Текст книги "Двери 520"

XII

У нас вошло в дурную привычку считать, что за самый крохотный кусочек блаженства непременно придётся расплачиваться, причём дорогой ценой.

Юкио Мисима

Я проснулась от холода в полной темноте. Пока я спала, лампочка в ванной перегорела, а может быть, отключили электричество. Все пузырьки пены полопались. Похоже, уже наступил вечер, – через небольшое окошко, ведущее из ванной в кухню, почти не проникал свет. Я видела только очертания предметов в полной темноте. Почему-то они вызывали у меня страх.

Мозг превращал рисунки на стенах в какие-то грубые, пристальные лица. На меня смотрела смутная фигура, напоминающая рыцаря. Она грозила мне мечом, я явно видела движение, которым он готовится пронзить меня. Это кран, это всего лишь кран.

Совсем как в детстве, боже мой, я и забыла об этом страхе собственного воображения. Когда ты лежишь одна в кровати и боишься всего вокруг, тёмные формы предметов живут своей жизнью, готовятся напасть и искусать себя. Ты уверяешь себя, что это не злобный старик смотрит из темноты, это лишь смутное полуотражение фонаря в телевизоре. Ты веришь и не веришь своим убеждениям, потому что в глубине души понимаешь, что как бы я себя ни убеждала, я уже не в этой реальности, со мной может произойти всё, что угодно. Вдруг всё дневное – это то, что я выдумала, а ночные страхи – единственное, что существует?

И ты бежишь босиком по коридору в спальню к маме, желая только, чтобы никто не схватил тебя за ногу из темноты. Сердце стучит изо всех сил. Ты молишься про себя об одном, – чтобы мама была настоящей. Ты уже самой себе не веришь, а действительно ли она есть, а не одна ли она из теней. И ты вбегаешь в спальню, бросаешься на кровать. Словно в спасительный бункер, ты рвёшься под тёплое одеяло, прижимаешься к сонной, пахнущей ночным кремом и гелем для душа матери и неожиданно чувствуешь себя счастливой.

Что ж, похоже, что слиться с водой у меня не получилось, но сознание в голове прояснилось до состояния какой-то особенной кристальной отстранённости. Не включая света, я на ощупь открыла горячую воду, намылила сухим шампунем волосы, смыла, ополоснула от соли тело и выбралась из ванны.

Приоткрыв дверь, я пощёлкала выключателем, но свет так и не включился. Вспомнив, про встроенную в зеркало лампочку, я нащупала маленькую цепочку и дернула за неё. Через секунду ванная озарилась синеватым тусклым светом.

Мое лицо и глаза показались мне неестественно-чёткими и какими-то чужеродными. Кожа на пальцах покрылась морщинами от воды и стала похожа на старческую. Я вытерла волосы, пристально оглядела в зеркало своё тело и зачем-то прощупала грудь на предмет раковых уплотнений. Их не оказалось, так что я почистила зубы и, укутавшись в полотенце, выскользнула из ванной.

В тёмную комнату проникал только свет уличных фонарей. Я надела удобные штаны леопардовой расцветки, футболку и тонкий свитер, сунула в карман свою карточку Visa и пять тысяч рублей наличными. Неужели я, правда, готова?

Волосы ещё мокрые. Ничего страшного. Я выхожу в коридор и медленно обуваю на босу ногу запылившиеся фиолетовые кроссовки. Ну, вперёд, сестричка.

Я подошла к двери. Я знаю, что могу.

Снять цепочку. Провернуть. Толкнуть. Толкнуть сильнее. Ещё раз. Дверь распахивается. Всё получилось. Передо мной – прозаичный маленький закуток, освещённый жёлтой лампочкой. Я забыла взять ключи. Неважно, отступать и искать их в квартире не хочется. Просто закрываю дверь за собой и иду вперёд. Хорошо, что она не захлопывается. Ещё столько всего преодолеть. Я выстою.

Проворачиваю – щёлк-щёлк, туго и неприятно. Открываю вторую дверь. Закрыть её без ключа не получится, а значит, соседи рассердятся, – ведь кто-то может прийти сюда ночью, чтобы украсть остовы колясок. Я внутренне сжимаюсь в комочек, почему-то это пугает меня. Ладно, это неважно, неважно.

Вот я уже в большом, лишённом окон закутке на четыре квартиры. Открываю очередную дверь. Тяну на себя изо всех сил. Открыто. Я у лифтов. Нет, не поеду. Прохожу дальше, к двери, которая ведёт на лестницу.

Спуститься на восемь этажей – ступенька за ступенькой. Быстрее, уже совсем близко. Я бегу по ступенькам изо всех сил, не боясь оступиться и упасть. Я почти перепрыгиваю пролёты.

Пятый этаж. Третий. Второй. Вот и цоколь. Окошко в каморку консьержки зашторено. Пробегаю мимо. Большая железная дверь распахнута – переступаю через порог. Осталась ещё одна, последняя. Нажимаю кнопку, в уши врезается резкая электронная трель. Распахиваю.

В лицо бьёт свежий ночной воздух. У меня всё получилось. По дороге проезжают в ярких ареолах фар редкие машины, в каждой из многоэтажек горит по несколько окон, откуда-то доносятся голоса. Я чувствую себя почти счастливой. Илья Муромец лежал на печи тридцать три года. Я успела побыстрее.

Я делаю глубокий вдох и держу воздух в лёгких так долго, как получается. Чуть ощутимый ветер касается моих щёк. Выдох. И ещё один вдох. И ещё один выдох. Потрясающе.

Реальность обрушивается на меня, растворяя и подминая под себя остатки сознания, освобождая от его прогнившей тюрьмы моё изголодавшееся «Я». Так проходит, наверное, маленькая бесконечность – в неподвижном и безличностном вдыхании кажущегося таким свежим городского воздуха.

Нужно куда-то пойти. Я встряхиваюсь, оглядываюсь по сторонам, ощущая, как моё «Я» снова утопает в оковах сознания. Куда? Ну, наверное, в сторону центра. Я спускаюсь по ступенькам с крылечка и, прислушиваясь к тому, как пружинит под ногами асфальт, выхожу на тротуар.

Всё кажется мне словно бы незнакомым, хотя я проходила здесь тысячи раз. Но прошлое растворилось и отмерло, закованное в одном шкафу вместе со сломанной пружиной, поэтому я просто иду – мимо хмурых рядов пятиэтажек, автосервиса, будки с цветами, мимо круглосуточной «Магнолии».

В голове нет мыслей, а у самой прогулки нет сформулированной цели. Я просто радуюсь возможности идти. Ноги совсем не чувствуют усталости, несмотря на то, что я уже так давно не гуляла. Может быть, это благодаря йоге? Или благодаря привычке ходить кругами по комнате под музыку?

Прохожу мимо хмурого общежития, мимо горящего нелепыми огнями торгового центра, сворачиваю на Канатчиковский проезд и бреду по обочине мимо тёмных рельсов, остовов вагонов и гигантских труб электростанции. Здесь почти нет машин и людей, места глухие – даже не верится, что я почти в центре.

Наконец я выхожу к огням площади. После угрюмого техногенного пейзажа она кажется какой-то нереальной, чужеродной. Этот город всегда славился своими контрастами. Я, не торопясь, прохожу мимо Ашана, оккупированного толпами суетящихся людей, мимо гигантской фигуры Гагарина, бесконечно устремляющегося к небу в лучших советских традициях. Вперёд, к самому краю обрыва. По третьему кольцу над водой проносятся тысячи машин, вдалеке горят разноцветными огнями громады сити. Мириады фонарей и всевозможных лампочек отражаются в реке вперемешку с лунным светом. Город живёт.

Я спускаюсь по потрескавшейся бетонной лестнице к набережной, воздух здесь пропитан влажным запахом реки. Я делаю глубокий вдох, пропуская его через свои лёгкие. Ветер колышет листья деревьев.

Я отправляюсь вперёд, вдоль аккуратно размеченной велодорожки. На самом деле, я всегда любила Нескучный сад, сейчас я это понимаю. Несмотря на то, что этот лес – всего лишь тонкая полосочка между набережной и Ленинским проспектом, у него есть свой характер, это чувствуется.

Скамеечки одиноко стоят у прудиков, освещённые фонарями. Мимо меня быстро проносится велосипед, сверкая на прощание сигнальными лампочками. С плывущего по реке корабля доносится немелодичная какофония музыки. Ну надо же. Всё живёт без меня.

Я присаживаюсь на лавочку и наблюдаю, как мимо, держась за руки, проносится пара на роликах. Они смеются. Над моей головой шуршат на ветру склонившиеся ветки деревьев. Я понимаю, что давно скучала по этому ощущению. Переплетения листьев выглядят так загадочно в оранжевом свете фонаря.

Я делаю ещё несколько глубоких вдохов. Медленный выдох. Нужно идти дальше. Статуя ныряльщицы всё так же бесконечно готовится к прыжку. Я не такая – я прыгнула.

На Пушкинской набережной танцуют латиноамериканские танцы. Мелодия смутно знакомая, словно бы из бразильского сериала, которые мой дед, пока ещё был жив, постоянно смотрел на полную громкость. Почему-то хочется влиться в их танцующие ряды, но я не решаюсь на это. Я просто стараюсь уверенно идти дальше, концентрируясь на каждом шаге.

Говорят, что войти в особое состояние сознания можно, если посередине шумной и оживленной беседы вдруг выключиться из неё и наблюдать за тем, как заданная тема течёт в других людях. Мне кажется, я ощущаю сейчас нечто похожее, только на другом уровне.

В парке Горького народа намного больше. Люди пьют пиво, громко разговаривают, где-то поют под гитару. Это ведь даже обидно – неужели они всё это время жили без меня? Или они ходят тут такие весёлые, но внутри у каждого тикает часовой механизм, кнок-кнок, цок-цок. Заводной апельсин. Работай – потребляй – пой песни – умри. Я вдруг понимаю, что моё эго злорадно надеется на второй вариант. Неужели это зависть? Фу, как противно.

Я сажусь на лавочку около неработающего фонтана. Люди проплывают мимо, не обращая на меня внимания. Они не знают моей истории, для них это просто обычный вечер, а я – обычная девушка, не стоящая какого бы то ни было внимания. Немного обидно. Но оно к лучшему. Люди красиво одеты, они разговаривают, курят, смеются, держатся за руки.

На соседней лавочке, попивая пиво, сидят два парня лет по двадцать пять. Один – очень худой, с тонкими, словно женскими руками, но длинной и аккуратно подстриженной бородой. Второй – с пивным пузиком, в модных бриджах и с пробритыми висками.

– Ты понимаешь, они же все одинаковые, словно клонированные, – у них одно лицо на всех. Как животные какие-нибудь, ну там насекомые даже, – загадочно говорит обладатель модной бороды.

– Ты чего разошёлся? – рассеянно отозвался пузатый, не отрывая взгляда от дисплея своего теле фона.

– Да, ну как тебе объяснить. Вот ты когда-нибудь у Киевского вокзала стоял около касс дальнего следования? Вот стоишь, а они всё идут – все эти неприметные мужички, тётки, бабки, провинциальные девки. Стоишь десять минут – ещё нормально. А через двадцать начинаешь понимать, что все эти лица ты уже только что видел, что они уже по второму, по третьему, по четвёртому, по десятому разу идут. Те же самые выражения, та же самая одежда, голос один и тот же. А потом так страшно становится, ты бы знал, Тимур, потому что понимаешь, что у них не только лица, у них и индивидуальности никакой нет у всех этих бесконечных мужичков. Они живут каким-то сложным переплетением инстинктов. Таким, как бы тебе объяснить, переплетением смутно усвоенного из телевизора и от парней во дворе «хорошо» и «плохо». У них нет никаких желаний, они не мечтают да даже не понимают, что вообще такое мир. И их много, бесконечно много – огромные улицы мужичков в серых куртках, бабок в халатах с цветочками, парнишек в спортивных штанах, постепенно эволюционирующих в мужичков в грязных футболках. Они, как животные, ты понимаешь?

– Смелое заявление, скажу я тебе, Миша. Говоришь, как маленький Гитлер, – лениво ответил ему Тимур, не отрываясь от телефона.

– Да ну тебя, – как-то сразу поник обладатель бороды.

– Да ладно, не кипятись. Просто ты, Миша, типичный интеллигент в старом, советском таком смысле этого слова, ты понимаешь?

Миша не ответил. Вместо этого он отхлебнул ещё пива и тоже достал из кармана свой телефон. Друзья сидели, не обращая друг на друга внимания, полностью увлекшись своими гаджетами.

Я задумалась. А есть ли личность и индивидуальность у меня? Смутное понятие, конечно. А самое главное – неясно, а действительно ли обладание индивидуальностью является позитивной вещью. Ми ша в этом, похоже, уверен свято, а я вот, по-моему, не очень.

Я ещё раз посмотрела на выпивающих парней. Теперь Тимур показывал Мише фотографию в инстаграме и рассказывал про какую-то Аню, которая «танцевала тогда просто на всех поверхностях». Поведение этой загадочной девушки меня уже не слишком интересовало, да и ноги успели немного отдохнуть, так что на этой ноте я встала с лавочки и пошла дальше.

Почему-то тусоваться в парке больше не хотелось, уж слишком тут вычурная атмосфера, так что я решила не сбавлять ход. Мне потребовалось ещё минут пятнадцать на то, чтобы дойти до Музеона. Гигантский Петр Первый, нелепо подсвеченный прожекторами, всё так же хмурится куда-то вдаль. Смотрит он как раз куда-то в сторону моего дома. Уж не подглядывал ли он в моё окошко?

Мне хочется человеческого общества, хочется говорить и слушать. Но это, конечно, не так просто. Меня сложно назвать экстравертом.

Я перехожу по мосту на полуостров. Теперь со всех сторон вода. Это мне нравится. Куда пойти? На Красный Октябрь? Нет, оттуда слишком хорошо видно этот дурацкий храм. Из Gipsy доносится громкая электронная музыка. Наверное, там какой-то концерт – это не то, что мне сейчас нужно, под такой грохот ни с кем особо не поговоришь, это уж точно.

Я прохожу дальше и заворачиваю за угол, теперь я на самом кончике этого омытого водой клочка суши. Словно капитан на носу корабля. Я стою и смотрю на воду. Мне не хочется ни о чём думать. Глухие электронные вибрации, доносящиеся из Gipsy, только подчёркивают внезапно обрушившуюся на меня тишину.

Я провожу, наверное, минут десять, наблюдая за пульсацией огней далёких машин. Как же это красиво, – можно, например, представить себя космонавтом в гиперпространстве, который несётся к далёкой звезде. С экзистенциальной точки зрения этот образ не так уж и далёк от истины.

Справа от меня какой-то тихий бар. Фиолетовыми лампочками переливается вывеска «Room 520. Beers and Happiness». И я вдруг понимаю, что это то, что нужно. Счастье ещё никогда лишним не бывало. Повинуясь внезапному устремлению, я протискиваюсь сквозь заставленную дорогими машинами парковку и открываю тяжёлую железную дверь.

Внутри бара немноголюдно, но красиво. Стены подсвечены фиолетовым неоновым светом, а под потолком крутится светящийся шар, покрывающий всё вокруг волнами разноцветных точек. Я люблю такие вещи.

Рыжий и болезненно худой парень неопределённого возраста скучающе облокотился о барную стойку, глядя в маленький настенный телевизор, на котором без звука крутится блёклый музыкальный клип. Какой-то неприметный мужичок, похоже, задремал, – его никто не будит. У окна обсуждают что-то две девушки на вид лет под тридцать. За дальним столом болтает компания парней в разномастных футболках, а в уголке пузатый мужик лет сорока, облачённый в нелепо топорщащийся пиджак, попивает пиво, задумчиво глядя в окно.

Я немного неуверенно причаливаю к барной стойке. В фильмах всегда показывают, что если хочется поговорить, то можно завести размеренную беседу с барменом. Однако его усталое и облепленное веснушками лицо не кажется мне склонным к эмпатии, поэтому я просто беру себе стакан пива и сажусь за столик у окна, вытянув ноги. Теперь часовая прогулка начала отдаваться в них приятным гудением. Поговорить мне не с кем, но это не страшно. Сейчас мне хочется просто немного отдохнуть, пропуская через голову приглушённую музыку и глядя в окно на воду и огни центра.

– Почему ты так одета? Мы тебе так никогда мужа не найдём. Что за застиранная майка? Ты эти штаны уже, наверное, лет пять носишь! – укоряла свою подругу блондинка, одетая в вечернее платье.

– Я же не знала, что ты меня сегодня вытащишь! – оправдывалась вторая. – Я просто бродила по Европейскому, мне сумка новая нужна. Для этого особой одежды не нужно.

– Ерунда, по-твоему, в торговый центр обязательно ходить в драной одежде? Ты думаешь, там потенциальные отцы твоих детей не водятся? – поучительно-негодующим голосом возмущается блондинка.

Девушка в майке, видимо, не нашлась, что ответить. Она просто вздохнула, допила коктейль одним глотком и стала задумчиво смотреть в окно. У неё правильные черты лица и высокие, почти азиатские скулы. Я немного залюбовалась.

– Понимаешь, когда я хожу по торговому центру в новой одежде, я чувствую себя неуютно. Мне кажется, что всё надетое на мне только что снято с этих полок, а сама я – что-то вроде ходячего манекена. Вот, смотрите, штаны из Zara, футболка из Bershka, сумочка из Top Shop, туфли ещё там откуда-то. Понимаешь?

– Понимаю. Прекрасно понимаю, что ты навыдумывала себе какой-то ерунды, а она тебе жить мешает, – вздохнула блондинка и полезла искать что-то в сумочке.

Я улыбнулась – а что, хороший совет. Себе его тоже на заметку возьму. Но пока что – сосредоточусь на пиве. Никогда особо не любила его вкус, но чем ещё заниматься в баре? Мне нравится музыка, которая играет сейчас, – какая-то спокойная мелодия с лёгким, почти сливающимся с электронными переливами женским голосом. Я погружаюсь в неё и тут же присваиваю себе авторство, представляя, как стою на маленькой сцене какого-нибудь американского электронного клуба, одетая в короткое платье ярко-зелёной расцветки с флуоресцентными вставками. У сцены собралась сотня фанатов, кто с бокалами пива, кто с телефоном, кто с фотоаппаратом. Они смотрят на мою размытую дымом и кислотной подсветкой фигуру и восхищённо тянут ко мне руки…

Через секунду меня выбрасывает из музыкальной нирваны. Сидящие в другом конце бара парни резко начинают кричать и хлопать в ладоши кому-то, а потом, словно отхлынувшая приливная волна, вопли затихают. Моё сердце быстро бьётся, теперь я чувствую себя немного неуютно и беззащитно. Чтобы побороть это ощущение, я быстро, в два глотка, допиваю оставшееся пиво.

Я подхожу к стойке бара и прошу ещё бокал. Пока бармен наполняет стакан, я понимаю, что не хочу больше слушать чужих разговоров. Нужно отсесть подальше от этих девушек, в уголок, где громче играет музыка и побыть немного одной. Конечно, это не соотносится с моей изначальной целью, но всё же.

Я обвожу бар взглядом и выбираю крохотный столик, втиснутый в дальний угол, – почему-то здесь особенно много световых мушек от крутящегося шара. Мне это нравится. Я протискиваюсь за него и усаживаюсь.

Полностью убежать от чужих слов, правда, не получилось. Два парня за моей спиной ведут смутную беседу, разбавленную, по всей видимости, большим количеством алкоголя, я разбираю только отдельные слова. «Путин»… «доллары»… «а вот в Воронеже»… Впрочем, такой бессвязный поток меня не грузит.

Сознание ещё трезвое, но к середине второй кружки тело уже начинает наливаться притормаживающей мягкостью слабоалкогольного опьянения. Я уже очень давно этого не чувствовала. Но от биохимии никуда особо не убежишь, хотя это, по большому счёту, очень странно. Когда я думаю об этом, то чувствую себя незащищённой.

Я отодвигаю недопитый бокал. Больше мне не нужно, а иначе начну пьянеть – это не то, чего я хочу в этот вечер. И зачем я вообще пришла в бар? Наверное, меня сюда притащил какой-то почерпнутый из фильмов образ. Я пытаюсь сконцентрироваться на нём, но не могу точно вспомнить, какой именно фильм я видела. Приходит только общее ощущение – что-то вроде нуарной резкости реальности. Да, похоже, именно её я здесь и искала. Но, к сожалению, то, что происходит в фильмах, реально только в фильмах.

Сидеть больше не хочется, поэтому я оставляю бокал на столе и выхожу на улицу, к реке. Свежий ветер обнимает моё лицо. Похолодало. Я сажусь на пустую лавочку. Под ногами валяются чьи-то окурки, – множество разных людей сидели здесь до меня и курили. Мне тоже захотелось закурить, чтобы почувствовать связь со всеми эти людьми, сидевшими тут и думавшими о чём-то, – но у меня нет сигарет, да и не курю я вовсе.

Но как же тут красиво! Мне снова хочется раствориться в воде. Если бы можно было так – просто унестись далеко-далеко вместе с рекой, течь и ни о чём не думать, просто слиться с океаном. Странно, почему во мне появляется желание растворения, но в то же время присутствует страх смерти? Разве растворение не равнозначно умиранию?

Из мечтательного мыслеопьянения меня вырвал внезапный взрыв пьяной матерной ругани. Около воды выясняли какой-то вопрос два мужика средних лет – одеты они были прилично, но на ногах явно стояли еле-еле. Один, упитанный, низенький и лохматый, приобнимал за шею другого – высокого, небритого, с большой и нелепой сумкой Lacoste.

Я почувствовала сильный диссонанс. Ещё несколько секунд назад моё сознание было настроено на высокий, даже, пожалуй, романтический ряд. Внезапные потоки матерщины, ворвавшиеся в уши из не разделяющего моего романтизма мира, казались нелепыми и неуместными, заставляли чувствовать себя дурочкой. Даже смешно. А впрочем, наверное, оно и к лучшему. Я вышла из дома в реальность, а не в свои мечты о ней. Я – не героиня фильма, реальность не подстраивается под заданный моим настроением жанр.

Подвыпившие мужики не догадывались о том, какое сильное влияние их внезапная пьяная перебранка оказала на меня, они продолжали ругаться.

Я встала с лавочки. Нет, это уже слишком. Какое-то сумасшествие. Мной вдруг овладело сильное подозрение, что я просто сплю. Может быть, всё это сон? Я ущипнула себя за руку – боль есть. Не удовлетворившись этим, я даже попробовала взлететь, но тело взмывать в воздух не хотело. Нет, это не сон, всё вокруг меня происходит в действительности, даже если мне самой почему-то кажется, что это не так.

Ладно, нужно просто идти дальше, – этот вечер слишком странный, чтобы долго сидеть на одном месте. Я мысленно прощаюсь с царством сигаретных окурков и уютной лавочкой и иду вперёд вдоль набережной, но продолжается это недолго. Во мне будто бы кончается заряд энергии, я чувствую внезапный прилив апатии. У закрытого входа в галерею я сажусь на ступеньки и прислоняю руки к лицу.

Со стороны Октябрьской кто-то запустил в небо одинокий салют, который разорвался потоком синеватых искр. Я зачарованно смотрю на прогорающие в ночном небе огни. Сознание освобождается от мыслей и словно бы расширяется. Через мгновение мне уже кажется, что я – это просто пустота, которая пропускает через себя голоса людей и огни города. Я смотрю на своё тело словно со стороны. Нет ни мыслей, ни чувств.

Из бара вывалилась шумная компания парней. Они смеются, курят и обсуждают какой-то фильм. Их резкие голоса вырвали меня из забытья. Но я этому даже рада. Я улыбнулась.

Моя улыбка, похоже, не прошла незамеченной:

– Девушка, вы что там сидите одна? Идите к нам! – какой-то парень помахал мне рукой с за жатой между пальцами сигаретой.

Я почему-то не удивилась приглашению. Сегодня меня, вообще, похоже, ничем не удивишь. Я встала, отряхнула свои штаны и быстрым шагом пошла навстречу подвыпившей компании. Первый прямой контакт с человечеством. Так быстро – ну надо же. Я чувствовала себя чем-то вроде инопланетянки под прикрытием.

Невысокий пузатый парень с пухлыми румяными щеками тут же вцепился мне в локоть.

– Добрый вечер! Какая вы красивая. А мы вот смотрим – вы совсем одна. Желаете к нам присоединиться? Я – Коля! А это – Максим, Саня, Кирилл и Лёша, – представил он своих друзей, неаккуратно совершив смутное круговое движение рукой.

Похоже, что мне как единственной девушке обрадовались. Мне пожали руку, произнесли несколько комплиментов и даже похвалили за яркие штаны. Однако запала на знакомство хватило ненадолго. Видимо, я не показала себя таким уж интересным собеседником или потенциальным сексуальным объектом, потому что уже через несколько минут возобновилась прерванная дискуссия про некий фильм. Спор вёлся о том, насколько возможно, что уничтожение искусственного разума, поселившегося в интернете, могло отключить электричество на всей Земле. Я не встревала, предпочитая роль наблюдателя.

По кругу пошла бутылка джекдэниэлза. Я тоже сделала небольшой глоток – не потому, что мне хотелось, а для того, чтоб лучше установить контакт. Мне кажется, что в данном случае распитие виски по кругу – это что-то в духе трубки мира у индейцев.

– Ну вот, я тебе что и говорю, что просто никакого количества энергии не хватит для создания стольких копий, ты понимаешь? – убеждал, по-моему, Максим, по-моему, Кирилла. Тот что-то неразборчиво возражал.

Я поймала себя на мысли, что нахожу какое-то неожиданное удовольствие в том, чтобы стоять здесь, являясь частью этого магического социального круга курящих сигареты и спорящих людей. Я вдруг показалась самой себе вполне нормальной и обычной…

Передавая друг другу стремительно пустеющую бутылку, мы начали движение вдоль реки в сторону Болотной. Так как напиваться мне не хотелось, я только делала вид, что пью, поднося бутылку к губам, но не делая глотка. Этот маленький обман почему-то рождал во мне потоки смутного чувства вины, но я не давала им воли.

У моста на храм пригласивший меня пухлощёкий Коля остановил чёрную Audi с помятым крылом. Он о чём-то коротко переругался с водителем и громко объявил, что договорился доехать до Крылатского за восемьсот. Я растерялась – места в машине для меня определённо не нашлось бы, да и ехать непонятно куда и непонятно к кому мне не хотелось.

Но на меня, похоже, никто не обращал внимания. Это было обидно. Из перепревшей плесени травмирующих воспоминаний грозилось показаться наружу какое-то склизкое существо, напоминающее то ли слизняка, то ли уродливую лягушку. Я изо всех сил старалась запихать это ощущение поглубже в вязкое болото памяти.

На меня пристально смотрел худой светловолосый мальчик с чуть наметившейся рыжей бородкой, которая робкими пучками пробивалась из глубин его гладкой кожи. Он, похоже, заметил, что я чувствую себя покинутой. Как же его зовут? Кирилл, по-моему. Да, точно, Кирилл.

Парень замечает, что я смотрю ему в глаза, заговорщически подмигивает и ободряюще машет рукой.

– Так, ребята, давайте без меня, я не поеду, – немного робея, сообщает он своим друзьям, уже успевшим забраться внутрь машины. Кирилл показывает на меня пальцем и неразборчиво говорит что-то вроде «мы с девушкой ещё погуляем, а то мне потом пилить с вашего Крылатского, лучше не надо». Из машины что-то неразборчиво спросили, немного посмеялись, а потом оттуда одна за одной высунулись руки, которые Кирилл оперативно пожал.

Через несколько секунд машина тронулась, а Кирилл, скрывая неловкость, подхватил меня под локоть и повёл к большой деревянной лавочке, на которой можно было сидеть и смотреть на воду. Я вдохнула свежего ночного воздуха, отдающего речной водой и почти не запятнанного испарениями бензина. Пружина чувства неполноценности мягко расправилась, выползающая из мерзкого внутреннего болота тварь затихла и не шевелится. Я чувствую благодарность.

– Ну, что, как дела? – спросил Кирилл каким-то чуть неестественным и напускным тоном, за которым просвечивало что-то вроде обречённости хронического неудачника, идущего на отчаянный абордаж.

– Не знаю, – честно ответила я.

– А почему не знаешь? Я задумалась.

– Да просто. Ничего не понятно у меня и, главное, непонятно, что мне нужно и для чего. И даже какая я сейчас и то непонятно. Для тебя это предложение, конечно, не несёт особого смысла, ты не вникнешь в него по-настоящему, извини. Но вот если коротко формулировать, то, наверное, поэтому. Я немного потеряна, что ли, и совсем не знаю, что делать.

– Да. Я понимаю. Все мы, наверное, по-своему потеряны, как бы пошло это ни звучало, – Кирилл задумчиво потеребил рукой свои зачатки бородки. – А чем, вообще, занимаешься по жизни? – спросил он более энергичным тоном.

– Да ну как тебе сказать. Прямо сейчас я, наверное, рантье, – ответила я, на секунду задумавшись.

– Это как?

– Да, так. Квартиру сдаю.

– То есть, не работаешь? – немного разочарованно протянул Кирилл, лишившись, видимо, единственной темы для разговора, которая ему пришла в голову.

Я пожала плечами. Рассказывать историю о том, как я не выхожу из дома, не хотелось, поэтому я просто промолчала.

– А я вот не рантье, – с грустью протянул Кирилл и как-то сразу сник. Видимо, жилищная проблема была для него особо актуальной. – Расстраивает тебя, что всё непонятно? – спросил он, немного подумав.

– Ну, как сказать. По-моему, если всё вдруг оказалось понятно, можно уже даже и вообще больше никогда не расстраиваться, только какой в этом смысл? Потому что уже поздно.

– С этим нельзя не согласиться, наверное, – кивнул Кирилл и замолк.

– А сам чем занимаешься?

– Да так, учусь в одной шараге, подрабатываю понемногу, сайты клепаю, ну и всякие вещи делаю по мелочи, помогаю человеку. Не знаю, короче. Тоже, на самом деле, непонятно.

– Думаю, это довольно типичная ситуация для современного человека. Может быть, быть современным как раз и заключается в том, что ты ничего не понимаешь, но всё равно живёшь среди этого?

Кирилл рассеянно кивнул. Я вновь сосредоточилась на наблюдении за водой. Всмотревшись в переплетения отражений в волнах, я поймала себя на том, что только сейчас по-настоящему чётко осознала, что всё вокруг действительно происходит. Застилающие осознание мысли растворились, но при этом меня больше не сносит в растворение, – я осталась перед фактом: да я вышла из дома, да я действительно сижу сейчас здесь, в центре города, и разговариваю с незнакомым парнем. Это простое понимание заставило меня вздрогнуть под налетевшим потоком лёгкого ночного ветерка. Сердце быстро забилось.

Кирилл, по-моему, не замечал происходивших со мной перемен. Он задумчиво смотрел вдаль.

– Ночной город такой красивый, столько огней, хочется всё время смотреть, – задумчиво сказал он.

Я ещё раз посмотрела на его симпатичное, слегка несуразное с этой бородкой лицо и почувствовала прилив благодарности. Благодарности за то, что он не оставил меня одну, а пытается побыть рядом. Я ведь сейчас совсем как аквариумная рыбка, вдруг вырвавшаяся в открытое море из крохотной стеклянной клетки.

– Очень красивый, – соглашаюсь я, – я уже так давно этого не видела, ты не представляешь. И сейчас я так неожиданно оказалась здесь. Ещё вчера я бы и не подумала о таком.

Формулировать мысли было сложно, может быть, сказывался выпитый алкоголь. Но мне было приятно вслушиваться в мягкие вибрации собственного голоса. Я поднялась с лавочки и огляделась вокруг настолько пристально, насколько могла. Было очень красиво, но всё же я почувствовала грусть.

– Знаешь, я ощущаю какую-то обиду. Сейчас я понимаю, что, когда выходила из дома, я где-то в глубине души надеялась, что буду смотреть вокруг не как тогда, а как в детстве. Но между мной и всем этим по-прежнему словно стекло. Прозрачное, хорошо вымытое, но стекло. И из-за этого всё уже не то, – сказала я скорее самой себе, чем Кириллу, и вдруг почувствовала, что на глаза наворачиваются слёзы.