Текст книги "Лето больших надежд"

24

– Мой отец будет болью в моей заднице по поводу всего этого, – пробормотала Дэзи Джулиану.

Они двое проводили утро, сгребая гальку на главную дорожку, ведущую от павильона к доку. Когда гости приедут на праздник, для них будет готова новенькая пешеходная дорожка. Она гадала, оценит ли кто-нибудь, что Джулиан притащил как минимум двенадцать тачек гальки, пока она разгребала ее по намеченному плану. Они работали быстро, наметив закончить до обеда.

– Может быть, он удивит тебя, – предположил Джулиан, бросая лопату и рабочие рукавицы в тачку. Он сделал большой глоток из бутылки с водой.

Его футболка промокла от пота, и рабочие шорты прилипли к бедрам, в карманах было бог знает что. Всякая мужская ерунда. Когда парни выглядят неряшливыми от тяжелой работы, их это только украшает. А вот девушек нет. А Дэзи сейчас была потная и грязная.

– Боже, – сказала она. – Мне уже почти семнадцать. Я не могу дождаться, когда наконец смогу не спрашивать разрешения делать все, что хочу. – Она поймала взгляд Джулиана, который завинчивал крышкой бутылку с водой. – О, черт. Прости, Джулиан. – Она не знала, что еще сказать.

– За что ты просишь прощения? – Его глаза подозрительно сузились. У него были красивые глаза, цвета оливы, которые замечательно контрастировали с кремово-коричневой кожей.

– Что я жалуюсь тебе на своего отца. Оливия рассказала мне, что случилось с твоим папой, и… боже, мне в самом деле жаль.

Он кивнул, его лицо было невозмутимо.

– Не тревожься об этом. Если бы мой старик был жив, я бы тоже на него жаловался.

Она стащила рабочие рукавицы и бросила их в тачку.

– Ты слишком хорош, чтобы быть настоящим, ты знаешь об этом?

Он рассмеялся:

– Точно могу сказать, что никто никогда не говорил обо мне такого.

– Тогда никто не видел тебя таким, каким вижу я, – сказала она, вытирая руки о джинсы. Она испытывала острое желание прикоснуться к нему, может быть, взять его за руку или что-то вроде того, но она этого не сделала. Они с Джулианом были в хороших отношениях – просто друзья, без безумия влюбленности, и она не хотела это усложнять. – Так что в любом случае, если тебе когда-нибудь захочется поговорить об этом – или о чем угодно, – я хороший слушатель.

– Это правда, – согласился он. – Так и есть.

– Почему я слышу удивление в твоем голосе, когда ты это говоришь?

Он рассмеялся снова:

– Ну, посмотри на себя.

Она знала, о чем он говорит. Большинство людей, глядя на нее, видели блондинистые волосы и большие сиськи – девушку, которая любит вечеринки. Очень немногие беспокоили себя тем, чтобы заглянуть поглубже. Она положила лопату для гравия и остальные инструменты в тачку, и он толкнул ее вдоль новой дорожки. Гравий хрустел под ногами, принося им обоим чувство удовлетворения от проделанной работы.

– Ты уверен, что хочешь туда поступить? – спросила она, когда они убрали все в сарай.

– Что за черт. О чем ты говоришь, конечно!

Она изучала его, он весь был так хорош, словно сошел с рекламных плакатов мужской моды, худощавый, с роскошными волосами. Он был потрясающим, точно.

В других обстоятельствах она могла бы позволить себе влюбиться в него, но не теперь. Не тогда, когда ее семья разлетелась на части. Сейчас она могла только дружить с ним, а парень по разным причинам мог и того меньше.

– Ну хорошо, – сказала она, – пойдем спросим моего папу.

Они нашли его и Макса за работой, – они копали и сажали маленький садик между двумя самыми большими хижинами.

– Папа, – позвала она. – Эй, папа. Мистер Дэвис берет нас в Кингстон, чтобы… Эй, ребята, что вы делаете?

Грег выпрямился, стащил свою бейсболку и отер пот со лба. Он жестом показал на свежевскопанную землю:

– Сажаем мемориальный сад.

Дэзи посмотрела на него, затем на Макса. Ее брат блестящим образом подражал отцу, стянув с головы собственную кепку, и вытирал лоб.

– Мемориальный чего? – спросила она.

– Буллвинкля, – скорбно кивнул Макс, – и Йоги. И всех их друзей.

– Трофейные головы, – объяснил папа.

Дэзи испытала приступ веселья.

– Вы хороните трофейные головы. Те самые, которые были в главном холле.

– Да. И мы сажаем в память о них фотинию и шалфей, – радостно сообщил Макс.

– Головы из-под них вылезают, – посетовал отец.

– Привет, вот и я, – сказал Джулиан, протягивая Максу свою пятерню.

– Они отовсюду вылезают. – Дэзи не нравились стеклянные глаза чучел, их обнаженные зубы, побитые молью шкуры. – Никто не хочет смотреть на побитые молью трофеи и всякие головы диких кошек. Но у нас пять контейнеров для мусора, – добавила она. – Вы могли бы их просто выбросить.

– Мы хороним их как положено. Выказываем им уважение, – возразил папа.

Кое-что о ее папе. Он всегда умудрялся напугать ее. Она провела с ним этим летом больше времени, чем за долгие годы, но все еще не понимала его.

– Ну хорошо. Значит, ты не прочь, если мы поедем в Кингстон?

– Что такое Кингстон? – спросил папа.

Вечно эти вопросы. Она просто заболевала от этого. У нее температура повысилась на три градуса.

– Папа…

– Сэр, – откашлялся Джулиан, – мистер Дэвис, отец Коннора, предложил подвезти нас, потому что там есть офис военно-воздушных сил. Я собираюсь поступить на военную службу, чтобы заплатить за колледж.

Дэзи увидела, как отвисла челюсть ее отца. Он так привык к ее дружкам-разгильдяям, что не знал, что делать с мальчишкой, который проявляет инициативу, заботясь о своем будущем.

– Ну, – сказал папа, – ну, полагаю, это похвально.

– Это заслуга Дэзи. Я вообще не думал о поступлении в колледж, но, может быть, теперь это случится.

– Отличная работа, Дэзи, – похвалил ее папа. – А теперь, как насчет твоих собственных планов по поводу колледжа?

Она взглянула на него:

– Я знала, что это начнется.

– И?

– И на случай, если ты забыл, ты послал меня в школу, которая переводит в колледж после выпускных экзаменов.

– В самом деле?

– Ну, практически.

– Хорошо. В таком случае, может быть, я не стану так много ворчать насчет счетов за обучение.

* * *

Когда Коннор заехал за Оливией позже этим вечером, он увидел отца и дочь в вестибюле здания. Они выглядели как истинные американцы, элегантные жильцы дома в верхнем Ист-Сайде, успешные и хладнокровные, уверенные в своем месте в мире. Он вошел и, глядя на них внимательно, понял, что богатые ничем не отличаются от остальных. Как и все люди, они делают ошибки, причиняют друг другу боль и имеют свои секреты.

Филипп высокий и стройный, в превосходной одежде, обутый в дорогие туфли, и каждый волосок на его голове был на своем месте. Пока Оливия представляла их друг другу, Коннор только смутно его вспомнил. Он видел мистера Беллами один или два раза, когда они были детьми, в родительский день в лагере.

– Хочу сказать вам спасибо за то, что подвезли Оливию в город, – сказал Филипп.

– Не за что, – ответил Коннор. Он чувствовал себя неловко, язык прилип к гортани. Что, черт побери, можно сказать парню, который только что узнал, что у него есть взрослая дочь? Мои поздравления?

Беллами, однако, не потерял мужества.

– Оливия рассказала мне, что вы делаете огромную работу по восстановлению лагеря. Я знаю, что мои родители будут в восторге.

– Я на это надеюсь.

– Нам пора идти. Постараемся не попасть в пробки. – Она поднялась на цыпочки и поцеловала отца в щеку. – Я буду на связи, хорошо?

– Конечно, дорогая. Спасибо, что приехала. – И потом он добавил: – Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, папа.

Коннор помог ей сесть в машину и обошел автомобиль, чтобы занять водительское место. То, что он видел ее в этом городе, в центре, в мире швейцаров и охраняемых входов, напомнило ему о том, как различается их жизнь. Она стала женщиной, какой и должна была стать, привилегированной и целеустремленной. Он был удивлен тем, что она не выглядит от этого более счастливой. Конечно, встреча с отцом была напряженной, но это не плохо, обнаружить, что у твоих родителей есть прошлое. Люди делают глупости во все времена, и их любимые вынуждены иметь дело с последствиями этих глупостей. Бог знает, он сам был доказательством этого.

Он дождался, пока движение не ослабло, и предложил:

– Поговори со мной.

Она смотрела прямо перед собой.

– Не сейчас.

– Ты должна говорить со мной.

Он знал, без сомнения, что она что-то скрывает и держит в секрете от него.

– Ну хорошо, сменим тему. – Он балансировал руками на рулевом колесе. – Вы с отцом всегда прощаетесь вот так?

– Как именно?

– Говорите, что любите друг друга. Или так было потому, что сегодня – особый день?

– Это привычка. Почему ты спрашиваешь?

– Без всякой причины. Просто это… это хорошо. В моей семье люди так друг с другом не разговаривают.

– Ты не говоришь людям, что любишь их?

Он рассмеялся:

– Дорогая, в моей семье – это как бы иностранный язык.

– Любить друг друга или говорить об этом?

Он посмотрел прямо вперед, сконцентрировавшись на дороге.

– Я никогда не говорил.

– Никогда не говорил «я люблю тебя»? – спросила она.

«Вот дерьмо, – подумал он. – Надо было оставить ее в покое».

– Это потому, что ты на самом деле никогда никого не любил или просто ты не произносил этих слов?

– И то и другое, я полагаю.

– Это грустно.

– Я не чувствую грусти. Я чувствую себя нормально.

– Разве нормально то, что ты не любишь свою семью?

– Теперь ты говоришь как социопатка. – И как, черт возьми, они перешли на тему семьи?

– Я не это имею в виду. И я думаю, что ты говоришь чепуху. Для человека, который утверждает, что не любит свою семью, ты делаешь много того, что делает только любящий.

Он рассмеялся снова:

– Да, ты права.

И наконец благословенная тишина заполнила машину. Он нашел станцию, которая ему нравилась, и включил радио, которое играло подходящую к случаю песню «Пятьсот миль». Коннору хотелось пнуть себя за то, что он позволил состояться этому разговору. Он никогда ни с кем не говорил так, как с Оливией Беллами. Это было так же, как в то время, когда они были детьми.

Молчание царило как минимум дюжину миль, и наконец она, казалось, была готова поговорить о том, что случилось. Она подвинулась на сиденье в его сторону, вытянула свои гладкие голые ноги и уперлась локтем о спинку сиденья.

– Ну хорошо, у моего отца была порочная связь, когда он был обручен с моей матерью, и он стал отцом ребенка, о котором не знал до сегодняшнего дня. Затем, вместо того чтобы разорвать помолвку с моей матерью, он добился того, что она забеременела, и вынужден был жениться на ней, а потом у нее случился выкидыш. Я только что узнала это, так что прости меня, что я не болтаю с тобой о новостях.

Коннор заставил себя не отвлекаться на голые ноги, которые представляли опасность для его вождения. Он заставил себя сосредоточиться на том, что она говорила, не выказывая ни удивления, ни осуждения. Он думал, что люди вроде его матери делают в жизни ужасный выбор, поскольку им не хватает образования и возможностей. Филипп Беллами был доказательством того, что глупость пересекает барьер богатства, образования и класса. Когда доходило до сердечных дел, даже гении вроде Луиса Гастине могли попасть в ловушку.

– Мне жаль, – сказал он Оливии. В этом не было ее вины, однако ей причинили боль. – Я хотел, чтобы ты знала, что мне есть до этого дело, и, если я чем-то могу помочь, скажи мне. Я весь обратился в слух.

– Ты отвез меня сегодня в город в то время, как я могла сесть на поезд. Ты уже помог мне.

– Мне было приятно это сделать.

– Я надеюсь, что поступила правильно. Я хочу сказать, Маришка больше не встречалась с моим отцом. Никогда не сказала ему ни слова о Дженни. Может быть, у нее были для этого причины.

– Ты сделала то, что сделала. Теперь твой отец должен сделать свой ход – это его проблема, не твоя, – философски заключил Коннор. Он повернул на главную дорогу. – Принимаем решение. Мы собираемся остановиться в Фоенисии.

Это был маленький, живописный городок, привлекающий туристов и коллекционеров.

– Я знаю, ты пытаешься отвлечь меня. Заставить почувствовать себя лучше, – сказала Оливия.

– Так и есть.

Он припарковался, вышел из машины, обошел ее и открыл ей дверцу.

– Спасибо, но твои хлопоты не помогут.

– Помогут, если ты позволишь.

Она взяла сумочку, улыбаясь его очевидным усилиям.

– Почему ты в самом деле это делаешь?

– Ты говорила, что столовая – всему голова и тебе нужны новые стулья для приемной. – Он положил руку на ее плечо и двинулся с ней в магазин ремесленных и антикварных изделий, который представлял собой старый красный сарай с древней рекламой табака, все еще видной на его боковой стене.

– Я не говорила, что они нужны мне именно сегодня, но… – Она запнулась и посмотрела на открытые киоски, которые занимали все пространство. – Это потрясающе, – восхитилась она, исследуя коллекцию винтажных ламп. – Это точно то, что мне нужно. Вот, я сказала это. Я пустая и ограниченная. Я только что узнала, что у моего отца есть еще одна дочь, и тем не менее перспектива купить кованую лампу заставляет меня почувствовать себя лучше.

– Не будь так жестока к себе. Это хорошо для всего и всех. Твой отец отдал должное ошибкам молодости, но он все равно остается твоим отцом. Он сказал, что приедет на следующей неделе. Сидеть и терзаться все это время бессмысленно.

Она сделала глубокий вздох, словно избавляясь от боли:

– В таком случае я могу прикупить что-нибудь.

Они нашли все – от старых прядильных колес до дворовых гномов. Там были киоски, специально торгующие архитектурными украшениями. Изогнутая железная лестница вела на открытую площадку с выставкой винтажных плакатов Кэтскилза.

Оливия быстро купила несколько штук, и это было только начало. Коннор наконец увидел Оливию Беллами, основательницу собственной фирмы, в деле. Она представилась продавцу, была решительна и быстро делала выбор. За потрясающе короткое время она нашла главные ценности – плакаты для столовой, лампы и осветительные приборы и антикварный стол, сделанный из старых сосновых досок, для приемной. Она заказала мебель для крыльца, включая традиционные качели, к дому, который она готовила для своих бабушки и дедушки. Она даже нашла большую покрытую кожей регистрационную книгу отеля, где было всего несколько записей на первой странице, последняя датировалась 1929 годом, которую она хотела использовать в качестве гостевой книги. Продавец составил счет и оформил доставку.

– Ты потрясающе сексуальна, когда ведешь себя так, – отметил Коннор.

– Ничего похожего на реальную терапию, когда ты обнаруживаешь тайную жизнь своего отца. – Она пыталась быть веселой, но он видел, что у нее дрожат губы. Иногда, подумал он, так легко забыть, что она пережила много разочарований, но он всегда был способен видеть ее такой, какой не видели другие.

– Итак, это случилось, – сказал он, желая взять на себя ее боль. – Вы с семьей переживете это.

– Почему ты все еще пытаешься заставить меня почувствовать себя лучше?

– Потому что тебя расстроило то, что ты узнала сегодня, и ничего не сумела исправить. И потому, что ты мне нравишься.

– Я тебе нравлюсь, – повторила она.

– Это то, что я сказал.

– Как?

– Что?

– Как я тебе нравлюсь. Как человек, к которому ты испытываешь жалость, потому что он узнал кое-какие по-настоящему плохие новости? Или как человек, с которым ты работаешь этим летом? Или как бывшая подружка, к которой ты все еще испытываешь кое-какие чувства?

– Близко к истине. Как к бывшей подружке, к которой у меня вспыхнули новые чувства.

Вот. Он это произнес. Может быть, это не самое лучшее время, но он хотел расставить все точки над «и».

– Чувства. Это такая широкая тема, – сказала она, заметно не доверяя ему.

– Вот почему парням это нравится. Множество способов интерпретировать это то так, то этак.

– Я понимаю. Так что позже, когда ты разобьешь мне сердце, я буду думать, что ты сказал, что ты любил меня, и ты это скажешь. Нет, я скажу, это у меня к тебе чувства, и мы будем спорить о том, что ты говорил и что это значило.

– Ты допускаешь, что я разобью тебе сердце.

– А ты допускаешь, что нет.

– Очень мило, Лолли. – Он подумал о ее трех несостоявшихся помолвках. Она точно имела отрицательный опыт и боялась.

– Ты никогда не говорил, что подразумеваешь под чувствами, и я не должна была этого замечать. А теперь знаешь что? Я заметила.

Коннор тихо выругался и провел пальцами по волосам.

– Когда я говорю, что у меня к тебе чувства, – подчеркнул он с преувеличенным терпением, – это означает именно то, что ты думаешь.

Она быстро осмотрела сарай, и он догадался, что она проверяет, не слышал ли их кто-нибудь. И точно, две женщины смотрели на деревянные ящики для цветов и склонили голову, шепчась. Там были еще три женщины, разглядывающие скатерти. Пожилой человек почти шарахнулся от них, чтобы не попасть в свидетели.

Оливия вспыхнула:

– Мы поговорим об этом позже.

Коннору не было дела до того, кто их слушает.

– Мы поговорим об этом сейчас. Это мои чувства. Я выбираю, когда говорить о них.

– Может быть, мы можем обсудить это в машине…

– Может быть, мы можем обсудить это прямо сейчас. – Он чувствовал себя униженным. Однажды мнение других людей уже разбило их любовь. – Это просто. Когда я говорю, что у меня есть чувства к тебе, это означает, что я все время думаю о тебе. Я думаю, что почувствую, заключив тебя в объятия. Я начинаю думать, что каждая грустная песня по радио – это о нас. Даже запах твоих духов располагает меня к тебе, и я не могу остановиться и не думать о…

– Стоп, – сказала она и перешла на шепот. – Я верю, что ты можешь говорить так… на людях. Но тебе следует остановиться.

– Ради бога, – пробормотал один из покупателей в разделе скатертей. – Не останавливайтесь.

Коннор постарался сдержать усмешку. Он наслаждался этой ситуацией.

А Оливия нет, ее лицо становилось все краснее и краснее.

– Что может заставить тебя заткнуться? – спросила она.

Он развел руки ладонями вверх и сдался.

– Давай я что-нибудь другое сделаю со своим ртом.

Она удивила его – и, вероятно, саму себя, – когда сжала ладонями его голову и поцеловала в губы. Она была на вкус словно рай, но отодвинулась слишком быстро. И теперь он повторил ее маневр и поцеловал глубоко и настойчиво, пока ее сопротивление не смягчилось и затем не растаяло. Он мог бы стоять так целый день в полутемном сарае, целуя ее, но через некоторое время она вырвалась, глядя на него. Она, похоже, забыла, где они и что могут подумать люди.

– В любом случае, – сказал он, продолжая разговор, словно они и не прерывались, – я полагаю, ты получила ответ.

– Какой ответ?

– Насчет того, что я имел в виду, говоря, что у меня к тебе чувства.

25

Сердце Оливии было в смятении, когда она последовала за ним из антикварного магазина. Она чувствовала, что она опустошена, опустошена их поцелуем. Она не могла поверить, что делала это в публичном месте, просто схватила его и начала целовать. Она никогда прежде такого не делала.

Когда они направились к Авалону, она держала язык за зубами, хотя в уме повторяла громкую речь. Она не доверяла себе, но знала, что у нее к нему тоже есть чувства. Но она еще не сформулировала, в чем состоят эти чувства, кроме откровенного вожделения.

– Я проголодался, – сказал Коннор. – Давай пообедаем.

– Нам на самом деле надо возвращаться, – возразила она.

– Мы идем обедать, – заявил он.

– Отлично, – сказала она.

Если он хотел остановиться где-нибудь, чтобы съесть бургер, она была не против. Она чувствовала, что сопротивление будет фальшивым. И она признавалась себе, что сдаться было облегчением, хотя бы только сегодня. Она, королева чудачеств, собиралась сдаться Коннору Дэвису. Ей было приятно ослабить контроль. Потому что это также освобождало ее от ответственности.

Он привез ее в местечко, называемое «Яблочное дерево», историческую ферму посреди сада, с рекой с одной стороны и дорогой – с другой. Маленькая красная неоновая вывеска в конце гласила: «Обед и танцы каждый вечер». Внутри стояли комфортабельные стулья и столы со свечами с видом на яблоневый сад и реку. Там были теплые деревянные полы и глубокий золотой свет. Официантка отвела их в глубину зала к столику, освещенному струящимся в окно светом заходящего солнца.

«Ну хорошо, – подумала Оливия, – у него на уме нечто большее, чем просто бургеры с жареной картошкой». Она с подозрением посмотрела на Коннора. Это был ресторан для свиданий. У них что, свидание?

– Приятного аппетита, мистер Дэвис, – сказала официантка, пока Коннор подвигал стул Оливии.

– Она называет тебя мистер Дэвис.

Ресторан для свиданий, в котором знают имя Коннора.

– Ты здесь что-то строил? Поэтому они знают тебя. – В ту же минуту, как слова слетели с ее губ, она знала, что сделала это снова. – О боже, – смутилась она. – Я не имела в виду… не имела в виду…

– Ты не можешь представить меня посетителем в подобном ресторане? – предположил он.

Да. Это было именно то, что она имела в виду, и он, без сомнения, знал это. Но по милости божьей он вовсе не выглядел оскорбленным. Вместо этого он улыбнулся ей, и от этой улыбки сердце ее забилось быстрее.

У стола остановился сомелье.

– Вы будете сегодня вечером вино? – спросил он.

– Непременно, – сказал Коннор. – Ты что-нибудь предпочитаешь? – спросил он Оливию.

– Белое, пожалуйста, – машинально сказала она.

– Бутылку «Гамильтон Рассел» шардоне.

Оливия была удивлена. Большинство мужчин, с которыми она встречалась, считали себя знатоками вин, но они всегда выбирали вино согласно ценам в меню. Коннор же выбрал превосходное вино из Южной Африки. Может быть, это было совпадение, но может быть, и нет. Может быть, он знал, что делает. Каждый раз этот мужчина удивлял ее.

Еда была превосходная, красиво разложенная на толстых фарфоровых белых тарелках. Они ели жареное филе радужной форели, продукт местной рыбоводческой фермы, и чернику на десерт. Пока они ели, спустилась темнота и взошла луна, появилось трио из ударных, пианино и кларнета. Оливия почувствовала, как мягкие звуки, которые производили музыканты, охватывают ее, пока она пригубливала остатки вина.

– Спасибо, – тихо сказала она Коннору.

– Не за что.

– Я не знаю, что бы делала без тебя сегодня.

– Ты прекрасно справлялась без меня долгие годы. – Он протянул руку ладонью вверх. – Потанцуй со мной.

Три коротких слова не должны были иметь силу заставить ее сердце забиться в груди. И тем не менее именно такой была ее реакция и еще глубокий судорожный вздох.

Вместо того чтобы ждать ее ответа, он взял ее за руки, поднял на ноги и повел на танцпол.

– Я заставляю тебя нервничать?

– Я выгляжу нервной?

– Да.

– Это немножко… неожиданно.

– Что неожиданно?

– Что мы, похоже, чувствуем тягу друг к другу, и этот проект превратился… в больше чем просто работа. Я этого не ожидала. А ты?

– Черт, да, я ожидал. – Он выглядел скептическим оттого, что она подвергала это сомнению. – Так что теперь ты чувствуешь, что немного запала на меня, так?

Она сглотнула, горло неожиданно пересохло, и сказала:

– Я не начинаю чувствовать так. – Ей пришлось сглотнуть снова, прежде чем она смогла произнести остальное. – Я начала много лет назад.

Пары вокруг них, независимо от возраста, танцевали старомодную версию парного танца. Но Оливия никого, кроме Коннора, не видела. Под своей левой рукой она ощущала мускулы его руки. Объятия его рук волновали ее. Он вел ее мягко и уверенно. Он даже напевал под музыку и сымпровизировал несколько рискованных поворотов и поддержек. У него все еще был приятный голос.

Она чувствовала искушение остаться с ним и протанцевать всю ночь, но к концу песни напомнила:

– Нам действительно пора ехать.

– Почему? У тебя что, комендантский час?

– Хуже. У меня есть кузина. Самая любопытная кузина в мире, и я делю с ней хижину.

– Не беспокойся. У нее сегодня вечером свидание с Фредди.

– Откуда ты знаешь?

– Я рассказал им о кинофестивале Джерри Льюиса в кинотеатре в Коксаскиле. Свободный вход и все такое.

Он заставил ее рассмеяться. Она не могла вспомнить, когда она в последний раз была на свидании с парнем, который заставлял бы ее смеяться. Единственное, что она помнила, это каким сексуальным он мог быть.

Они протанцевали еще одну песню, и тогда Коннор сказал:

– Ну хорошо, Золушка. Поехали.

Против своих ожиданий, после вина, после танца и после смеха она чувствовала себя более расслабленной и успокоенной.

– Хорошо, – согласилась она, склоняя голову, чтобы посмотреть на него. – Поехали.

Оливия устроилась на сиденье рядом с ним, с сумочкой в руках. Она сделала глубокий вдох, закрыла глаза и прислонила голову к спинке сиденья.

– Ты в порядке? – спросил Коннор.

– Я в порядке, – мягко ответила она и улыбнулась, удивляясь самой себе, поскольку это была искренняя улыбка. Она попыталась сформулировать, что сейчас чувствует. Безопасность. Вот что это было. Она была с мужчиной, который заставлял ее смеяться и чувствовать себя в безопасности. Какая мысль!

Затем она открыла глаза и посмотрела на него. Здесь, на деревенской дороге, где не было фонарей, она едва могла рассмотреть его профиль в свете приборной панели. Дорога ночью была полна жизни. Олени, еноты, опоссумы и барсуки, казалось, населяли окрестные леса, зачастую выбегая на дорогу.

– Осторожно, – предупредила она.

– Я всегда осторожен.

Они въехали в пределы городка, перебравшись через железнодорожные рельсы. Железнодорожная станция и городская площадь были освещены фонарями. За ними виднелись гостиницы с постелью и завтраком, и объявления «Свободные номера» мягко сияли.

– Здесь рано сворачивают свои дела, – заметила Оливия.

– Похоже на то.

– Это меня не должно тревожить. И в выходные я предпочитаю ложиться рано.

Рэнд обычно приставал к ней с этим. Он любил посидеть подольше, перебираясь из клуба в клуб, слушая вибрации бита, здороваясь с людьми, которых он знал, и вступая с ними в шумные бессмысленные разговоры над дорогими напитками, которые приносили хорошенькие официантки. На следующий день он едва помнил, с кем он разговаривал. Он никогда не вспоминал, что было сказано во время этих длинных, серьезных дискуссий.

На городской площади Авалона они проехали витрину булочной «Скай-Ривер». Вывеска была украшена маленькими фонариками. Через окно-витрину она могла видеть темные корпуса витрин и кофейной машины, огонек сигнализации мигал в системе безопасности.

– Грабитель вламывается в булочную, – сказала она. – Я этого не понимаю. Особенно учитывая то, что они в двух шагах от ювелирной лавки Палмквиста. Если бы я была вором, я бы украла украшения, а не пончики.

– Ты, очевидно, никогда не пробовала кленовых булочек от Маески.

– Они хороши, а?

Он посмотрел на нее:

– Похожи на маленький оргазм.

Ну вот, подумала она. Это уж точно флирт. Они были на свидании и теперь флиртуют.

Огни Авалона остались позади, когда они направились в горы. По дороге они проехали несколько фермерских домов, в окнах горел свет. Затем после долгой полосы темноты они подъехали к повороту к дому Коннора, отмеченному отражающим свет номером на почтовом ящике.

– Дом, милый дом, – пробормотал он.

– Ты скучаешь по нему? – спросила она.

– Нет. Мне нравится жить в лагере. А как насчет тебя? Ты скучаешь по своей квартире в городе?

– Я думала, что буду, но не скучаю, – призналась она. – Ни капельки. – Она пыталась сформулировать причины для этого. Может быть, это потому, что она знала, – лето пройдет, и она вернется домой? Или потому, что она нашла что-то лучшее?

Грузовик прошуршал за поворотом.

– Я никогда раньше не видела твоего дома, – прокомментировала она.

«Боже, Оливия, может ли твой намек быть более очевидным?»

– Хочешь посмотреть?

– Я никогда не видела фургонов изнутри.

– Тогда у меня нет выбора. – Он остановился прямо посредине дороги и повернул автомобиль назад. – Это дело чести.

– Хорошо сказано, – одобрила она и улыбнулась в темноте.

Ее пульс ускорился, пока они поворачивали на гравийную дорогу, хотя она притворялась, что это исключительно ее любопытство насчет фургона. Коннор припарковал автомобиль и заглушил мотор. Она подумала, что это серьезный знак – то, что он заглушил двигатель.

Прежде чем она успела выйти из машины, он был уже тут, открывая дверцу и подавая ей руку. Его прикосновение было приятным. Твердым и сильным. И зрелое тепло вина все еще билось в ее крови. Она чувствовала себя с этим мужчиной так легко, словно ничего плохого не произойдет с ней, пока они вместе.

Он открыл дверь и включил свет. Она шагнула внутрь и увидела, что все чисто и прибрано. Там была крохотная столовая и полки в зоне кухни, плита на две горелки и маленький холодильник. В гостиной была банкетка и низкий столик перед ней, телевизор и стерео на полке. Затем шел узкий проход с еще большим количеством полок, который, как она решила, вел в спальню в задней части фургона.

Оливия была поражена спартанской чистотой и аккуратностью этого жилища. Она чувствовала, что он смотрит на нее, и улыбнулась.

– Я провожу сеанс психоанализа, основанный на том, как ты все организуешь.

– Да? – Он повернулся и вынул что-то из холодильника. – Итак, я – серийный убийца? Извращенец, который носит женскую одежду?

– Ни то ни другое. Согласно моей степени в философии, я могу сказать точно.

– Тогда что?

– Поначалу я подумала, что ты обсессивно-компульсивный[17]17
  Обсессивный – одержимый, мучимый навязчивыми идеями; компульсивный – принуждаемый.


[Закрыть] тип, но это не так. Бывший военный?

Он ничего не сказал.

Это было не так. Она гадала, может быть, он был таким педантичным из-за своего хаотичного детства. Может быть, из чувства самосохранения он стал очень организованным ребенком, он так же осторожно обращался со своими вещами, как хранил свои эмоции. Коннор немного говорил о своей жизни, и в последнее время она испытывала больше чем просто любопытство. Ей хотелось знать его, вот как. Не как мальчишку из старших классов, но как взрослого.

– Это потому, что ты много переезжал? Может быть, ты выработал привычку к аккуратности, чтобы следить за всем?

– Никогда об этом не думал. Когда все лежит на своем месте, тебе не приходится об этом думать.

Она подозревала, что в этом было нечто большее. Может быть, это был единственный способ иметь дело с хаосом жизни его матери – эмоциональные американские горки, к которым она, похоже, была привержена, ее самопогруженный голод по вниманию и одобрению, ее безразличие к сыновьям.

– Это не слишком откровенный ответ, – заметила она.

– Никто не говорит, что ты магистр психологии. Это цель свидания, Лолли. Получше узнать друг друга.

– Подожди минутку. Свидание? Кто сказал, что у нас свидание?

– Это выглядит как свидание, – сказал он просто. – Обед, танцы, ночной визит в мой дом. – Он вытащил два тонких бокала. – Для меня это звучит как свидание.

– Мы просто перескочили через приглашение и время, когда человек прихорашивается и нервничает перед свиданием.

– Да, но кому это нужно. – Он снял крышку с бутылки «Москато» и налил в бокалы.