Текст книги "Двери 520"

На траве вдоль прудика остатки костров, тут и там набросаны банки и окурки. Представлять себя заблудившейся в лесу уже не получится. Ну да неважно. Игриво-сказочное настроение исчезло, уступив место какой-то чуть растерянной пустоте, которая ещё не знает, какой она хочет быть.

На другой стороне прудика стоит сколоченная кем-то самодельная лавочка, окружённая россыпью окурков. К ней я и отправляюсь. На самом деле, не уверена, что созерцание мутной воды – это такое уж ценное занятие, но ничего другого я для себя придумать не могу. Может быть, это поможет мне заполнить себя чем-то светлым и настоящим.

Я села на лавочку и стала смотреть на водную рябь. Это действительно гипнотическое занятие. Когда-то я читала, что процессы образования волн настолько сложны, что их до сих пор не может оцифровать ни один компьютер. Оно и к лучшему, пусть хотя бы вода останется неоцифрованной, нельзя же совсем всё запутывать в тесные рамки.

Интересно, что мне сделать, чтобы нырнуть в глубь себя, чтобы обнаружить правильные двери к правильным вещам и решиться уже войти куда-нибудь? Откуда они ведут? Из детских воспоминаний? У меня ведь уже получалось соприкоснуться с ними, но я хочу большего. Я хочу разрушить стеклянную стену, разделяющую меня-ребёнка и меня сейчас. Какие у меня варианты? Запереться в гробу и посвятить лет пять перепросмотру, как советовал старина Карлос своим гриндеевцам? Не слишком вдохновляет, по большому счёту.

Может быть, нужно просто познать дзен-истину через всеобъемлющее бездействие? Всё это слишком сложно для меня сейчас. Для начала мне бы просто очистить сознание от этого бесконечного вороха тревожных ассоциаций и бессмысленных мыслей.

Я сосредоточиваю взгляд на воде и пытаюсь ни о чём не думать. Сделать это совсем не так просто, как кажется, – образы и слова продолжают складываться в мимолетный внутренний монолог, постоянно сопровождающий меня и проявляющий меня в пространстве как рассказчика. Всё это, конечно, круто, но сейчас мне хочется узнать, что будет, если он исчезнет. Нужно полностью забыть про существование моей чёрной тетради, да и, собственно, чего бы то ни было.

– Не думать ни о чём. Не думаю, не думаю. Блин. Мысли о диалоге – это тоже мысли. Расслабься. Мышцы слишком напряглись. Да, чёрт возьми, не думать…

Как это глупо. Я не способна ни о чём не думать, – ворох ассоциаций и страхов живёт в моей голове собственной жизнью. Словно какие-то паразиты. Где взять таблетку от мозговых глистов?

Я пытаюсь сформулировать то безысходное ощущение, которое появилось в моей голове. Как бы его передать? Я представляю себя мудрым старцем, поучающим послушников, в каком-то далёком монастыре и начинаю им проповедовать. Я слишком люблю речи – точно надо было идти в аспирантуру и становиться преподавателем.

Вся наша жизнь окутана потоком создаваемых образов – это как постоянно носить с собой автоматический освежитель воздуха и передвигаться в облачке его аромата, уже принюхавшись и особо ничего не замечая. И вроде бы хочется понюхать, а что тут вокруг? Чем пахнет? – Но освежитель воздуха автоматический и работать не прекращает.

Иногда мы хотим почувствовать запах других людей, чтобы понять, в каком облачке они живут, но это ни к чему не приводит, мы не можем по-настоящему разобрать запах, потому что он обязательно смешивается с ароматом, который извергает из себя наш собственный освежитель воздуха. Наш запах по-настоящему понюхать тоже никто не может.

С запахами некоторых людей наше облачко хорошо сочетается, рождает хороший аромат. С другими – наоборот, получается вонища. Но это не так важно, потому что в конце концов мы привыкаем, принюхиваемся ко всему.

Мы просто существуем и особо не думаем о том, что уже много-много лет не чувствовали запах собственного тела, запах настоящего моря или настоящей ромашки. Весь мир преломлён через этот освежитель воздуха – навсегда. Но люди думают, что они свободны, ведь им разрешают менять баллончики с разными запахами, покупая их. А самые продвинутые гордятся, что способны самостоятельно их замешивать.

Но, на самом деле, чтобы унюхать что-то по-на стоящему, придётся сделать невозможное – сломать и выкинуть этот освежитель. И тогда, возможно, удастся что-то почувствовать, если нервные рецепторы в носу ещё не до конца перегорели.

Вот, – по-моему, отличное сравнение. Я вглядываюсь в свою мысленную конструкцию, сосредоточиваюсь на ней. Моё «Я» вдруг представляется мне в виде белого светящегося шара, запутанного в склизкую, чёрную субстанцию. Я пытаюсь отчистить её, но вязкая, грязная темнота не желает отлипать. На несколько секунд этот образ полностью захватывает моё сознание, а потом схлынывает в породившую его пустоту.

Я пытаюсь вернуться в это внезапно возникшее видение, продолжить углубляться, но сознание слишком взбаламучено. Концентрация сбивается, и я остаюсь один на один с чувством неудовлетворённой незавершённости. Я набираю в лёгкие вкусного лесного воздуха и вытягиваю спину. Всё вокруг кажется мне ярче. Похоже, даже несмотря на мою неспособность удерживать концентрацию, я немного достигла эффекта, – я чуть более здесь и чуть более сейчас.

Кроны деревьев покачиваются на ветру. Наверное, они всё время в этом первоначальном состоянии. Они не разговаривают, и какофония языка им не мешает. Да и к чему нужно поверхностное быстрое мышление, если ты не способен быстро реагировать на раздражители, ты же дерево.

Я достаю крекеры и начинаю задумчиво жевать их, запивая соком. Вкусно. Потребление на свежем воздухе вообще, похоже, является универсальной приправой для любой еды, что-то вроде бесплатного соевого соуса. Крошки сыплются на землю. Мне приятно думать о том, что их съедят птицы.

У меня такое чувство, что с момента моего выхода из дома прошла уже вечность, а всё мое пребывание в четырёх стенах было только одним длинным днём. Как странно. Всё-таки время слишком, слишком субъективная штука. Иногда чувствуешь себя напуганным оттого, как оно неравномерно течёт. Наверное, поэтому люди даже в отпуске постоянно носят с собой часы и посматривают на них. Мой телефон лежит где-то за много километров от меня и, если в нём ещё не кончился заряд, планомерно отмеряет минуты. На меня это никак не влияет. В чём-то это хорошо.

Ладно, нужно пойти обратно. Надеюсь, я не потеряюсь на ровном месте. Ориентирование на местности, на самом деле, никогда не было моим коньком. Впрочем, сейчас всё, что от меня требуется, – просто идти по дорожке. Придётся прощаться с прудиком.

Привкус печенья во рту почему-то ассоциируется с защищённостью. Когда я смотрю на деревья, мне кажется, что все растения воплощают собой какую-то ноту. Да, наверное, ноту. Я даже почти слышу звук каждого отдельного дерева. Неужели я становлюсь синестетиком? Никогда за собой такого раньше не замечала.

Я вновь думаю о том, как удивительно меняется моё сознание в последние время. Может быть, сейчас где-то глубоко во мне формируется новая личность, чтобы я, как бабочка, прорвала кокон и выпорхнула в небеса? Было бы здорово, очень здорово. Но сейчас мне по-прежнему страшно. Я боюсь возвращаться в свою квартиру, боюсь, что моё новое состояние отхлынет и я вернусь к старому, боюсь, что новое состояние на деле ещё хуже, чем старое, боюсь, наконец, что всё настолько бессмысленно, что вообще нет разницы между тем, в каком я состоянии.

Раньше было просто. Я включала музыку в наушниках и шла вперёд. А если вдруг телефон разряжался, обрывки песен крутились в голове на автомате. Так странно. Зачем вообще нужны наушники, если песни по памяти так чётко воспроизводятся в мозгу? Впрочем, с наушниками, конечно, куда надёжнее.

– Прощай, лес, – мысленно говорю я деревьям, – надеюсь, я ещё не раз приду погулять в такое место.

Минут через десять я дошла до дома, в котором вчера так неожиданно оказалась. Я осторожно поднялась на второй этаж. Чимита на кухне уже не было, хотя его странная кастрюля по-прежнему бурлила на слабом огне, распространяя неприятный запах.

Я нашла чашку, чайный пакетик и налила кипятка из бойлера, а затем вернулась в проходную комнату и устроилась в кресле с чаем. Нужно чем-нибудь себя занять. Над креслом расположилась небольшая книжная полочка, полная неизвестных мне книг. Немного покопавшись, я выбрала томик Ричарда Баха «Бегство от безопасности». Много лет назад я читала у него «Чайку по имени Джонатан Ливингстон», я помню, что это была хорошая книга.

Я сделала хороший глоток чая и окунулась в чтение. Признаться, «Бегство от безопасности» оказалось скорее не художественным произведением, а замаскированным под него философским трактатом. Может быть, поэтому даже кофеиновая энергия чая не спасла меня от сонливости. В какой-то момент я поняла, что вместо того, чтобы читать, я погружаюсь в царство бессвязных образов, всплывающих из глубин воспоминаний. Я иду вместе с мамой по заснеженному вечернему городу и вижу, как снежинки крутятся в огнях фонарей. Я представляю, будто каждая снежинка – это космический корабль. Миллионы космических кораблей проносятся мимо меня, – это древняя цивилизация бежит с умирающей планеты в надежде отыскать для себя новый мир. Бесконечное множество кораблей проносится в свете фонарей только лишь для того, чтобы присоединиться к мёртвым сугробам, но какие-то из них попадут на новые красивые планеты, где снова будет жить эта странная цивилизация людей, путешествующих в снежинках.

Рука крепко берёт меня за ключицу и немного дёргает. Странный жест, который я не сразу распознаю как прикосновение человека. Мне кажется, что я в большой роще пробираюсь сквозь заросли деревьев, которые касаются моей груди. Мне хочется отбиться от них, и я начинаю судорожно махать руками, но уже через секунду просыпаюсь и вижу склонившееся надо мной лицо Чимита.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он.

– По-моему, всё хорошо, – неуверенно отвечаю я.

– Ты мило спала, даже не хотел тебя будить. Лицо такое счастливое было. Мне кажется, ты человек с огромным потенциалом для настоящего счастья, – Чимит улыбнулся и с заговорщическим видом потрогал меня за щёку. – Скоро мы с тобой отправимся в путешествие. Я думаю, оно может тебе помочь.

– Помочь с чем?

– Ну, прежде всего, со страхом. А там видно будет.

– Что ты вкладываешь в слово «страх»?

– О, такой простой и в то же время сложный вопрос. Как тебе сказать. Я вижу это так. Знаешь, люди, вот там, в большом городе, они верят в то, что человек – это его сознание, его разум, сочленение мыслей. А это на самом деле не так. Ты знаешь, вот животные, они не мыслят, ведь они просто не знают языка, не знают слов. Но, тем не менее, они существуют, и у них есть сознание. Точно так же и маленькие дети, которые ещё не научились говорить. Вообще, мысли и слова, внутренний голос – это всего-лишь инструмент, который помогает нам создать образ реальности, смоделировать её.

Таким образом, мы можем сопоставлять сложные закономерности, предсказывать, как сложатся события в будущем. Но у девяносто девяти процентов людей сознание подавляет их сущность. Они просто не осознают, что тот образ себя, который они создали при помощи мыслей, не является ими. Что человек – это больше, чем его разум. В результате люди ходят по улице, как бесплотные призраки, во власти собственных мыслей, – они всё время вспоминают прошлое или думают о будущем, повторяют в голове одни и те же мысли. Человек находится во власти сознания и не видит того, что вокруг него. Это такой летаргический сон, в который мы сами себя погружаем.

И я думаю, что самая главная его причина – страх. Наше сознание необузданное и дикое, оно постоянно переносится в будущее, постоянно думает о том, что будет завтра. В результате мы начинаем бояться, по тому что завтра может случиться всё, что угодно, – мы потеряем важные вещи, близких, знакомых, здоровье, умрём, наконец. В какое-то из завтр это, безусловно, случится. А во «вчера» находится куча подтверждающих этот факт примеров. И в результате рождается вечно преследующая нас тень, которая убивает нашу возможность присутствовать, превращая в прах всё, чем мы являемся здесь и сейчас.

Я замерла, обдумывая услышанное. Это было что-то в духе настоящего духовного откровения, сложный образ, который у меня не получалось переварить до конца. Я раньше не думала о том, что сознание и «Я» – это не просто разные, а противоборствующие друг другу вещи. Я понимаю, что в глубине души пока что не готова впустить в себя эту концепцию, но и аргументов для того, чтобы спорить, я тоже не нахожу.

– Я очень многого боюсь и не знаю, смогу ли с этим справиться. А знаешь, что хуже всего? То, что страхи постоянно появляются новые. Особенно я боюсь, потому что не уверена, что я сейчас не бледная тень. Единственное, что я знаю точно, – то, что много лет ею была. Но, как я могу прочувствовать, достаточно ли ярко я проявилась сейчас, если, как бы тебе объяснить?.. Я уже не помню, что такое настоящий цвет и настоящее здесь и сейчас. Может быть, я знала это, когда была ребёнком. Но это так давно было и так несчастливо, ты не представляешь.

– Мне кажется, что никак ты не можешь узнать этого. Просто нет таких критериев, всё это ерунда и ненужно. Это желание знать критерии, оно возникает из-за страха быть не таким, как другие люди. Что-то в духе «почему все такие классные, а я тут од на, чувствую, что какая-то я неправильная»? Ты не обижайся, ты очень умная девочка, я вижу, но любые сравнения такого рода бессмысленны, это просто заполнение неуверенности в себе псевдологическими построениями.

Я вздыхаю – я же совсем не об этом. Всё-таки язык не предназначен для такого рода дискуссий, попытки донести сложные образы слишком легко сваливаются в липкую кашу, которая никак не хочет оседать в голове.

– А у тебя получилось стать лучше? – спрашиваю я у Чимита, переводя разговор в менее абстрактное русло.

– Ну, как тебе сказать, – задумался он, – я знаю, что я намного ярче, чем был когда-то. Но проявил ли я себя полностью, я тоже не знаю. Но я в пути уже несколько лет и с каждым днём всё ближе к цели. А может, и нет. По большому счёту это не так уж и важно.

– А сколько лет ты в пути?

– Довольно много, чтобы кое-что понять, недостаточно много, чтобы уже не нуждаться в этом. Двадцать девять лет мне было, когда решил стать шаманом, очень хорошо это время помню. Я до этого, не поверишь, в милиции работал в Иркутске.

– Ты – в милиции? – улыбнулась я, глядя на его странную одежду и растрёпанные длинные волосы. Я попыталась представить его в фуражке и погонах, но у меня не получилось.

– Да, вот так вот. Из младшего сержанта в старшего шамана.

– А чем в милиции занимался до того, как ушёл?

– Да, ничем хорошим, на самом деле. Так получилось просто. У меня папа был милиционер, а я в своё время был раздолбай. Вот меня после школы и сплавили сначала в армию, а потом в школу милиции, как-то на автомате всё получилось. Я и не сопротивлялся, мне, если честно, как-то всё равно было. Потом уже пришло понимание того, кто я такой и чего хочу, через десять с лишним лет.

– А в какой момент?

– Да не в какой-то определённый, на самом деле. Постепенно всё вызревало, проклёвывалось, а потом я вдруг осознал, что так больше нельзя, а как нужно – я не знаю. Вот и начал поиски и потом что-то вот для себя нашёл.

– Звучит не слишком обнадёживающе, – задумчиво произношу я.

– Фишка в том, что говорить про всё это довольно-таки бессмысленно. Я могу тебе только сказать, что дорога есть и по ней можно идти, а ты уж сама ищи на ней ответы, которые тебе нужны. Мои тебе не подойдут, это я тебе гарантию даю. Все ответы есть прямо перед тобой, здесь и сейчас.

– Говоришь очень глубокомысленно, но как-то слишком общё, я не могу зацепиться за такую концепцию, – вздохнула я.

– Ну, мысль, конечно, не моя. Но тема в том, что прийти к ней по-настоящему можно только самостоятельно. Так что, возможно, ты и права.

Где – то в глубине моего сознания сидела критичная и рациональная «игрунка», которая была уверена в том, что этот разговор – безумная чушь. Если слишком много смотреть внутрь себя, становится страшно. Это похоже на ощущение, когда много раз повторяешь одно и то же слово, – оно будто бы теряет своё значение, превращаясь в последовательность звуков. А если слишком много вглядываешься в происходящее во внутреннем мире, начинаешь понимать, что само осознание себя как цельной личности растворяется и разрушается. И это, наверное, ещё страшнее, чем солипсизм, потому что в солипсической концепции ты – это кто-то в нигде, а здесь ты – никто где-то, а то и никто нигде.

Я встряхнула головой, отгоняя разворошенный ворох ассоциаций и логических построений, захлестнувший меня. Я жалобно посмотрела на шамана.

– Чимит, я совсем потеряна и не понимаю, чему верить. Пожалуйста, давай поговорим об этом немного попозже, когда я хотя бы чуть-чуть приду в себя.

Чимит смеётся и кивает головой.

– Ладно, план такой: не ешь ничего, просто умойся немного, приди в себя, настройся, соберись с мыслями и приходи ко мне в мансарду минут через сорок, хорошо?

– В путешествие с мансарды? – удивилась я.

– Да, такие вот дела. Туда по лесенке приставной надо подниматься, увидишь в конце коридора.

– Хорошо, – я кивнула головой и улыбнулась. Чимит ещё раз подмигнул и подошёл к двери. За секунду до того как он скрылся в коридоре, я окликнула его.

– Чимит, скажи, почему ты так внимательно обращаешься со случайным человеком?

Чимит замер в дверях и задумался, перебирая руками фенечки на своих запястья.

– Ну, скажем так, я не верю в то, что бывают случайные люди, – с задумчивой улыбкой ответил он.

– А вдруг я плохой человек – украду тут всё, а потом ещё убью тебя?

– Во-первых, я бывший мент. А, во-вторых, ну не говори ерунды. – Чимит рассмеялся и вынырнул из комнаты.

Я ещё немного посидела, не зная, чем себя занять. Читать больше не хотелось, так что я пошла и заварила чаю. В доме было тихо и темно. Понятия не имею, сколько сейчас времени и как долго я проспала. Наверное, довольно долго. Я сделала глоток. Кофеин чайных листьев подействовал пробуждающе, где-то внутри словно бы зародилось лёгкое энергетическое гудение – такой отголосок оргазма, слегка раскручивающий свои обороты внутри грудной клетки. Давно уже я не чувствовала себя такой бодрой. Может быть, мне действительно лучше спать днём и бодрствовать по ночам, как летучей мышке?

В кухне полутемно. Из крана капают редкие капли воды. Что-то слегка поскрипывает внутри дряхлого макбука, примостившегося в углу стола. Крохотная лампочка на шнуре зарядки горит зелёным. Я почему-то уверена, что аккумулятор сломан и стоит мне выдернуть шнур, как макбук погаснет. Но я не проверяю свою догадку. Вместо этого я отодвигаю табуретку и сажусь за стол. По-крайней мере, я узнаю, сколько времени.

Нажимаю на тачпад и дисплей зажигается, ударив мне в глаза холодным синим светом. На заставке рабочего стола стоит спиральная галактика, наполненная миллионами звёзд. Я приглядываюсь к верхнему правому краю экрана. 21:44. Не так уж и поздно.

Мне хочется собраться с мыслями. Жалко, что моя тетрадка-дневник сейчас дома, я бы хотела полистать её, окунуться в царство собственного корявого почерка и осмыслить всё, что случилось. Конечно, это будут уже другие мысли и переживания, сильнее пропущенные через безжалостный ценз памяти. Но, по большому счёту, неважно.

Я открываю браузер и захожу на свою страницу Вконтакте. Я не была здесь уже несколько месяцев, вспомнить пароль удалось только с пятой попытки. У меня больше тридцати входящих сообщений, в «ответах» почти столько же упоминаний, но читать всё это страшно и не хочется. На аватаре бесконечно улыбается в пустоту моя фотография, сделанная года четыре назад. Глядя на неё, я ощущаю глубокое отторжение. Это моё тело, но внутри него была совсем другая личность. В какой момент в нём появилось то, что сейчас я имею в виду под словом «Я»?

Пару минут я листаю бессмысленные новости в ленте, а потом захожу во вкладку «Документы», где свалены все текстовые файлы, которые я сюда загружала. Сколько же тут всего – обрывки дневников, незаконченные рассказы, россыпи старых университетских рефератов. Всё одновременно кажется и знакомым, и чужим.

Я открываю какой-то файл с невнятным названием. В нём обнаруживается нечто вроде стихотворения – настолько нелепого и претенциозного, что мне становится стыдно за себя в прошлом. В другом файле обнаруживаю что-то вроде списка своих планов на будущее. Огромными буквами на виртуальном листе бумаги отпечатано.

1. Хорошая работа

2. Полная самостоятельность

3. Дом у моря с деревянным полом

4. Самоуважение

5. Семья и двое детей, дочка и сын

Я недоверчиво вглядываюсь в экран, пытаясь вспомнить, о чём я думала и что делала, когда это писала. Но всё это уже ушло, растворилось в глубинах памяти. Похоже, что в какой-то момент я провалилась по всем пунктам плана. А может быть, я провалилась как раз потому, что строила такие планы. Или, скорее всего, я строила такие планы, потому что уже чувствовала, что вся эта непонятная ерунда и запутанность приближается ко мне, чтобы захватить в свои объятия.

Я была странной, странной девочкой. Да и сейчас я, наверное, совсем не подхожу под критерии нормальности и не вписываюсь в идеализированную действительность «адекватного» сообщества людей. Даже не знаю, хорошо это или плохо.

Я пролистываю список загруженных документов и вижу файл, озаглавленный как «Сказка про девочку на чердаке». Надо же, я совсем про неё забыла. Сколько мне было лет тогда, семнадцать, шестнадцать?

Я помню, как я писала эту историю, – калякала ручкой, сидя на лавочке в парке, а потом дописывала дома под одеялом, при свете фонарика. Я была совсем другой, не такой, как сейчас. Как я могла забыть про эту сказку на столько лет, она ведь так мне нравилась?

К глазам почему-то подступают слёзы. Я скачиваю файл, открываю его и начинаю читать. Оказывается, я до сих пор помню почти каждое слово. Я ведь перечитывала сказку так много раз, не говоря уже о том, что сама когда-то давно её написала.

Девочка, жившая на чердаке,

паук и звёздный дождь

На чердаке старого пятиэтажного деревянного дома жила девочка. На вид – самая что ни на есть обычная. Однако была у неё одна особенность, которая сильно выделяла её из пёстрых рядов многомиллионной популяции маленьких девочек.

«Какая же особенность?» – спросишь ты. А вот такая: она была Вечной Девочкой.

Уютный деревянный дом был построен вскоре после революции, его соорудил фонд со странным названием ФУБР, чтобы расселить всю братию работников хлопчатобумажного комбината. Через несколько дней после того, как дом был построен, на его чердаке появилась девочка. Откуда – никто не знает, чья – тоже неизвестно, как зовут – вопрос. Просто живёт и живёт себе на чердаке девочка, никому не мешает.

Может быть, её построили вместе со зданием, а может быть, она появилась на чердаке откуда-нибудь из воздуха или из отражения в зеркале. Была у девочки такая особенность: если увидеть её, то через несколько минут воспоминание об этом выскочит из головы абсолютно. «Девочка? Какая девочка? – говорили работники собеса, возвращаясь с вызова жильцов. – Никакой девочки не видели, выдумывают, гады, отрывают от важной работы».

Запоминалась девочка лишь тем, кто видел её часто, хотя бы в течение нескольких недель подряд, – то есть только жильцам дома. Поначалу они жутко пугались, одна старушка, бабушка рабочего Киселёва, известного своей способностью носить пустую бутылку на кончике носа, даже гонялась за девочкой целый час, желая окропить её святой водой. Однако после акта экзорцизма девочка никуда не подевалась и не исчезла, так что старухе пришлось скоропостижно скрыться, путая слова в молитве.

Со временем к девочке привыкли, она стала чем-то вроде местной достопримечательности, о ней рассказывали истории детям, и те смеялись, хлопали в ладоши и просили рассказать ещё. В девяностые цены на квартиры в этом доме даже умудрились немного подняться, – площадь в доме с призраком хорошо продавалась любителям мистики.

Была ли девочка, жившая на чердаке, призраком? Кто знает. На самом деле, если разобраться, то можно сказать и так, – она ведь жила вечно, не ела и не пила. Но, с другой стороны, сквозь стены она не проходила, левитацией не увлекалась, не испускала аур, сияний и прочих непонятных свечений. Потрогать её можно было вполне – тело хрупкое, невесомое, но всё же, живое и тёплое. Так что думайте, что хотите.

На чердаке у девочки было уютно – через широко распахнутое окно ярко светило солнце. Скрипучие половицы накалились так, что на них хоть чебуреки из кошек жарь. В воздухе – уютный запах нагретого дерева и летнего полудня, за окном чуть слышно шуршит на ветру береза.

Единственный предмет мебели на чердаке – небольшая железная кроватка, скромно примостившаяся к стеночке. На кровати лежит в обнимку с выцветшим плюшевым мишкой девочка. Она спит и видит странные сны про чёрного кролика, переводящего часы назад, чтобы успеть принять душ, пока не отключили солнце.

Девочка одета в чёрное кружевное платье с невероятным количеством оборочек. Она никогда его не снимает и спит тоже в нём, однако платье почему-то не мнётся, не пачкается и не рвётся, а каждая оборочка выглядит так аккуратно, как будто её только что выгладили и накрахмалили.

На ножках у девочки маленькие туфельки и чёрно-белые чулочки. У неё нет расчёски, но волосы никогда не бывают растрёпаны и лежат очень аккуратно на своих местах, даже когда дует сильный ветер.

Девочка лежала, не шевелясь, а потом вдруг, безо всякой прелюдии, распахнула огромные серые глаза. На мгновение всё в комнате словно замерло: кружащиеся в воздухе пылинки, поток солнечных лучей и даже маленький муравьишка, бегущий по своим делам.

Девочка встала с кровати. Ей предстояло решить, чем заняться сегодня. Вот уже как минимум лет шестьдесят (если считать с момента постройки дома) она каждый день бродит по городу, исследует разные места. А вечером, ровно в девять, она всегда возвращается на чердак, закрывает глаза и начинает видеть сны, чтобы проснуться на следующий день ровно в восемь тридцать.

Девочка потянулась руками вверх, улыбнулась и спустилась с чердака вниз по деревянной приставной лестнице. В подъезде перемалывали кому-то косточки, покуривая дамские сигареты, тётя Рита со своей племянницей Женечкой. Заметив девочку, они тут же замолчали и напряжённо уставились на неё. Так всегда и бывало. Жильцы каждый раз замолкали и смотрели на девочку тем особенным взглядом, который выражал смешанную палитру эмоций, – вроде бы и что-то сверхъестественное, как тут не смотреть во все глаза, а вроде бы и привык уже, тысячу раз видел, чего тут интересного, девочка и девочка.

Девочка прошла мимо курильщиц, спустилась по лестнице вниз и вышла навстречу ясному утреннему дню. Небо было безбрежным и голубым – каким-то особенно высоким. Таким оно бывает только в самом конце лета.

Девочка пошла вперёд по утренне-безмолвной улице, утопающей в лучах солнечного света. Видимо, сегодня термоядерная реакция на светиле шла особенно бойко, потому что уже в девять утра лучи были живыми и жаркими.

Громко пели птицы, деревья переговаривались о чём-то друг с другом шёпотом крон. Девочке было обидно, что она не может понимать, о чём говорят деревья, а ведь они ей так нравятся! Раньше она часто приходила в небольшую берёзовую рощицу неподалёку. Она прижималась щекой к твёрдому стволу одной особенно красивой берёзы и сидела так целый день, слушая биение соков внутри дерева до тех пор, пока не начинало смеркаться.

Сейчас девочка направлялась в одно из своих любимых мест – на маленький пустырь, поросший особенно мягкой травой. Непонятно, почему такой, в сущности, неплохой участок земли не был ни подо что приспособлен. По большому счёту, это был и не пустырь вовсе, а, скорее, просто маленький дворик, про который все забыли.

В него выходит запасной выход какого-то здания, отдалённо напоминающего школу. Само здание то ли заброшено, то ли просто во дворик из него выходить никто не хочет, – оно и не важно. Главное, что на пустыре никого никогда не бывает, так что можно спокойно посидеть на ступеньках потрескавшейся лестницы, прислонившись к заколоченной двери.

С пустыря было очень классно смотреть на небо, – оно тут кажется каким-то особенно высоким. А ещё девочка любила наблюдать за голубями – единственными, кроме неё, завсегдатаями этого места.

Чтобы оказаться во дворике, девочке пришлось протиснуться сквозь прутья ржавой ограды, а потом ещё и забраться в просвет порванной сетки. На какой-нибудь другой, невечной девочке, платье после такого манёвра обязательно испачкалось бы или даже порвалось, но у нас-то случай особый!

Девочка шагнула на середину дворика и легла в мягкую, немного влажную траву, пахнущую тем особым чуть горьковатым запахом детства. Девочка лежала, ни о чём не думая, просто наслаждаясь. Через несколько часов солнце взошло полностью и начало нещадно палить, однако девочка не боялась обгореть, её кожа всегда оставалась бледной, без малейшего следа загара. Девочка закрыла глаза и оказалась в оранжевом царстве уюта, – солнечный свет проходил сквозь закрытые веки и создавал причудливые узоры. Девочка улыбалась. Какая-то шальная травинка то и дело изгибалась от дыхания ветра и щекотала её лицо.

А потом случилось одно весьма заурядное, но в то же время необычное событие. На ступеньки запасного выхода вальяжной походкой забрался огромный рыжий кот и, изнеженно жмурясь на солнце, начал неторопливо наблюдать за расхаживающими голубями, словно болельщик, следящий за не очень интересным матчем.

Девочка насторожилась. Никогда прежде она не видела на этом пустыре никого, кроме голубей. Она заинтересованно поднялась, а потом решила подойти, чтобы завести с котом беседу.

– Здравствуйте, – уважительно поздоровалась она.

Кот посмотрел на девочку презрительным взглядом и неторопливо отвернулся, продолжив наблюдать за тем, как большой белый голубь ухаживает за голубкой.

– Здравствуйте! – повторила девочка громче.

Кот посмотрел на неё ещё раз с некоторым осуждением. «Не мешай мне следить за игрой, ты что, не видишь, я занят и могу пропустить всё самое интересное?» – говорила вся его фигура в этот момент.

Девочка смутилась. Мешать коту не хотелось, даже оставаться тут было как-то неудобно. Девочка немного подумала и решила пойти к прудику.

Пруд – это ещё одно из её любимых мест. Он совсем небольшой и слегка заросший, но очень милый, там даже уточки водятся. Вокруг прудика несколько лавочек, на которых по вечерам любят сидеть влюблённые парочки.