Текст книги "Заманчивые обещания"

Глава 11

Адам Коффин знал, о чем люди говорят у него за спиной. Они говорят, что он довольно странный тип, что он похож на мертвеца, живущего в склепе.

Адам был с этим согласен.

Его фамильное гнездо – а семья Коффинов жила на одном и том же месте на берегу Гудзона уже почти три века, со времен голландских патронов и английских земельных магнатов – было из серого мрамора. Высотой где-то в четыре этажа, а где-то в пять, поместье «Вязы», огромное, мрачное, навевающее уныние, возвышалось над окружающим ландшафтом.

Кроме этого дома, возведенного сразу после Гражданской войны, и нескольких дворовых построек, включая пустующую сторожку и давно заброшенные теплицы, поместье могло похвастать изумительной по красоте рощей из двухсотлетних вязов и непревзойденным видом на реку.

Во времена своего расцвета «Вязы» считались драгоценной жемчужиной среди величественных домов и замков, стоявших на берегу Гудзона. Сейчас же это был не более чем ряд пыльных комнат, куда почти не проникал солнечный свет и откуда никогда не доносились ни голоса, ни детский смех. В «Вязах» даже были комнаты – целый ряд комнат, – куда в течение нескольких десятков лет никто не заходил.

В первую зиму после смерти своих родителей Адам Коффин запер большую часть комнат. Какой смысл отапливать двадцать с лишним спален, если он мало спит и обычно проводит время, растянувшись на софе перед экраном телевизора или сидя у камина со стаканчиком бренди в руках?

В те дни Адам и пристрастился к бренди.

Не единожды он просыпался утром и обнаруживал на полу осколки очередного разбитого вдребезги предмета из знаменитого хрусталя своей матери. Поэтому он начал пить из обычных дешевых стаканов, которые дюжинами закупал в торговом центре.

Иногда Адам подумывал продать «Вязы», чувствуя, что поместье мертвым грузом висит у него на шее. Но куда бы он делся после этого, чем бы занялся?

Но однажды, пять лет назад, он поехал за очередной дюжиной стаканов и на обратном пути нашел Муза в простом коричневом бумажном пакете, валявшемся на обочине, – и жизнь его совершенно преобразилась.

Во-первых, он бросил пить.

Во-вторых, перестал носить дома туфли (Адам жил в постоянном страхе наступить на своего крошечного друга и причинить ему непоправимый вред).

Они с Музом занимали всего несколько комнат, но уж эти-то комнаты содержались в безупречной чистоте Их день состоял из плотного завтрака, утренней прогулки (Муз, как правило, сидел в кармане куртки Адама), основательной дозы поэзии или прозы (Адам частенько читал Шекспира или Мильтона вслух до тех пор, пока у него не садился голос). Затем был ланч, дневной сон, хлопоты по хозяйству, легкий ужин и после него – вечер, который они коротали за прослушиванием классической музыки или просмотром одной из немногочисленных выбранных Адамом телевизионных передач по каналу «Планета животных».

Отбой – ровно в десять.

Адам Коффин никогда не чувствовал себя более счастливым и довольным за все шестьдесят семь лет своей жизни. Ради Муза он просыпался по утрам, ложился спать вечером и продолжал жить в промежутке между этими часами.

Кора его понимала.

Она всегда понимала, что с ним происходит, – когда он был мальчишкой, и когда стал молодым, а затем и не таким уж молодым человеком, и когда превратился в мужчину среднего возраста, столь одинокого в этом мире, озадачивающем и пугающем его.

В первые несколько месяцев после кончины родителей Адама Кора посылала ему обед. Так, ничего особенного. Кастрюлю с курицей или горшочек овощного супа. Но у него всегда оставался запас на завтра.

Целый год она звонила ему каждый вечер с наступлением сумерек. Откуда-то она знала, что одиночество особенно плохо переносится в темноте.

И на каждый праздник, включая Рождество и Новый год, она приглашала его в Грантвуд разделить с ними праздничный завтрак в большой, ярко освещенной веселой кухоньке.

– Кора была мне хорошим другом, . нам с тобой, – обратился Адам к своему крошечному товарищу, когда Муз пошел укладываться спать на свою набитую овечьей шерстью Подстилку. – Думаю, вчерашняя поминальная служба удалась на славу, как и последовавшая за ней трапеза, как ты считаешь? – Адам достал бумажный носовой платок и высморкался. – Нам будет ее не хватать, правда? – Он сел на свою постель, продолжая размышлять вслух: – Должно быть, мне надо было рассказать ей о том, что мы видели в Грантвуде.

Между «Вязами» и Грантвудом не было никаких заборов, каменных стен или других обозначений границ, так что Адам и Муз частенько забредали в чужие владения.

– Я тогда не захотел беспокоить Кору, ведь она была нездорова. А сейчас уже поздно, – со вздохом признался Адам, стягивая с себя одежду и аккуратно вешая ее в стенной шкаф.

Муз редко отзывался на его монологи. Обычно все попытки чихуахуа издать хоть какой-нибудь звук заканчивались тем, что в итоге песик снова испуганно замолкал. Однако это не мешало Адаму каждый раз возобновлять их беседу.

– Интересно, должен ли я сказать об этом мисс Грант, раз уж она вернулась сюда? – вслух рассуждал Адам, готовя себе постель. – Или, может, этому молодому юристу? В конце концов, Кора, кажется, полностью ему доверяла.

Адам дал этой мысли осесть в его сознании, пока он мыл лицо и руки и чистил зубы в прилегающей к спальне ванной.

– Конечно, они могут решить, что я не в себе. Ты ведь знаешь, что здесь многие считали Кору сумасшедшей, – произнес Адам, повысив голос, чтобы Муз мог слышать его в другой комнате. Он замолчал, прополоскал рот антисептическим раствором. – А Кора вовсе не была сумасшедшей. Просто она не всегда мыслила разумно.

Для Адама Коффина это имело огромное значение.

Он ощущал разницу между этими двумя состояниями, потому что сам раз или два чувствовал дыхание тьмы у себя на челе.

– «Мы живем и грезим в одиночестве», – процитировал он размышления Джозефа Конрада по этому поводу.

Выключив свет в ванной, Адам побрел к кровати, присел на нее и стал снимать тапки. И только тогда он вспомнил, что должен поведать Музу чудесную новость.

– Думаю, мы сможем получить маленькое наследство от Коры. А может, даже и не такое уж маленькое. Завтра ровно в четыре часа дня мы встречаемся с мистером Баллинджером здесь, в «Вязах». – Он забрался в постель и подтянул одеяло к подбородку. – Надо решить, как мы распорядимся этой неожиданной удачей, Муз. Признаюсь, я уже все серьезно обдумал и считаю, что для начала мы должны сделать пожертвование в местный приют для животных.

Адам щелкнул выключателем. Несколько мгновений он молча лежал в темноте, а затем шепотом произнес:

– Да благословит тебя Господь, Кора.

– Будь ты проклята, Кора.

Это несправедливо. У нее всегда все было, а ему вечно чего-то недоставало.

Слишком часто.

Старой перечнице надо было всего лишь внести небольшие изменения в свою последнюю волю. Но она не сочла нужным оставить ему то, что причиталось ему по праву.

И как будто этого ей было мало, она своей смертью еще и нарушила его планы. Если бы только у него было больше времени…

Он негромко чертыхнулся и сделал еще глоток спиртного из стакана, который держал в руке. Он без устали мерил шагами комнату. Затем замер у окна, проклятого чужого окна – он ведь ютится здесь из милости, – и увидел, как внизу прошли мужчина и женщина.

Прошлой ночью он был в саду Грантвуда – он провел там не одну ночь, делая то, что обязан был делать – и видел эту пару в беседке.

Минуту-другую, а может, и больше он гадал, не собирается ли Трейс Баллинджер овладеть ею прямо здесь, в саду, где кто угодно мог их увидеть. Его ладони покрылись испариной, и ему пришлось обтереть их о брюки. В предвкушении он облизнул губы, размышляя, стоит ли ему подойти ближе, чтобы лучше видеть происходящее. Но они, видимо, передумали и вернулись обратно в дом.

С возвращением Шайлер Грант обстоятельства, в которых ему приходилось действовать, намного усложнились. Но он не дурак; ему не раз удавалось справляться с трудностями и оборачивать их себе во благо. Где хотенье – там и уменье.

И вдруг его осенило. Возможно, всего лишь возможно, возвращение Шайлер в Грантвуд – замаскированная удача. Она может отвлечь на себя внимание и стать для него прикрытием.

Теперь он знал, что ему делать… если только хватит духу.

И он решился.

Глава 12

Джонни оторвал взгляд от «Уолл-стрит джорнал», лежавшего у него на коленях – он читал уже минут пятнадцать, – и улыбнулся Шайлер.

– А ты, похоже, преуспел, Джонни? – спросила она.

– Да, верно.

Имя Джонатана Тибериуса Гранта упоминалось в связи с любыми деловыми проектами и слияниями компаний. Видимо, ее кузен добился своего: он стал центральной фигурой на всех финансовых рынках.

Шайлер улыбнулась:

– Тебе приходится иметь дело не только с волками, но еще и с быками и медведями[5]5
  Игра слов: англ, wolf – жестокий, злой человек, хищник; bull – спекулянт, играющий на повышение, bear – спекулянт, играющий на понижение; неотесанный человек.


[Закрыть].

Джонни отложил газету в сторону, оперся спиной о перила беседки, вытянул ноги, сплел пальцы за головой и удовлетворенно вздохнул:

– Может, я и работаю с волками, однако считаю, что в такой погожий денек, как сегодня, не сыскать места лучше Грантвуда.

Шайлер нечего было ему возразить. Стоял один из тех долгих томных дней, что бывают между весной и ранним летом. Воздух был приятно-теплым. Птицы щебетали на деревьях над их головами. В саду витал стойкий аромат цветов.

То был чудесный день, замечательный день, и все же Шайлер ощущала какое-то беспокойство.

Скрестив ноги и разгладив складки на подоле шелкового платья, она окинула взглядом свое родовое гнездо.

– А помню, раньше ты любил Грантвуд.

Джонни достал дорогие солнечные очки из кармана спортивного пиджака.

– Да, было дело, – согласился он, нацепив темные очки на нос и вновь приняв расслабленную позу. – Я до сих пор его люблю. Хотя за последние несколько лет я не часто сюда наведывался.

– Ты занятой человек.

– Очень занятой. Кроме того, было не так уж весело приезжать в старый дом, когда в нем не было тебя, – заявил он, подставляя свое загорелое лицо лучам полуденного солнца.

– Ты преувеличиваешь.

– Это правда, – произнес Джонни, подняв правую руку, будто давая торжественную клятву.

Шайлер все еще была настроена скептически.

– Ты просто жалеешь меня – ведь ты отлично знаешь, что я была по уши влюблена в тебя, когда мне было тринадцать, а тебе двадцать два.

Джонни улыбнулся – его зубы на фоне загорелого лица казались ослепительно белыми – и стал еще более привлекательным, если это только было возможно.

– Ты была очень славной малышкой, Шайлер, но я думаю, что семья не одобрила бы меня, если бы я занялся растлением малолетних. Меня просто выставили бы за порог.

Она улыбнулась. А затем призналась:

– Когда я была маленькой, я побаивалась этого дома.

Он пристально посмотрел на нее поверх очков:

– Правда?

– Правда.

– Почему?

– Порой он наводил на меня безотчетный ужас. – Это было все, что она смогла сказать.

Джонни несколько изменил направление разговора:

– Поэтому ты решила жить в Париже?

– Это одна из причин.

– Собираешься продавать дом?

Шайлер нахмурилась:

– Продавать?

Джонни выпрямил спину и стряхнул с рукава пиджака упавший листик. За несколько дней общения с ним Шайлер заметила, что на его одежде обычно не бывает ни морщинки. Его ботинки никогда не были грязными – они всегда были начищены до зеркального блеска. Ни одна прядь волос не покидала места, отведенного ей в его прическе. Короче говоря, его внешний вид был безупречен.

– Продать Грантвуд, – наконец уточнил он.

– Я еще не знаю, что я буду делать с Грантвудом. Сначала мне надо заняться другими делами.

Джонни махнул рукой в направлении дома.

– Твой юрист, кажется, слоняется где-то поблизости. Похоже, загородная жизнь кажется Баллинджеру слишком тихой и скучной. Он чувствует себя не в своей тарелке.

У Шайлер были свои соображения на этот счет, но она не собиралась обсуждать Трейса Баллинджера с кем бы то ни было, включая своего кузена.

– Трейсу тоже есть чем заняться.

Красавец мужчина, сидевший рядом с ней, нахмурился:

– А за этим ничего не стоит?

– А что за этим может стоять?

– Ты.

– Я?

Хмурый взгляд несколько искажал совершенные черты Джонатана Гранта.

– И с личной, и с профессиональной точки зрения ты представляешь большой денежный интерес для Трейса Баллинджера.

– Не думаю, что его интересуют деньги. По крайней мере не в том плане, на который та намекаешь.

– Не обманывай себя. Каждый имеет свою цену.

– Разве?

Джонни пояснил:

– Конечно, не всегда дело ограничивается деньгами. Для одних важен успех, для других – положение на социальной лестнице, для третьих – чувство собственного достоинства.

– В этом смысле действительно каждый имеет свою цену, как ты и утверждаешь, – допустила Шайлер.

Когда Джонни пускался в рассуждения, его слова казались вполне обоснованными.

– Интересно, какая цена у тебя, моя дорогая кузина? Может, чувство причастности?

– Причастности?

– Тебе нужно место, которое ты могла бы называть своим домом, – тихо произнес Джонни, подняв глаза на величественное сооружение.

Возможно, ее кузен глубже, чем это кажется. Возможно, он обладает чем-то большим, чем привлекательная внешность, которую Шайлер в задумчивости изучала.

А если так, то вполне можно предположить, что Трейса Баллинджера здесь держит не только завещание Коры, как она вначале думала.

Пока Шайлер сидела, греясь в лучах полуденного солнца и наслаждаясь ароматом цветов, разлитым в воздухе, ей пришла в голову мысль, что вообще-то ничто не является тем, чем кажется, и никто не соответствует нашему представлению о нем до конца.

Хотя, возможно, у нее опять разыгралось воображение, и она видит тайны и интриги там, где их нет.

И все же она поинтересовалась:

– Почему ты спрашиваешь меня о Трейсе Баллинджере?

– Я бы хотел больше знать о человеке, который так явно тебя занимает. – Его ухоженные брови сошлись у переносицы. – Которого ты, кажется, находишь весьма обаятельным.

Кровь прилила к лицу Шайлер.

– Между мистером Баллинджером и мной нет ничего, кроме чисто деловых отношений.

– Приятно слышать. – Мужчина, сидящий рядом с Шайлер на скамейке, снял солнечные очки и посмотрел ей прямо в глаза. – В конце лета тебе исполняется тридцать, да?

– Да.

– А мне скоро сорок. Пора бы определиться. Обзавестись семьей. Родить детей. – Джонни взял ее руку в свою и нежно провел по ней. – Теперь-то я соблазняю уже не маленькую девочку, верно?

Шайлер затаила дыхание.

– Верно.

Джонни расправил плечи и вдохнул воздуха. В следующий момент Шайлер уже почувствовала его руки вокруг своей талии – он прижал ее к себе.

А затем он поцеловал ее.

Она мечтала об этом, когда еще была девчонкой, пылко влюбленной в более взрослого и недосягаемого для нее мужчину. Она-то считала, что этой мечте, как и всем остальным, не суждено было сбыться.

Поцелуй Джонни был очень приятен, такой спокойный, почти невинный. Но она не почувствовала никакого волнения. Сердце не выпрыгивало из груди. Не потели ладони. Никакого ощущения опасности и – никакой страсти.

Переведя дух, ее кузен прошептал:

– Обещай, что ты об этом подумаешь, Шайлер. Подумаешь о нас. Это может дать нам обоим то, чего нам не хватает, то, что нам действительно нужно.

– Обещаю, – сказала она.

– Похоже, у вас появился соперник, мистер Баллинджер, – заметил Адам Коффин, отрывая взгляд от шахматной доски.

Трейс стиснул зубы и сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь.

– Соперник?

Его противник мотнул головой в сторону окна, через которое была видна парочка, находящаяся в саду.

– Претендент на внимание мисс Грант.

Усилием воли Трейс заставил себя сохранять спокойствие.

– Не понимаю, о чем вы.

Однако ему не удалось ввести в заблуждение своего собеседника.

– Я говорю о вашем отношении к юной леди. Жалко, что нельзя промолчать.

– Моем отношении?

Пожилой мужчина, сидящий напротив, откинулся на спинку удобного, обитого кожей стула.

– Ну, интересе.

– Моем интересе?

Адам Коффин откашлялся.

– Возможно, я ошибся. Я думал… в общем, не важно, что я думал. – Он вздохнул. – Признаться, я очень плохо разбираюсь в женщинах.

Рука Трейса зависла над шахматной фигурой.

– Не расстраивайтесь, мистер Коффин. В мире нет ни одного мужчины, который бы до конца понимал женщин.

Почти застенчиво старик попросил его:

– Почему бы вам не называть меня просто Адам?

Трейс кивнул.

– Тогда и вы называйте меня Трейс.

– Ладно, Трейс. Между нами говоря, Джонатан Грант способен очаровать даже птичку на дереве.

– Шайлер не птичка.

– Верно.

– Черт возьми! – Трейс с чувством выругался, осознав, что сделал тактическую ошибку, передвинув своего слона.

– Вы сегодня витаете в облаках, – заметил Адам Коффин. – Уже в третий раз за последний час вы допускаете ошибку.

Трейс знал, что последует за этим. Адам немного поколебался и произнес:

– Шах и мат.

Трейс признал свое поражение:

– Ваша взяла.

Адам Коффин был скромен:

– Да, как будто.

Трейс не стал искать себе оправданий.

– Вы играете лучше меня.

– Не думаю, что это так, – робко возразил старик. – Но, как бы то ни было, я получил истинное удовольствие от нашей игры.

Они совершенно случайно обнаружили, что оба любят шахматы. Произошло это в тот самый день, когда Трейс заглянул в «Вязы», чтобы обсудить вопрос о доле Адама Коффина в наследстве.

В течение нескольких минут мужчины наслаждались молчанием: один – со своим верным другом, сидящим в кармане, другой – со своим, растянувшимся у его ног.

Наконец Адам нарушил молчание:

– Мисс Грант – интересная молодая женщина. Трейс не стал заглатывать наживку.

– Хмм, – уклончиво пробормотал он. Его собеседник, похоже, еще не закончил.

– При этом она весьма привлекательна.

Трейс снова ответил неразборчивым бормотанием. Победителя это не остановило.

– Кажется, она обладает недюжинным умом и сообразительностью. – Он пожал плечами. – Она не похожа на других. И неудивительно. Кора тоже была необычной.

– Это точно, – согласился Трейс.

Спустя минуту-другую Адам Коффин высказал еще одну мысль:

– Джонни может составить отличную партию мисс Грант.

Трейс сердито посмотрел на него и заявил:

– Джонни Грант не подходит Шайлер.

– Почему вы так думаете?

– Это подсказывает мне моя интуиция, – пояснил Трейс. – Он богатый. Красивый. Бесцеремонный. Слишком бесцеремонный. Он ей надоест до зевоты в первый же год, максимум – два.

– Возможно. – Казалось, Адам обдумывает его слова. – Однако, насколько я знаю, женщины не всегда видят мужчин такими, какими их видят другие мужчины.

Трейс считал так же.

– Даже умнейшие из женщин порой бывают слепы. Адам многозначительно приподнял седые брови.

– Да, бывают.

Они оба видели, как мужчина, о котором они говорили, заключил Шайлер в объятия и страстно поцеловал в губы.

Трейс вскочил со своего места.

Адам Коффин откашлялся.

– Думаю, вы не хотите выставить себя дураком.

Старик был прав.

Чтобы успокоиться, Трейс сделал глубокий вдох, задержал дыхание на несколько мгновений и затем резко выдохнул, освобождаясь от внезапного приступа злости и расцветшей буйным цветом ревности.

Он сел на место, повернулся к своему собеседнику и произнес с кривой усмешкой:

– А дуракам закон не писан.

Глава 13

– Интересно, как же справлялись с этой работой, когда не было газонокосилок? – проговорил Трейс, подходя к Шайлер и окидывая взглядом огромный ковер зеленой травы.

В это утро в поместье работала бригада из «Садоводства с нуля». Полдюжины мужчин подстригали лужайку – звук работающих моторов и запах бензина заполнили пространство. Другие шестеро рабочих подравнивали кусты и собирали граблями мусор.

Все проходило спокойно и неспешно.

Шайлер ощущала, насколько близко к ней находится Трейс.

Сердце забилось чаще. Она облизнула губы и произнесла:

– До появления газонокосилок? Могу ответить одним словом.

Трейса позабавило ее заявление.

– Одним словом?

Она кивнула:

– Овцы.

– Это как «Бе-бе, черная овечка, есть ли у тебя шерсть»? – засмеялся он, цитируя известный детский стишок.

Шайлер снова кивнула:

– В большинстве старых поместий вдоль Гудзона раньше всегда разводили овец. Некоему Джону Армстронгу император Наполеон I даже прислал стадо мериносов в качестве свадебного подарка.

Трейс приподнял брови, искусно изобразив удивление:

– Сам Наполеон Бонапарт? У меня просто нет слов.

Шайлер не могла понять, шутит он или серьезен. Она тряхнула пышными волосами. Для первого мая было не по сезону душно. Как было бы здорово собрать волосы в «конский хвост», как в детстве!

– Ты знаешь, что некоторые из самых старых построек племени майя находятся на острове посреди Гудзона?

Трейс ничего об этом не слышал.

– Один богатый землевладелец из здешних мест раскопал на Юкатане целую древнюю деревню, разобрал ее по частям и перевез по воде на принадлежащий ему остров. Там ее собрали заново. Эти древние руины находятся там до сих пор, – сказала она, разглаживая пояс своих сшитых на заказ слаксов. – Естественно, подобное пренебрежение к изначальному местонахождению деревни сейчас сочли бы святотатством, но полтора столетия назад в этом не было ничего предосудительного.

Трейс провел рукой по волосам.

– Они грабили. Они мародерствовали. Потом делили награбленное.

Шайлер повернула голову и посмотрела ему в лицо:

– Кто «они»?

– Промышленные магнаты, которые наживались на строительстве железных дорог, сколачивали целые состояния на Уолл-стрит с помощью других темных делишек, а потом на эти грязные деньги строили роскошные поместья на берегах Гудзона.

– Они были такими же людьми, как и все остальные, – напомнила ему Шайлер, поднеся руку к горлу.

– Так ли? – Он пожал своими широкими плечами. – В свое время Джей Гулд подавил вспыхнувшее на железной дороге восстание – рабочие требовали паршивые девять долларов страховки в неделю. И это тогда, когда он сам зарабатывал по сто тысяч долларов за тот же срок.

В голосе Трейса было что-то такое, чему Шайлер никак не могла подобрать названия. Она облизнула губы и стала слушать дальше.

Трейс продолжал:

– Другой магнат-грабитель не долго думая потратил полмиллиона долларов на конюшню и застекленный внутренний двор, чтобы его лошади могли тренироваться в комфортных условиях, тогда как его рабочие жили в полной нищете. – Обращаясь больше к себе самому, чем к Шайлер, Трейс после паузы добавил: – Говорят, взрослые люди плакали от радости, когда узнали о смерти этого так называемого джентльмена.

– Как печально, – прошептала Шайлер.

Но Трейс еще не закончил:

– Еще при жизни Командора Корнелиуса Вандербильта всем было известно, что этот основатель железнодорожного дела преследовал своих горничных и не пропускал ни одной юбки, пока не стал слишком дряхл для подобных забав, даже если ему удавалось кого-нибудь залучить к себе. Марк Твен, например, говорил, что он не знает о Вандербильте ничего, за что того нельзя было бы пристыдить.

– Нравственность, как и ее отсутствие, не является отличительной чертой какого-либо класса, – возразила Шайлер.

– Я не говорю о классах. Я говорю о богатстве и чистой, беспримесной, неутолимой алчности, – ответил Трейс. – Разница огромная.

Шайлер бросило в дрожь.

– Ты говоришь так, будто лично пострадал от их проступков.

– Я потомок «династии» чернорабочих и нищих, как церковные мыши, фермеров, – провозгласил Трейс. – Что ты на это скажешь?

– Я скажу, что все эти люди давно умерли и похоронены, так же как и прежний стиль жизни.

– Не верь этому, милая. Богатые всегда были – и всегда будут – другими. – С этими словами Трейс рассмеялся, и от его смеха у Шайлер по спине побежали мурашки.

Шайлер ощутила, что Трейс Баллинджер может быть очень грозным противником. И что лучше быть на его стороне. И все же она просто обязана изложить факты в их истинном свете. В конце концов, Трейс не единственный, кто изучал американскую историю.

– А ты в курсе, что Вандербильт, как и Лиланд Стэнфорд[6]6
  Стэнфорд, Лиланд (1824 – 1893) – железнодорожный магнат и государственный деятель.


[Закрыть], был сыном бедного фермера? – начала она. – Что Гарриман[7]7
  Гарриман, Эдвард Генри (1848 – 1909) – железнодорожный магнат и финансист.


[Закрыть] и Джей Гулд не закончили даже средней школы? Что Коллис Поттер Хантингтон[8]8
  Хантингтон, Коллис Поттер (1821 – 1900) – железнодорожный магнат, основатель ряда железных дорог.


[Закрыть] подростком зарабатывал себе на хлеб, продавая часы? Все они выходцы из низших слоев, Трейс, никто не родился с серебряной ложкой во рту. Бедность, несомненно, стала одной из основных причин, пробудивших в этих людях жажду богатства и власти.

Трейс скрестил руки на груди.

– И что произошло, стоило им приобрести богатство и власть?

– Ну, говорят же, что абсолютная власть портит тоже абсолютно, – напомнила она ему.

– Возможно, ты и права, – уступил Трейс, немного смягчившись.

– Мир?

– Мир, – эхом отозвался он. – Думаю, для одного утра достаточно философских споров.

– Согласна, – сказала она.

Он многозначительно посмотрел на нее:

– Хочешь поговорить о той ночи?

– Какой ночи?

Трейса не ввел в заблуждение ее невинный вид.

– Той, когда мы встретились в беседке.

Слова застряли у Шайлер в горле. Наконец ей удалось выдавить из себя:

– Нет.

Нахмурившись, он опустил руки.

– Нам ведь все равно рано или поздно придется обсудить это.

– Лучше позже, – попросила она.

Трейс рассмеялся, и на этот раз это был веселый смех. Затем он медленно покачал головой.

– В таком случае, может, у тебя есть какие-нибудь вопросы насчет завещания Коры?

Шайлер почувствовала огромное облегчение. По крайней мере, дела Коры были вполне нейтральной темой.

– У меня нет вопросов, но я бы хотела знать, что она имела в виду, написав «пусть призраки покоятся в мире». У тебя есть какие-нибудь идеи на этот счет?

Трейс потер ладонью предплечье.

– Возможно, Кора и оставила для нас какой-нибудь ключ. Весь фокус заключается, естественно, в том, – произнес он, изогнув в насмешке свои темные брови, – чтобы найти его.

Шайлер была с ним полностью согласна.

– Грантвуд – необычный дом. Во-первых, он огромен. Во-вторых, он напоминает запутанную и сложную китайскую головоломку. – Она раздраженно вздохнула. – Искать что-то здесь – это все равно что искать иголку в стоге сена.

Трейс немного подумал.

– Наверное, нам стоит обратиться к миссис Данверз. Если у кого-то и есть ключ к разгадке, то только у нее.

Экономка сидела за кухонным столом и записывала рецепт салата из лобстера на чистый лист бумаги. Шайлер откашлялась.

– Простите, миссис Данверз.

Женщина оторвала взгляд от работы и улыбнулась:

– Да, мисс Грант?

После первого вечера их отношения заметно улучшились, во многом благодаря неподдельному восхищению Шайлер кулинарными шедеврами Эльвиры Данверз.

– Мне нужна ваша помощь, – просто сказала она.

– Пожалуйста. Что я могу для вас сделать?

Из уважения к Коре Шайлер приходилось тщательно подбирать слова, но при этом она хотела быть прямой и честной с экономкой.

– Тетя оставила мистеру Баллинджеру письмо для меня. В нем она обращается ко мне с просьбой позаботиться об одном семейном деле. – Тихий вздох сорвался с губ Шайлер помимо ее воли. – По правде говоря, миссис Данверз, я не знаю, с чего начать. За последние несколько лет вы провели с Корой больше времени, чем кто-либо другой. Она вела какие-нибудь записи, дневник или что-нибудь в этом роде?

– Насколько мне известно – нет. Вы же знаете, миссис Грант мучил артрит, особенно на пальцах. Ей было трудно писать. Порой она даже не могла держать ручку из-за боли в суставах.

Шайлер попробовала зайти с другой стороны:

– А не можете ли вы сказать, что приносило ей в последнее время наибольшую радость?

Немного смущенная, Эльвира Данверз ответила:

– Моя стряпня.

– А еще что-нибудь?

– Она любила сидеть у залитого солнцем окна. Вдыхать аромат сирени весной и роз летом.

Шайлер поставила вопрос по-другому:

– Было ли среди ее занятий что-нибудь необычное?

Эльвира Данверз отложила ручку, сложила руки перед собой на столе – Шайлер отметила, что ее ногти коротко острижены, округлы и лишены маникюра, – и глубоко задумалась.

– Ну, я не знаю, в моем понимании это не столь уж необычное занятие, хотя кому-то оно, может, и покажется странным.

Шайлер вся обратилась в слух:

– Что же это?

– Миссис Грант хранила некоторые памятные вещи в сундуке в чулане. Она говорила мне, что там нет ничего особенно ценного, но она любила сидеть и разглядывать свои «личные сокровища», как она их называла. Когда ее артрит стал прогрессировать, она просила меня открывать замок и откидывать крышку сундука.

– А что было внутри?

– О, этого я не могу вам сказать, мисс Грант, – ответила экономка, тщательно взвешивая свои слова. – Я никогда туда не заглядывала. Считала, что это не мое дело. Просто открывала замок и уходила. Миссис Грант всегда вызывала меня по внутреннему телефону, когда заканчивала.

– Ваше благоразумие достойно всяческих похвал, – вставил Трейс.

– Спасибо, мистер Баллинджер.

– Сундук все еще находится в чулане Коры? – беспечным тоном поинтересовался Трейс.

– Конечно. Насколько мне известно, за те семь лет, что я живу в Грантвуде, ни к одной из вещей миссис Грант никто, кроме меня, не притрагивался. – Нижняя губа Эльвиры Данверз слегка задрожала. Она плотно сжала пальцы, как будто это помогало ей держать свои эмоции под контролем. – Я сама стирала пыль и убиралась в комнатах миссис Грант, пока она была жива. И я не видела причин прекращать это после ее смерти.

Трейс помедлил несколько мгновений, прежде чем задать следующий вопрос:

– Вы знаете, где находится ключ от сундука?

Женщина в задумчивости закусила нижнюю губу.

Через пару секунд она ответила:

– Да, сэр, знаю.

– Где же он, миссис Данверз?

– На крючке рядом с сундуком.

Шайлер негромко поинтересовалась:

– Не происходило ли в последнее время чего-нибудь еще, что могло бы показаться не совсем обычным?

Меж седых бровей экономки залегла глубокая складка.

– Только одно.

Шайлер ждала.

Эльвира Данверз набрала в легкие воздуха и медленно заговорила:

– В последний день своей жизни – конечно же, никто не знал тогда, что он последний, упокой Господь ее душу… – Тут женщине пришлось сделать паузу и промокнуть глаза кончиком безупречно чистого фартука. – Миссис Грант несколько раз упомянула имя Ричи.

– Ричи? Вы уверены?

Шайлер перевела взгляд с миссис Данверз на Трейса Баллинджера и обратно.

– Кто такой Ричи?

Сидевшая за столом женщина пожала плечами:

– Я не знаю, и не мое дело спрашивать. Миссис Грант сама сказала бы, если б хотела, чтобы я была в курсе. – Помолчав, экономка добавила: – Мне жаль, что я не могу быть вам более полезной, мисс Грант.

– Вы нам очень помогли, миссис Данверз.

Когда они покинули кухню, Шайлер спросила у Трейса:

– Кора когда-нибудь называла при тебе имя Ричи?

Его голос прозвучал абсолютно уверенно:

– Никогда.

Выражая покорность судьбе, Шайлер развела руками.

– Ну, по крайней мере нам есть от чего оттолкнуться.

– Сундук в чулане Коры, – провозгласил Трейс, и они направились вверх по лестнице.