Текст книги "Двери 520"

XI

Sweet dreams

Are made of this

Who am I to disagree?

I travel the world

and the seven seas

Everybody’s looking

for something.

Eurythmics

Этой ночью я крепко спала, без снов, голову заполняла вязкая, словно бы наэлектризованная темнота. Однако утром телефонный звонок резко вырвал меня из забытья. Не совсем понимая, что происходит, я взяла айфон и увидела, что это моя сестра зачем-то решила позвонить мне по вайберу с утра пораньше. Что это ей не спится? Хотя у них же там на три часа позже…

– Алло, – отвечаю я хриплым голосом, отчаянно пытаясь привести мысли в порядок и отогнать последние ошмётки опьянённо-сонного состояния, всё ещё застилающие мой разум.

– Привет, как ты? – простым и естественным голосом спрашивает Диана. Такая непринуждённость заставляет меня чувствовать какое-то особенное волнение.

– Да никак особенно, я просто спала сейчас.

– Ой, прости. Слушай, я через неделю прилечу. Представляешь, у Джулиана командировка. Я не говорила тебе, что он нашёл новую работу? Всё-таки знание русского языка здесь не бессмысленная вещь, оказывается. Ну, не суть. Я поеду с ним вместе на неделю. Повидаемся наконец-то!

– Ты хочешь жить у меня? – немного напуганно спрашиваю я.

– Ну, что за нерадушие? Нет, я в отеле с Джулианом буду жить. Просто хотела встретиться с тобой – погуляем, поболтаем.

– Ну да, это здорово, конечно.

– И опять этот голос! Что-то случилось?

– Да нет, ничего. Просто ты меня разбудила, вот я и немного не могу прийти в себя. Ты когда прилетаешь?

– В следующую пятницу вечером. Я устану, наверное, с дороги, но в субботу обязательно нужно увидеться!

– А что Джулиан?

– Он работать будет.

– Нет, я про то, как у него дела?

– Да всё отлично.

Я потерянно вздохнула. Дело принимало серьёзный оборот, к которому я пока что, похоже, не была готова. Нужно что-то сказать, но я не знаю, что. Если честно, хочется просто выбросить телефон куда-нибудь подальше и сделать вид, что ничего не было. Но я удерживаю этот позыв под контролем. Нужно просто что-то сказать. Что угодно.

– Слушай, я не знаю насчет субботы. Я, скорее всего, буду занята.

– Это чем же?

– Ну, работы много, сейчас у нас ситуация такая, что вообще аврал.

– Вплоть до следующей субботы? Ты уже сейчас можешь точно сказать, что у тебя не будет ни одного свободного часа для сестры? Мне кажется, или ты меня обманываешь? Что такое? Что-то случилось?

Я снова вздыхаю. Ну что за ерунда? Как мне всё это объяснить?

– Понимаешь, на самом деле я бросила работу. В последнее время мне сложно общаться. Мне просто кажется, что мне пока что лучше побыть одной. Это не из-за тебя, это вообще так.

– Это на тебя не похоже. У тебя сильная депрессия или что?

– Да нет. Я сама не знаю, что. Просто я не могу. Давай попозже немного об этом поговорим, хорошо? Я сейчас только проснулась, плохо себя чувствую.

Я сбросила звонок. Мне вдруг стало невыносимо стыдно за саму себя. Ну что я делаю? Разве так можно? Но прежде, чем объяснять что-то Диане, мне придётся объяснить хотя бы что-то себе самой, а на это я пока что не способна.

Про плохое самочувствие я соврала, но, видимо, из-за силы самовнушения где-то в висках действительно зародилось неприятное ноющее ощущение.

Я встала. В теле колыхалось какое-то мучительно-сумбурное чувство. Я не могла ни на чём сосредоточиться и ощущала опустошение, словно бы во мне совсем не осталось жизненной энергии. Мне хотелось снова завести пружину и убежать от здесь и сейчас подальше, в привычный и такой безопасный мир механических действий. Но я уже не помню, как снова завести пружину, отточенная система уже разрушена и не может быть восстановлена в прежнем виде.

Я уже так давно не спала без снов… Но сейчас я понимаю, что даже самые страшные кошмары не выматывали меня так, как эти семь часов черноты и безвременья. Куда же я отправляюсь, с какой первородной пустотой я сливаюсь во время этих часов? Где тогда находятся моё я и моё сознание? Что я могу противопоставить этой пустой темноте, которая каждый день растворяет мою личность и отбирает или восполняет мою энергию по собственной прихоти? Я не хочу, не хочу, не хочу об этом думать.

Моё сознание такое беспокойное. Неудивительно, что эта чернота кажется мне могущественной, ведь я не могу даже взять под контроль собственные мысли хотя бы на минуту. Я так слаба и глупа. Заковала себя в беспросветные доспехи, но не заметила, что настоящие враги внутри них.

Я попыталась сосредоточить и успокоить сознание в чём-то вроде импровизированной медитации. Ну же, мне нужен просвет между мыслями, хотя бы маленький кусочек пустоты, чтобы посмотреть, что же там, за этой чередой облаков. Но обращение внутрь себя играет со мной злую шутку. Я замечаю, что у меня очень болит спина и шея. Странно, только же вчера занималась йогой… Я пытаюсь не обращать внимание на ноющие зажимы в мышцах, но боль становится только сильнее, приходится бороться с желанием постоянно хрустеть шеей и растягивать спину. Наконец я сдаюсь. Нет, сейчас это бессмысленно.

Я подхожу к окну и смотрю на небо. День сегодня серый, всё заволокло тусклыми облаками. Где – то вдалеке за ними едва проглядывается солнце. Такое чувство, что уже наступила осень. А может быть, мне плохо просто от перемены погоды? Давление там или ещё что-то такое. Эта мысль меня успокаивает, и я решаю просто выпить чая. Чудесная, универсальная позиция, которой я так рьяно придерживаюсь в последние месяцы. Просто выпить чая.

Чайник закипает. Пусть будет пуэр. Неважно, что он пахнет землёй, зато он даёт энергию. Интересно, сколько в нём кофеина? Завариваю себе лошадиную дозу – настоящая кардионагрузка.

На самом деле кофеин – это растительный яд. Чайный куст выделяет его для того, чтобы защитить свои листья от поедания гусеницами. Люди же приспособили его для ускорения своих сердец. Мне нравится такая концепция, по крайней мере, она означает, что в сравнении с гусеницей я буду посильнее.

Напиток действительно возвращает мне силы, хотя бы частично. Обычно кофеин обвиняют в том, что он вызывает нервозность, однако я, напротив, ощущаю успокоение. Ускорившееся сердце как-будто расщепляет комочек слизи, налипшей на меня изнутри. Какое же чудесное растение. Я проникаюсь к нему благодарностью.

Выпиваю три чашки и сразу же иду в туалет. Мочевой пузырь уже распирает. Пусть из меня выйдет всё плохое и ненужное. Я не хочу больше так, не хочу, совсем. Я смываю воду, затем мою руки.

Может быть, мне попробовать медитацию ещё раз? Но шея по-прежнему болит. Ну, неважно. Боль, это, в конце концов, всего лишь иллюзия. Я ложусь на кровать и закрываю глаза. Может быть, я усну, а впрочем, неважно. Вот только какой я проснусь снова? Но в сон меня не клонит, кофеин надёжно оберегает меня от падения в бесконечную черноту. Мой защитник.

Теперь вместо того, чтобы избегать боли, я вглядываюсь в неё. Смотрю на боль в своей шее пристально, пытаясь понять, что же она такое. Боль – это ощущение, но что такое ощущение? Как только начинаешь присматриваться, оно рассыпается, растворяется по кусочкам. Неужели всё это какая-то доморощенная иллюзия? Давай попробуем представить, как она выглядит.

Я пытаюсь представить себе боль, и у меня появляется перед глазами чёрный силуэт какой-то ведьмы с растрёпанными волосами, которая яростно смотрит в мои глаза. Этот образ пугает меня. Что ещё за ведьма? Почему представляется именно так?

Я не отвожу взгляда, но ведьма уже растворяется. Сознание не любит удерживать образы слишком долго. Вместо этого мне лезут в голову неприятные моменты из детства. Вот я в детском лагере, и девочки бьют меня подушками. Я плачу, мои вещи истоптаны и валяются на полу. «Прыщавая крыса, прыщавая крыса!» – кричат они.

Я и забыла про тот случай. Боже мой, это же психоанализ, до чего я опустилась. Образ всё не хочет проходить, и меня вдруг снова захлёстывает это омерзительное чувство ненависти, беспомощности, злости и безразличия к себе, я заново переживаю эти удары подушек и ощущаю страх задохнуться под одной из них.

«Прыщавая крыса, прыщавая крыса!»

Боже мой, нет, я не хочу соваться в дебри и ворошить своё детство! Нет, нет и нет! Я открываю глаза и резко сажусь на кровати. Боже мой, это страшно и подозрительно похоже на психоанализ.

Мне хочется выпить ещё чаю, но я чувствую позывы к тошноте. Мне не хочется, чтобы они реализовались в полноценную рвоту, лучше не добавлять сюда ещё жидкости. Вместо этого я встаю и иду в ванную, там я долго брызгаю в лицо холодной водой. Мне жарко и душно, сложно дышать. В животе неприятная тяжесть.

Я вытираю лицо полотенцем, иду на кухню и всё-таки наливаю себя ещё одну чашку чая. Пусть уж лучше стошнит, всё-таки станет полегче. Но чай, как ни странно, наоборот, успокаивает и растворяет в себе мерзкое тошнотворное ощущение, заполнившее живот.

Мне было так страшно… Боже мой, неужели мне придётся вернуться и вновь сделать это? Почему мне так страшно заглянуть внутрь себя? Нет, нет, я не хочу. Я давно уже забыла все эти детские травмы, всё это имеет так мало отношения ко мне, происходило совсем с другим человеком, совсем в другое время. Зачем мне это? Что я могу там найти?

Но бежать ведь бессмысленно. В конце концов, это и так есть во мне, оно уже там. Я ничего не могу с этим поделать. Поддаваться страху – это всегда самый плохой выбор, ведь так? Если вдуматься, то, раз я нашла слабую точку, нужно работать с ней, обязательно нужно. Нельзя всё время только убегать, я и так уже здесь, дальше бежать некуда.

Я возвращаюсь в комнату вместе с чашкой чая, сажусь на пол и ставлю её перед собой. Так я почему-то чувствую себя чуть спокойнее. Ну хорошо, хорошо. Давай разбираться.

Я закрываю глаза и начинаю спокойно дышать. Вдох – выдох. Вдох – выдох. Нужно просто расслабиться, я не хочу больше держать контроль, пусть моё мудрое глубинное «Я» сделает всё само. Я освобождаю кабину пилота, отпускаю рычаги управления. Сейчас я хочу просто наблюдать, я ничего не контролирую.

Тело изгибается будто бы само собой, я слышу хруст суставов, мышцы болезненно напряжены. Что это? Я словно бы ломаю какой-то барьер, мучительно и напряжённо. Ещё один выгиб. Мне очень больно. Хочется всё прекратить. Но у меня уже недостаточно сил на то, чтобы вновь взять себя под контроль.

Я начинаю быстро дышать. Какое странное чувство, мне словно бы не хватает воздуха, я задыхаюсь. Я совсем как вытащенная на берег рыба. Я распахиваю глаза, – всё вокруг расплывается и темнеет. Стены и обои переливаются, словно живые. Вдох-вдох-вдох-выдох, вдох-вдох-вдох-выдох. Мне хочется плакать, мне страшно. Такое чувство, словно мной овладел демон. Тел о корчится в продолжающихся мышечных спазмах.

Хватит, хватит. Хватит паниковать. Я чувствую, как границы моей личности растворяются и расплываются. Я уже не могу точно определить, кем являюсь. Я направляю последнюю оставшуюся у меня энергию на то, чтобы направить сознание по пути воспоминаний. Мне нужно докопаться, докопаться до причин всего.

Хрусть-хрусть. Я делаю такой глубокий вдох, что в грудной клетке что-то хрустит. Я будто бы растворяюсь в этом звуке, меня затягивает в него, будто в глубокий водоворот. Щелчок отдаётся в голове волной ярко-белого света, пронизывающей остатки моего сознания изнутри, словно взрыв.

Хрусть-хрусть.

Вот она я – мои волосы, мои щёки. Я сижу за столом в офисе. Тук-тук-тук-тук – стучат клавиши под моими быстрыми пальцами. Клац-клац-клац-клац – это я щёлкаю мышкой. Динь-динь – мой заводной механизм спокойно постукивает. Динь-динь – отзываются заводные механизмы сидящих рядом людей.

Клац-клац. Хрусть-хрусть – щёлкает моя грудная клетка.

Стук-стук – мел бьётся по доске. Я сижу за партой в университете. Мои длинные волосы такие чёрные… Но почему я не слушаю, куда я обращена? Кто-то шепчется за моей спиной. Стук-стук. Динь-динь.

Хрусть-хрусть.

А вот я в школе. Боже мой, сколько прыщей. Динь-динь – стучит моя пружинка.

– Прыщавая тварь, дура губастая.

Зачем вы дразните меня, почему именно меня? У Зины ещё больше прыщей, а она тоже надо мной смеется. Почему-почему-почему?

Динь-динь. Хрусть-хрусть.

– Вы только посмотрите, дура протекла. У неё по ноге месячные потекли. Вставь тампон, дура!

Динь-динь. Хрусть-хрусть.

– Отец твой полный урод, никогда не будь как он. О чём, о чём я думала? Вот ведь сволочь какая, ублюдок.

Нет, нет, неправда…

Динь-динь. Хрусть-хрусть.

Я лежу в крохотной кроватке. Рука протягивает мне соску. Я выплёвываю.

– Ух ты, какая сильная, как далеко выплюнула. Ничего себе у неё легкие, пловцом будет.

– Обманываешь ты её, она сиську хочет, а ты ей эту пустышку. Она тебе говорит, еду давай.

Динь-динь, хрусть-хрусть.

Я в тёплом, тёмном и безопасном месте. Неужели я всегда, все эти годы стремилась вернуться сюда? Пружины ещё нет. Как же здесь хорошо. Стоп, стоп, я что-то пропустила. Нужно вернуться, вернуться…

Мне незачем быть здесь, ну же, сделаем вдох. Лёгкие расправляются. Я рыдаю от страха и боли.

Ну же… Хрусть-хрусть.

Вот оно где… Маленькая девочка плачет. Обида. Неужели ты так сильно обиделась? Ну, что такое? Ну сама же придумала и поверила. Солнышко, ну отпусти это, всё будет хорошо, я обещаю тебе. Отпусти, милая. Ты придумала эту обиду сама. Посмотри на меня, я это ты, я люблю тебя. Смотри, какая ты будешь взрослая и красивая. Ну иди сюда. Обиделась и забыла об этом. Всё будет хорошо, ты не одна, я с тобой. Я с тобой, милая. Динь-динь. Зачем тебе это? Солнышко, ну всё, всё, не бойся. Я с тобой, я ещё вернусь. Всё будет хорошо, я обещаю тебе, всё будет хорошо…

Хрусть-хрусть.

Ааааах – я хватаю воздух ртом и раскрываю глаза. В голове стучит. Моё тело согнуто в какой-то безумной позе, которую я никогда не делала даже в йоге. Изо рта стекает слюна, смешанная со слезами.

Я осторожно разгибаюсь, чувствуя как хрустят занемевшие суставы. Чай, нужен чай. Залпом выпиваю всю чашку. Он холодный и неприятный. Вскакиваю на ноги и, пошатываясь, иду на кухню. Достаю с полки шоколадку и вгрызаюсь в неё. Съедаю целиком, запиваю водой из-под крана. В животе поселяется какое-то жгучее чувство. Боже мой.

Я возвращаюсь в комнату и падаю в кровать. Сил нет ни на что. Я просто утыкаюсь лицом в подушку и впадаю в состояние какого-то заторможенного полусна. В голове крутятся обрывки образов и бессмысленные слова. Дышать. Я дышу.

Я провожу в этом обессиленном оцепенении, наверное, больше часа. Наконец, головная боль заставляет меня очнуться. Я вскакиваю и сразу же бегу в туалет. Меня всё-таки тошнит. Склонившись над унитазом, я содрогаюсь от подкатывающих волна за волной спазмов, из глаз бессмысленно текут слёзы. Наконец мне становится легче. Я нахожу силы разогнуться и долго полоскаю рот. Такое чувство, будто вместе с рвотой из меня вышла скопившаяся грязь и мерзость, я чувствую себя намного лучше. Я долго и бездумно смотрю на себя в зеркало, а потом возвращаюсь в комнату и ложусь на кровать.

Сегодня я явно уже не успокоюсь. Что же мне делать? Неужели пришла пора выйти из дома? Что меня, собственно, здесь держит? Я выглянула в прихожую и посмотрела на закрытую дверь. Я ведь могу её открыть – это факт, как бы моё сознание ни убеждало меня в обратном.

Но к чему это приведёт? Обрушит весь мой выстроенный внутренний мир, вернёт ту прежнюю меня, которая в беззвучном марше вышагивала по улицам с потухшим взглядом зомби? Не знаю, я ничего не знаю и не понимаю. С другой стороны, жить так, как сейчас, нельзя – это ясно. Рано или поздно мне придётся закончить это сумасшествие, либо закончиться самой.

Но что я буду делать, если выйду, чем заниматься? Может быть, путешествовать? Слетать в Грецию, позагорать под ярким солнцем и посмотреть на всякие там развалины древних храмов? Ну а что потом? Без работы денег на постоянные путешествия мне всё равно не хватит. Всё это слишком грустно.

Я вернулась на кухню и налила себе воды. За окном уже был день. Мне хотелось лечь и смотреть в потолок, не думая ни о чём, избежав принятия каких-либо решений. Сестра прилетит уже в следующую пятницу. А я ведь действительно хочу её увидеть, посмотреть на неё по-новому, не вскользь. Я ведь даже по-настоящему и не помню уже, какой она человек.

Диана всегда была активнее меня, хотя и училась хуже. Я ей завидовала, – она всегда была такой взрослой, такой уверенной в себе и в своей правоте. Наверное, поэтому я никогда не могла зацепиться за неё, довериться ей. Диана всегда была для меня скорее образом, чем человеком.

Наша семья всегда была какой-то истерической. Мама всё время проводила на работе. Ещё у нас был дядя, он всё время пытался самоутвердиться за счёт меня, мамы, Дианы и, вообще, любых окружающих его людей. С детства он, словно вампир, высасывал из всех нас лучшие чувства, играя на безмерности собственного эгоцентризма, чувстве долга и жалости к себе. Где – то в голове ему, похоже, всё время было 12 лет – ужасное сочетание, когда телу за сорок.

Если сестра постоянно ругалась с ним, то я просто пряталась в скорлупу, пытаясь защитить от его издевательских шуток крупинки своего личного внутреннего мира.

Его образ до сих пор отравляет собой мои детские воспоминания. Когда я думаю об этом, то снова чувствую себя слабой и беззащитной. На самом деле, мне до сих пор иногда кажется, что вся моя взрослая жизнь всего лишь сон и скоро я снова проснусь одиннадцатилетней девочкой, которой каждый день приходится сражаться за крупицы собственной личности с этим человеком, по воле судьбы оказавшимся братом моей мамы. Может быть, если бы его не было, я не смотрела бы сейчас на входную дверь с таким страхом и не сидела бы месяцами в одиночестве, боясь выйти наружу? Может быть, всё вот это вокруг из-за него? Хотя, вряд ли. Не может быть всё так просто. К тому же я уже простила. Простила и почти что отпустила всё это от себя.

Нет, ну, в конечном счете, из квартиры нужно выйти. Это уже просто унизительно. Что я здесь, собираюсь дожить до старости и тихо умереть, чтобы потом, через неделю-другую мои соседи спохватились от вони и вызвали полицию? Смерть – это, наверное, совсем не забавная штука, особенно если ты только и делал, что сидел в квартире. У меня ведь даже и кошки-то нет, чтобы с ней говорить. Интересно, есть ли в каком-нибудь зоомагазине служба доставки на дом?

Я вспомнила историю, которую моя сестра рассказала мне несколько лет назад. Путешествуя по Чехии, она заехала в городок Кутна Гора. Там, в тихом пригороде, стоит церковь Костеница, внутри которой в аккуратные пирамиды уложены кости тысяч людей. Посередине церкви из человеческих черепов и костей сложена гигантская люстра, а на стене выложен из останков чей-то забытый герб. Всё это место уже стало музеем, – за небольшую плату сотни туристов толкаются ежедневно в небольшой церквушке, старательно фотографируя кости давно умерших людей и покупая на выходе сувенирные брелоки в виде черепов. Яркий образ. Но хочу ли я быть вот такой же замурованной в своей Костенице душой? Вообще, интересно, какой будет моя смерть? Что бы я почувствовала, если бы узнала, что главным достижением моей жизни, оставившим след в веках, будет собранная из моих костей люстра?

Есть мне не хотелось, идти в душ – тоже. Я заставила себя почистить зубы и вернулась в комнату. Плюхнувшись в кресло, я съёжилась. Внутри меня, где-то в животе, тяжёлым комком переливалась необходимость принять решение, смешанная с боязнью совершить ошибку.

Похоже, что мою сестру идеи смерти серьёзно увлекают. Хотя, может быть, ей просто нравится щекотать себе нервы её близостью, чтобы ярче чувствовать жизнь. В Париже она спускалась в подземные катакомбы – узкие коридоры, пронизывающие землю под городом на множество километров. Стены во многих местах сделаны из человеческих костей и черепов. Там похоронены 6 миллионов человек или около того. И она тоже бродила там, вместе с кучками туристов, задумчиво трогала гладкие, отполированные прикосновениями тысяч рук черепа и дышала тяжёлым и мокрым воздухом подземелья.

Больше всего её тогда потрясло, что на выходе охранник потребовал открыть сумку и показать её содержимое. Только тут ей пришло в голову, что, наверное, немало туристов пытались вынести с собой на память череп или, на худой конец, чью-то косточку.

Чёрт, я ведь в конце концов не умирать собираюсь. Я просто хочу выйти отсюда. Или, на самом деле, не хочу? Не знаю. Из глубин памяти выплыло заезженное и безнадежно зажёванное стихотворение Бродского:

 
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку,
Зачем тебе солнце, если ты куришь Шипку.
За дверью бессмысленно всё, особенно – возглас счастья,
Только в уборную и сразу же возвращайся.
 

Нет, это всё ерунда. Бродский писал совсем о другом и жил в совсем другом мире. Если уж на то пошло, я сижу тут в одиночестве из мести, из банальной мести самой себе. Только я ещё не знаю, за что и зачем мстить. Совсем как в фильме «Олдбой». Где – то и когда-то я сделала что-то неправильно, приняла не то решение и поэтому прямо сейчас я сижу, сжавшись в кресле, и даже немного дрожу от мысли, что нужно выйти на улицу. Какая же я жалкая.

Олдбой (как там его зовут?) просидел в своей комнате кучу лет, но затем пробил стену, научился драться в своих мыслях, пошёл и надавал всем по мордам. Он знал, зачем идёт. У него был внешний враг. А я что? От чего я прячусь? Почему даже не пытаюсь сразиться с этим невидимым злом, пусть не ударами, а хотя бы словами? Мне ведь даже сказать-то нечего, нечего сформулировать.

Я встала и начала ходить по комнате кругами. Мысли из головы куда-то улетучились, осталось только переполняющее сознание нервное возбуждение. Нужно как-то проясниться. Нужно успокоиться.

Я поставила набираться ванну, от души засыпав в неё соли и налив под струю воды побольше пены. Пока ванна заполнялась водой, я отправилась на кухню и, стараясь не торопиться, съела лепёшку с сыром, запивая её яблочным соком.

Нужно избавиться ото всей этой налипшей ерунды. Где – то внутри меня целое море спящей энергии. Чтобы достать её, нужно обновиться, сбросить кожу, словно змея. Уже сейчас я не очень представляю, кто я, где пролегают границы моей личности. Наверное, это к лучшему.

Я заканчиваю с бутербродом и сбрасываю с себя одежду прямо на кухне, пусть валяется на полу, как чешуя. Затем отправляюсь в ванную и погружаюсь в горячую воду, укутанную шипящими мыльными пузырями. Я закрываю глаза и просто лежу, представляя, что меня уносит куда-то далеко. Мне хочется, чтобы заключённая в теле вода слилась с водой в ванне, тонкая оболочка моей кожи и все клеточные мембраны растворились. Я могла бы улететь в воздух белым паром, стечь в канализацию потоками мыльной пены, раствориться в бесконечном переплетении труб, вылиться в реку и слиться с морем. Я – это всё вокруг, личность без границ, бескрайняя… Светлые тени в переплетении света, мерцать искорками фотонов – дон-дон, раскрошенный пересесть на тридцать я всё потому что солнце высоко поднимет я всё перемешать и очистить расскажи мне как оно я не помню смысла только я я всё я потому что нет тебя я в тебе во всём только я.