Текст книги "Лето больших надежд"

20

Комната персонала в лагере «Киога» была известна как зал для вечеринок. Это была большая комната, куда вожатые и персонал приходили после работы пообщаться и послушать музыку. Подходя к дому, Коннор услышал, как бит сотрясает стены и крышу, и знал, что вечеринка в самом разгаре.

Он шагнул внутрь, глаза привыкали к темноте, комната освещалась только лампочками стереоустановки и парой свечей на столе с несколькими пакетиками чипсов и чашками сальсы. Тела волнообразно двигались в середине комнаты, создавая экспромтные выступления. Остальные стояли по периметру помещения, пили контрабандное пиво и пытались поддерживать беседу сквозь грохот музыки. Коннор поискал глазами Лолли, но не нашел ее.

Может быть, она… сердита не него? Он не мог точно сказать почему, но, когда он помогал ей сегодня, ему показалось, что она оттолкнула его с коротким «хорошо». «Девушки, – подумал он. – Кто, черт возьми, в них разберется?»

Длинноногая блондинка в расстегнутой до пупка ветровке скользнула к нему, протягивая ему бутылку пива с длинным горлышком. Музыка стихла, они сменили диск.

– Вот прошел еще один день с искусанными коленками, – сказала она низким, страстным голосом и облизала губы. – Не думала, что дети доставляют так много хлопот. – Она поднесла бутылку ко рту и сделала глоток, а потом отняла бутылку со звуком поцелуя и протянула ее Коннору.

Музыка зазвучала снова: «Сделай это с незнакомцем», звук металла бился о стены комнаты.

– Хочешь немного? – спросила она, наклонившись, чтобы прокричать ему в ухо сквозь гром музыки.

– Нет, спасибо.

– Между прочим, здесь меня называют Джэззи, – сказала она ему с улыбкой.

«Может быть, стоит сказать им, чтобы они прекратили», – подумал он.

– Я – Коннор.

– Я знаю. – Она подмигнула. – Я спрашивала. У тебя есть подружка, Коннор?

Он увидел, как Лолли входит в комнату со своими двумя кузинами и все трое начинают махать в знак приветствия.

– Нет, – сказал он.

– Отлично. Это будет превосходное лето. Я из Лос-Анджелеса.

– Буффало, – сказал он. – Большое дело.

Она рассмеялась, словно он сказал что-то смешное, затем сделала эту глупую девичью штуку, притворяясь, что она подвыпила, и оперлась на него. Она пахла пивом и фруктовым шампунем. Ее груди были неестественно твердыми – что, как он слышал, было признаком занятий в гимнастическом зале. Он обнял ее одной рукой и помог сесть на скамейку. Она, очевидно, решила, что он намерен закрутить с ней роман, и охватила руками его шею.

– Я собираюсь принести что-нибудь выпить! – прокричал он ей в ухо. – Рад познакомиться, Джэззи.

Он огляделся: часть его хотела сбежать, другая хотела остаться на вечеринке и, конечно, еще одна часть хотела ее. Но нет. С Джэззи из Лос-Анджелеса или с другой девушкой – Мэнди или Минди, – которая налетела на него, пока он прокладывал себе путь к столу с напитками, заваленному пивом и чипсами.

Не то чтобы он был против того, чтобы с кем-нибудь завести роман. Далеко не так. Он был практически готов только от одной мысли о Джэззи, прислонившейся к нему. Но он не хотел начинать лето романом с любой девушкой. Просто так. Ему надо было сначала определить территорию.

А теперь еще две девушки улыбались ему. У одной большие сиськи и короткий топ, а ее хихикающая подружка была дочерью владельца фирмы, производящей дорогую одежду.

Он проследил взглядом за Лолли Беллами. Она стояла на краю зала, выражение ее лица было усталым. Коннор пробрался сквозь толпу и подошел к ней.

– Привет, – сказал он как ни в чем не бывало.

– Привет. – Ее улыбка была натянутой, и он подумал, не злится ли она все еще на него из-за чего-то.

– Так что мы должны наверстать упущенное, – напомнил он ей.

– Что ты говоришь? – Она поднесла руку к уху.

– Наверстать упущенное, – повторил он и показал жестом, чтобы она следовала за ним в угол комнаты, подальше от стереоколонок. Она улыбнулась ему, ее взгляд был мягким и искренним. Он всегда любил ее лицо. У нее была хорошая кожа и красивые глаза за стеклами очков.

– Я была удивлена, когда узнала, что ты приедешь этим летом, – сказала она.

– Я не планировал вернуться, – объяснил Коннор. Теперь он был мужчиной, как постоянно напоминал ему Мел. Достаточно взрослый, чтобы, покинув дом, убраться из жизни отчима.

И конечно, он не мог исчезнуть достаточно быстро. Было похоже, что его устраивает жить с матерью. Это была лучшая опция, поскольку он откладывал каждый пенни на колледж, потому что не получал помощи от матери и Мела, так же как и от отца.

Что было для Коннора нормально. Он не возражал идти собственной дорогой. Он бы уехал, как только фейерверк в честь окончания школы растаял в воздухе, но только у его матери были другие планы насчет его.

– Что заставило тебя вернуться? – спросила Лолли.

Он заколебался, взвешивая, как много может ей рассказать.

– Я после выпускного нашел себе работу и собственную квартиру. Я думал, у меня началась новая жизнь.

– А теперь ты здесь.

– Просто не мог оставаться в стороне.

Это было куда больше, чем он мог сказать ей, и должен был, вероятно учитывая, что невозможно вести доверительную беседу во всем этом шуме. Может быть, это и к лучшему. Может быть, Лолли лучше не знать истинной причины, по которой он вернулся снова. Другой сын его матери, восьмилетний Джулиан, приехал из Луизианы на лето, Коннор должен был присмотреть за ним. Это был способ держать ребенка подальше от себя и от кулаков Мела.

Коннор едва знал своего брата младенцем, а потом его мать сплавила ему Джулиана, как ненужного щенка. Коннору пришлось потратить целые годы, чтобы справиться с этим, и, может быть, это сделало несколько странным и Джулиана. Восьми лет от роду, он был сгустком энергии, руководимым редко сдерживаемыми импульсами. Согласно его школьным записям, ему была рекомендована частная диагностика, но это никогда не было сделано. И его уровень интеллекта никогда не был исследован, были одни только разговоры.

Школьные записи являли собой многостраничное описание нарушений поведения, не только многочисленные эпизоды хулиганства на школьном дворе или грубости по отношению к учителям. Это были по большей части причудливые и рискованные действия, которые подвергали опасности единственного человека – самого Джулиана.

Мать заявила, что ребенок доведет ее до нервного срыва. Решение пришло с неожиданной стороны – от отца Коннора, который все еще работал в лагере «Киога». Семейство Беллами предложило Коннору работу на лето и пригласило Джулиана в лагерь. Он гадал, рассказали ли они Лолли, что он – очередной стипендиат, жест вежливости по отношению к Терри Дэвису. Он подозревал, что они ей не сказали. Чарльз и Джейн Беллами были деликатны, когда дело доходило до таких вещей.

– Так что ты поделывал? – спросила Лолли. – Почему ты так долго не возвращался?

– Мой отчим сказал мне, что я достаточно взрослый, чтобы приносить в дом деньги. – Коннор изобразил просторечное произношение Мела: – «Ты должен найти работу, сынок. Я не желаю видеть, как ты сидишь целый день, проедая наш дом».

Ему было над чем иронизировать. Прежде всего, он не был сыном Мела. Нравилось ему это или нет, но у Коннора был отец.

– А как насчет дома? – огрызнулся Коннор. – Предполагается, что он у меня есть – дом. Но правда состоит в том, что мы торчим в парке для трейлеров, и это ни для кого не дом. Просто место, чтобы перебиться какое-то время.

Он попытался проследить за выражением ее лица. Было это отвращение? Превосходство? Что думает кто-то вроде нее о том, как живет кто-то вроде него?

– Это звучит потрясающе, – заключила она.

– В самом деле?

– Ну да, черт побери. Подумай о нас. Ты можешь уйти в любую минуту, когда захочешь. Поверь мне, если бы мои родители были способны на это, когда они развелись, их развод не был бы таким уродливым и болезненным.

– Он был уродливым и болезненным?

– Ха. Они могли бы написать книгу по этому поводу. И проблема в том, что они ругались – я называла это годами холодной войны – насчет всяких вещей. Ерунды. Вроде покраски лампы или антикварной мебели. Понимаешь?

– Они не ругались из-за опеки над тобой?

– Черта с два. Нет способа заставить мою мать отказаться от меня. Это была единственная вещь, из-за которой они не ругалась. Было решено, что моя мать останется со мной, как с ней останутся ее месячные.

«Какая ирония», – подумал он. Лолли не могла не оправдать ожиданий ее родителей. Он не мог представить себе родителей, которые чего-либо от него ждут.

– Итак, как насчет тебя? – спросил он. – Как твои дела?

– Последние два лета я путешествовала.

– Куда?

– За море.

– Ты можешь говорить более конкретно. Я думаю, я помню кое-что из своих уроков географии.

Она безрадостно улыбнулась:

– Что ж, попробую описать. Лето после выпускного класса я провела со своей матерью и ее мамой – моей бабушкой Гвен – в Лондоне, Париже и Праге. В лето после первого года в колледже мой отец отвез меня в Александрию, Афины и Стамбул.

– Звучит шикарно, – сказал он. – Черт побери, Стамбул. Египет. Ты видела пирамиды?

– Да. И они были точно такие, как я себе воображала. Не лучше. В это лето места, где я побывала, вещи, которые я видела, были… словно сон.

– Тебе повзело, Лолли. Везунчик Лолли. Звучит как название конных гонок в Саратоге.

– Да, это я. Везунчик.

– Ты хочешь сказать, тебе было не так уж весело?

– Нет. Поверь мне, вроде ты не можешь поехать в Париж и не веселиться. Но… я была так одинока и скованна. Я так чувствовала себя со времени развода и вела себя соответственно. Боже, я говорю как ребенок, жалуясь тебе на все это.

– Не тревожься, – подбодрил он ее. – Я не особенно за тебя переживаю.

– Хорошо, потому что я за тебя тоже не переживаю.

– Я знаю. Ты никогда этого не делала. – Это было еще одно, что ему в ней нравилось.

– Какие у тебя планы? – спросила Лолли.

– Хотел бы я, чтобы мне давали десять центов каждый раз, как кто-то меня об этом спрашивает. – Чего он действительно хотел, так это чтобы у него был ответ, который бы ему самому нравился, – путешествие, или колледж, или работа, которую он не может дождаться, чтобы делать. Реальность была куда менее привлекательна. Он должен был найти себе работу, жить на гроши и ходить в общинный колледж по вечерам. – Я еще не решил. А как насчет тебя? У тебя были планы с тех пор, как ты окончила школу?

– Почему ты это говоришь?

– Ты все планируешь. Во всяком случае, мне всегда так казалось.

– Ну, теперь, когда я пережила школу, я собираюсь шокировать мир, – сообщила она с преувеличенной драматичностью.

– Каким образом?

– Я иду в колледж.

– Ты права. Я в шоке. – Коннор и был в шоке, конечно, это была следующая логическая ступенька для людей вроде Беллами и большинства людей в этом лагере. Богатые детки учатся, как быть богатыми взрослыми, чтобы навсегда сохранить богатство.

– Я думаю, я хочу быть учительницей, – сказала она. – Учительницей рисования.

В тени он разглядел, что ее улыбка стала застенчивой, она сияла ему во тьме.

– Ты первый человек, которому я сказала это.

– Это большой секрет?

– На самом деле нет, но я думаю, это приведет в ужас мою маму. Она скорее видит меня в министерстве иностранных дел, ну, что-нибудь потрясающее вроде этого.

– Это твоя жизнь, твое решение.

– Вроде того. Я ненавижу разочаровывать мою мать. Я даже не сказала об этом своему психотерапевту.

Он откашлялся.

– У тебя все еще есть психотерапевт?

– Всегда. Ты можешь считать, что я воспринимаю доктора Шнайдера как друга, который является им в течение часа.

– Я буду твоим другом бесплатно, – пообещал он ей.

Снова эта улыбка. Она сверкнула ему из тени, немного смущенная и очаровательная.

– Спасибо, – сказала она. – Это очень много значит для меня, Коннор. У меня никогда не было много друзей.

Хотя прошло уже несколько лет, Коннор все еще чувствовал, что с ней можно говорить. Когда он был младше, он находил ее слишком высокомерной и надоедливой, но очень быстро понял, что ее начальственный тон – только маска. Под ней у нее было хорошее сердце и великолепное чувство юмора, а он точно знал, что этого много не бывает.

Ему также нравилось их молчание. Он никогда не чувствовал, что должен заполнить паузу в их беседе какой-то болтовней. С Лолли он мог молчать, и она не заставляла его почувствовать, что он должен поцеловать ее или залезть ей в трусы. Не то чтобы он что-то имел против поцелуев или того, чтобы трахнуться, черт возьми, нет. Ему здорово везло по этой части, по некоторым причинам траханье с девушками никогда не составляло для него трудности.

Подразумевать что-то. Вот это была трудность.

Или, может быть, это молчание ничего не означало. Может быть, это была ерунда для книг и кино.

Ему нравился тот факт, что Лолли честна с ним, и то, что он может быть с ней таким же честным. В его жизни было не так много людей, которым он бы мог сказать главные вещи, и она была одной из них.

– У меня есть еще один повод вернуться этим летом, – сказал он.

– Что за повод?

– Мой маленький брат.

Он кожей почувствовал, как она разинула рот в темноте.

– Я не знала, что у тебя есть брат.

– Джулиану восемь лет. Он во фледжлинге. Джулиан Гастине.

Выражение ее лица было комичным.

– Я видела сегодня этого мальчишку – он спрыгнул с дерева в озеро.

– Он самый, – кивнул Коннор.

Джулиан вечно взбирался на высоту, где его никто не ждал. Неудивительно, что мама от него с ума сходила. Коннор предполагал, что братишка таким нестандартным способом пытается заставить ее беспокоиться о нем. Он пришел к этому выводу некоторое время тому назад, он все еще помнил, как больно ему было, когда он сам верил, что возможно заставить мать полюбить его. Джулиан, вероятно, находился в этой стадии развития, и это явно делало его неугомонным.

– Никогда бы не подумала, что вы братья, – сказала Лолли.

Он ухмыльнулся:

– У нас много общего.

– Вы не слишком похожи, – возразила Лолли, явно пытаясь быть дипломатичной. – Должно быть, вы… братья наполовину?

– Да, это так. Его отец – афроамериканец. Мой… – Просто пьяница. – Мой нет.

Она легонько пожала его руку:

– Не могу поверить, что ты никогда о нем не говорил.

– Когда Джулиан родился, мне было одиннадцать лет, – сказал он. – Для меня в нем не было ничего необычного. Он был просто ребенок, понимаешь? Затем появился биологический отец Джулиана, и я был послан к чертям. Этот ребенок наполовину афроамериканец.

– Что же случилось? – спросила Лолли. – Почему твоя мама не растила вас вместе?

– В то время никто мне этого не объяснил. Когда Джулиану было шесть месяцев, моя мать начала встречаться с Мелом. Он убедил ее, что она не может себе позволить иметь ребенка и что будет лучше, если Джулиана будет растить его отец.

Коннор открыл для себя, что эти воспоминания все еще имеют силу причинять боль. К тому времени, как Гастине приехал за Джулианом, ребенок был достаточно большим, чтобы двигаться, гулять и смеяться с Коннором, который любил его всем сердцем. Когда Джулиана забрали, Коннор почувствовал, что у него разбилось сердце. Он две недели злился на мать. «Как ты могла? – спрашивал он ее снова и снова. – Он мой брат, как ты могла?» – «Ты не мог быть с ним всегда, – говорила ему мать, ее глаза наполнялись слезами. – И все равно, Джулиану лучше жить с Луисом».

Может быть, на этот счет она была права. Гастине не был человеком больших достоинств, но у него был дом в городе и серьезная работа, и это было больше, чем имели отцы большинства детей.

– Так что теперь Джулиан живет в Новом Орлеане со своим отцом, – сказал Коннор Лолли. – Он что-то вроде профессора в колледже, ученый, и этим летом он взял отпуск и отправился за море, вот Джулиана и отправили к нам с мамой. Она собиралась позволить ему слоняться целое лето по дому и смотреть телевизор, но тогда он мог попасть в беду. Она позвонила моему отцу и сказала, что мы оба приезжаем. Не могу себе представить, что думает на этот счет мой старик: к нему на лето приезжает его взрослый сын и другой ребенок его бывшей.

Отношения Коннора с отцом были сложными из-за того, что Терри Дэвис был начисто лишен претензий и делал все, чтобы Коннор был рядом. Когда отец Коннора был трезв, он был лучшим парнем на свете. Все было бы проще, думал Коннор, если бы его отец был козлом. Тогда, пьяного или трезвого, Коннор мог бы ненавидеть его.

– Так что твой отец не возражает против… – Голос Лолли сбился, словно она вступила на неведомую территорию – Джулиана.

– Они с матерью больше не разговаривают, но он не видит ничего странного в том, что Джулиан приехал сюда.

– Должно быть, он терпимый человек, – сказала она.

«Очень дипломатично», – подумал Коннор. На самом деле отец Коннора и Джулиан прекрасно поладили. Коннор думал, что, несмотря на разную кровь, у Терри Дэвиса и Джулиана Гастине было много общего. Они оба были саморазрушителями. Терри пил, а Джулиан скакал, как горный козел, и прыгал откуда только можно.

– Я должен поблагодарить твоих бабушку и дедушку за это лето. Они дали мне работу и пригласили Джулиана в лагерь. Это великодушно с их стороны. – Он подумал, сможет ли Джулиан оценить шанс, который ему дали, сможет ли лето на озере Уиллоу изменить перспективы Джулиана в жизни так, как это было с Коннором.

Возвращаясь к тем временам, когда Коннор был здесь скаутом, наслаждаясь правами и привилегиями члена лагеря, он знал, что получил редкую возможность. Беллами не имели представления, что означали для него эти лето за летом, проведенные здесь. Лежать с дюжиной других мальчишек в хижине, которая пахнет к концу недели, как клетка хомяка, не было таким уж большим удовольствием. Но для Коннора это много значило, это был шанс жить другой жизнью, даже если только на лето. Долгие недели у него было то, что ребенок должен переживать летом: череда солнечных дней, наполненных весельем и смехом, спортом, который увеличивает силу и ловкость, отличная еда каждый день, шоу талантов, рассказы о привидениях, которые шептали по ночам, пение у костра. Это были каникулы, о которых мечтает любой ребенок, реальны они или нет. И все эти годы каникулы Коннора были словно мечта.

Они были совершенно идиллическими до конца. Летние удовольствия кончались, кончалось и детство.

К их столу подошел Калвин, старший вожатый.

– Мне нужны добровольцы на ночное дежурство. Лолли, я выбираю тебя. – И протянул ей полицейскую дубинку.

Она хохотнула, но взяла дубинку и с готовностью направилась к двери.

Коннор несколько секунд смотрел на нее. Затем он заметил, что Джэззи с ее накрашенными губами и торчащими сиськами направилась к нему.

– Я тоже пойду, – вскинулся он как раз вовремя, чтобы избегнуть Джэззи, которая уже совсем было подошла к нему.

Несмотря на громкую музыку, он услышал, как кто-то сказал:

– Никакого вкуса.

«Идиоты», – подумал он. Когда он догнал Лолли, у него сбилось дыхание.

– Эй, подожди.

Она выглядела удивленной, ее глаза освещал звездный свет.

– Ты не должен из-за меня уходить с вечеринки.

– Их еще много будет этим летом. На самом деле вечеринки меня утомляют, я лучше чувствую себя в одиночестве.

– А мне нравится. Вот только там слишком шумно. И слишком жарко.

– Я тоже так думаю.

Они прошли по тропинке, выбирая путь в тени. На ночном небе распростерся Млечный Путь, и они остановились посмотреть на него в изумлении. Именно тогда Коннор ощутил наконец, что старая связь с Лолли, их дружба так много значит для него.

– В самом деле? – спросила она. – Ты не находишь удовольствия в том, чтобы каждые пять минут выбрать новую девушку?

– Я не собирался…

Она откашлялась:

– Это трудно не заметить.

Он был рад, что темнота скрыла его покрасневшее лицо.

– Множество людей наталкиваются друг на друга.

– Только не я.

– Ну да, хорошо, ты умная. Я не знаю, почему все торопят события.

– Потому что они хотят, чтобы все горяченькое подали им сразу, – сказала она. – Ты когда-нибудь думал о этом?

– Нет.

– Я знаю как минимум трех девушек, которые запали на тебя. Никто не хочет связываться с неудачницей.

– Ты считаешь себя неудачницей?

– А ты видел, чтобы кто-то пытался подцепить меня.

«Нет, – подумал он, – я бы оторвал им голову».

– Это ерунда, – заверила она. – Просто все зависит от того, как ты выглядишь.

– Люди говорят, что моя мама выглядит как Шэрон Стоун, но ей это не принесло ничего хорошего, кроме козлов, которые обращаются с ней как с дерьмом.

– Боже, Коннор!

Она заставила его нехотя улыбнуться. Ему нравилось быть с ней, и если другие вожатые удивлялись почему, то они были просто идиотами. Он чувствовал себя совершенно спокойным, шагая с ней по гравийным дорожкам, которые существовали здесь уже для нескольких поколений скаутов. Прошел час после отбоя, и сквозь окна хижин были слышны шепотки группы фледжлинга. Лолли прислонилась к окну хижины «Саратога», а Коннор пошел проверить мальчиков в «Тикондероге». Они не стали входить, потому что это привело бы детей в восторг. Они входили, только если что-нибудь случалось. Когда он вернулся к ней, она поднесла палец к губам.

Их слуха достигло хихиканье и шепот девочек, которые были чем-то заняты. Чего они, разумеется, делать были не должны. Лолли мгновение колебалась. Затем она показала жестами Коннору войти.

– Там есть малышка по имени Рамона, за которой я присматриваю, – сказала она. – Она тоскует по дому.

Это было чувство, с которым Коннор был совершенно незнаком. Он не представлял, на что похоже чувство тоски по дому. Он гадал, скучает ли Джулиан по отцу и Новому Орлеану.

Из того немногого, что он знал о жизни детей, это было не так уж плохо. Луис Гастине никогда не был женат и, если верить Джулиану, не ходил на свидания. Насколько мог понять Коннор, они жили словно пара монахов.

Лолли, похоже, не торопилась вернуться на вечеринку, и Коннор не сожалел об этом. Ему нравилось смотреть на звезды, которых не видно в городе, слышать шуршание ветвей дубов и журчание воды, стекающей с бортов каноэ. На таком расстоянии звуки вечеринки, разносившиеся над озером, были приглушены и приятны.

Встала луна, и теперь она омыла лагерь бледным светом. Отдаленный рев водопада звучал как шум толпы на футбольном стадионе. Сквозь деревья светились огни хижин персонала, и Коннор подумал о своем отце, проводящем очередную ночь за пьянством и слушанием старых песен по радио. Как и последние два десятилетия, Терри Дэвис жил один в хижине на краю лагеря, теряя себя, пока жизнь проходила мимо.

Отбросив грустные мысли, Коннор проследил за полетом совы, а потом кое-что еще привлекло его взгляд. Вспышка света, может быть, фонарик.

Он схватил Лолли за руку.

– Посмотри на мост над водопадом Мирскил, – сказал он. – Ты что-нибудь видишь?

– Нет, только тени, но подожди – я думаю, ты прав. Там кто-то есть. – Она покрутила дубинку и направилась по тропе, бесстрашная и сосредоточенная, словно полицейский в патруле. – Пойдем проверим.

Тропа плавно поднималась по завалу камней. Водопад разбивался о скалы, поднимая в воздух игольчатый туман, который бахромой обрамлял все вокруг.

Пока они карабкались к водопаду, проходя мимо американских гор и каменистых насыпей, в лесу прятались ночные животные. Он слышал, как Лолли споткнулась.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Да. На мне шлепанцы. Я не думала, что мне ночью придется взбираться на гору.

– Тебе не обязательно идти.

– Ты думаешь, я пропущу это? – Она засмеялась знакомым фыркающим смехом.

Он знал, о чем она говорит. Лолли Беллами умела быть надоедливой, но она не была трусихой, что бы там ни говорила.

– Хватайся за меня, если почувствуешь, что падаешь.

– Ха, – отозвалась она. – Тебе просто хочется, чтобы кто-то ухватился за твою задницу.

– Да, таков мой план.

Они прекрасно себя чувствовали в своей обычной манере подшучивания друг над другом, она зародилась у них, когда им было по двенадцать лет. Коннор чувствовал себя так, словно натянул старую любимую рубаху.

Теперь Коннор мог различить на мосту два туманных силуэта. Один из них, казалось, был за оградой. Плохое предчувствие свело ему кишки.

– Ты глупое маленькое дерьмо, – побормотал он, задыхаясь.

– Что? – спросила Лолли.

– Джулиан! – Коннор перешел на бег.

В то же мгновение неудержимый крик разорвал ночь.

Лолли направила луч фонарика на мост, и они в ужасе смотрели, как маленькая фигурка оторвалась от каменной ограды и бросилась в темноту. Лолли ужасно закричала.

Длинный луч фонарика освещал маленькую фигурку на мосту – не Джулиан, но другой мальчишка, которого Коннор не узнал. Луч дрожал, пока Лолли освещала место под мостом.

– Джулиан, – выдохнул он.

Свет от фонаря пробежался по лесу, пока Лолли искала Джулиана. Паника охватила Коннора так глубоко, что он потерял слух. Затем он понял, что она говорит что-то, берет его за руку, чтобы успокоить, и наконец понял, что она пытается сказать.

– Все в порядке, – сглотнула она. – Я думаю, все в порядке.

Взрыв мальчишеского веселья донесся до них через ночной лес. Лолли взяла Коннора за руку и направила луч фонарика на длинный склон, прилегающий к мосту.

Его сердце замедлило бег, хотя кровь, казалось, вскипала в голове.

– Маленький сукин сын, – бормотал он, шагая по дорожке. – Глупый маленький сукин сын.

Мгновение позже он достиг края моста и схватил за воротник соучастника, мальчишку по имени Джордж из Техаса, который талдычил, как последний трус, что он ничего общего с этим не имеет, что Джулиан спрыгнул сам.

– Заткнись, – рявкнул Коннор, и юный Джордж умолк.

Лолли направила луч фонарика туда, где ограда была опущена. Она опустила фонарик на маленькую фигуру на конце того, что оказалось веревкой для прыганья.

– Ты арестован, – сказал он болтающемуся на веревке брату.

– Дерьмо, – ответил Джулиан.

Через полчаса, когда они подняли Джулиана на мост и провели его маршем через горы, Коннор выразил свое отношение к произошедшему.

– Ты сумасшедшая маленькая задница, – мрачно произнес он, расстегивая сложную систему веревок и карабинов, которыми пристегнул себя Джулиан.

– Не думаю, что ты должен меня так называть, – заявил Джулиан. – Правила «Киоги», пункт одиннадцатый. Ни при каких обстоятельствах не использовать вульгарные выражения в отношении скаутов и персонала.

– Да? А какое правило запрещает ругать тех, кто прыгает с мостов? – потребовал ответа Коннор.

– О чем, ради всего святого, ты думал? – спросила Лолли.

Джулиан посмотрел на нее, и в лунном свете глаза ребенка были невинны и ангельски чисты, словно глаза певчего в церковном хоре. Он улыбнулся ей сладкой, беззащитной улыбкой, и Коннору показалось, что сердце Лолли тает и превращается в лужицу на земле.

– Мадам, – сказал Джулиан, в его голосе звучала искренность. – Я хотел знать, что значит летать.

Коннор ожидал, что на Лолли подействует неотразимое обаяние его брата. Вместо этого она возразила:

– Ха. Это не полет. Это свободное падение.

Прошло еще полчаса, прежде чем они уложили мальчишек в кровати, предупредив, что обоих ждет дисциплинарное взыскание, даже, может быть, их выгонят из лагеря. Отлично, подумал Коннор, зная, что, если его брат уедет, Коннору в лагере тоже не остаться. Лето кончится раньше, чем началось. Когда они с Лолли покинули барак, он сказал:

– Прости за это. Тебе, наверное, стоило остаться на вечеринке.

– Ты шутишь? Не каждую ночь увидишь, как кто-то прыгает с моста Мирскил. Я бы ни за что на свете этого не пропустила.

– Что, черт побери, мне теперь делать?

– Поговори с ним о карьере каскадера.

Предполагалось, что вожатые будут докладывать о происшествиях начальнику лагеря. Коннор попытался разглядеть лицо Лолли, но было слишком темно, чтобы понять, о чем она думает.

– Тебе придется признать, что он достаточно изобретательный, способный мальчик.

Это была правда. Джулиан и Джордж сами придумали себе развлечение, нашли веревки, карабины, шнуры и оборудование. Они отыскали книгу и сконструировали по ней аппарат, приспособленный к прыжкам. Маленький брат Коннора оказался странной комбинацией детской одаренности, каскадера и идиота.

– Как говорит его отец, он начал прыгать с младенческого возраста. Он всегда обожал высоту.

– Давай дадим ему завтра урок прыжков в воду. Если он любит прыгать, он может делать это в безопасном месте. В лагере есть еще пристегивающиеся прокладки и горное снаряжение.

Его охватило сладостное облегчение. Коннор испытывал искушение поцеловать ее в эту минуту. Последнее, что он хотел, – это потерять своего брата снова.

– Это будет совершенно… потрясающе, – обрадовался он.

Она пожала плечами:

– Подумаешь. Я думаю, нужно следовать своим импульсам, даже если это заводит тебя в странные места.

– Я сделаю все, чтобы это не повторилось.

– Хорошо.

Он показал на столовую:

– Эй, не хочешь ли совершить набег на кухню?

– Всегда готова.

Кухню каждую ночь запирали, в основном для того, чтобы уберечь от енотов и медведей, но ключ всегда висел над дверной перемычкой, и они оказались внутри за секунды. Лагерная кухня, пахнущая специями, свежим хлебом, уставленная огромных размеров банками, с работающим стенным холодильником, казалась местом бесконечного изобилия.

Коннор схватил ломоть хлеба, выпеченный в булочной «Скай-Ривер», тот же, который они поставляли, когда он был скаутом. Ничего не менялось, год за годом. Ты всегда мог рассчитывать на хлеб из местной булочной, молоко, которое доставляли в стеклянных бутылях, и свежие продукты с ферм графства Ульстер.

Лолли открыла громадных размеров банку арахисового масла и двинула ее к нему через стол. Он намазал масло толстым слоем на хлеб, добавил мед из бутыли и перебросил сандвич через стол к ней. Он налил себе стакан молока, затем предложил бутылку Лолли. Она покачала головой.

– У тебя интересная семья, Коннор, – сказала она. – Я думаю, это здорово, что ты проводишь лето с Джулианом. – Она слизнула каплю меда с края своего сандвича.

Услышав ее слова, Коннор почувствовал, что стал лучше относиться к Джулиану. Он был сумасшедший мальчишка, но он брат Коннора. Они перекусили и убрали за собой.

– Уже поздно. – Коннор протянул руку, чтобы помочь ей встать из-за стола.

Ей не нужна была помощь, это был просто вежливый жест. Они выключили свет, он закрыл и запер дверь кухни, и они ступили в гудящую сверчками ночь.

– Я провожу тебя до твоей хижины.

– Я знаю дорогу, – возразила Лолли.

– Ты должна знать, что это просто традиция, – сказал он, снова беря ее за руку.

– Традиция чего? – спросила она.

– Когда парень говорит девушке, что проводит ее домой, он имеет в виду, что хочет поцеловать ее на ночь.

– Очень смешно. – Она отозвалась своим обычным фыркающим смешком, который так раздражал его, когда они были младше. – Ты же не хочешь поцеловать меня на ночь, Коннор.

– Ты права, – согласился он, останавливаясь на тропинке и обнимая ее. – Я хочу поцеловать тебя сейчас.