Текст книги "Двери 520"

Я быстро поднимаюсь по только что подметённым ступенькам к заветным стеклянным дверям, прикладываю карточку к турникету и проскакиваю сквозь него. Эскалатор увлекает меня вглубь почему-то практически безлюдной сейчас станции. Царство «здесь и сейчас» усиливает моё восприятие, я смотрю на вещи так, будто вижу их в первый раз.

Шаболовская словно раскрывает мне себя заново, и я задерживаю дыхание, поражённая этим переживанием обновлённого восприятия. Я впервые вижу, что такая привычная станция похожа больше не на место для остановки подземных поездов, а на какую-то космическую часовню. Стены и потолок обиты металлом, во всём чувствуется дух советского футуризма. Взгляд путается в сплетениях приятного полумрака, узорах света и теней.

Как пусто… Только какая-то старушка прислонилась к колонне в уголке и медленно роется в своей безразмерной клетчато-нелепой сумке, да двое таджиков в пропылённых серых куртках тихо встали в дальнем углу, разглядывая что-то на телефоне.

Мне вдруг стало интересно, как выглядел тот советский инженер, который спроектировал этот тесноватый, но в то же время загадочно-футуристический храм, одновременно служащий станцией метро. Мне кажется, он был скромным, некрасивым, мечтательным человеком, который зачитывался по ночам той наивной советской фантастикой шестидесятых годов, в которой будущее казалось таким близким, а торжество человеческого разума таким неминуемым. К 2000 году нашу солнечную систему должны были бороздить снующие от планеты к планете пассажирские звездолёты, на Луне, на Марсе и на спутниках Юпитера уже должны бы вырасти космические колонии. Да, после семидесятых годов люди явно расслабились. Похоже, нам приятнее каждый год совершенствовать процессоры для телефонов, но летать на тех же самолётах, что и пятьдесят лет назад. Наверное, это просто вопрос приоритетов.

А может быть, архитектор вообще была женщина и никакой фантастики не читала, а просто воплотила в форме станции часовенку как символ брака, подсознательно надеясь спастись от одиночества?

Кофеиновая энергия чуть подуспокоилась, и внутрь меня вновь начали закрадываться сомнения по поводу того, правильно ли я поступаю. Что же за существо такое человек, ничего в нём нет постоянного. Что из этого множества состояний мне называть «я»? Наверное, ничего. Ладно, главное – протерпеть ещё две станции и сделать уверенный шаг наружу. Дальше будем думать дальше. Эскалатор заканчивается, я ступаю на твёрдую поверхность, ощущая её фактуру сквозь тонкие подошвы кроссовок.

Я подхожу к краю платформы. Поезд отъезжает, вдавливая свои инфразвуковые вибрации в мои барабанные перепонки и унося с собой и таджиков, и бабушку. Что ж, подождём следующего.

Прохожу влево вдоль платформы. Я чувствую запах подземной сырости, в носу чуть заметно першат осколки металлической пыли. Как тихо. Отдалённые и полуреальные вибрации поездов только подчёркивают тишину. Над въездом в туннель висит табло с цифрами, сменяющими друг друга. Я видела такие тысячу раз, но никогда не задумывалась, что они показывают. Левые – это время, да? А что обозна чают правые? Отсчёт от отправления поезда? Зачем он нужен?

Я наклонила голову вбок, чтобы приглядеться повнимательнее, и вдруг ощутила натяжение на шее, а затем почувствовала хлопок. Нитка лопнула. Подаренный Чимитом кулончик звенит, ударившись о мрамор на самом краешке платформы. Прежде, чем я успеваю нагнуться за ним, какая-то неумолимая вибрация сталкивает его вниз, отлитый в бронзе бог Шива падает на пути.

Не знаю почему, но утрата кулона словно бы переключает внутри меня невидимый рычаг. Состояние кофеиновой сверхконцентрации в долю секунды сменяется на что-то, близкое к помутнению. Перед глазами, словно оживший кадр из сериала, проносится образ Зены Королевы Воинов, летящей на врага верхом на коне с копьём наперевес. Её перекошенный от ярости рот готовится издать воинственный клич. А через секунду я уже понимаю, что спрыгнула на пути, чтобы поднять свой амулет. В голове проносится нелепая, будто котёнок, выбежавший на МКАД, мысль: «Боже мой, ещё полчаса назад я просто ехать в вагоне боялась».

Удар пяток о землю отдаётся резкой болью в колене, но я не обращаю на неё внимания. Где же оно? Шарю руками по какой-то промасленной грязи. Сердце почему-то бьётся как обычно и не ускоряется. Я, правда, не боюсь? Или просто ещё не осознала, что всё это происходит в реальности? А может, слишком хорошо успела осознать пустотность понятия «реальность» как такового. Как глупо. Я не хочу, чтобы меня сбило поездом из-за железной фигурки!

Я слышу отдалённые вибрации, они наполняют моё тело каким-то первобытным и инстинктивным ужасом, никуда от него всё-таки не деться. Состав уже приближается. Нашла. Хватаю амулет и зажимаю его в ладони. Вибрации приближающегося состава уже заставляют рельсы гудеть.

Я изо всех сил бегу к дальнему краю платформы. По-моему, там должна быть лесенка или что-то такое. Даже если нет, поезд там остановится, и я под него не попаду. Или не бежать, а лезть прямо на платформу? А как же контактный рельс, который сразу убивает током? Где он вообще? Господи, я не помню, в голове только пыльные ошмётки схваченной непонятно когда информации, я никогда не вдумывалась в это.

Позади меня свет. Что если я не успею добежать, что делать? Помню: лечь в ложбину рельсов, чтобы поезд проехал надо мной. Может, лечь прямо сейчас? Нет, постараюсь успеть. Всё будет хорошо. Я полная дура.

Я буквально тону в скрежещущем металлическом рёве, он пронизывает всё моё тело. Может быть, мне просто умереть, может быть, это действительно самый лучший выход из моей ситуации? Почему-то это не кажется мне таким уж страшным. По сравнению с другими вещами так точно.

Я вижу руку. Протянутая рука. Свет фонарей состава отражает мою тень на стены туннеля. Девушка. Хватаю её руку и отталкиваюсь ногами, буквально взмывая в воздух. Откуда в ней столько силы, я будто летаю. Или это мои ноги?

Падаю носом на грязный пол, подтягиваю ноги в последний момент. Состав скрежещет, я успеваю увидеть искривлённое лицо машиниста. Через долю секунды оно уносится дальше, его сменяют лица ничего не заметивших людей, готовящихся выйти из вагона. Они похожи на тени из параллельной реальности. Двери всё не открываются. Я с трудом встаю на неслушающиеся ноги.

Быстро дышу, сердце колотится так сильно, что, кажется, душит меня изнутри. В левой руке зажат кулон. Правая изо всех сил сжимает уже побелевшую женскую руку. Она принадлежит полноватой девушке с пронзительными зелёными глазами. Мы смотрим друг на друга.

Двери поезда раскрываются, невротически-буднично выходят люди. Из первого вагона к нам бежит машинист. Мои ноги срываются с места. Прежде, чем я успеваю осознать ситуацию, я уже понимаю, что убегаю прочь. Внутри меня буйствует коктейль из страха и стыда. Я и не заметила, как он прорвался сквозь внутренние дамбы сознания и захватил контроль над телом. Я бегу и по-прежнему сжимаю ладонь этой девушки. Она послушно бежит за мной. Как странно.

Мы пробегаем весь зал, вскакиваем на эскалатор. По-моему, нас уже не преследуют, но я продолжаю из последних сил бежать вверх по движущимся ступенькам. Девушка послушно следует за мной, не пытаясь вырвать руку. Боже мой, я второй раз за последние полчаса бегу по этому эскалатору, сгорая от страха. Что со мной происходит? Наконец мы наверху, проносимся сквозь турникеты, не расцепляя руки. Я изо всех сил толкаю стеклянную дверь. Я снова на улице. Снова жадно вдыхаю пахнущий сигаретным дымом воздух. Сердце колотится так, как, по-моему, никогда ещё не колотилось. Словно оно – дикая птица, которой не нравится, что её заточили в грудную клетку. Я никак не могу отдышаться. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Всё в порядке, я в порядке.

Я поднимаю глаза. Девушка вопросительно смотрит на меня.

– Прости за это. Я… я не знаю, зачем я тебя тащила. Прости, пожалуйста. Спасибо тебе, – говорю я ей, не слишком осознавая значение фраз, а скорее вслушиваясь в вибрации собственного голоса и удивляясь им. Она кивает, и в этом кивке я читаю «не волнуйся, я понимаю».

– Я Аня, – произносит она и немного трясёт меня за руку, которую я по-прежнему сжимаю.

– Спасибо, прости, спасибо, прости, – зацикленно повторяю я, мой голос кажется мне чужим. Я с усилием закрываю и открываю глаза, пытаясь вырваться из накатившего на меня нереального состояния. Кажется, помогает. Ещё несколько секунд. Ещё один вдох. Я уже почти в здесь и сейчас.

Аня на вид не старше двадцати пяти, а, может быть, ей всего лет двадцать. Она высокая и крепкая, чуть полноватая. Длинные волосы, покрашенные в рыжий цвет, взлохмачены ветром. В них играет солнце.

Не красивая и не некрасивая. Самая обычная девочка, но с глубокими зелёными глазами.

Она потянула меня за руку и вдруг обняла меня. Я окунулась в тепло её кофты, пропитанное лёгким запахом пота и стирального порошка. Мне вдруг стало очень легко. Осколки нервозной взвинченности растворились, словно попавшие на ладонь снежинки, а волны неясных и хаотических чувств, захлестнувших сознание, плавно возвратились обратно, за буйки и дамбы, позволяя мне снова чувствовать себя собой. Мимо проходили люди, кто-то о чём-то разговаривал, по небу в облаке мягкого гула пролетал самолёт. Я просто стояла, растворившись в этом успокаивающем ощущении.

– Испугалась? – прошептала она мне на ухо.

– Да, очень, но уже после, – так же шёпотом ответила я.

– Как ты упала туда?

– Я прыгнула, чтобы поднять важную вещь. На самом деле, я сама не знаю, как прыгнула. Всё случилось как-то помимо моего желания.

– Куда ты едешь?

– Домой. Но на самом деле я очень боюсь ехать домой. Может быть, поэтому так получилось, что я туда прыгнула. Всё, что угодно, только бы не домой.

– Звучит страшно, – сказала она и разомкнула объятия.

Я тряхнула головой, собираясь с мыслями. Мне не хотелось возвращаться наружу из тёплого мира её толстовки.

– Ты хочешь кофе? – спросила она. Я кивнула.

– Ну так пойдём куда-нибудь, выпьем по чашечке, – она протянула мне руку.

– Тут сабвей есть за углом, если тебя он устроит, – хрипло сказала я, пытаясь вновь обрести контроль над своими голосовыми связками.

– Главное, чтобы там был кофе, – ответила она.

XVIII

It is save to sleep alone

In a place no one knows

And to seek life under stones

In a place water flows.

It is best to find in sleep

The missing pieces that you lost

Best that you refuse to weep

Ash to ash, dust to dust

Sopor Aeternus

Мы сидим в сабвее за тем же самым столиком, за которым минут пятнадцать назад я столь чопорно размышляла об убогости концепции западной цивилизации. Стол по-прежнему полон хлебных крошек. За окнами качаются деревья, они удивительным образом попадают в такт бессмысленной поп-музыке, доносящейся из динамиков. Через окошко падает луч света – солнце выглянуло из-за облаков во всей своей красе.

Есть в этом лучезарном потоке какое-то приглушённое воспоминание из детства, которое словно бы возвращает меня назад, в то время, когда всё казалось таким загадочным. Я на секунду почти ловлю это ощущение. Кажется, ещё мгновение, и я смогу описать его, понять его суть. Но оно не хочет быть пойманным и заключённым в клетке из слов. Так же, как, наверное, бабочка не хочет быть пойманной, насаженной на иголку и вклеенной в альбом.

– Почему ты боишься поехать домой? – спрашивает у меня Аня. На её губе пенка от капучино, похоже, она её не замечает. Это выглядит забавно.

Я задумалась.

– Как тебе сказать. Я сама не до конца это понимаю. Я долго не могла выйти из дома, просто сидела там и всё. А потом у меня это всё-таки получилось. Но теперь нужно всё-таки вернуться туда. Знаешь, как воздушный шарик у Винни-Пуха, – входит и выходит. А вот я не уверена в том, что я такой воздушный шарик. Мне очень страшно, что я войду, но не выйду. При этом я очень чётко понимаю, что это полный бред. Но в то же время я словно бы не могу контролировать саму себя, понимаешь? Вот как-то так, что ли, если тебе это что-то скажет.

– Если хочешь, можешь вписаться у меня на пару дней, я не против, я как раз на целую неделю одна осталась, – говорит она.

– Слушай, меня этой ночью уже к себе вписали, тоже люди, которых я совсем не знаю. Я, как тебе объяснить, не хочу злоупотреблять, что ли. В конце концов, мне всё равно нужно преодолеть страх и показаться дома.

– Ты уверена, что готова на это прямо сейчас? Сразу после того, как так испугалась? Если ты действительно оказалась на путях из-за страха, то мне страшно отпускать тебя одну. Не стесняйся. Я не уговариваю тебя вписаться ко мне. Просто, ну серьёзно, ты не чужой мне человек. Я теперь тебя буду помнить всю жизнь, потому что не каждый день такая штука происходит, понимаешь? Такое событие, оно в памяти останется навсегда. Мой бывший любил говорить:

«Мы в ответе за тех кому подрочили». Так он оправдывал то, зачем он продолжает общаться со своими бывшими девушкам. Так вот, тут какие-то бывшие девушки, а тут, можно сказать, вопрос жизни и смерти. Я серьёзно думаю, что всё это не просто так, что тут есть какой-то… как сказать… connection, понимаешь?

Я кивнула и улыбнулась. Надеюсь, Экзюпери не перевернётся в гробу, если я тоже возьму на вооружение эту фразу. Так странно, иногда всего лишь одной шутки хватает для того, чтобы человека отпустило. Насколько же несерьёзны и неустойчивы все эти внутренние состояния. Как, вообще, их можно принимать всерьёз?

Кофеиновое царство вновь мягко раскрывало для меня свои сладкие объятия, чуть омрачённые тем, что у меня немного защемило в сердце. Взгляд почему-то начал путаться в текстурах предметов. Как странно – нас повсюду окружают текстуры. Текстура кожи на моих ладонях, текстуры, нанесённые на одежду, текстура стола… Весь мир соткан из таких вот волокон, но при этом большую часть времени мы пропускаем их мимо сознания, обращая внимание только на предметы (максимум – узоры), которые они составляют. Я вгляделась в текстуру потемневшего металла на фигурке Шивы. У меня снова появилось чувство того, что я близка к какому-то убегающему, очень важному воспоминанию, но чем больше я пыталась за него ухватиться, тем дальше от меня оно ускользало. Наконец я сунула металлическую фигурку в карман. То, ради чего я ещё недавно рисковала жизнью, сейчас совсем не казалось мне ценным.

Аня допила кофе большим картинным глотком и закрутила пустой пластиковый стаканчик по столу.

– Так что ты решила? – спросила она.

– Я знаю одно – в метро я больше сегодня не зайду. Если поеду домой, то либо на трамвае, либо на такси, – отвечаю я.

– Значит, всё-таки домой? Окей, но тогда я тебя провожаю. Одну не отпущу, не надейся.

Я улыбнулась.

– Я буду очень рада твоей компании.

– Давай на таксишке. Чур ты вызываешь.

– У меня нет телефона, я из дома без него вышла. Можешь ты вызвать?

– Да, у меня где-то было приложение, сейчас. Аня выудила из кармана джинс устаревшую модель айфона с разбитым дисплеем и ненадолго погрузилась в него. Стекло задней крышки тоже было разбито, образуя причудливую паутинку трещин.

– Такси будет через одиннадцать минут. Далеко до тебя? – спросила она, оторвавшись от дисплея.

– Нет, не очень. Пешком можно минут за сорок дойти, наверное, – ответила я.

– Отлично, значит, доедем минут за пятнадцать максимум. Слушай, я, по-моему, созрела для саба. Ты как, кушать хочешь?

Я прислушалась к своему телу. Для этого пришлось пробиться сквозь интершум кофеинового салюта.

– Да, я, пожалуй, отведаю саба с овощами, чур я плачу за обеих, – улыбнулась я.

– Это совсем не обязательно.

– Не стесняйся, мне, правда, приятно отплатить тебе хоть как-то. Хотя, это всё, конечно, мелочи.

У азиатского вида парнишки за кассой глаза были покрыты какой-то мутной плёнкой причудливого летаргического сна. Тем не менее, его руки с завидной скоростью разрезали хлеб и нашпиговывали его начинкой и соусами.

Через минуту я вонзила зубы в посыпанную овсяными хлопьями булку, пропитанную кисло-сладким соусом. Я уже и не помню, когда в последний раз ела в сабвее. Крошки сыпались во все стороны, присоединяясь к уже валяющимся на столе товаркам и смешиваясь с крошками, которые сыпались с саба Ани. Во всём этом было что-то настолько смешное и неестественное, что я улыбалась. В скрытые под потолком динамики каким-то неведомым ветром девяностых занесло песню про «тополиный пух, жару, июнь», что придавало моему вгрызанию в саб ещё больше фантасмагоричности.

Я ещё пережёвывала зубами остатки бутерброда, когда Анин айфон издал мелодичный сигнал, что-то в духе позвякивания колокольчиков.

– Такси приехало, – объявила она.

Вскоре мы уже устраивались на заднем сидении просторного шевроле. Я люблю ездить в такси, особенно по ночам, когда можно развалиться на заднем сидении и просто смотреть в окно, освободив своё сознание от всех мусорных мыслей. Правда, сейчас поездка предстоит недолгая, – но словить правильный настрой я, наверное, успею.

Водитель – усатый мужчина средних лет с добрым лицом – тыкает что-то в закреплённом около руля планшете.

– Куда ехать будем? – спрашивает он. Его голос почему-то напоминает мне то, как разговаривали герои в нарочито наивных советских фильмах.

Я собираюсь с мыслями.

– Улица Новоче…

Блин. Сделай ещё вдох.

– Улица…

Я хватаю Аню за руку и утыкаюсь носом в тёплое плечо, вдыхаю ещё раз аромат её тела и исходящий от толстовки запах стирального порошка. Он почему-то тоже ассоциируется с детством.

– Ладно, давай лучше к тебе, – говорю я ей на ухо. Она грустно смотрит на меня. Наверное, я действительно жутко глупо выгляжу.

– Так куда едем? – усатый водитель напряжённо оборачивается.

– Старый Гай, двенадцать, – отвечает Аня.

Таксист удовлетворённо кивает головой и возвращается к своему навигатору. Я утыкаюсь в тёплое плечо ещё глубже, словно пытаясь растворить в нём своё лицо. Аня проводит рукой по моей голове. Как ей удаётся меня так успокаивать? Или это я стала такой внушаемой?

Машина тронулась, из динамиков негромко заиграл Pink Floyd. Похоже, водитель, не так прост, как кажется. Старый Гай … Кажется, это где-то на окраине, на юго-востоке.

Я снова испугалась и спряталась. Я, словно страус, – по уши в песке. Хотя я когда-то где-то слышала, что страусы на самом деле не прячут голову в песок. Ну да впрочем, сейчас это последнее, что меня волнует. Ладно, не нужно мучить себя, – я могу ещё целый час, а может быть, если будут пробки, то и полтора просто сидеть, спрятавшись в уютное тепло чужого тела, закрыть глаза и слушать музыку, не думая ни о чём, не принимая никаких решений. Как же я устала…

Я ощущаю, как вибрации мотора проходят сквозь моё тело. Я чувствую, как на коже спины появляются мурашки, когда тёплая рука гладит мою голову. Может быть, мне, как в той древней песне, стоит в следую щей жизни стать кошкой?

Музыка…

 
What do you want from me?
If I don’t promise you the answers would you go?
What do you want from me?
Should I stand out in the rain?
Do you want me to make a daisy chain for you?
I’m not the one you need.
What do you want from me?
 

Машина словно становится продолжением моего тела. Сознание очистилось от мыслей. Почему-то хочется плакать, но не от грусти, а от переполняющего меня изнутри мягкого ощущения спокойствия и защищённости, которое зародилось в животе и распространилось теперь по всему телу, смешиваясь с остатками кофеиновых салютов, которые ещё не отгремели в моей грудной клетке. Спокойствие и энергия смешались в причудливый спидбол радости, которому я полностью отдалась, гоня от себя мысль о том, что эта поездка когда-нибудь кончится и мне придётся решать свои проблемы.

После Pink Floyd заиграл «Smoke on the Water» от Deep Purple. Я взяла Аню за вторую руку и крепко сжала мягкую ладонь. Наверное, это выглядит не слишком гетеросексуально, но я почему-то чувствовала, что она всё поймёт. Хотелось уткнуться в её большую грудь и вновь почувствовать себя маленьким ребёнком, но такого я себе всё-таки не позволила. Мы ни о чём не говорили, но я почему-то ощущала удивительное единение и понимание, словно бы наши сознания пропитываются друг другом, минуя медленный и неточный канал вербальной коммуникации.

На Рязанском проспекте машина встряла в пробку, но я, если честно, нисколько об этом не волновалась. Я почему-то засыпала, задержавшись в каком-то пограничном состоянии между сном и реальностью, пропускающем сквозь полузакрытые веки бессвязные образы, но ещё позволяющем в любую секунду вырваться из этой безличностной нирваны небольшим усилием воли. Время тянулось очень медленно, но в то же время проходило так быстро. Пробка рассосалась, мы свернули с Рязанки и понеслись куда-то по узкой окраинной улочке. Вскоре такси остановилось около небольшой панельной пятиэтажки, утопающей в зелени разросшихся под её окнами деревьев.

«And she is buying a stairway to heaven», – в последний раз пропели Led Zeppelin, после чего музыка замолкла.

– Приехали, – сурово объявил водитель, обернувшись к нам.

– Сколько? – спросила я.

Усатый любитель классического рока на секунду углубился в свой планшет и объявил: «пятьсот восемьдесят».

Я полезла в карман и выудила пятисотрублёвую купюру, во втором кармане нашлась чуть надорванная сотка. Я протянула деньги водителю. Он полез за мелочью, но я жестом показала ему, что не нужно.

Выбираясь из уютного салона я чувствовала себя, должно быть, так же, как чувствует себя младенец, только что извлечённый на холод из уютного материнского чрева. Разве что плакать, расправляя лёгкие, я не могла, – крики на улице социально не одобряются. Воздух здесь пах свежестью и цветами, совсем не как на Шаболовской. Даже не верится, что мы находимся на наводнённом копотью заводов юго-востоке, а не где-нибудь в Ясенево.

– Давай зайдём, купим поесть? – спросила Аня, вновь взяв меня за руку, – приготовим что-нибудь вечером. Что бы ты хотела?

Я задумалась.

– Честно, не знаю. Сейчас мне совсем всё равно.

– Ну, пройдёмся по магазину, а там видно будет, – энергично убедила меня она.

Аня увлекла меня за собой на пешеходный переход. С другой стороны дороги примостилась одинокая и какая-то чуть закопчённая «Пятёрочка», тоже утопающая в зелени деревьев и в сравнении с ними кажущаяся ещё более нелепой. Внутри немноголюдно: несколько бабушек копаются в фруктах и овощах, помятый мужчина неопределённого возраста задумался о чём-то у стойки с пивом, а рядом два подростка лет по двенадцать-тринадцать спорят о чём-то, выбирая чипсы.

– Давай я испеку пирожки? – вдруг загорелась Аня, и её пухлые щёчки растянулись в мечтательной улыбке, – тысячу лет их не готовила, всё лень да не для кого. Ты как, любишь пирожки?

Я кивнула. Пирожки я, сказать по правде, любила не особо, но отказываться не хотелось. Тем более что в последний раз я ела пирожки ещё в той, другой жизни. Аня радостно потянула меня к морозилке и выудила оттуда большую пачку замороженного слоёного теста.

– Так, теперь нужно подхватить шоколадку, будут с шоколадом.

– Тогда это уже не совсем пирожки, скорее слоёные пирожные, – улыбнулась я.

– Неважно, от перестановки слагаемых пати не отменяется, – парировала она и порхнула в сторону стеллажа со сладостями. Здесь моя спутница на несколько минут задумалась, разглядывая завёрнутые в разноцветные обёртки шоколадки, а в некоторые даже вглядываясь в состав. Наконец её выбор пал на непримечательный на первый взгляд альпенгольд с кокосовой начинкой.

– Вселенная к нам сегодня благоволит! – объявила она, а затем подхватила сразу три плитки и небрежно отправила их в корзинку.

Я не стала уточнять, как дешевый альпенгольд связан со вселенской любовью, но почему-то рассмеялась. Разобравшись с шоколадом, мы набрали немного фруктов, купили замороженную овощную смесь, замороженную клюкву, пачку ананасового сока и большущий сникерс.

Продавщица за кассой, полная кыргызка лет пятидесяти, сдержанно-враждебным тоном поинтересовалась, нужен ли нам пакет, а затем пробила все покупки, даже не подняв глаза.

– Четыреста восемьдесят два пятьдесят, – чуть недовольным голосом растревоженного робота объявила она. Я потянулась за деньгами.

– Давай пополам, – остановила меня Аня, протягивая на кассу двести пятьдесят рублей.

Я вдруг почувствовала себя неуютно. Когда я в последний раз была в супермаркете? Даже и не помню уже. В последние месяцы я приобретала все товары онлайн, общаясь разве что с помятыми курьерами, просовывающими пакеты в ограниченную цепочкой щель моей входной двери.

Соток в кармане не было, поэтому я протянула продавщице пятисотрублёвую. Та, не говоря ни слова, недовольно смахнула в мою сторону двести пятьдесят рублей и начала копаться в ящичке для мелочи. Мне хотелось уйти, но кассирам супермаркетов не принято оставлять чаевых, поэтому я терпеливо дождалась, пока женщина-робот отсчитает монетки и вложит их в мою ладонь, а после размашисто оторвёт чек. Ладно, неважно. Где моё вселенское спокойствие? Всё это такие пустяки.

Мы вышли из магазина, вновь перешли дорогу и оказались у двери подъезда. Она совсем не походила на входную дверь в моём доме. Моя была массивной и очень толстой, покрытая свежей матово-белой краской, её, наверное, не возьмёшь и взрывом. Дверь же этого дома была старой – тоже массивной, но деревянной, уже немного почерневшей. Вместо домофона в небольшой прорези примостился простенький кодовый замок с длинными затёртыми цилиндрами кнопок.

Аня, переложила пакет в левую руку и ввела код. Её красивые белые пальцы быстро набрали «5104», после чего в замке что-то чуть слышно щёлкнуло. За дверью оказался узкий, но чистый подъезд. Под лестницей у входа примостились чьи-то полуразобранные велосипеды. Я вспомнила про остовы колясок, которые мои соседи хранят в нашем закутке, и почему-то почувствовала себя неуверенно.

Мы поднялись к дверям лифта. Они испачканы в красной краске и завешены объявлениями о доставке пиццы и суши пополам с предложениями вызвать сантехника и компьютерного мастера. Аня нажала на продавленную кнопку, и двери лифта послушно распахнулись, обнажив тесную кабину, пропитанную мертвенным жёлтым светом, почти таким же, как в подземке.

Мы вошли. Лифт оказался таким тесным, что я чувствовала дыхание Ани, это успокаивало вновь поднимающиеся всполохи клаустрофобии. Я старалась не обращать на них внимания. В конце концов, ну что за дела, никогда ведь такой напастью не страдала и тут на тебе опять.

Аня нажала на кнопку пятого этажа, лифт с какой-то пугающей неуклюжестью задёрнул двери и с неожиданной резвостью рванул вверх. Я закрыла глаза, чтобы сбежать от неприятного сдавливающего ощущения, зародившегося в моей груди. Мне представилось, что я – космонавт, несущийся ввысь на потрёпанной советской ракете, украденной из музея космонавтики. Отходит первая ступень, вторая, третья. Уже совсем скоро я окажусь в невесомости, если, конечно, в последний момент что-то не пойдет не так и я не сгорю в облаке взорвавшегося топлива, орошая своими прогоревшими останками пространство над казахстанской степью… Лифт резко остановился и принёс на секунду ощущение уменьшения веса тела. Двери открылись, обнажив вместо чёрного космоса тихую и темноватую лестничную площадку.

Аня завозилась с ключами и отворила массивную железную дверь. За ней оказался узкий и тёмный общий на три квартиры коридорчик, вымощенный жёлтой плиткой. Мы прошли его до конца и остановились перед последней дверью – тоненькой, деревянной, покрашенной чуть облупившейся красновато-коричневой краской. При желании такую дверь, наверное, могу без труда выбить даже я…

Ещё немного возни с заедающим замком, и вот я уже внутри большой старой квартиры, под завязку забитой уютным хламом.

– Тут у меня всё немного по-советски, – извиняющимся голосом говорит Аня, – это, вообще, бабушкина квартира, она у меня художница. Они с дедом никогда ничего не выбрасывают и мне не дают, поэтому у нас тут немного захламлённо. Они на даче сейчас.

Я стянула свои фиолетовые кроссовки и приткнула их к куче разбросанной обуви, скопившейся справа от входной двери. Моё внимание привлекает потолок прихожей, разрисованный потемневшими фигурами животных, сплетающихся в какую-то причудливую зоологическую мандалу.

– Это бабушка всё рисовала, – заметив мой взгляд, пояснила Аня.

Я с интересом осматриваюсь. Всё в доме кажется типичным и знакомым, но при этом необычным. Кухня с закопчённой газовой плитой была размером, наверное, чуть ли не со всю однушку, которую я сдавала украинским поселенцам. Ванная – тоже внушительных размеров и зачем-то покрашена зелёной краской, тем самым цветом, которым в девяностые любили раскрашивать коридоры больниц и отделения милиции. До середины – зелёным, а сверху – побелкой.

Большая комната представляла собой проходной зал, заставленный старой мебелью и устланный затёртым бордовым ковром. На стенах висели почерневшие картины, под ними – бесконечные полочки, заставленные книгами и сувенирами. У окна органично приткнулись огромных размеров кресло и большой торшер, покрытый желтоватым от времени тюлем.

В дальней комнате очень пыльно, свалены какие-то вещи, стоит огромная застланная кровать. За кроватью – выход на застеклённый деревянный балкон, заваленный вещами. Постоять здесь можно только на узкой расчищенной дорожке, ведущей к открытому окну, где на подоконнике поместилась забитая окурками пепельница.

Последней комнатой, в которую я зашла, была спальня Ани. Она оказалась небольшой, но уютной. Если первые две комнаты напоминали нечто среднее между складом и музеем поздне-советского быта, то эта явно была обжитой. У окна, за которым мерно качалась на ветру берёза, примостилась кровать. Около неё стояло большое, в полный рост, зеркало. Под ним – заваленная косметикой тумбочка. На письменном столе стоят чашки, разбросаны тетради. По стенам висят чёрно-белые карандашные наброски, изображающие каких-то незнакомых мне людей, а на дальней стене примостился плакат с Джаредом Лето, лицо которого почти полностью скрыто листьями разлапистого папоротника, разросшегося в стоящем на полу горшке. Маленькая тумбочка у двери завалена карандашами, мелочью, расчёсками и резинками для волос. Она почему-то обклеена наклейками с покемонами, уже выцветшими и ободранными.

Пока я обходила квартиру, Аня разбирала продукты на кухне, что-то напевая себе под нос. Когда я вернулась на кухню, на плите уже стоял пузатый железный чайник с выцветшим и подгоревшим цветочным рисунком. Аня курила в окно тонкую сигарету и задумчиво крутила в руках сникерс, словно бы решая, есть его сейчас или не стоит.

Заметив меня, Аня рассеяно улыбнулась.

– Будешь чай пить? Потом что-нибудь приготовим, согласна? – спросила она.