оставити?» (Как же, брат мой, ты меня оставишь?), а в дороге брат пытается отправить сестру назад: «Врат’ се назад, мила сеjо моjа!» (Поверни назад, сестрица дорогая!) [Шишманов 1898: 166 отд. пагинации]; в тексте из Боснии брат, не желая брать сестру с собой, приводит такой довод: «То је, сестра, велика срамота / Да ти идеш са мном без девјера» (Это ведь большой позор, сестрица, что со мной без деверя идешь ты) [там же: 160].


[Закрыть], тогда как по другим версиям он «торопит сестру в обратный путь, не давая ей собраться» [Цивьян 1999: 342]. Ключевое значение брата в сюжете баллады определяется, по мнению исследователей, его патронажной функцией по отношению к невесте в свадебном обряде, соотносимой с ролью жениха во второй части свадьбы [Николова 2006], однако в сербском тексте это никак не выражено. Но в то же время брат – единственный персонаж, в котором соединяются обе перспективы – реальная и мифологическая. Ему приходится играть «двойную игру»: зная действительный оборот событий, он представляет его сестре в преображенном виде ради ее спокойствия.

Таким образом, из всех причастных к трагической истории лиц некоторые вообще не имеют никаких сюжетных функций, или же их роль сведена к минимуму. Таковы в нашем тексте восемь из девяти братьев, которые только в самом начале событий уговаривают сестру выйти замуж за бана, на чужбину (за море), и обещают ее навещать; далее лишь сообщается об их смерти и – косвенно (в изложении младшего брата, рассчитанном на восприятие сестры) – об их мнимой женитьбе. Таковы и муж сестры (баи), и его сёстры (золовки): первый вообще лишен активного начала и не наделяется никакими предикатами, золовки же выступают как противницы и гонительницы сестры Елицы, усугубляющие ее страдания в чужом доме. В сущности, действующими персонажами данного сербского текста можно считать только сестру, младшего брата и Бога, каждый из которых имеет свою картину и свое понимание событий и совершает мотивированные ими поступки. Однако позиция и роль Бога в этих событиях противоречива: с одной стороны, он умерщвляет братьев, а с другой – сочувствует и помогает сестре. При этом мотивы ни того, ни другого из текста не проясняются, благодаря чему даже этот освобожденный от прямых мифологических коннотаций и приближенный к общей свадебной смысловой и аксиологической модели сербский текст оказывается не менее загадочным, чем другие версии баллады.