Текст книги "Двери 520"

X

Looking everywhere, but I see nothing but people

Where have they gone? I always thought could never leave them

They are calling me, but they don’t know can’t stay all night long

Hey, Dr. Strangelove so sad, isn’t it true?

Blonde Redhead

Я открыла глаза. Горло сжалось, я почти задыхаюсь. Пытаюсь пошевелиться, но тело меня не слушается, я парализована. Я слышу чей-то шёпот, но не могу понять, откуда он доносится. В нём есть что-то смутно знакомое, – это тихий голос моей матери, я узнаю интонации, но не могу разобрать слов. На потолке появляется тёмное облако, я ощущаю в нём присутствие какой-то мучительной и грязной силы, взгляд которой проходит сквозь моё тело.

Я пытаюсь дергаться – ну же, я хочу встать, я сплю, и это полусонные галлюцинации. Голова пульсирует от нехватки воздуха. Чёрное облако на потолке становится всё больше и сильнее. Шёпот моей матери сливается в бормотание, уже не похожее на человеческую речь. Ну же!

Я резко сажусь на кровати и жадно глотаю ртом воздух. Ощущение злого присутствия померкло. В квартире полная тишина. Какое-то мутное воспоминание прорывается наружу, заставляя меня вздрогнуть.

Когда-то я уже переживала это чувство, много-много лет назад.

Я вскакиваю на ноги. Как только ступни касаются пола, пережитый страх почему-то растворяется, перестаёт казаться реальным. Я перевожу дух, наслаждаясь ощущением безопасности, удивительно приятным в сравнении с пережитым страхом. Тело кажется лёгким и почти невесомым, где-то в позвоночнике словно бы бегают искорки. Как странно.

Судя по всему, сейчас раннее утро. Ну надо же, я уже так давно не просыпалась раньше двенадцати. Ощущение знания чего-то важного не удержалось в голове. Я пытаюсь настичь его, но ничего не получается. Что же я упустила?

Я открываю окно и вдыхаю запах утренней свежести, слегка разбавленный привкусом городской гари. Как странно. Как всё это странно. Я вдруг кажусь себе такой глупой. Что это за абсурд? Что я, вообще, здесь делаю? Сны и галлюцинации. Я сойду с ума.

Немного подышав, я отправляюсь на кухню и завариваю себе зелёный чай. Я чувствую, что что-то во мне изменилось, но не могу понять, что именно.

Нужно умыться. Я иду в ванную и вглядываюсь в своё отражение. Всё по-прежнему: просто рот, нос, губы, щёки, брови. Удивительно, как это всё складывается в лицо? Концепция внешности – это что-то совершенно неестественное.

Правую щёку я отлежала, где-то на лбу появилось красноватое пятнышко, в уголке носа затаился крохотный прыщик. И почему красноту губ или пятна румянца на щеках мы признаём красивыми, а покрасневшие глаза или красные руки – это недостаток?

Я брызгаю в лицо холодной водой, расчёсываю волосы и возвращаюсь на кухню. Время пить чай. Я так давно не любовалась ранним утром, нельзя упустить такую возможность.

Я наливаю себе первую чашку чая и встаю у подоконника. Солнце только-только выглянуло наружу и освещает дома красноватыми лучами. Этот свет такой сильный, что меняет всё вокруг, преображает настроение целого мира. Под таким мягким утренним солнцем, наверное, очень хорошо идти где-то по большому лугу, пробираясь через мокрую от росы высокую траву…

Как жаль, что я не могу выйти. Сейчас мне хочется хотя бы немного погулять. Но лучше не по городу. Утреннее солнце подчёркивает неестественность всего, что мы создаём. Человечество заковало себя в бесконечное количество паутин и сидит в них, словно в большом коконе. Без любой паутины нам неуютно и страшно.

Фонари погасли, да они уже и не нужны. Фонари сильны только ночью, ведь без плотной паутины электрических столбов, окутывающих улицы сетью холодного света, нам страшно выходить наружу. Кварталы домов прорезаны паутиной дорог, над которыми вьются бесконечные провода. Воздух насыщен сотовой сетью, несущей куда-то чьи-то слова вперемешку с пакетами интернет-трафика. Земля пронизана бесконечными переплетениями канализационных труб и туннелей метро, над ней пролегают авиамаршруты, ещё выше кружат спутники, транслирующие телесериалы и GPS-сигналы. Из этой клетки не вырваться, даже если уехать далеко-далеко, в какую-нибудь Антарктиду.

Вообще, если смотреть на землю по спутниковым картам, города напоминают какое-то кожное заболевание. Серые, неряшливые круги похожи на лишай или какой-нибудь разросшийся грибок. Да так оно, по сути, и есть. Во вселенной столько разных вещей, которые повторяются по схожему принципу, но в разных масштабах. Те же электроны крутятся в атомах, совсем как планеты в солнечной системе. А, скорее всего, Земля – это тоже просто электрон в чём-то, существующем в ином измерении размеров. Болезнетворные бактерии и грибки делают то же самое, что и люди. Они не хотят вызывать болезнь, а просто обустраивают поверхность кожи для своей жизни. Остаётся надеяться, что космический врач не пропишет Земле антибиотики. Хотя мне, по большому счёту, всё равно.

Солнце восходит до конца, и лучи перестают быть розовыми, теперь стёкла домов блестят от белого молодого света, но в них уже нет той особенной загадочности, транспортирующей сознание в это особенное одухотворённое состояние (Хаксли бы понравилось). Ну всё, шоу окончено, нужно чем-нибудь заняться.

Я делаю себе несколько бутербродов с маслом и неторопливо ем их, запивая чаем. Почему-то захотелось порисовать. Если честно, я никогда не умела этого – пространственное мышление у меня совсем не развитое, а рука плохо слушается. Но, тем не менее, запихав последний бутерброд в рот, я достаю из глубины тумбочки большой лист и отыскиваю свою любимую чёрную ручку.

Итак, передо мной чистый лист бумаги. Никаких образов в голове нет, только желание ощутить сам процесс. Я провожу линию, а потом ещё одну, пока что не зная, во что это сложится. Из неряшливых штрихов постепенно проявляется смутная фигура какого-то неясного существа, похожего одновременно на пингвина, дельфина и девушку в платье. Вместо ног у него нечётко заштрихованная юбка, большие уши скромно прижаты к голове. Существо протягивает руки к какому-то пятну вдалеке.

Ну и что подсознание хотело мне этим сказать?

Моё умение рисовать ничуть не улучшилось с тех пор, когда я была десятилетней девочкой, даже обидно. А я ведь так любила рисовать в детстве. Я до сих пор помню все свои рисунки из той большой розовой тетради. Интересно, куда она подевалась? Сейчас мне кажется, что детство было бесконечным, оно оставило столько ярких образов, которые, стоит мне захотеть, встают перед глазами.

Помню, один раз я сидела и рисовала. Карандаш в руках описывал круг за кругом в середине листа. Я хотела нарисовать чёрную дыру, из которой ничто не может вырваться наружу, даже свет. Только вчера я прочитала в детской энциклопедии о чёрных дырах, и они захватили моё воображение. Мёртвые звёзды, бесконечно поглощающие всё вокруг, внутри которых время то ли остановилось, то ли идёт задом наперёд.

Вряд ли карандашом по бумаге действительно можно было передать всё смертельное величие чёрной дыры, но я очень старалась, штрихуя круг раз за разом, в результате чего лист бумаги истончился настолько, что по ту сторону чёрной дыры уже начала обнажаться вполне будничная поверхность моего стола. Расстроенная этим открытием, я отложила карандаш и встала.

С кухни доносились запахи краски. Там работал нанятый мамой рабочий. Полгода назад нас затопили соседи, и с тех пор краска на потолке кухни представляла собой жалкое зрелище – она облупилась, сквозь потолок проступили волны неряшливых разводов. Мне эти узоры даже нравились – в них каждый раз можно было разглядеть что-то новое. Но маму потолок почему-то приводил в бешенство, поэтому она не пожалела денег на мини-ремонт.

У меня босые исцарапанные ноги, им немного неуютно на холодном паркете, но обуваться слишком лень. Я пробегаю по коридору в усыпанную осколками отскобленной краски кухню и сажусь за стол на слишком большую для меня табуретку. Дядя Витя старательно красит потолок, стоя на опасно пошатывающейся стремянке.

Мне нравится дядя Витя, хотя он немного туговат на ухо и всегда полупьян. Его футболка, штаны и лицо заляпаны краской, но работает он явно с удовольствием, даже высовывает наружу кончик языка, обнажая кривые пожелтевшие зубы. От него всегда исходит запах водки, краски и дешёвых сигарет, а лицо у него доброе, открытое, глаза – пронзительно-голубые, алкоголически-блестящие.

Вчера он рассказал мне столько интересных историй, что я не ленюсь смиренно качать ногами, сидя на табуретке и ожидая, пока он слезет, чтобы рассказать ещё одну. Дядя Витя только несколько недель назад переехал из Бийска. Из его рассказов Алтай казался мне каким-то волшебным местом. Он говорил о том, как легко там в лесу встретить медведя. Оказывается, самое страшное – увидеть медведя весной. Осенью они безобидны, как собачки, их можно подкармливать хоть с рук, они лазают по помойкам, едят дохлых ворон, обсасывают малину (сами косточки и ягоды не едят, только надкусывают и пьют сладкий сок). Но стоит увидеть медведя весной или, того хуже, где-нибудь в феврале, как он тут же несётся к тебе, чтобы разорвать, ведь ему нужен белок, и никуда от него не спастись, даже на дереве. Единственный выход – стрелять прямо в пасть и ни в коем случае не в сердце, раненный медведь буйствует невероятно.

«Я сам этих мишек, наверное, штук пятнадцать подстрелил», – признался вчера дядя Витя, лениво выпуская клубы дыма. После этого признания он перешёл на какой-то алкоголически-учительствующий тон (видимо, предполагалось, что я тоже когда-нибудь буду охотиться на медведей). Так я узнала, что, убив медведя, нужно его хорошенько продать. Первым делом надо отрезать от печени желчный пузырь – это самая дорогая часть. Если постараться, можно и шкуру аккуратно с него снять, тоже купят. А мясо – его на салазки и повёз домой, по вкусу-то как корова, можно долго ещё есть.

Пока я вспоминала вчерашний рассказ, дядя Витя заметил меня и неторопливо спустился со стремянки, улыбаясь своей доброй кривозубой улыбкой. Он отложил кисточку на заляпанную ступеньку стремянки, достал из кармана жестяную коробочку с папиросами, взял с плиты коробок спичек и закурил. Многозначительно выпустив клуб желтовато-серого дыма, он сел ко мне за стол.

– Расскажите мне ещё про Алтай! – требую я. Дядя Витя задумчиво затягивается, чешет себе живот, а потом начинает рассказывать историю про озеро Ая. Только сейчас я понимаю, какое огромное влияние оказал на меня образ этого озера, который все эти годы жил своей жизнью в моей голове, проникая в мысли и сны. Он стал неотъемлемым атрибутом мое го внутреннего мира, пускай до сих пор я и не осознавала, насколько сильные он пустил корни.

– Ая – это особенное озеро, – медленно начинает дядя Витя, глядя куда-то в стену, словно на неё проецировались из невидимого проектора его воспоминания. – У нас на Алтае озёр много, одно за одним стоят. Но Ая – особенное, оно из вулканического кратера получилось. В него ничего не впадает, там вся вода из-под земли, из родников, и течения нет. Из земли вода течёт холодная просто до боли, если пить – зубы ломит, потому что сначала во рту тепло, а потом резко мороз. Если сильно отхлебнуть, – виски как заноют. Сверху-то вода прогревается, солнышко ведь светит. А чуть сунься поглубже – просто настолько бррррр (дядя Витя весь передёргивается, показывая, как холодно там, внизу). Ты вот, когда в дом входишь с мороза, холодный воздух он ведь по полу стелется, а тёплый вверху, так и там.

Так вот, утонула в Ае дочка нашего майора. Чего там выделывалась, куда поплыла, хрен её знает. Ну наш майор тоже не жопой крыт, говорит, всё, найду её. Нанял водолазов. Они туда спустились один раз и говорят – всё – больше не полезем. Там на дне утопленников немерено, и все стоят строем, как в армии, что их теперь всех вытаскивать, что ли? Ну, майор говорит ныряйте дальше, ищите, денег накинул. Ворует-то будь здоров. Уговорил их, короче, в итоге там кое-как нашли, вытащили. Вот.

Там же, вообще, куча народу тонет. Кверху ведь тепло, а снизу такой мороз (дядя Витя повторяет свой передергивающийся жест). Люди у нас больно храбрые – ныряют туда, а у кого сердце больное, у кого чего. Хлоп из тепла в мороз, у кого хочешь прихватит.

Вот и стоят там по дну утопленники. А знаешь, почему так прямо стоят? А потому что у тебя в голове воздух. Мозг, он не может без кислорода, там в нём постоянно воздуха набрано, он вверх тянет. В лёгких тоже воздух и тоже вверх тянет, а ноги, они тяжёлые, вниз опускаются. Вот так и встаёшь. В реках, там течение есть, – утопленников сносит, и они всплывают. А в Ае никакого течения нет, вот.

А ещё в других озёрах покойники всплывают, потому что гнить начинают. Скапливаются внутри газы гнилостные, и он бац вверх, как пробка. А в Ае на дне холодно до чёрта, в таком морозе пока он там гнить начнёт. Единственный шанс, что всплывёшь, – если рыбы ноги объедят хорошенько.

Я заворожённо слушала дядю Витю, буквально ощущая всем телом холод со дна озера. Проходит несколько секунд, но продолжения не следует. Дядя Витя просто выпускает дым, думая о чём-то своём. Может быть, вспоминает, как нырял в озеро сам. Докурив свою папиросу, дядя Витя вновь забирается на стремянку. Я сижу потрясённая.

Эта история, может быть, даже и не правдивая, не даёт мне покоя до сих пор. Целое дно окаменело стоящих в морозе покойников, над которыми радостно плавают ещё пока живые…

Я снова посмотрела на лист бумаги. Оказывается, задумавшись, я нарисовала ручкой ещё одну чёрную дыру – на этот раз вытянутую. Штрихи ручки лежат друг поверх друга очень жирно, так что чёрная краска поблёскивает. Наверное, примерно такое оно и есть, озеро Ая.

Ладно, хватит. Хватит страдать ерундой, это уже совсем никуда не годится, что за мистически-сентиментальный бред? Я сложила очернодыренный лист бумаги вчетверо и убрала его в дальний ящик стола. Как на приёме у психолога, – что вы видите на этой картинке?

Хотя, наверное, бессмысленно всё загонять в рамки школьной логики. Само понятие логики, по большому счёту, не слишком-то логично. И если в задачке грузовик следует из пункта «А» в пункт «Б» за шесть часов, то в жизни водитель остановится на дороге, чтобы посмотреть в небо и покурить, поймёт, что ему до смерти надоело возить всякую хрень из «А» в «Б», увезёт товар в соседнюю область и продаст по дешёвке, бросит грузовик на обочине, а сам рванёт домой, на Украину, к маме и сестре.

Нужно немного музыки, чтобы прервать дурацкий ход мыслей. Я отыскала на компьютере папку с Blonde Redhead и включила песню «Dr. Strangelove». Комната наполнилась мелодичным голосом Казу Макино. Я представила себе, как она записывала этот трек. Женщина сидит где-то в уютной нью-йоркской студии у большого микрофона, закрыв глаза, её чёрные волосы падают на лицо. Жёлтый свет ламп освещает комнату, на пол из-за окна ложатся отсветы неоновой рекламы с какого-нибудь небоскрёба. Братья Пейс стоят за звукоизолирующим стеклом и вглядываются в поющую Макино. Они немного устали после многочасовой записи, но не могут оторваться от её красивого лица и высоких скул. В тишине студии одинокий голос из динамиков заставляет их чувствовать себя счастливыми.

Неужели я становлюсь сентиментальной? Или мне просто так не хватает общения? Этот создавшийся в голове образ вызвал тёплое покалывание в глазах и в носу. Слезинка скатилась по щеке – всего одна, но я уже так давно не плакала, наверное, целый год. Или это так подступают месячные? Наверное, это просто сила хорошей музыки.

Песня кончилась, и я осталась одна в пустой комнате. На меня напала какая-то странная апатия. Не нужно ей поддаваться. Ну же. Я и так знаю, что я гуру прокрастинации. После непродолжительной внутренней борьбы я заставила себя встать на ноги, достала из шкафа коврик для йоги, запустила на айпаде приложение-гид и погрузилась в упражнения. Растянем ноги в позе буддийской ступы, расправим зажимы в спине в позе собаки, а потом в позе кобры. Мышцы оживают, наливаются кровью, откуда-то из спины по телу распространяется мягкая и тёплая волна.

В конце концов, всегда можно найти себя в простейшей гармонии тела, окунувшись в мир собственных мышц, пока в лучах яркого солнца играют пылинки, а за окном неторопливо и бесшумно плывут облака. Они кажутся такими высокими и недоступными. Но я-то помню, что видела их сверху, с самолёта. Это ли не свобода? И неважно, что мои лёгкие и мозг – это просто ещё одно вместилище для воздуха. Гармония всё равно всегда ближе, чем казалось.

На выполнение всей программы упражнений у меня уходит час. Я лежу обессиленная, в позе мёртвого тела, слушая гудение размятых и растянутых мышц и наслаждаясь волнами тепла, исходящими от избавленной от зажимов спины.

Наконец я встаю и иду в прихожую. Не нужно быть такой глупой, говорю я себе. Главное знать, что всё это я выбрала сама. Я протягиваю руку, проворачиваю замок, снимаю с двери цепочку, резко дёргаю за ручку и распахиваю дверь.

Ну, вот и всё. Я стою в дверном проёме и вдыхаю запах крохотного коридорчика, слышу шум телевизора, доносящийся из-за двери соседей. На самом деле, я всегда была сильной.

Постояв так с минуту, я захлопываю дверь и отправляюсь в ванную. Я долго стою под горячими струями воды и мылю тело травяным гелем из «Лаша», наношу на волосы шампунь, а потом бальзам. Сегодня мне хочется быть обстоятельной во всём, найти гармонию в мелочах.

Наконец я вылезаю из душа, крепко вытираюсь полотенцем, увлажняю кожу лосьоном, надеваю чистую белую футболку и светлые спортивные штаны. Я чувствую себя почти счастливой, – в теле столько сил. Мне хочется быть обстоятельной во всём и полностью насладиться этим днём.

Я иду на кухню, лезу в холодильник и приступаю к приготовлению обеда. Впервые за долгое время я ощущаю голод. Здравствуй, старый друг, где же это ты был? Тебе не понравилось, что я перестала выходить на улицу?

Я нарезаю фрукты, набираю воды в маленькую кастрюльку и ставлю вариться собу. Пока лапша отваривается, я берусь за сооружение салата из огурцов и красного перца. Я нарезаю овощи в тарелку и заправляю их оливковым маслом, добавляю немножко куркумы, соли и черного перца. Нужно хорошо поесть.

Вода закипает, соба уже, наверное, разварилась. Я сливаю воду и добавляю к лапше масла, овощей и соевого соуса. Еще две минуты на огне и можно есть. По кухне распространяются притягательные запахи. Я не тороплюсь, наслаждаюсь процессом. Мне хочется, чтобы всё было в лучшем виде, поэтому я не ленюсь и протираю стол салфеткой, аккуратно расставляю тарелки, включаю чайник.

В глубине меня назрело смутное чувство предвкушения какого-то изменения, я словно бы улавливаю его инфразвуковые сигналы – так же, как животные чувствуют приближение землетрясения.

Я быстро отправляю в рот лапшу, заедая её салатом. Мной овладевает какое-то жадное ощущение. Желудок быстро наполняется, но чувство голода не становится слабее. Я съедаю всю лапшу, отправляю в рот последний кусочек огурца. Пришло время переходить к фруктам. Они исчезают внутри меня буквально за минуту, но я по-прежнему ощущаю голод. Я быстро ополаскиваю тарелки и сковородку в раковине, задумчиво съедаю крекер с кунжутом, а потом ещё один. Приятное ощущение энергии переродилось в какое-то смутное беспокойство. Плохо.

Нужно успокоиться. Наливаю себе чашку чая. Говорят, что пить после еды вредно, но я всё-таки не могу удержаться от этого искушения. Чай успокаивает меня, горячая вода словно бы смывает последний налёт этого внезапно разыгравшегося голодного состояния. Я делаю глубокий вдох. Выдох. Ещё один глоток чая.

Я возвращаюсь в комнату и начинаю читать «Осень в Петербурге» Кутзее. Африканский писатель описывает город так, будто бы он прожил в нём как минимум половину жизни. Как у него это получается?

Я вспомнила, как бродила по прямым, замощённым камнем петербургским улицам под размазанной над головой хмарью белой ночи. Наверное, тогда, 200 лет назад, всё было почти так же…

Когда я начинала читать, то относилась к тексту просто как к диковинке, причудливой стилизации. Но сюжет и впрямь захватил меня, – Достоевский мечется по Петербургу, отыскивая во всём тень своего погибшего приёмного сына Павла Исаева, но обнаруживает вокруг себя только «нечаевщину». В образе Нечаева Кутзее показал грядущую эпоху коммунизма, пусть и слегка топорно, но зато достоверно.

Где – то к середине книги я вдруг выпадаю из течения сюжета. Мне вновь начинает казаться, что всё это – лишь причудливая игра и ничего более. Это заставляет меня чувствовать себя немного обманутой и пристыженной. Я захлопываю книгу и начинаю бродить по комнате, пока в голове переливаются один в другой образы персонажей: Павел, Матрёна, Нечаев, следователь, Иванов. Все они словно упростились до единой ноты, оставшейся на грани воображаемой слышимости.

Чайная энергия кофеиновым штормом гуляет по телу. В голове крутятся какие-то неподвластные мне образы, в спине я ощущаю смутные вибрации. Что это за новое чувство? Мне не хочется вслушиваться.

Я включаю проектор, завариваю себе зелёного чая и сажусь смотреть фильмы Стенли Кубрика. Пусть сегодня будет его вечер.