Текст книги "Женщина, которая легла в кровать на год"

Глава 69

Под утро девятнадцатого сентября Ева проснулась в кромешной тьме. Ее бросило в холодный пот. Она с детства боялась темноты. Если не считать тех звуков, что издают все дома в отсутствие жильцов, в доме царила замогильная тишина.

Ева попыталась подавить надвигающуюся панику, вслух принявшись анализировать, откуда эта боязнь темноты.

– На двери моей спальни на крючке висела шинель, похожая на человека. Я всю ночь лежала без сна, глядя на нее. Мне казалось, я вижу, как она двигалась, – пусть немного, но она точно шевелилась. Тот же ужас я чувствовала, проходя мимо дома Лесли Уилкинсона. Завидев меня, Лесли преграждал мне путь и требовал денег или сладостей, в обмен на которые соглашался меня пропустить. В поисках спасения я смотрела на его дом, там миссис Уилкинсон мыла посуду, напевая. Иногда она поднимала глаза и махала мне рукой, пока ее сын меня мучил.

Ева рассказала себе историю о том, как упала в канаву, полную снега и льда, и не могла оттуда выбраться. Как ее подруга ушла домой, так и оставив Еву в ледяной яме до позднего вечера, и все это время бедняжка пыталась нащупать выступ, на который можно было бы поставить ногу и выкарабкаться. Потом потребовалось три одеяла и два покрывала, чтобы она перестала дрожать.

Как-то раз незнакомый мужчина обозвал ее «жирной коровой», когда Ева наступила ему на ногу в давке перед Рождеством у магазина «Вулвортс». Впоследствии голос того мужчины раздавался всякий раз, стоило зайти в примерочную.

Однажды она нашла в камышах на берегу канала разлагающуюся человеческую руку. В школе Еве не поверили и наказали ее за опоздание и за вранье.

Еве тяжело было вспоминать о случившемся в Париже выкидыше, о малютке в своем животе, которой уже придумала имя – Бабетта, и о том, как вернулась из больницы в просторную квартиру и обнаружила, что ее любимый ушел, забрав свои изысканные вещи и юное сердечко Евы.

Хотелось плакать, но слезы застряли где-то поперек горла. Глаза были сухи, как пустыня, а сердце обросло ледяной коркой, и Ева боялась, что та никогда не растает.

«Ева! С другими людьми приключались вещи куда хуже. Ты бывала счастлива. Вспомни подснежники в березовой роще, вспомни, как пила из ручья, возвращаясь домой из школы, как бежала с холма по бархатистой траве. Запах печеной картошки. Самое первое воспоминание – ты с папиной помощью открыла конский каштан и нашла внутри блестящий коричневый орех. Чудесный сюрприз. А вспомни, как наплевала на надпись “НЕ ВХОДИТЬ” и танцевала в бальной зале заброшенной усадьбы. А книги! Как ты хохотала посреди ночи, читая Вудхауза! Вспомни, как летом валялась на прохладном покрывале и перелистывала страницы, поедая лимонные карамельки из пакетика. Да, ты была счастлива. Была по-настоящему счастлива, когда слушала свою первую пластинку Элвиса со своим первым парнем, Грегори Дэвисом, – и тот и другой были в равной степени великолепны».

Ева вспомнила, как исподтишка смотрела, когда Брайан заботливо кормил близнецов посреди ночи. Действительно умилительное зрелище.

Вновь погружаясь в полудрему, Ева заново обдумала свои счастливые воспоминания и поняла, что в них неизбежно вторгалась жестокая реальность. На месте березовой рощи раскинулся коттеджный поселок, ручей замусорили. Холм срыли – там теперь находится центр государственных услуг, – а Брайан больше не встает среди ночи, чтобы покормить детей.

С разрешения фермера Александр расположился на поле с озимым ячменем. Он обменялся с владельцем поля электронными письмами, и вот теперь фермер приветственно махал ему рукой, катя навстречу на тракторе. Александр перешел на живопись маслом, он пытался передать значимость каждого ячменного стебелька – то ощущение, что без одного-единственного колоска не созреют сотни, тысячи или сколько там ячменных колосков на трех гектарах поля.

Александр почувствовал, как под сердцем завибрировал телефон, и неохотно ответил. Он как раз достиг состояния, когда мастихин стал продолжением его руки. Номер был незнакомый, но Александр все равно ответил:

– Здравствуйте.

– Это Александр Тейт?

– Да, это я, а вы…

– Это Руби! Мать Евы.

– Как она?

– Потому-то я и звоню. Она катится по наклонной, Алекс. Врачи высылают сюда… – Руби глянула на клочок бумаги и прочитала: – «Специалиста в области психиатрии по четвертой статье». Он привезет к Еве полицию с тараном.

Александр быстро собрал кисти, мастихины, краски и мольберт и помчался к своему грузовичку, припаркованному на обочине. Завел машину и рванул по проселочным дорогам, отчаянно срезая повороты и нетерпеливо обгоняя еле плетущиеся автомобили.

Затормозив у дома Евы, он увидел, что ее любимое дерево спилили. Александр уже взбежал на крыльцо, когда осознал, что от людской толпы у дома не осталось и следа – если, конечно, не считать мусора и пятен бензина на асфальте.

Стэнли и Руби открыли дверь вместе. Увидев лицо Руби, Александр понял, что дела плохи. Они прошли в кухню, и Руби рассказала обо всем, что случилось с тех пор, как Александр в последний раз видел Еву.

– Спиленное дерево стало последней каплей, – вздохнула старушка.

Александр оглядел кухню. На плите слой жира, перевернутые вверх дном чашки прилипли к сушильной полке. Отклонив предложение Руби выпить чаю, он помчался наверх.

Приник к двери в комнату Евы и, заглянув в щель, разглядел лишь темноту. Позвал:

– Ева! Послушай, любовь моя, я схожу к грузовичку и вернусь меньше чем через пару минут.

Во мраке Ева кивнула.

Жизнь слишком сложна, чтобы проживать ее в одиночестве.

Александр вернулся с ящиком инструментов и сквозь щель сказал:

– Не бойся, я здесь.

А потом принялся крушить дверь, лишь дерево жалобно трещало. Наконец преграда пала. Ева сидела на кровати, прижавшись к заколоченному окну.

Руби и Стэнли топтались за спиной Александра.

Он попросил Руби набрать ванну и найти свежую ночную рубашку. Затем обратился к Стэнли:

– Выключите, пожалуйста, свет, Стэн, хорошо? А то ее ослепит.

Перешагнув через гниющую еду, щепки и обломки двери, Александр подошел к Еве. Взял ее за руку и крепко стиснул ладонь.

Оба молчали.

Поначалу Ева позволила себе выпустить на волю всего несколько слезинок, но спустя считанные секунды уже рыдала в полный голос, оплакивая троих своих детей и семнадцатилетнюю себя.

Когда Руби крикнула, что все готово, Александр подхватил Еву на руки, отнес в ванную и опустил в теплую воду.

Ночная рубашка пузырем всплыла на поверхность.

– Давай-ка ее снимем, – предложила Руби. – Подними руки, вот, хорошая девочка.

– Я могу ей помочь, Руби, – вызвался Александр.

– Нет, пусть мама, – слабо возразила Ева.

Она скользнула вниз и позволила воде накрыть ее с головой.

Внизу в гостиной Стэнли разжигал камин.

День выдался не холодным, но старик решил, что Ева порадуется живому огню после долгих дней взаперти.

И оказался прав.

Когда Александр принес ожившую Еву в гостиную и усадил на диван перед камином, она сказала:

– Ведь это же доброта, правда? Просто доброта.