Текст книги "Лето больших надежд"

22

Сентябрь 1977 года

Лагерь «Киога» был официально закрыт уже год. Филипп Беллами был среди последних вожатых, которые уехали из лагеря. Родители довезли его до железнодорожной станции в городе, и к обеду он должен был быть в Нью-Хевене. Он дожидался поезда номер два, направляющегося в Нью-Йорк-Сити. Мэтью Алджер тоже был на платформе, сидел на скамейке со своей подружкой, дочкой Барнардов, которая работала летом на кухне «Киога».

– Привет, Алджер, – сказал Филипп, – привет, Шелли. Вы, ребята, возвращаетесь обратно в город?

– Я – да, – ответила Шелли. – Мэтт остается в Авалоне поработать в городской администрации.

Алджер отбросил лохматые волосы в стиле «Би Джиз».

– Я просто пришел на станцию попрощаться со своей самой лучшей в мире девушкой. – Он обнял Шелли за плечи.

Филипп ощутил прилив зависти, глядя на них. Он вынужден был попрощаться с Маришкой тайно прошлой ночью. Хотя он хотел прокричать миру о своей любви к ней, она должна была оставаться тайной, пока он не распутает свою жизнь и не освободится от Памелы. Он снова и снова прокручивал в голове свой план. Пройти осеннюю регистрацию. Сказать Памеле, что он разрывает помолвку, и сделать предложение Маришке. Просто, думал он. Но не легко.

Он не дурачил себя. Для него все должно было измениться радикально. Предполагалось, что он пойдет на юридический, но это было не то, чего он в самом деле хотел. На самом деле он хотел писать. Он закончил за лето два рассказа и собирался опубликовать их в литературном обозрении Йеля.

Он поймал свое отражение в застекленном плакате нового фильма Анни Халл. На нем была хорошая рубашка и школьный галстук, потому что у него не было времени переодеться, когда он сегодня вечером добрался до кампуса, а там проходил официальный обед. Как классный казначей, он не мог его пропустить.

Он сунул руки в карманы штанов и перебирал в нетерпении сдачу в кармане. Его пальцы нащупали серебряную запонку, и его успокоила мысль, что вторая у Маришки. Шагая взад и вперед, он наклонился над рельсами, словно бы от этого поезд придет раньше. Он посмотрел на часы, пошагал еще немного. Прибыли несколько других пассажиров, отпускники, возвращающиеся в город после Дня труда, люди с детьми и багажом, загорелые и смазанные розовым ромашковым лосьоном в местах комариных укусов.

Посреди растущей толпы он заметил худощавую девушку с темными блестящими волосами, торопящуюся к нему. Его сердце остановилось.

– Маришка?

– Филипп, – сказала она, задыхаясь.

Она выглядела бледной и усталой, однако была поразительно прекрасна. Он мгновенно проверил, не смотрит ли кто-нибудь на них. Слишком рискованно. Он не мог обнять ее так, как ему хотелось. Держа руки по швам, он сказал:

– Я не знал, что ты придешь на станцию.

– Я не могу больше откладывать. Я должна тебе кое-что сказать.

Выражение ее лица пронзило его сердце ледяной иглой. Он уже знал. Прежде чем она произнесла слово.

– Давай сядем. – Она показала на скамейку в конце платформы, рядом с газетным киоском. Заголовок «Нью-Йорк тайме» сообщал о запуске второго «Шаттла», тогда как «Авалонский трубадур» писал о том, что лагерь «Киога» завершил сорок пятый сезон.

– Что случилось? – Он странно ощущал свою грудь, словно проглотил кубик льда.

Она села, чуть повернувшись в его сторону:

– Я думаю, пришло время взглянуть в лицо фактам.

Ледяная игла в его сердце выплескивала ледяную агонию наружу. Хотя утреннее солнце согревало платформу, Филипп вынужден был бороться против дрожи.

– Детка, мы провели целое лето, глядя в лицо фактам, и факт состоит в том, что мы влюблены друг в друга. – Ее лицо было спокойной маской, лицо незнакомки. – Думаю, что некоторое время мы это и делали. У нас было хорошее время, Филипп, но все зашло слишком далеко.

– Это безумие, – сказал он.

Она вздрогнула от его громкого голоса и бросила быстрый взгляд, чтобы убедиться, что его никто не слышал.

– Это не безумие, – настаивала она, она почти шептала. – Сумасшествием было бы притворяться, что ничего не произошло. Притворяться, что мы со всем справимся.

– О чем ты говоришь? Ну конечно, мы со всем справимся. У нас есть план.

– Это плохой план, и с моей стороны было глупо на него соглашаться. Мы не принадлежим друг другу, Филипп. Мы никогда не принадлежали. Это было просто на одно лето.

Ее слова задели его.

– Я тебе не верю. – Он потянулся к ее руке, но она ее отдернула. – Прошлой ночью ты… я… – Он не мог описать, как близки они были, чтобы это не звучало грубо и дешево.

– Прошлой ночью я все еще лгала, – сказала она, ее взгляд застыл в зловещей неподвижности. – Тебе и себе.

– Нет. Ты лжешь сейчас. Ты напугана, потому что я уезжаю. Но, детка, тебе не стоит тревожиться обо мне. Я дал тебе обещание и намерен его сдержать. Конечно, я вернусь.

Ее взгляд был задумчивым, когда она посмотрела на него.

– Вот о чем я хочу попросить тебя – о том, чтобы ты уважал мои желания и оставался в стороне. Я не хочу больше быть твоей девушкой, Филипп. Я повеселилась этим летом, но все зашло слишком далеко.

– Мы влюблены.

– Это было то, что я сказала. То, что мы оба говорили. – Ее голос звучал слишком сурово. – Но мы оба ошибались. Это было нечто, что не будет иметь продолжения, и сейчас все кончено. У меня другие планы на жизнь. Я собираюсь путешествовать, повидать новые места, встретить новых людей…

– Ну конечно, детка. Со мной. Не говорил ли я тебе, что отвезу тебя куда ты только захочешь? – Филипп слышал отчаяние в собственном голосе. Он ненавидел, когда ему приходилось умолять, но что еще он мог поделать.

– Ты меня не слушаешь, – сказала Маришка. – Я не хочу повидать мир с тобой. Ты хороший парень, Филипп, и лето было потрясающее, но теперь оно кончилось. Я должна была набраться смелости раньше. Лето кончилось, и вот мы оказались на развилке. Ты должен вернуться к своей жизни, а я должна распорядиться своей.

– У меня нет жизни без тебя. – Его голос был напряженным от страсти.

– Теперь ты становишься драматичным. – Она уложила сумочку на живот. Ее пальцы с обкусанными ногтями теребили ручку, пока она говорила. – У тебя есть школа, и все эти твои друзья, и любое будущее, какое ты захочешь для себя. И у тебя есть невеста – Памела.

– Я уже говорил тебе. Между мной и Памелой все кончено. – Он чувствовал, как у него заболел живот. – Я знаю, в чем дело, – ты злишься из-за того, что нам приходилось прятаться все лето.

– Я не злюсь. Ты и я из совершенно разных миров, и довольно нам притворяться, что это не имеет значения. – Она засмеялась резко и сухо. – Сможешь ли ты представить вместе наши семьи? Мои родители – польские иммигранты. Твои – Беллами.

– Боже, Маришка. Откуда ты набралась всего этого? – И вдруг его осенило, он хлопнул себя по лбу. – Это не твой текст. Маришка, кто-то тебя накрутил.

– Ты слышишь, что я говорю? Ты слышишь мой голос? Я говорю то, что должно было быть сказано давным-давно. Мы – это то, о чем я лгала все это лето. Я умудрилась убедить себя, что, несмотря ни на что, хочу быть с тобой, хотя глубоко в душе я знала, что между нами никогда ничего не сложится. Теперь я с этим покончила. Я не хочу больше притворяться.

Он никогда не знал этой девушки. Она была какой-то незнакомкой.

Она встала, держа свою сумочку перед собой, словно щит.

– Мне жаль, если это причинило тебе боль, но я обещаю, это ненадолго. Прощай, Филипп.

– Не уходи. – Он ничего не мог с собой поделать. Он поднялся, схватил ее за руку и притянул к себе. – Я не позволю тебе уйти. Ни сейчас, ни вообще.

– Достаточно, – сказала она, вырывая у него руку. – Я порываю с тобой, понятно? Это происходит со всякими взаимоотношениями. Это один из таких случаев.

– Один из таких случаев, – повторил он, злясь от отчаяния.

– Мы оба это отлично знаем. – Она смотрела на него холодными, пустыми глазами. Выражение ее лица было таким, какого он никогда не видел у нее раньше. – Я не хочу, чтобы это все было уродливо, Филипп. Клянусь, не хочу. Но ты должен дать мне уйти, иначе я позову на помощь.

Он услышал в ее голосе холодную сталь и отпустил ее.

– Я вернусь за тобой.

– Меня здесь не будет. – Она резко повернулась и отошла от него по платформе.

Он заторопился за ней, снова протянув к ней руки.

– Перестань, Маришка. Не бросай меня так.

Она остановилась, спрятав руки за спину, и ее глаза сузились.

– Ты знаешь, я надеялась, что ты не будешь против, но теперь ты действуешь мне на нервы. Мы покончили с этим. Я ухожу, и, если ты попытаешься пойти за мной, я обвиню тебя в сексуальных домогательствах. Если ты попытаешься связаться со мной, я не буду отвечать на твои звонки или читать твои письма. Клянусь Богом. – Повернувшись вокруг своей оси, она с удивительным достоинством зашагала по каменным ступеням выхода с платформы.

Он сделал несколько шагов за ней, словно движимый невидимой силой. «Мы покончили с этим». Ее слова звучали в его голове, он остановился. Он не мог позвать ее, потому что его горло сжал спазм и отчаяние. Он почувствовал, что онемел, а она становится все меньше и меньше, не спешит, но и не оглядывается, спускается по ступеням и исчезает в переходе под Марин-стрит и исчезает без следа.

Звук паровозного свистка разорвал воздух, заставив его подпрыгнуть. Паровоз приблизился с шипением пара и скрежетом тормозов. Отрывистыми, машинальными движениями Филипп поднял сумку и ждал, пока остановится поезд. На другом конце платформы Мэтью Алджер целовал Шелли Барнард. Люди собирали свои сумки и свертки и двигались к краю платформы. Филипп заколебался, готовый сбежать. Он должен догнать Маришку, сказать, что она совершает ошибку, убедить ее, что они принадлежат друг другу.

Шикарная пара появилась из вестибюля станции и присоединилась к пассажирам, ждущим на платформе.

Это Лайтси, осознал Филипп, его словно парализовало. Какой неподходящий момент.

Гвен Лайтси увидела его немедленно.

– Ну, Филипп, – сказала она, – вот и ты. Твоя мама говорила мне, что ты едешь сегодняшним поездом.

– Здравствуйте, мадам, – автоматически произнес он, слегка наклоняя голову. Его манеры восстановились, словно пузыри в термальном источнике, он пожал руку Сэмюэлю Лайтси.

– Как вы, сэр?

– Превосходно, Филипп.

Тормоза поезда завизжали, мгновенно прервав всякие разговоры. Филипп стоял в стороне, пока миссис Лайтси садилась в поезд, за ней следовал ее муж с сумками.

– Присоединяйся к нам, дорогой, – позвала миссис Лайтси через наполовину открытое окно поезда. – Я заняла тебе место. У нас приятный визит по возвращении в город, и мы успеем как раз вовремя.

Слова Маришки эхом отзывались в его голове: «Все кончено. У меня другие планы на жизнь».

Свисток кондуктора пронзительно взвизгнул на платформе.

– Филипп, садись же, сынок. – Мистер Лайтси нахмурился. – Ты что-то забыл?

«Мои родители – польские иммигранты. Твои – Беллами».

Свисток прозвучал снова. Он ухватился за поручень. Переставляя ноги одну за другой, он двинулся к купе, которое занимали Лайтси. Он закинул сумку наверх и уселся.

Родителей Памелы он хотел видеть меньше всего. Истина была в том, что он никого не видел. Словно раненый дикий зверь, он хотел свернуться в одиночестве в темноте и попытаться исцелиться.

Вместо этого он обнаружил, что сидит напротив лучших друзей своих родителей. Мистер и миссис Лайтси были серьезные и добрые люди, у которых были все причины полагать, что вскоре они станут его тещей и тестем.

Он действовал на автопилоте и преуспевал, поскольку они вроде бы ничего необычного в нем не заметили. Очевидно, когда твое сердце отравлено и все твои надежды и мечты разбиты на миллион кусков, внешне ты можешь оставаться абсолютно невредимым.

Он слышал разговор незнакомца о Йеле и его планах поработать в этом году в газете и о надеждах на будущее. И потом он осознал, что этот незнакомец – он сам.

Миссис Лайтси – «Называй меня Гвен», – настаивала она, – просияла, глядя на него, стройная, элегантно одетая, она покачивалась в ритме пригородного поезда. Ее украшения были сдержанными и подобраны со вкусом. Небольшие золотые часы. Простое бриллиантовое кольцо, нитка жемчуга, и ничего больше. Памела однажды сказала ему, что, имея состояние ювелиров Лайтси, ее мать могла бы увешаться золотом и бриллиантами. Но конечно, это было бы вульгарно. То, что ты можешь, не значит, что ты должна.

Он отодвинулся назад и изобразил на своем лице приятное выражение, пока они говорили с ним.

– Все так счастливо повернулось, – заявила она.

– Да, мадам. – Он не знал, что еще сказать.

– Памела будет так рада тебя видеть, – заключила миссис Лайтси.

Филипп улыбнулся, потому что он не знал, что еще сделать.

– Да, мадам, – сказал он наконец.

 
Я спал, и мне снилось, что жизнь прекрасна.
Я проснулся и обнаружил, что жизнь трудна.
 

Эллен Стергис Хуупер,

американский поэт

23

– Это был последний раз, когда я видел Маришку, – объяснил папа Оливии усталым, горестным голосом. – Она ушла в тот день, и я никогда больше не видел ее, никогда не говорил с ней.

– В это невозможно поверить, – сказала Оливия, пытаясь представить себе своего отца, юного и отчаявшегося, и девушку, которую он любил. – Если ты так сильно любил, почему ты не попытался связаться с ней? Почему ты просто не пропустил поезд в тот день?

Он потер лоб, словно у него болела голова.

– Шок, я полагаю. И что-то в ней… она убедила меня, что все кончено. Конечно, когда я вернулся в школу, я звонил ей снова и снова. Я писал письма, посылал телеграммы, даже как-то в выходные поехал поездом в Авалон. В конце концов ее мать сказала мне, что Маришка уехала, и просила не пытаться связаться с ней.

– Значит, мать Маришки знала, что происходит?

– Может быть. Я не знаю. Я даже не знаю, осознавала ли Маришка в тот момент, что она беременна, или она просто бросила меня. – Он покачал головой. – Мне не стоило верить в то, что она сказала мне в тот день. Я должен был верить в то, о чем она не говорила. Ее жестам, ее нервности, тому, как она обкусывала ногти на пальцах.

У Оливии кружилась голова. Она понимала, что узнала лишь сюжет истории, но деталей недоставало. Но факт заключался в том, что ее отец был влюблен в Маришку Маески.

– Значит, ты не расторгнул помолвку с мамой, просто чтобы сдержать свои клятвы?

– Это не так. – Он посмотрел на небо за окном квартиры. – Я не горжусь тем, как я справился с ситуацией, и то, что я был молод, не извиняет моей глупости.

– Что ты сказал маме, когда увидел ее снова?

– Я сказал, что мы должны разорвать помолвку. Что я не думаю, что мое сердце все еще ее желает.

– Ты не думал? – потребовала ответа Оливия, теперь она была в ярости. – У тебя было целое лето, чтобы подумать об этом. К тому моменту, как ты обсуждал это с моей матерью, ты должен был знать.

– Я не знал, – признал он.

Она взглянула на фотографию на столе и вздрогнула. Ее больше всего задевало не только то, что он был с кем-то еще, будучи обручен с ее матерью. Самую большую боль причиняло то, как счастлив он был с Маришкой. Оливия никогда, никогда не видела его таким счастливым.

– Солнышко, – сказал он, – скажи мне, о чем ты думаешь?

– Поверь мне, тебе лучше этого не знать.

– Позволь мне судить самому. У нас и так слишком много секретов.

– Хорошо. Если ты хочешь знать, когда я посмотрела на фотографию, я почувствовала зависть. Я хотела бы, чтобы ты был так же счастлив с мамой.

– Ты слишком много прочла на одном моментальном снимке. Все так выглядят, когда они молодые и вся жизнь лежит перед ними. – Он положил свою руку на ее. – Я пытался – мы с твоей матерью оба пытались и долгое время надеялись, что у нас все получится.

Она убрала руку. Несмотря на тепло летнего дня, его пальцы были холодными.

– После того как ты сказал маме, что разрываешь помолвку, она… что она сделала? Все равно заставила тебя жениться на ней? Я не понимаю, папа. Ты кое-что не договариваешь.

Он снова посмотрел в окно:

– Твоя мать не была… в ответе за разрыв помолвки. По ее совету мы вернулись в школу и вели себя так, словно мы пара. Она сказала мне, что это только на несколько дней. Но потом между нами все изменилось. Все стало лучше. Я помню, почему я стал встречаться с твоей матерью с самого начала, почему я сделал ей предложение. Она была – и все еще остается – красивой, умной и вдумчивой.

– И она была доступна, не забывай этого, – сказала Оливия.

– Я был одинок в те дни.

– Но это лучше, чем оставаться не с тем человеком.

– Ты умнее, чем я был. – Он поглядел ей в глаза. – Послушай, мне жаль, что эта помолвка не удалась. Мне жаль, что мы причинили тебе боль. Но я горжусь тобой, горжусь, что ты знаешь достаточно, чтобы все это прекратить. И что у тебя есть мужество взглянуть в лицо чему-то реальному, чему-то достаточно глубокому, что длилось целую жизнь.

Несмотря на ее злость на него, Оливия вдруг поняла. В тот день, когда они с Рэндом порвали, ее отец говорил с удивительной проницательностью: «Есть любовь, которая имеет силу спасти тебя, провести тебя через жизнь. Ты должен сделать это, или ты умрешь. И когда она кончается, твоя душа начинает кровоточить, Ливви. Клянусь, в жизни больше нет подобной боли».

Теперь, наконец, она точно знала, где был источник этой проницательности. Ее отец был там. Эти слова не были простой банальностью. Он знал это из личного опыта. Однажды он так любил. Только объектом этой любви была незнакомка – Маришка Маески.

– Я хотел сделать твою мать счастливой, – сказал он. – Я хотел быть достойным ее. Я хотел этого больше всего на свете. Иногда, если ты чего-то очень сильно хочешь, ты заставляешь это случиться одной только силой своей воли.

– Боже, неужели ты ничему не научился? – спросила она разочарованно. – А мама? Вы поженились в декабре 1977-го. Зачем было так торопиться? Вы оба были молоды, впереди у вас был юридический факультет. – Она замолчала, его взгляд витал где-то на потолке. – Ты должен сказать мне, папа. Я уже и без того слишком много знаю.

Он долго колебался, подыскивая нужные слова. Он показался ей таким постаревшим. Когда ее привлекательный, живой отец превратился в измученного старика? Наконец, он сделал глубокий вдох:

– Это же еще и история твоей матери.

– И моя, черт тебя побери, – фыркнула Оливия. – Я заслуживаю того, чтобы знать. – Она не могла себе представить, от чего он оберегает ее мать.

– Твоя мама не думала, что тебе следует это знать.

– Не заставляй меня звонить ей. Не поступай так с ней.

Он сделал паузу, потом глубоко вздохнул:

– Это был… ребенок.

Его слова были ударом для Оливии.

– Что?

– Мы с твоей матерью пытались восстановить отношения. Мы думали, что это сработает. Она была… гм… она была беременна, когда мы поженились. Никто не знал, почему мы перенесли дату свадьбы. Ребенок родился бы преждевременно, как сегодня говорят люди, но мы были счастливы. – Он сложил кончики пальцев, глядя на пространство между руками. – Потом, через две недели после свадьбы, у Памелы случился выкидыш. Это было печальное и трудное время для нас обоих.

Оливия только могла вообразить себе это. Брак был непрочной структурой, основанной на самом зыбком из фундаментов, – виноватый, с разбитым сердцем молодой человек и амбициозная женщина, намеренная найти «подходящую» партию по неправильной причине. Они, вероятно, возложили все свои надежды на ребенка, которого они сделали, и, когда ребенок перестал существовать, они остались вместе, пытаясь сохранить свой разрушающийся брак.

– Ты знаешь, папа, я не очень разбираюсь в вопросах кармы, но я должна сказать, что ты мог воспринять эту неудачу как знак.

– Знак чего? Что мы не должны были прежде всего жениться или что мы должны были больше работать над тем, чтобы полюбить друг друга? – Он вздохнул. – Ты хотела знать, что случилось, я рассказал тебе. Я хотел бы, чтобы наш брак был более удачным, но я уверен, черт побери, что я о нем не жалею, потому что он принес мне тебя.

Несмотря на весь свой гнев и разочарование в отце, Оливия почувствовала признательность.

– И ты думаешь, что Маришка родила от тебя Дженни Маески.

Его лицо было серым от пережитого.

– Что ты собираешься теперь делать?

– Ну, во-первых, я собираюсь поблагодарить тебя за то, что ты мне рассказала.

– Почему бы мне было не рассказать тебе?

– Ты единственный ребенок. Моя единственная наследница. Могут быть кое-какие изменения в этом статусе.

Она коротко рассмеялась. Она испытывала так много противоречивых чувств – сожаление о том, что ее родители так многое скрывали от нее. Ревность от того, что ее отец был счастливее с другой женщиной, чем с ее матерью. И да, страх, что существование другой дочери потрясет ее мир. Но не по той причине, о которой думал отец.

– Поверь мне, мое наследство волнует меня меньше всего. И ты все еще не ответил на мой вопрос.

– Есть масса вещей, которые я должен сделать, – сказал он. – Мне нужно кое-что проверить, затем приехать в Авалон, чтобы встретиться с ней и подтвердить тот факт, что я – ее биологический отец, выяснить, знает ли она обо мне. Выяснить, где Маришка. Что, если Дженни вырастил мужчина, которого она считала своим отцом?

– Из того, что я узнала, похоже, что ее растили бабушка с дедушкой.

– Может быть, и так, но она может считать отцом кого-то другого. Что будет с семьей, если я просто появлюсь и заявлю на нее свои права? Я хочу поступить правильно, но не хочу причинять боль еще и этим людям.

Оливия кивнула:

– Почему я чувствую, что мне нужно выпить?

Он встал и подошел к бару.