Текст книги "Двери 520"

Я кивнула и уселась на табуретку, разглядывая висящий на стене прошлогодний календарь, изображающий красивые восточные храмы, сверкающие золотом куполов под ярким южным солнцем.

Аня в последний раз выпустила в окно клуб пропущенного через лёгкие дыма и отправила окурок в маленькую банку из-под солёных огурцов. Чайник закипал, вскоре он уже свистел изо всех сил.

– Ты какой хочешь чай? Есть тегуанинь хороший, дахунпао, сенча, бай хао, ну и всякие попроще типа молочного улуна. Ассортимент широкий, в общем.

– Давай тегуаниньчику, – улыбнулась я, – он очень душевный, как раз то, что надо.

– Я смотрю, ты чай любишь. Я тоже поклонница. У меня друзья его из Китая возят, так что я кайфую, – похвасталась Аня, доставая откуда-то из глубин шкафа большой разукрашенный цветочками фарфоровый чайник советского вида и восточные пиалки. Я улыбнулась этому нелепому сочетанию. Всё-таки ирония в нашей жизни определённо начинается с мелочей.

Аня налила в чайник кипятка, поболтала его и вылила воду в раковину.

– Будем сейчас заваривать по всем правилам, сначала нужно прогреть, – пояснила она. Аня насыпала в чайник ароматных листьев из маленькой баночки, на которой почему-то была наклеена бумажка с надписью «Куркума», залила чай водой, поставила передо мной пиалку и до краёв наполнила её играющей на свету жидкостью с кружащимися чаинками.

– Я так люблю чай, ты не представляешь. Знаешь, я бы с удовольствием пила бы его всю жизнь, перемещаясь вокруг стола от чашки к чашке, – только, чур, чтобы без молока, – улыбнулась она, наполняя свою пиалку.

Я отпила горячего чая. Он был приятным, хотя и на мой вкус слегка недозаваренным. Я давно не пила тегуаниня, дома в основном стояли улуны, пуэр да сенча. Горячая жидкость сразу принесла с собой волну расслабления, словно смывающая вновь налипший страх, который я испытывала в магазине и в лифте.

Мы пили чай чашку за чашкой, почти ни о чём не разговаривая. На кухне было очень тихо, я слышала, как капает вода в ванной, шуршат листья на дереве под окном, да время от времени проносятся по дороге вечерние машины.

Наконец мне захотелось в туалет, я отставила чашку и отправилась удовлетворять естественную физиологическую потребность. Когда я вернулась на кухню, Аня уже открывала пачку теста.

– Никогда ничего такого не готовила, – сказала я ей, – прямо даже страшно.

– Ну вот и научишься, – подбодрила она меня, вытряхивая тесто в большую стеклянную миску, – но для начала нужно его разморозить.

Аня поставила тесто в микроволновку и что-то поколдовала с настройками. Через мгновение машина загудела, вырабатывая свои загадочные тепловые волны.

Я отпила ещё чая и выглянула в окно. Солнце уже начинало садиться. До заката оставалось, наверное, ещё около часа, но какая-то особая вечерняя атмосфера, настоянная на взвеси дхармически-созерцательной ностальгии, уже начинала накрывать окрестные дома, придавая городскому пейзажу какую-то неуловимую рациональным сознанием ноту.

Тесто разморозилось, Аня достала его из микроволновки и стала раскатывать на большой деревянной доске. Затем она аккуратно порезала его на длинные треугольники.

– Смотри, всё просто. Берёшь кусочек шоколада, вот так вот кладёшь и заворачиваешь в трубочку, а потом вот так закручиваешь.

– Окей, – сказала я, – только это не пирожки, а круассаны какие-то получаются.

– Хоть горшком назови, только жрать мне давай, – прокомментировала моё заявление Аня и ловко скрутила ещё один круассан.

Я подтянулась вслед за ней. Процесс оказался совсем не сложным, мои круассаны получались ничуть не более кривыми, чем её. Я ненадолго забылась в этих приятных и простых механических действиях.

Наконец, мы налепили целый противень круассанов разной степени прямости. Я взбила в тарелочке яйца, Аня слазила в дальний шкаф за сахарной пудрой. Нанеся на наши творения эти последние штрихи, мы отправили противень в духовку. По этому случаю Аня достала из холодильника два банана, бросила один мне, а сама зажгла сигарету.

– Ну всё, минут через двадцать будет готово, – объявила она и выпустила в окно клуб дыма.

На меня откуда-то из середины лба навалилась усталость, хотя кручение выпечки явно не было таким уж сложным занятием. Я уже совсем не понимала, что и как со мной происходит. Причины и следствия запутались настолько причудливо, что я отказалась от любых попыток провести хоть какой-то анализ. Захотелось просто пойти в душ и смыть с себя всё, что только возможно.

Аня не возражала. Она вручила мне чистое полотенце и чуть стоптанные тапочки, явно принадлежавшие её бабушке. Я отправилась в ванную и с удовольствием скинула с себя грязные вещи. Я долго вглядывалась в зеркало, рассматривая своё тело, словно ожидая, что события последних дней изменят что-то во мне, причём на внешнем уровне. Однако ничего особенного я не видела.

Горячая вода освежила меня, позволив выкинуть из головы все мысли и целиком погрузиться в полупроявленные образы. Я вспомнила, как мне хотелось раствориться в воде в тот вечер, два дня назад. Я словно бы заново пережила, теперь со стороны наблюдателя, то удивительное ощущение деперсонализации, дополненное напором горячих струй воды, щекочущих тело.

Я намылила волосы шампунем, смыла его, а после долго брызгала струёй воды в лицо, словно бы смывая напряжение мимических мышц. Мочалки не было, поэтому я просто растёрла тело мыльной пеной. За последние дни под мышками и на лобке успел отрасти ёжик волос. Я задумчиво провела по нему рукой, – давно уже я не отращивала волосы на теле. Странно.

Я вернулась под струю воды, смывая с себя мыло. Немного покопавшись в шкафчике над раковиной, я обнаружила бальзам для волос. Он наполнил ванную приятным хвойным ароматом. Наношу его на волосы, выжидаю минуту и смываю. Теперь все необходимые процедуры выполнены – ещё немного, и нужно выбираться наружу.

Я вспомнила, как в детстве плавала в бассейне. То чувство, когда ты ныряешь на самое дно, так, что закладывает уши. Чтобы не всплыть наверх, приходится выпустить из лёгких почти весь воздух. Плавательные очки неприятно давят на переносицу. Ты садишься на пол и вглядываешься в мерцающие вокруг отражения света, преломляемые причудливым рисунком воды. Весь внешний шум приглушён и практически не существует. Хочется сидеть здесь как можно дольше, но резь в лёгких не дает раствориться в этих бесконечных мерцающих отсветах, нужно всплывать, чтобы вновь сделать жадный глоток пропитанного запахом хлорки воздуха и начать выполнять новые команды тренера…

Я закрыла воду и растёрла тело полотенцем. Одеваться в старую одежду не хотелось. Я осторожно приоткрыла дверь и выглянула наружу, впустив поток прохладного воздуха, осевшего мурашками на коже.

– Аня! – позвала я.

– Что? – отозвался голос с кухни.

– Ты можешь выделить мне что-нибудь переодеться домашнее, футболочку там, штаны какие-нибудь.

– Базара нет, – донеслось с кухни. Я приняла это за согласие.

Через минуту дверь приоткрылась, из-за неё показались руки, протянувшие мне чистые серые штаны с надписью «Reebog» (видимо, подделка от верующих китайцев) и серую безразмерную майку, с первого же взгляда показавшуюся мне уютной. Я быстро оделась, грязные вещи я аккуратно сложила на корзине для белья.

Когда я вышла из ванной, первое, что я почувствовала, – манящий шоколадный запах, витающий в воздухе. Я не любительница сладкого, но во рту почему-то сразу же томно выделилось немного слюны. Я заглянула на кухню. Ани здесь не было, зато на столе красовалась тарелка с круассанами, а на плите снова готовился закипеть чайник.

Аня обнаружилась в своей комнате. Она смотрела что-то в наушниках на крохотном нетбуке. На тумбочке стояла зажжённая свечка, а в углу горела уютным жёлтым светом маленькая настольная лампа. Окна соседних домов отражали лучи заката.

– Что ты смотришь? – спросила я.

– Да, ничего особенного, – ответила Аня, поднимая на меня взгляд, – клип Sopor Aeternus, есть такая группа. Как тебе описать – он такой, знаешь, сносящий, что ли. Да ну неважно, в общем. Пойдём лучше пирожки дегустировать, пока не остыли, я один уже захомячила, ничего такой.

Я радостно приняла это предложение и проследовала на кухню. В конце концов, не каждый день собственноручно крутишь круассаны.

– Ты с чем их будешь – с чаем или с соком? – спросила меня Аня.

– Думаю, с чаем, но, наверное, одну-две чашечки выпью, да и всё.

– Оки, сейчас уже должен вскипеть, – улыбнулась она и, не дожидаясь готовности напитка, схватила с тарелки самый большой круассан.

Я последовала её примеру. «Пирожок» оказался вкусным, даже несмотря на то, что мы делали его из покупного теста (а может быть, как раз именно поэтому). Расплавленный внутри альпенгольд сохранил свой кокосовый привкус, в результате появлялось такое чувство, будто ешь круассан с экстрактом баунти. Я не слишком люблю сладкое, но всё же в этом кулинарном творении определённо что-то было.

Подоспел чай. Я налила себе чашечку тегуаниня и с удовольствием сделала глоток, подхватив второй круассан. Аня ела уже третий. Я начала догадываться, откуда у неё такие пухлые щёчки.

Мы сидели и ели, а я снова думала о том, как это всё странно и могла ли я сегодня утром знать о том, что вечером буду вот так вот сидеть здесь и уплетать самодельные круассаны… Неужели вообще всё, что может произойти, настолько, по большому счёту, нелепо?

Наконец мы насытились. Чай уже не лез. Аня отставила тарелку на холодильник, пристально поглядела на меня и неожиданно спросила:

– Ты дуть будешь?

Я потерялась с ответом. Такого предложения я определённо не ожидала.

– Нет, я откажусь, – ответила я. Чего-чего, а этого мне определённо не хотелось.

– Ты не против, если я, с твоего позволения? – спросила Аня.

Я покачала головой.

– Конечно, нет. Как я могу тебе что-то запрещать. Аня выудила из кармана штанов пачку сигарет и маленькую трубочку. Немного покопавшись, она достала со дна пачки маленький бурый кусок. Привычным движением она оплавила его зажигалкой, немного отковыряла ногтем и раскатала на столе три внушительных размеров плюшки.

Я наблюдала за этим процессом, словно за театральной постановкой. Аня, не обращая на меня внимания, задумчиво поскребла ногтем сеточку на трубке, положила на неё плюшку, поднесла ко рту и раскурила. Через несколько секунд из её рта вырвался клуб пряного дыма.

Я чувствовала себя немного потерянно. Внутри меня росло ощущение того, что, накуривая себя, Аня рвёт возникшую между нами связь, отдаляясь от меня в какое-то иное пространство. Конечно, можно было взять трубку и последовать за ней, но я чувствовала, что ни к чему хорошему сейчас это не приведёт.

Мне всегда казалось, что опьянение чем-то сходно с одержимостью. Человек будто бы впускает в себя постороннего духа, который на время властвует над ним. Не всегда это плохо, – дух может и помочь в чём-то. Например, алкоголь часто принимают для обретения храбрости. Вот только сейчас я чувствовала прикосновение чего-то пугающего и тёмного и чувство это становилось всё сильнее с каждой новой плюшкой, которую Аня загружала в свою трубочку.

«А собственно зачем я тут сижу и накручиваю себе в голову какую-то ерунду?» – подумала я.

Я встала, улыбнулась Ане глазами, чтобы мой жест не показался бегством, и пошла в зал. В вечернем полумраке он выглядел куда приятнее. Тени скрадывали захламлённость комнаты, скрывали недостатки, рождая какой-то глубинный уют, недостижимый в прилизанных современных квартирах. Я включила торшер и достала с книжной полки первую попавшуюся книгу, с которой и уселась в кресло, буквально утонув в его мягкой пыльной плоти.

Попавшуюся мне в руки книгу сложно было назвать увлекательной. Это был довольно внушительных размеров чёрный том, напоминающий уменьшенную библию. На обложке была выведена ничего не говорящая мне надпись «Чёрная тетрадь», над ней – не менее загадочная фамилия «Дандарон». Хоть какую-то ясность вносила расположившаяся снизу приписка «Философы России XX века».

Я попыталась читать книгу сначала, но тут же заплутала в пространном введении и бросила. Тогда я решила просто раскрыть её на случайной странице и читать с первого попавшегося на глаза абзаца. Такие мутные книги иногда буквально расцветают от такого подхода.

Я закрыла глаза и медленно провела пальцем по шершавым рёбрам страниц. Ноготь падает в ямочку, я раскрываю лист и читаю с первого попавшегося на глаза абзаца.

«Значение этой строфы таково: в Абсолюте, т. е. в том принципе, который является конечной Нирваной без остатка – феноменальной жизни, все элементы бытия исчезают, потому что все они, называются ли они осквернителями (клешами), или созидатель ной силой жизни (карма), или индивидуальными существованиями, или группой элементов, все они целиком исчезают. Это принимают все системы философии, т. е. что Абсолют – это отрицание феноменального».

Я ещё немного посидела в кресле, собираясь с мыслями. Что мне теперь делать? Вернуться к Ане, выбросить из головы все эти дурные чувства и просто отдаться потоку вечера? Наверное, стоит сделать именно так. Но в глубине меня почему-то поселился безотчётный страх, причину которого я не могла обнаружить, и деться от него мне, по-моему, некуда.

Наконец я заставила себя встать с кресла, дойти до ванной и умыть лицо прохладной водой. Холодный поток подарил облегчение, смыв с собой и страх, и Дандарона, и, кажется, какой-то неуловимо-прогнивший кусочек меня самой.

Аня обнаружилась лежащей на кровати под пледом. Она смотрела в потолок, слушая какую-то вкрадчивую, грустную и величественную неоклассическую музыку. Я не могла понять, мужской поёт голос или женский. Последние лучи заката скрылись. В окно уже заглядывала луна.

– Привет, – сказала я Ане, – ты как?

– Я нормально, музыку вот слушаю. Иди сюда, поваляемся.

Я прошла сквозь комнату и легла рядом с ней. Аня накинула на меня плед. Я чувствовала тепло её тела рядом с собой.

– Слушаю вот Анну Варни. Можно сказать, моя тёзка. Очень люблю эту музыку. Не знаю даже почему. В этих песнях есть что-то настолько особенное… Тебе как, нравится?

Я вслушалась в музыку. Она рождала какие-то полузабытые воспоминания, словно бы доносившиеся из детских сказок и почему-то из тёмного ночного коридора, по которому я маленькой девочкой испуганно бежала в туалет, проснувшись ночью от страшного сна.

– Анна. Ну надо же. Мне показалось, что голос скорее мужской.

– Ну да.

Я улыбнулась. Ничего, кроме фразы «такие дела», в голову не приходило.

– Хочешь покажу тебе секрет? – спросила Аня. – Но сразу предупреждаю – ты можешь испугаться.

– Что за секрет? – спросила я и заметила, что по грузилась в какую-то удивительно-детскую атмосферу. Что-то похожее я испытывала давным-давно, в пионерском лагере на море, когда мы рассказывали всей палатой страшные истории, а в мою кровать пришла полежать одна рыжеволосая девочка, которой от всех этих «чёрных гробов» стало страшно.

– Уверена, что хочешь знать?

– Да, – сказала я и чуть пихнула её пальцем в живот. Аня в ответ игриво пощекотала меня под рёбрами. Проделав этот предательский жест, она откинула плед и вскочила с кровати.

– Только, чур, я предупреждала, – подняв большой палец, сказала она.

Аня полезла в стоящую под зеркалом шкатулочку, немного повозилась в ней и достала маленький ключик. С ним она подошла к оклеенной покемонными наклейками тумбочке и раскрыла дверцу. Через секунду в её руках появилось что-то круглое, блеснувшее в полумраке комнаты белым. У меня забилось сердце. Человеческий череп.

– Это Саша, хочешь его потрогать? – спросила она.

Я ошеломлённо смотрела на неё, не зная, как отреагировать. Всё совершенно потеряло реальность.

– Настоящий? – выдавила я из себя.

– Да, знакомый принёс с кладбища. Я назвала Сашей. Не знаю вот, правда, Александр или Александра. Хочешь подержать?

Я покачала головой.

– Что, прямо сильно испугалась? – спросила она.

– Я не знаю, – честно ответила я, – мне кажется, это что-то совершенно безумное.

– Ну, отчасти. За это и ценю, понимаешь? Мне поначалу тоже неуютно было, особенно спать с ним в одной комнате. А сейчас привыкла. Мне кажется, что это мой друг, – пояснила она, – только никому не говори и не трогай его без меня, хорошо? Бабушка, если узнает, инфаркт схватит.

– Убери его, пожалуйста, – попросила я, – не то чтобы я боюсь, но у меня из-за него странное чувство. Как-будто я должна как-то отреагировать, а правильной реакции не появляется, и я сомневаюсь в том, а правильная ли я сама и не сломалось ли во мне что-то.

– Вот ты как загнула. Ладно, прости. Просто мне хотелось с тобой поделиться. Кроме тебя и того чувака, который мне его принёс, никто и не знает. Теперь вот и ты знаешь. Странно, да?

Аня убрала череп обратно, закрыла тумбочку, два раза провернула замок и вновь засунула ключ на дно стоящей у зеркала шкатулочки.

– Двигайся давай, – как ни в чём не бывало оповестила она и обрушилась на кровать рядом со мной, сразу захватив плед, – спать ложиться не хочешь?

– Не знаю, наверное, можно, – согласилась я, хотя ни малейшей сонливости не чувствовала.

– Подрывайся тогда, нужно расстелить постель, – скомандовала Аня, сопроводив свои слова для пущей доходчивости лёгким тычком пальца.

Я послушно поднялась, стараясь не обращать внимания на комод. Но взгляд предательски цеплялся. Пикачу, Райчу, Чармандер, Бульбазавр и Джиглипуф укорительно смотрели на меня с наклеек. Аня тем временем выдвинула из под кровати ящик, достала оттуда подушку, одеяло и простыню и старательно застелила весь этот комплект, бросив сверху плед.

Я взяла себя в руки и вышла из комнаты. Сходила в туалет, еще раз побрызгала водой из-под крана в лицо и прополоскала рот стоящим на раковине ополаскивателем. Когда я вернулась, лампа уже не горела. В комнате царил синеватый полумрак, чуть разбавляемый отблесками уличных фонарей. Я медленно прошла сквозь комнату, стараясь ни во что не врезаться, ощупала кровать, определив месторасположение одеяла и притаившегося под ним тела и юркнула внутрь. Интересно, сколько сейчас времени? Ни малейшего понятия.

Под одеялом уже было тепло и уютно. Я вновь почувствовала себя спокойно. Мысль о том, что в нескольких метрах от меня хранится человеческий череп, почему-то нисколько меня не волновала. Мысли вообще как-то перестали думаться.

– Уже спишь? – прошептала я на ухо Ане.

– Есть и такая вероятность, – ответила она и резко повернулась ко мне лицом. Я почувствовала тепло её дыхания, смешанное с табачным запахом и терпким ароматом ганджи.

На этой ноте разговор стих. Я услышала, как тикают часы. Странно, я не видела их в комнате. Мы вдыхаем и выдыхаем в унисон. Какое странное чувство. Я так долго ни с кем не спала в одной постели, а за последние дни это уже второй раз, когда я засыпаю с совсем незнакомым человеком. Как это странно. Но всё-таки приятно. Время будто бы растягивается, пока на кожу ложится мягкое дыхание, рождая в глубине живота приятное тепло, волнами расходящееся по спине.

Аня пододвигается ближе. Её рука ложится на мою спину, а грудь прижимается к моей груди. Я приобнимаю её в ответ, чувствуя, как ускоряется биение сердца. Я чувствую её мягкую грудь, её губы почти касаются моей щеки.

Мягкая рука проникает под мою футболку и ложится на спину сзади, заставляя меня ускорить дыхание ещё сильнее. Я не знаю, что делать. Всё это на какой-то тонкой грани. Я чуть сильнее вжимаю свою ладонь в её спину. В ответ на это она поднимает свою руку выше и гладит мою спину под футболкой. Я чувствую, как её мягкие и горячие руки скользят по моим лопаткам. Она придвигается ещё чуть ближе, теперь её нижняя губа чуть касается моей щеки.

Рука снова соскальзывает вниз спины и вдруг перемещается вперёд. Теперь она гладит мой живот. Это немного щекотно. Я чувствую, как по коже идут мурашки. Я ничего не говорю, да и не знаю, что сказать. Я не знаю, нравится мне это или нет. Я словно окаменела.

Её рука поднимается чуть выше, мягко касается моего нижнего ребра, проводит пальцем по косточке и под ней. Тыльная часть ладони касается впадины между грудей, затем, словно бы случайно, притрагивается к груди сбоку и возвращается к пространству между ними. Это повторяется ещё один раз. Наконец, осмелев, ладонь начинает гладить мою грудь. Сначала тыльной стороной. Не притрагиваясь к соску, она обводит грудь снизу, сбоку и сверху, с каждым новым движением приближаясь к соску всё ближе и ближе. Наконец, ладонь ложится на грудь целиком, обдавая сосок своим теплом. Одновременно с этим я чувствую, как прикосновение губы к моей щеке превращается в мягкий, чуть ощутимый поцелуй. Ладонь продолжает медленно мять мою грудь, поцелуй повторяется, теперь он чуть сильнее и чуть ближе к губам. Затем ещё раз и ещё раз. Наконец её губы мягко касаются моих.

Я не отвечаю и не отталкиваю её. Я просто замерла. Не знаю, почему, но я чувствую, что это лучшее из того, что я могу сделать сейчас. Я не осознаю, чего я хочу, а чего не хочу.

Поцелуй повторяется, теперь её губы не касаются краешка, а с призывом впиваются в самый центр моего рта. Я не сопротивляюсь и не отвечаю. Ещё один поцелуй – на этот раз чуть более неуверенно. Наконец её рука отпускает мою грудь и, не покидая пространства футболки, перемещается на спину. Её голова опускается рядом с моей, не предпринимая больше попыток поцеловать меня. Мы лежим лицом к лицу, продолжая обнимать друг друга.