Текст книги "Двери 520"

XIX

И познаете истину,

и истина сведёт вас с ума.

Олдос Хаксли

Солнечный свет падает мне в лицо, заставляя искать прибежища под одеялом. Но запущенную солнцем химическую реакцию пробуждения уже не остановить. Осколки сна распадаются и плавятся, медленно выталкивая меня наружу. Надо мной незнакомый потолок. Я вглядываюсь в эту немного неровную поверхность, покрытую побелкой и мелким узором трещинок. Я ещё не осознаю до конца, во сне я или в реальности, кто я и когда я.

Через секунду я вспоминаю, где нахожусь. Я лежу в кровати в квартире Ани, где-то на далёкой юго-восточной окраине города. Наверное, уже полдень или что-то в этом духе. Солнце очень яркое, оно пронизывает всю комнату своим светом, подчёркивая какую-то особую пыльную затхлость, которая вчера так успешно скрадывалась вечерним полумраком. Ани нет, я лежу одна.

Под одеялом уютно и хорошо, но я почему-то чувствую нервозность. Мне страшно быть одной в этом незнакомом месте, которое кажется теперь таким неуютным. Я медленно стягиваю с себя одеяло. Ещё минуту лежу без него, словно бы привыкая к жизни «наружи», и наконец спускаю ноги на пол. Первым делом я заглядываю на кухню. Здесь никого нет. На холодильнике стоят остатки вчерашних круассанов. Чашки не убраны.

Заглядываю в зал. Здесь пусто и пыльно. На меня как-то недобро смотрят покрытые сеткой паутины потемневшие картины. На журнальном столике у кресла лежит книга, которую я так и не убрала вчера на место. Очень тихо. Только где-то вдалеке слышится отзвук мотора мотоцикла, что только придаёт всему какой-то налёт нереальности. Заглядываю в дальнюю спальню. Аня стоит на балконе с сигаретой. Её волосы растрёпанны. Она смотрит куда-то вдаль, на дворы пятиэтажек, отхлёбывая из потемневшей кружки кофе.

– Эй, а я тебя тут ищу, доброе утро, – здороваюсь я. Она поворачивает ко мне голову и кивает.

– Доброе утро, – повторяет она каким-то неестественным, подчёркнуто-формальным тоном. Затем вновь поворачивается к окну, делает глоток кофе и затягивается. Вся её фигура словно бы говорит, что ей не нужно мешать и она хочет побыть в покое.

Я делаю ещё одну попытку достучаться до неё. Голосом, который почему-то начинает звучать неестественно-наигранно, я спрашиваю:

– Как настроение? Давно проснулась?

Аня поворачивает ко мне ничего не выражающее лицо и лишённым каких-либо эмоций голосом говорит:

– Всё чудесно. Час назад, наверное.

Она снова отворачивается, а я чувствую себя совершенно потерянной и почему-то виноватой. Я ухожу из комнаты и возвращаюсь на кухню. Чтобы чем-то себя занять, отыскиваю коробку спичек и ставлю на плиту чайник.

Из тарелки на меня смотрят чуть подзасохшие за ночь круассаны. Не то чтобы мне хочется есть, но какое-то смутное стремление к заполнению времени действием заставляет меня подхватить один и откусить хотя бы кусочек, не дожидаясь, пока вскипит вода. Внизу живота словно бы растёт чёрная дыра. Я почему-то стесняюсь каждого своего движения…

Круассан заканчивается. Я иду в ванную, снимаю с себя анины штаны и футболку и одеваюсь в свою грязную одежду. В ней мне становится чуть лучше. Из горлышка чайника вовсю вырываются клубы пара. Я забыла надеть свисток. Интересно, это уже кипение? Отыскиваю на столе маленькую оплавившуюся затычку и надеваю её. Кухня оглашается весёлым свистом.

Я беру пригоревшую ухватку с нарисованной весёлой курицей и снимаю чайник с плиты, потом осторожно ставлю его на пробковую подставку. Видимо, тоже привлечённая этим весело прозвучавшим звуком, в кухню входит Аня. Я надеюсь на то, что сейчас она вновь станет такой же, как вчера, непонятная холодная пелена спадёт, и я смогу перестать чувствовать это безотчетное ощущение вины и собственной несамостоятельности. Но Аня по-прежнему выглядит снежной королевой.

Её новое лицо мне не нравится. Она выглядит некрасивой и даже злой. Как-будто совсем другой человек. Я не могу понять, почему ещё вчера она казалась мне совсем другой, в какой момент её неидеальная, но казавшаяся милой внешность вдруг начала рождать во мне ощущение страха и отторжения. Она спасла меня, и я должна быть ей благодарна, – напоминаю я себе. Но чувство, ещё вчера казавшееся таким глубоким, сейчас почему-то совсем испарилось. Осознание этого трансформировалось в отвращение к самой себе.

– Ты будешь чай? – спрашиваю я.

Она кивает и, ничего не говоря, садится за стол, уткнувшись в свой айфон. Я вытряхиваю из чайника вчерашний чай, окатываю его кипятком, насыпаю ароматной сенчи и заливаю водой. Затем ставлю посуду на стол и разливаю горячую жидкость. Аня кивает и берёт свою кружку. Не обращая на меня внимания, она пьёт чай и делает что-то в телефоне.

Я тоже пью, чувствуя, что не знаю, куда себя деть. Обращаюсь к проверенному средству и съедаю ещё круассан. Хочется доесть и последний, но я на это почему-то не решаюсь. Наконец я понимаю, что мне лучше побыть одной, чем сидеть здесь, ожидая какой-то реакции, словно нашкодившая пятиклассница.

Я возвращаюсь в зал и сажусь в кресло. Новый день только начался, а я уже не знаю, что мне с ним делать. Нужно уходить. Я понимаю, что я здесь мешаю, да и мне самой неуютно. Но уходить страшно, поэтому я продолжаю безотчётно тянуть время, стараясь собраться с мыслями. В голове поселилось вязкое и неприятное ощущение тяжести, которое, похоже, не разогнать никаким кофеином.

Ну, хорошо. Я делаю резкий выдох и встаю. Нужно умыться. Всё в мире временно. Удивительная синхронизация на несколько часов так же временна, как и любое другое состояние. Так же временна, как и я сама.

Я возвращаюсь в ванную, умываюсь, в последний раз смотрю в зеркало на своё мокрое и усталое лицо. Вытираюсь полотенцем.

– Аня, я пойду. Откроешь мне? – кричу я в сторону кухни.

– Там открыто, выходи, – отвечает мне голос.

Я вдеваю ноги в свои фиолетовые кроссовки, дёргаю ручку двери и выхожу в узкий коридорчик.

– Пока! – неуверенно кричу я в сторону кухни, но ответа не получаю.

Медленно закрываю за собой. Дверь, ведущая к лестнице открыта. Я выхожу на пролёт и нажимаю кнопку, чтобы вызвать лифт, но через секунду понимаю, что не хочу на нём ехать. Вместо этого я быстро сбегаю вниз по лестнице, подбегаю к входной двери, нажимаю на крохотную потёртую кнопку и вырываюсь наружу. В лицо светит яркое летнее солнце, я чувствую, как всё тело пронизывает поток мягкого воздуха, и ощущаю огромное облегчение. Не знаю почему, но мне становится очень хорошо и спокойно, дурацкое чувство вины и собственной бессильности растворяется и уносится обратно, куда-то в глубь сознания. Я стою ещё несколько минут и просто дышу.

Нужно поехать куда-то… Домой. Я уже так устала. Я хочу переодеться и просто поваляться в своей кровати. Понятия не имею, как туда добираться и близко ли до метро. Ну да неважно. Мне даже нравится эта запутанность, которая превращает всё в приключение. Куда-нибудь да выберусь.

Я иду в сторону остановки. На ней ни души. Машины проносятся мимо. Интересно, это остановка в сторону метро или в обратную? Пытаюсь отыскать расписание, но его нет. Рамка пустая.

Через несколько минут передо мной останавливается маршрутка. Табличка на лобовом стекле гласит «Новогиреево-Выхино». Непонятно только, едет ли маршрутка с Новогиреева на Выхино или с Выхина в Новогиреево. Порядок слов на табличке обычно значения не играет, потому что маршрутчики ездят туда и обратно, не запариваясь о подобных мелочах.

Но, в конце концов, какая разница. Я решаю не спрашивать, а просто забираюсь внутрь, протягиваю маршрутчику наполненный мелочью кулак и сажусь в кресло в самом конце салона, поджав под себя ноги.

Водитель гонит изо всех сил, я слышу, как натужно поскрипывает металл этой нелепой железной кибитки, в которую я заключена. За окном быстро сменяют друг друга пейзажи окраины.

Я просто дышу, в голове не осталось мыслей. Реальность будто бы рассыпается на кусочки, словно бы отодвигается какая-то мутная завеса, за которой скрыто что-то сверкающее и живое. Я вдруг ощущаю всеобъемлющее чувство, наполняющее мою грудь. Оно горит фиолетовым пожаром, я прислушиваюсь и понимаю – это вдохновение. Мне хочется выразить неожиданно нахлынувшее на меня ощущение жизни в искусстве. Передать в рисунке захлестнувшую меня в последние дни мешанину чувств. Пусть это будет что-то загадочное, не оформленное до конца. Мне не нравится искусство, содержащее в себе полностью завершённые образы. Оно похоже на гербарий из засохших растений. Авторы отрывают их от корней и складывают в причудливые, но мертвенные узоры, лишённые жизни. Мне же хочется прикоснуться к той загадочной, непостоянной, неоформленной субстанции, которая порождает всё вокруг и нас самих, тому магическому первородному состоянию, из которого все мы пришли в этот мир и в которое мы уйдём. Оно, как солнце, проявляет всё вокруг, а мы – лишь бледные тени, спрятавшиеся от него за стеной рассеянной концентрации, заснувшие и вялые.

Мне хочется, чтобы мой рисунок стал каркасом, вместилищем для этой неподконтрольной мне первородной силы, живущей в наших умах. Пальцы уже начинают что-то чертить ногтями на искусственной коже сиденья передо мной. Конечно, я не буду Творцом, но роль Посредника ничуть не менее внушительная. Только Посредник способен помочь Воспринимающему прикоснуться к первородному свету, проникающему сквозь искусство. Ведь настоящее искусство нужно только для этого, – для того, чтобы позволить человеку хотя бы на секунду вырваться из сонного паралича своего обыденного оцепенения и хотя бы на мгновение нащупать тот позабытый мир, из которого он пришёл. Ведь все мы так стремимся туда, так тоскуем по нему. Вот почему мы раз за разом смотрим кино и читаем книги, надеясь, что они заденут эти полузабытые струны в наших душах, вот почему мы исступлённо занимаемся любовью с тремя партнёрами сразу, вот почему мы навзрыд рыдаем после трёхчасовой медитации на Белую Тару и с замиранием сердца отправляем в рот марки с разноцветными рисунками. Мы хотим прикоснуться. Нам так одиноко. Я обязательно буду рисовать. Неважно, что я никогда этому не училась.

Маршрутка проносится мимо торговых центров, старого советского кинотеатра, красивого парка, макдоналдса и наконец оказывается на площадке, до невозможности запруженной маршрутками, автобусами и выстроившимися в очереди к ним людьми. За грязным заборчиком проносится куда-то электричка. Выхино – узнаю я.

Маршрутка медленно и даже, пожалуй, грациозно, проходит сквозь транспортную мешанину и причаливает к покрытому грязью асфальтовому островку, дверь открывается, и я выскакиваю наружу. Воздух отвратительно воняет бензином и дешёвыми сигаретами. Мне кажется, что я чувствую, как с каждым вдохом пачкаются лёгкие. Разношёрстная толпа несётся к метро – русских лиц мало. В основном – таджики и узбеки, много кавказцев и негров. Почти все одеты в дешёвые китайские футболки с бессмысленными надписями. Старухи продают с рук какие-то бесформенные тряпки, азербайджанцы разложили прямо на грязном асфальте картонки и бойко торгуют дынями. Снуют цыганки и цыганские дети, заговаривая зубы доверчивым на вид прохожим.

Наверное, примерно так и выглядела Интерзона Беруоза. И в ней, при желании, можно затеряться по полной. Но желания нет. Ещё это место напоминает мне отдалённые планеты из каких-нибудь киберпанк-фильмов, на которых герои оказываются после того, как у них в очередной раз сломался гиперпространственный движок. Можно сказать, мой случай.

Почему-то вчерашний страх метро кажется мне глупым. Я отстаиваю длинную очередь к автомату и покупаю билетик. Через несколько минут толпа буквально втискивает меня в вагон метро, не давая опомниться и пропитаться хоть какими-нибудь эмоциями.

Я стою, зажатая между полной женщиной, тыкающей мне в живот безразмерной сумкой, и пожилым кавказцем, отчаянно пытающимся сохранить на вытянутой руке купленный для кого-то букет цветов. Обычно давка в метро не вызывает у меня ничего, кроме раздражения, но сейчас мне почему-то смешно.

На кольце людской поток начинает тянуться на выход. Вагон раскачивается от кинетической энергии одновременных шагов. Интересно, он может перевернуться? Я слышала, что солдатам запрещено ходить в такт по мосту, а то бывали случаи, когда мосты просто рушились.

Я быстро сажусь на сиденье, переводя дух и вытягивая уставшие ноги. Никаких страхов и фобий на горизонте мыслей не ощущается. В сознании – ясность и лёгкая усталость. Свет в вагоне мерцает, неприятно давая по глазам. Ну ничего, мне скоро выходить. Я прикрываю глаза и вслушиваюсь в шум метро. Ездить в подземке даже приятно, когда в вагоне прохладно и тебя никто не прижимает, – всё познаётся в сравнении. Метро словно бы стирает и обезличивает всё в тебе, делая любые выверты и выкрутасы малозначимыми. Каких бы странных людей мы тут ни увидели, они почти не привлекут нашего внимания, так же можно расправиться и с любыми странностями в себе. В конце концов, единственная цель метро – это создание движения. И это хорошо соотносится с моим мироощущением сейчас.

Наконец – Китай-город. Я нехотя встаю и выхожу из вагона. Ненадолго позволяю себе побыть заводной пружиной и как бы слегка отстранённо наблюдаю за тем, как ноги автоматически несут меня по переходу, разворачивают к нужной платформе, а потом заставляют тело запрыгнуть в поезд. Браво, ты чудесно справилась! Я мысленно аплодирую. В конце концов, если не терять себя как наблюдателя, сливаясь полностью с этим заложенным внутри меня автоматом, он может быть даже полезен. Но всё же я правильно сделала, что отказалась от него, ведь это так глупо – превращать себя саму в робота, пусть и столь идеально адаптированного под пропитанную автоматизмом реальность большого города.

Впрочем, не это сейчас важно. Теперь уже совсем недолго. Я почти дома. Сколько мне ехать станций? Пять? Я пытаюсь обнаружить внутри себя вчерашний страх, но его почему-то нет. Будто бы то тягостное чувство, которое я пережила сегодня утром, полностью растворило его в себе. Неужели всё, правда, только к лучшему?

Не знаю, я не знаю. Мне уже не терпится выбежать наружу. Хочется поскорее доказать себе – моё путешествие закончилось, я со всем справилась, я молодец и сильная! Но я гоню от себя это ожидание, слишком уж оно упрощает ситуацию. Нужно просто очистить сознание, найти то особое состояние «я», тонкий баланс, не позволяющий ему скатиться в автоматизм и одновременно перевозбудиться в не обуз данном «здесь и сейчас». Вот где-то в этом промежутке и скрывается тот непонятный и причудливый зверь, которого можно было бы обозвать словосочетанием «полноценная внутренняя гармония». Вот её мне, пожалуй, так не хватает, – сплошная шоковая терапия. Но ведь она достижима, ведь правда же, да?

Поезд тормозит, готовясь открыть двери на «Шаболовской». Веснушчатый парень с ярко-рыжими волосами пытается обогнуть пузатого бурята средних лет, задумчиво уставившегося в схему метро на стене. Резкий толчок поезда заставляет его потерять равновесие. Он с силой наступает мне на ногу. Я вздрагиваю от боли и неожиданности.

– Ох, простите, простите, – извиняется он с обеспокоенной доброй улыбкой. У него приятное лицо с правильными чертами, по такому и не поймешь, – может быть, ему семнадцать лет, а может быть, и двадцать семь. Парень выуживает откуда-то из кармана большую мармеладную конфету и, подмигнув, кладёт её мне на коленку, а затем успевает выбежать из вагона за секунду до того, как двери захлопываются.

Я сижу немного ошарашенно, но в то же время по чему-то улыбаюсь. Бабушка, усевшаяся напротив меня, тоже смеётся. Поезд трогается с места. Я убираю конфетку в карман, – будем считать её кусочком магии метро. Забавно было бы тоже выйти на Шаболовской и ещё раз пробежать вверх по эскалатору, было бы в этом что-то совсем уж ироничное. Ну да в другой раз. Уже совсем скоро моя станция.

Все подчинённые моему сознательному «я» внутренние силы находятся в состоянии полной боевой готовности, направляя ментальные винтовки в сторону гигантского моря бессознательного, не без оснований полагая, что в любой момент из него может вынырнуть гигантский Годзилла страха. Но море бессознательного спокойно, чисто и беззаботно сверкало под внутренним солнцем, пока я выходила из поезда на свою станцию. Похоже, мои внутренние резервы страха совершенно иссякли за вчерашний день и переходить в контрнаступление не намерены. Победу праздновать ещё рано, но можно чуть улыбнуться, радуясь тому, что, по-крайней мере, сейчас всё идёт хорошо.

Я выхожу из метро и теряюсь на секунду в ослепившем меня потоке солнечного света. Как же я давно не ходила домой этой дорогой, да и никакой другой, собственно. Я даже не сразу понимаю, правильно ли я вышла из перехода и та ли это сторона улицы. Наконец, справившись с секундной растерянностью, я направляюсь в сторону дома, замечая, как много вокруг новых вывесок и как всё непривычно поменялось.

Дорогу мне перебегает рыжая кошка. Она пристально и как-то недоверчиво смотрит то ли на меня, то ли куда-то за мою спину, а потом скрывается в одном из боковых двориков, заставляя меня почувствовать лёгкую нотки тревоги и почему-то возрождая в голове слова, которые давным давно рассказал мне один знакомый с работы. Мы сидели с ним во дворике у его дома на Ленинском проспекте, отхлёбывая Bud из холодных банок, купленных в ближайшем ларьке. У детской площадки бегали друг за другом кошки, у них была какая-то своя, причудливая кошачья игра.

– А ведь их тут раньше не было вообще. Знаешь, когда они появились? Когда все ларьки с шаурмой тут позакрывали. Может быть, конечно, совпадение, но я всё-таки почему-то связываю это в своей голове.

– Ох, я не ем шаурму, а ты что, часто покупал её?

– Да ну не то чтобы часто. Но бывало, конечно, – ответил он и как-то по-особенному пристально посмотрел на выводок игривых котят.

А ведь он мне нравился. Хороший же был парень, ведь реально хороший. Почему я в последний момент всегда отказывалась от его приглашений? Почему боялась подпустить к себе?

Ладно, не это сейчас важно, ох не это. О шаурме и парнях будем думать чуть позже. Сейчас цель уже намечена, вперёд. Я заворачиваю за угол, перехожу улицу по светофору и вижу свой дом. Почему-то он не вызывает у меня особых эмоций… Всё кажется будничным, а мысль о том, что я потратила столько душевных сил, пытаясь найти достаточно храбрости для того, чтобы просто войти домой, кажется сейчас просто невероятно глупой. Ну да ладно, неважно.

Я вглядываюсь, пытаясь отыскать свои окна – вот же они. А вот и клумба с садовыми гномиками, которая несколько раз столь варварски осквернялась моими мешками с мусором. Вот крыльцо, стенд с объявлениями, аккуратно покрашенная лавочка, внушительная и толстая белая дверь. Первый рубеж…

Я подхожу к двери, вглядываюсь в мигающую чёрточку на дисплее домофона и понимаю, что забыла код. Ну надо же… Столько лет я входила сюда безо всяких проблем, а тут такое. Я смотрю на клавиши с цифрами так, будто бы вижу их в первый раз.

Неужели код у меня ни с чем не ассоциируется? Может быть, были хоть какие-то зацепки, позволяющие вспомнить последовательность цифр? Да нет, я просто прикладывала пальцы, и они сами всё набирали, сознание и образное мышление в этот процесс не вмешивались. Ну что за ерунда? Мне придётся теперь стоять здесь и злиться на себя до тех пор, пока кто-то не выйдет? Не лучший вариант, конечно.

Ладно, пойдём логически. Для начала введём номер квартиры – 64, это я помню. Теперь нажимаем клавишу «К». Вот, появилось три палочки, это значит, что мне нужно заполнить их тремя цифрами. Но вот какими? В этом моё логическое мышление помочь мне ничем уже не может.

Я закрываю глаза и провожу кончиками пальцев по кнопкам. Пусть из глубин сознания всплывёт хотя бы что-то. Но в темноте за веками живут только разноцветные и бессмысленные точки, складывающиеся то ли в снежинки, то ли в сердечки. У меня такое чувство, будто что-то подобное со мной уже было… Такое бессмысленное дежавю. Не знаю, не помню.

Почему-то снова вспоминается тот парень, как его зовут? Уже даже не помню, на самом деле. Это было через месяц после того раза, мы уезжали из сити. Он провожал меня до метро, хотя сам должен был поехать куда-то на такси. Я уже приложила карточку и прошла сквозь турникет, обернулась назад, чтобы помахать ему рукой, а он вот так вот буднично говорит мне, тоже махая: «А знаешь, я ведь люблю тебя», – а после уходит с таким видом, будто совсем ничего и не было.

5

Я нажимаю первую попавшуюся под руку кнопку и почему-то чувствую, что рука уже знает, куда ей двигаться дальше, что всё правильно.

2

А ещё мне вспоминается, как я тогда съезжала вниз по эскалатору и не знала, что мне теперь думать. Я просто достала свой телефон и бесконечно прокручивала значки на экране влево и вправо…

0

Мои воспоминания прерывает резкий электронный писк. Красные палочки на крошечном экранчике сложились в буквы OPN. Я дергаю дверь на себя и вхожу внутрь, чувствуя, как горячая свежесть летнего дня сменяется застоявшейся прохладой подъезда.

Я захожу внутрь и моя уверенность в себе почему-то начинает по-немного растворяться. Из-за шторки высовывается недоверчивое и словно бы помятое лицо консьержки.

– Девушка, а вы к кому? – подозрительно спрашивает она.

– Я тут живу, – отвечаю я.

– А в какой квартире? Я вас раньше не видела, – продолжает она ещё более недоверчиво.

– В шестьдесят четвертой, я не часто тут бываю, – поясняю я и прохожу к лифтам, не давая консьержке возможности продолжить беседу.

За то время, что я провела дома, уже успела смениться консьержка, поменялась чуть ли не половина вывесок на улице, а в Парке Горького, наверное, спели тысячу песен. Я нажимаю на кнопку, и двери лифта раскрываются передо мной.

Интересно, тот парень по-прежнему работает системным администратором, принципиально пьёт толь ко Bud и с таким же удовольствием водит свою потрёпанную серую хонду? Я выбираю этаж, лифт мягко закрывает двери, и его ускорение чуть вжимает меня в пол.

Я смотрю на себя в зеркало. По-моему, я стала красивее. Взгляд путается в текстуре кожи, я вижу каждую волосинку в прядях своих чёрных волос. И всё-таки интересно, как всё это складывается в то, что я называю «Я». Какое бессмысленное слово, и сколько с ним путаницы…

Лифт останавливается, и я выхожу на своём этаже. Настроение портится, – я вспоминаю, что не взяла ключи и сейчас, наверное, придётся звонить соседям и терпеть на себе их ошарашенные взгляды, я же для них привидение.

Но всё оказывается куда как проще. Внешняя дверь не заперта, я открываю её, уши режет неприятный, хотя и не громкий, скрип. Внутри темно, слабенькая жёлтая лампочка не разгоняет мрак, а будто бы подчёркивает его. Я подхожу к двери, ведущей в наш общий с соседями приквартирный закуток. Она, как ни странно, тоже не заперта. Наверное, соседка опять ушла к своей подруге. Остовы колясок стоят на своём месте, к ним прибавилось пополнение в лице двух банок с какими-то солёными огурцами и стопки уже успевших запылиться детских книжек. Я прохожу мимо них и останавливаюсь перед своей дверью.

Ну вот я и пришла. Путешествие подошло к концу. А может быть, к началу. Примем его за путешествие в суперпозиции и просто прокрутим ручку. Дверь бесшумно открывается, обнажая перед моим взором коридор, висящие на вешалке куртки, выстроившиеся ряды обуви. Похоже, за те дни, что моя квартира простояла открытой, из неё так ничего и не украли. Что ж, тем лучше.

Я делаю вдох и шагаю в полумрак прихожей, дверь за собой на всякий случай не захлопываю – только слегка прикрываю. Нащупываю на стене выключатель, энергосберегающая лампочка выжидает секунду и наполняет всё вокруг неприятным, резким светом. Я скидываю с ног кроссовки. Они сильно пахнут потом, – всё-таки два дня проносила их без носков.

В квартире тоже царит затхлый запах. Не то чтобы запах пота или пыли, а скорее застоявшийся пластиковый привкус в воздухе. Я прохожу в комнату. Всё здесь привычное, отпечатавшееся в мозгу, но, в то же время, почти незнакомое и абсурдное. Слишком маленькое и нелепое, что ли. Ну вот я дома. Окаринасей.

Я бесцельно обхожу комнату по кругу в каком-то смутном нервном возбуждении. В голове почти пусто – разве что бесцельно носится мысль о том, что у меня дурацкий узор на обоях. Сделав, наверное, круга четыре, я прохожу в кухню и окидываю взглядом свои пищевые баррикады. Господи, я словно блокаду Ленинграда собиралась пережить.

Мусор в ведре немного подгнил, я не выносила его уже дня три. Несмотря на то, что ведро заботливо прикрыто полиэтиленовой плёнкой (ещё одно моё изобретение) в воздухе всё равно ощутимо попахивает. Я открываю холодильник, достаю пачку яблочного сока прямого отжима, долго и жадно пью. Затем беру уже успевший почернеть банан, открываю его, дергая за ножку, будто вырывая чеку из гранаты, и быстро отправляю в рот сладковатую плоть.

Внутри меня растёт какое-то мутное напряжение, граничащее с чувством загнанности. Я зачем-то кладу липкую кожуру обратно в холодильник и иду мыть руки в ванную. Снова смотрю в зеркало. Да кто же я, что это за ерунда? Глаза у меня какие-то мутные. Неужели я так сильно устала?

Брызгаю холодной водой в лицо, заставляя сердце забиться чуть быстрее. Ещё пригоршня и ещё одна! А теперь почистим зубы. От души выдавливаю на щётку пасты и начинаю яростно водить ей по зубам, избавляясь от последних неприятно-сладковатых привкусов. Щётка соскакивает, задевая жёсткой щетиной нежный эпителий внутренней поверхности губы. Я чувствую привкус крови, мерзко разбавленный мятной ядрёностью пасты. Наконец я набираю в рот холодной воды и сплевываю розовато-зелёную пену.

Нужно принять душ, смыть с себя всю эту хрень. И главное, чтобы горячий. Прямо чтобы как в сауне. Скидываю одежду и забираюсь в ванну. Струи душа непослушно обжигают холодом, а мне хочется максимального тепла. Ёжик волос на лобке отрос уже до состояния короткой стрижки, под мышками, наверное, тоже уже мини-заросли. Ну да неважно. Есть в этом что-то милое. Намыливаться не хочется, по этому я просто стою под душем, направив лицо к струям воды и чувствуя, как они бьются об мои закрытые веки, щекочут нос и губы…

Так я стояла долго, очень долго, пока не почувствовала, что ещё несколько секунд и я просто потеряю сознание от перегрева. За мгновение до того, как я перекрутила кран, закрывая воду, перед глазами вдруг появился ясный и почти реальный образ большой белой птицы, уносящейся куда-то в небо. Он рассыпался, как только горячие струи перестали омывать моё лицо, уже, должно быть, раскрасневшееся до кондиции сеньора Помидора.

Я вылезла из ванной, пошатываясь. Пол моментально покрылся слоем воды, стекающей с тела и волос. Полотенца на своём месте почему-то не было, интересно, куда я его задевала? Я натягиваю, на себя тут же промокшие штаны, собираюсь накинуть футболку, но понимаю, что ещё секунда и я упаду в обморок. Мне нужен воздух. Я распахиваю дверь и буквально выпадаю из ванной наружу, плюхаясь голой грудью на холодный и грязный кафельный пол коридора. Я просто лежу и дышу, словно выловленная из моря рыба. Голова кружится, в этом есть даже что-то приятное. Но мне всё равно душно.

Усилием воли я встаю, пошатываясь, прохожу на кухню и распахиваю настежь окно. Поток свежего воздуха бьёт в лицо, яркий солнечный свет слепит, – вот оно, ты жива, ты победила. Мне плевать на то, что соседи увидят меня с голой грудью, я просто подставляю всё своё тело свежести, столь оглушительно накатывающей снаружи и пробивающей всё в моём сознании, растворяющей, разрушающей все те покрытые паутиной и плесенью внутренние стены, которые я считала собой, обнажая глубинный внутренний ветер и бесконечное пространство внутри моей грудной клетки. Я забираюсь мокрыми ногами на подоконник и распрямляюсь в окне навстречу этому божественному потоку. Всего лишь один шаг, и я могу соединиться с ним, отказаться ото всех внутренних оков и вновь стать бесконечной энергией, которой всегда была, навеки отказавшись от ложного и иллюзорного диктата ограничений, которые я так долго холила и лелеяла, называя простым и бессмысленным словом «Я».

Я расправляю руки навстречу солнцу и чувствую, как воздух гуляет на моём обнажённом теле. Ну же, прими меня, влейся и раствори. Я могу сделать всего один шаг и стать всей вселенной разом. Вернуть свои атомы в бесконечный поток, зачем-то на время ограничивший себя в пространстве моего тела. Я могу сделать всего один шаг и всё ложное разрушится, останется только тот взгляд наблюдателя, которым я всегда была на самом деле.

Мне хочется раздеться полностью. Не открывая глаз, я начинаю ощупывать свои штаны, чтобы стянуть их, не слезая с окна, и вдруг чувствую в правом кармане крохотный бугорок. Что это? Я не помню. Ещё не осознав того, что отвлекаюсь, я отправляю правую руку в карман и нащупываю в нём маленькую мармеладную конфетку. Я подношу её к глазам и понимаю, что уже не спрыгну.