Текст книги "Отмена рабства. Анти-Ахматова-2"

Мир

Обманутые вкладчики

Об Ахматовой – только в восхитительном ключе, воспоминателей неформатных фактов – анафеме. Т. 2. Комментарий к стихотворению: «Зачеркнутый [эпиграф]: „Humility is endiess“ T.S. Elliot» («Смирение бесконечно»). (Стр. 576.) Кто сделал ошибку в слове Endless – Ахматова или составители сборника (в любом случае они пропустили эту ошибку), – во всяком случае не Томас Элиот. Звучит пафосно, значит – подходит. Зачеркнуть эпиграф – будто бы ловко найденный прием.

С такими же гениальными стихами, где вновь поминается окровавленный путь, Анна Андреевна обращается и непосредственно ко Льву:

 
Ты напрасно мне под ноги мечешь
И величье, и славу, и власть.
Знаешь сам, что не этим излечишь
Песнопения светлую страсть.
Разве этим развеешь обиду?
Или золотом лечат тоску?
Может быть, я и сдамся для виду.
Не притронусь я дулом к виску.
 

В.Н. Демин. Лев Гумилев. ЖЗЛ. Стр. 114

Такие слова, теперь считается, можно обращать к сыновьям? СЫНОВЬЯ мечут под ноги мамашам величье, славу и власть? Это при каких же жизненных обстоятельствах? Да и золотом пытаться от тоски вылечить – это ведь ну совсем не про сыновью заботливость. Впрочем, с золотом у Льва Николаевича тоже не слишком.

Что ж, прощай. Что за прощания, что за разлука? Я живу не в пустыне.

Ночь со мной и всегдашняя Русь. (Ночи ее до Льва Николаевича касательства не имели, а вот сэру Исайе Берлину, к которому, конечно, обращено стихотворение, понятно, нужно лишний раз напомнить, что всея Русь – она-то никуда от нее не денется, девушка не растрясла приданого.)

Так спаси же меня от гордыни. Вот тут и пригодился бы эпиграф про бесконечное смирение – для обозначения полюсов и бездн.

В остальном я сама разберусь.

Не верь глазам своим.

Утверждения Островской о том, что Ахматова склоняла ее к лесбийской любви, делают ее воспоминания абсолютно неприемлемыми для искренних поклонников поэтессы.

Э. Файнштейн. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х. Стр. 280

О лесбийских наклонностях Ахматовой С.К. Островская не раз упоминала в разговорах со мной (в связи с баронессой Евгенией Розен и Т. М. Вечесловой), но мне не хочется приводить этих подробностей.

М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 22

Да и кто посмел бы их привести!

– А Вознесенский, который в то время был в Англии, даже не удосужился приехать. Он просился, ему был дан эффектный и малопонятный ответ: на этой церемонии должен присутствовать один-единственный человек: я. А приветственная телеграмма при гостях выброшена в корзину. Зато Райкин был. Как? Вы не знаете, кто такой Аркадий Райкин? Самый знаменитый человек в России… Он потом пришел меня поздравить.

И, показав большим и указательным пальцами размер яйца, добавила:

– Вот какие слезы у него были на глазах!

Н. Струве. Восемь часов с Ахматовой

Будто бы ирония, но, с другой стороны, скорее всего, Райкин от протокола не отступил.

А.А. хотела придать СЕДМИЦЕ (выделено Т.К.) любовных стихотворений статус сочинения об Апокалипсисе, связав их с Откровением Иоанна Богослова. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 198.) Намерение похвальное – почему бы поэту, взявшемуся за любую тему, особенно на пороге смерти, да хоть и за стихи о любви (пусть немного легковесен ее ахматовский, социально-бытовой – женится не женится – и сенильно-эротический аспект), и не иметь в виду Апокалипсис.

Ну а седмица – даже если писать о великой Анне Ахматовой, – это все равно не то же самое, что просто число «семь». И наоборот, даже если кто-то говорит о величайшей и т. д. поэтессе, он не должен падать ниц и вместо «семь» писать «седмица». Понеже «семь» – это 7, например, «семь любовных стихотворений», а «седмица» – это, согласно могущему быть доступным и Анне Ахматовой словарю, любому, самому распространенному, Волина и Ушакова, например, – «неделя». Только неделя и ничего больше. Помета: «церковно-книжн. устарев.», но все равно – неделя. Даже по словарю Даля, откуда Анна Ахматова ни с того ни с сего вытащила слово «притин», не зная его значения, а потом приткнула в неожиданное (и неправильное) место, а потом еще взялась его «улутшать» (Жолковский) – «притын», – даже по Далю, это только «неделя». Тименчик за Ахматову, естественно, не отвечает, но свита делает короля, а король – свиту. Про Ахматову – это только седмица, схима, благовест…

До некоторых, впрочем, не доходило, с кем имеют дело…

…история из времен эвакуации: <…> однажды выступали А.А.А<хматова> и поэт Луговской, который, несмотря на свою курсантскую, что ли, венгерку, на фронт никак не хотел. Натурально, они сидят в президиуме, Луговской читает первым; был он, как водится, вполпьяна, что никак не мешает, мы знаем, вдохновению; отчитав, он откланялся, но отправился не на свое место в президиуме, а в глубь сцены; А<хматова> уж было приготовилась выйти к рампе, как заметила, что весь зал, замерев, смотрит куда-то за ее спину; обернувшись, она обнаружила, что Луговской преспокойненько тут же, на сцене, мочится в кадку с фикусом… (По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 334.) Все чтили Ахматову как императрицу. Луговской, видевший ее в Ташкенте – не очень.

Лотман тоже уклонился от знакомства с Ахматовой…

М. Гаспаров. Записи и выписки. Стр. 378

Уверена, что обошлось без демаршей.

Она так выстроила свою стратегию, а частью эта стратегия выстроилась сама <…> что ее безмерно и многократно преувеличили, восторженно раздули, превратили в святую, в этический эталон, в Анну всея Руси, порабощая читателей, третируя и изгоняя несогласных, исключая возможность не только спора, но и анализа.

Я не люблю, чтобы меня порабощали.

А.К. Жолковский. Анти-Катаева. Стр. 392

О М. Шагинян: Я случайно столкнулся с нею в Гослите, ее вели по коридору, бережно поддерживая с двух сторон, оплывшую, похожую на пикового туза. (М. Гаспаров. Записи и выписки. Стр. 160.) Ахматова была похожа скорее на ферзя. Но ВОДИЛИ даже Шагинян! Про которую никто не помнил, какова она была в молодости, – а про Ахматову даже сейчас можно вспомнить фасон ботинок, цвет шалей и прозрачность чулок.

Были в Оксфорде, когда А. получала диплом доктора филологии. Познакомился с ней и остался недоволен ею и собой. Хвастливая и балованная советская барыня. Говорит с подчиненными, как генеральша Ставрогина, одним повелительным наклонением. Влияние грубой совдепской жизни чрезвычайно выпирает. Разговора с ней у меня не вышло, и уходил я из ее гостиницы в Лондоне с большим чувством облегчения. Много фальши, она в ней одета; она на ней как хорошо сшитое платье. Кругом было много противного ухаживанья и вранья.

Р. Гринберг. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 698

Все любили в ней себя: свою молодость, свои романтические представления о Серебряном веке. Бежали знакомиться и все отдавали за возможность встречи. Встретясь, видели, что она и сама полна этих призрачных, тщеславных мечтаний – и собирается деловито получать с этого собственные дивиденды. Не она для нас – а мы для нее. Не нравилось никому. У некоторых наступало отрезвление.

Воспоминания К. Риччо: Она хотела, чтобы я сразу прочитал и перевел посвященные ей стихи Пазолини. В стихах Ахматова и все присутствующие почувствовали нечто оскорбительное. Обиделась она на то, что именно из Италии ей преподали такой утонченный урок социалистического реализма. (Летопись. Стр. 678.)

За что испытывать какое-то необыкновенное уважение к ней? Что писала хорошие стихи – да, кому-то нравится, но – не уважать же человека за умение делать тройное сальто так, что делай все, что он скажет. У всякого свои таланты, у нее – не более других, она – не великий поэт, не светоч человеческого гения. Другой повод для почтения: она – пожилая дама, даже можно сказать – пожилая женщина (потому что, при несомненных задатках: стати и удавшемся трюке, она – не леди). Но возраст – это не подвиг, не свободный выбор, это – привилегия. Ей дано, и она воспользовалась. Тут только позавидовать и заняться тогда уж собственным здоровьем. Горести вызывают уважение, когда были перенесены с достоинством. Мужественно, героически Анна Андреевна себя никогда не вела, трудности ее жизни – это предмет не уважения к ней, а сожаления за тучу беды, накрывшую всю страну.

Ее любимый, друг, соратник, муж, поэт Гумилев (60 процентов неверного в определениях) – расстрелян в 1922 (так!) году. Это окончательно начертало трагический путь Ахматовой. Сын их – олицетворение сердечных страстей <…>, сын, которому во время гибели отца было пять лет (опять Sic!), сын, может быть, лучших надежд и помыслов… (М.В. Борисоглебский. Доживающая себя. Я всем прощение дарую. Стр. 225.) Тут уж все.

Она продолжала читать.

И если когда-нибудь в этой стране/ Воздвигнуть задумают памятник мне…

Глаза у меня были мокрые. Она, вероятно, и это заметила. Сдавленным голосом я попросил: «Пожалуйста, можно это еще раз?» <…> Она прочла еще раз Эпилог. Музыка стихов рождалась где-то в груди и в глубине гортани. Я уже не слышал шепелявости, не видел ни морщин, ни болезненной грузности. Я видел и слышал царицу, первосвященницу поэзии. Законная государыня – потому так безыскусственно проста, ей не нужно заботиться о самоутверждении. Ее власть неоспорима.

Р. Орлова. Л. Копелев. Мы жили в Москве. Стр. 269

Годится.

В книге «Мы вспоминаем» Адмони писал: Все пошло по-другому в Ташкенте, осенью 42 года на другой же день после того, как мы поселились в «Тамаре Ханум», кто-то передал мне, что Анна Андреевна требует, чтобы я как можно скорее пришел к ней домой. И в первое же мое посещение, прочтя мне «Поэму без героя», <…> Анна Андреевна сказала: «Ну, теперь приведите ко мне Тамару (жену Адмони, Тамару Сильман, вот какая честь, ведь раньше к себе Ахматова Адмони не звала, зайти к нему и встретиться с его женой не соглашалась). (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 152.)

Требовали у всех, кто этими требованиями гордился. Некоторые от такой чести отказывались. Ахматова отступала мгновенно.

Она совершенно точно знала, кого можно попросить, а кого нельзя.

Н. Ильина. Воспоминания. Стр. 582

Дочь известного ленинградского пушкиниста Зоя Борисовна Томашевская рассказывает, что Ахматова могла позвонить и попросить поставить чайник. Не правда ли, это уж слишком? (Почему слишком? Это нормальная проверка на прочность: кто пойдет, а кто нет.) А только Томашевская, у которой был маленький ребенок и жила она не в соседнем доме, бросала все и шла ставить чайник. Так ей отец внушил: делать все, что Анна Андреевна попросит. Объяснить почему? Потому что она не такая, как все. Вот и весь сказ. (М. Зайонц. Даем подробности! Ж-л «Итоги». 20 августа 2007 года, № 34.) В подъездах у ЗВЕЗД для ловли таких случаев дежурят команды поклонниц. Это всего лишь такой склад личности.

Воспоминания З.Б. Томашевской: Анна Андреевна потребовала меня на Красную Конницу. «Зоя, что-то случилось. Мне уже несколько раз звонили из Москвы и спрашивали, как я себя чувствую. <…> Спуститесь, купите газету». (Летопись. Стр. 526.)

Анна Андреевна приехала и требует, чтобы я как можно скорее предстала пред ее ясные очи.

Л.К. Чуковская. Т. 2. Стр. 321

Здесь Ахматова напала на золотую жилу.

Но очень хорошо, что Вас лечат в чудной больнице. Там ведь чудные врачи и чудный персонал (так считается в Москве). <…> Молюсь за Вас той «Державе непобедимой», которую мы посетили перед приходом к Вам… (Жена В.В. Виноградова Н.М. Малышева)

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 724

5 марта – день смерти Ахматовой – в 2006 году совпало с Прощеным воскресеньем. Посвящаем сборник «Я всем прощение дарую…» 40-летней годовщине со дня смерти великого русского поэта Анны Ахматовой.

Н.И. Крайнева. Ахматовский сборник. Стр. 6

Есть стихотворение, озаглавленное некой датой. Там и сон, и праздник милого, и солнце, наполнившее комнату желтой пылью. Задача – определить адресата. Чего же проще: дата – день архистратига Михаила. Михаил, Лозинский, у ахматоведов на примете есть – было нечто вроде романа. Из-за слова причастница стихотворение кажется исследователям поэзией высокого религиозного накала, а последний, как известно, у Ахматовой – барометр самых потаенных эротических переживаний, то есть наш добропорядочный герой не годится. И весьма уважаемыми учеными принимается решение примерить более яркое объяснение. На самом деле – притянуть за уши. Дело в следующем: накануне памятного дня, но 11 лет назад, состоялось решительное объяснение Блока с соседкой, Любой Менделеевой. Год же назад в этот день Блок не явился на поэтическое собрание, как МОГЛО БЫ ПОКАЗАТЬСЯ Ахматовой – ПОТОМУ ЧТО отмечал эту дату. Его размышление о связанности своей с Любой в этот день – приводятся. Связи с неявкой на заседание – не просматриваются. Главное – откуда Анна Ахматова могла знать про эту дату? Исследователям кажется совершенно логическим: Ахматовой достаточно было спросить Блока о причинах его отсутствия на заседании «Цеха поэтов», где она ожидала его увидеть и не увидела. Не подлежащим сомнению является, что Блок, человек предельной откровенности, вполне мог ответить, почему он не присутствовал на этом вечере.

Могло, впрочем, быть по-всякому. Вот рядом запись в дневнике Блока: Брожу весь день с чудовищного похмелья. Мог и не добрести до заседания. Но это, конечно, несерьезно. Не подходит.

Все ясно как божий день, о чем стихотворение: Ахматова просыпается, солнце заливает комнату, она вспоминает, что сегодня – праздник Блока. Какой же праздник? 11 лет с того дня, как Любовь Менделеева приняла его предложение руки и сердца. Ну и еще маленькое условие – если б она знала об этом или Блок из-за своей предельной откровенности (склонности к бездумным откровенничаньям) ее поставил в известность. (Отгоним, отгоним мысль о том, что Ахматова в душе празднует светлый день того, что Блок с чудовищного похмелья год назад не явился на литературное заседание.)

Догадка оглашена и признана состоятельной – и уже на законном основании с восхищением говорится: здесь звучит безграничное уважение к внутреннему миру Блока. (В.В. Мусатов. Анна Ахматова и Александр Блок. Я всем прощение дарую. Стр. 341, 343.) А заодно, наверное, и к внутреннему миру Любови Дмитриевны Блок. Остается только снять шляпу перед прекраснодушием ахматоведов. Или даже великодушием. Чему бы (кому бы) ни были преданы люди с такой искренностью – замечательно. Беда в одном – что Анна Ахматова, да, выведена человеком, способным на «безграничное уважение к чужому внутреннему миру» – но ведь она же, как нам известно по другим источникам, способна пренебречь любыми правами другого человека на собственный внутренний и внешний мир. Александр Блок, например, из ее рассказов, недомолвок, прозрачных и туманных намеков предстает связанным с нею больше, чем с какой бы то ни было другой распрекрасной дамой.

…письмо М.И. Цветаевой к А.А. от 13 сентября 1921 г. в связи со слухом о смерти А.А.: «Я, на блокноте, Аксенову: „Господин Аксенов, ради Бога – достоверность об А.“ <…> И учащенный кивок Аксенова. Значит – жива». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 650.) У ранней Цветаевой – безвкусность во многом – особенно во влюбленности в Ахматову. Такие вещи никогда не бывают хорошего вкуса.

Был слух, многие его проверяли – Ахматовой не приходило в голову, что и ее биографию несколько бы украсила ранняя смерть, с профессиональной бесстрастностью пожеланная Маяковскому? Могло бы повезти, как повезло Пушкину – через десять лет, заживись, предназначенному к полному забвению?

Интервьюировавшая меня немка в ответ на мои заявления о необходимости открыть народу глаза снисходительно сказала: «Это не получится. Вы все – нация обманутых вкладчиков. Вы этого хотите сами». Все хотели поверить Ахматовой, мечтали – кому бы поклониться – и предпочли закрыть глаза.

Обманутые вкладчики хотели стать богаче других. Их предпринимательский потенциал другого хода не выдумал (или лукавый попутал, пожалели – но так и со всеми случается, эти – не более пострадавшие, чем все другие, ошибшиеся в расчетах). Поклонники Анны Ахматовой, потрудясь столь же мало – повесив ахматовский портрет на стенку, процитировав в уже и так нестерпимо-патетическом месте «И упало каменное слово», – хотели признания их нравственного величия. Обманутые вкладчики ненавидят общество, называющее их халявщиками, яростно обманывающиеся ахматолюбцы закатывают в асфальт все вокруг себя, чтобы виднее было, как они – избранные – кланяются своей святыне.

Поверившие в августейшество Ахматовой считают, что имеют патент на духовное превосходство над всеми другими. Духовно они богаче других – и существование более трезвых и скептических сограждан создает угрозу их капиталу, который они намереваются завещать своим детям.

И вдруг посреди разговора она сказала: «Хотите, я вам стихи почитаю?» И мой чуть не вскрик. (Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 27.) Да, полагалось вот так.

Или так: Мы, прослушав чтение («научной» статьи, нового слова в пушкинистике), хором завопили, что это надо печатать.

Заметив наши умоляющие взгляды, подарила снимок, на обороте дата и ее «А», пересеченное летучим росчерком.

Р. Орлова. Л. Копелев. Мы жили в Москве. Стр. 292

Время, проведенное в Боткинской больнице, она назвала своими «100 днями» <…> Наполеоновские ассоциации вообще сопровождали ее весь этот год – в сто пятидесятую годовщину национального поражения Франции она въехала в нее из страны-победительницы. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 272.) Таких тщательно выверенных совпадений – и, к сожалению (ахматовскому, нам все равно), только совпадений – каждый может подобрать и к собственному почти каждому дню. Откройте календарь да отмечайте знамения.

Для сопровождения по целому – предсмертному – году двух ассоциаций вроде маловато. Но у Ахматовой все значительно: два раза наполеоновские приметы встретились в календарном году – все, полагалось и ей завоевание мира. Поэтесса, которая свою жизнь меряет по Наполеону. С чего бы это? Наполеон – это юношеские ассоциации. После прожитой жизни от обаяния наполеоновских планов остается немногое: эффектные фразы, неснящиеся трупы по заснеженным полям, белые лосины, безделица-корона и совершенно настоящий трон, священный трепет и благоговение подданных, все говорят по-французски. Что из этого сохранило свою ценность для расплывшейся старухи? Без увлечения Наполеоном и стихами Ахматовой не пройдет ни одна юность – из тех, кто доверится шаблонам.

Декабрь 1962 года. А.А. полна неясных предчувствий. «Я боюсь, что теперь я снова буду эпицентром землетрясения».

Летопись. Стр. 597

Очевидно, Берлин – или кто-то, кто был с лету понят как действующий с подачи Берлина – предложил перевести на какой-то язык что-то из Ахматовой.

 
А, тебе еще мало по-русски,
И ты хочешь на всех языках
Знать, как круты подъемы и спуски
И почем у нас совесть и страх.
 

Мысль, которую должно было быть совестно записывать в рифму. Обыкновенная житейская, чуть хвастливая патетика. Но приятно.

Юная посетительница. Из всего, что я ожидала, подтвердилось одно: тишина. И то не тишина – молчание. Никакой светской беседы. <…> Я что-то лепетала – или лопотала <…> вероятно, я бессознательно хотела казаться еще моложе, т. е. притворялась, как могла, а она молча слушала. И только одну ее фразу я помню. Когда я сказала, что не верю себе, что вижу Ленинград, она ответила: «Да, я тоже так, когда была в Париже». «Каково ваше впечатление от Парижа?» – «Я не верю себе, что вижу Париж». Вот и весь ответ. Правда, спросили бы ее действительно – она нашлась бы что сказать более оригинальное – не всегда удавалось – но старательнее выдуманное. Но сейчас речь шла о другом: каковой фразой она меня окончательно добила, потому что Париж – это уже то, чего в реальности навсегда окончательно нет. Только в книжках. (Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 20.) Ну, про это Ахматова все знала.

В свободное время Образцова пишет стихи и по мироощущению отождествляет себя с Анной Ахматовой. Даже хотела поставить ей памятник в Петербурге. Вложила в этот проект большие деньги. Ахматову изваял известный американский скульптор, но пока она стоит дома у певицы.

«Комсомольская правда». http://samara.old.kp.ru

Светская дама: Вспоминаю: зимой 62-го года в Комарове я спросила Л<идию> К<орнеевну>, кто это в «Поэме без героя» – «гость из будущего»? Она засмеялась и сказала: «Английский лорд!» Я была так потрясена, что больше ни о чем не спрашивала. (Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 35.) Очевидно, была потрясена и Анна Андреевна.

«Для меня в них [стихах] – связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моего народа». (Анна Ахматова. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 494.) Говорить «наш народ», «наша страна» – более надежно, более простецки. В «моем народе», «моей стране» больше прочувствованности, выстраданности и – задней мысли. Любовник, Недоброво, в свое время подсказал ей, что неплохо бы было брать пример с его жены и стараться выглядеть дамой высокого тона, Марина Цветаева – на то она и есть – подарила ей титул Анны всея Руси, без всяких актерских тренингов. На Марину цыкнула: провинциальная поповна, Анной – села. «Моя страна», «мой народ» – все законно.

Ахматова говорит «эта страна» или «моя страна» (в моей стране получила большое признание – это она говорит не иностранцам, она – у себя на родине, жители ее страны, ее народ склоняют головы). «Мой народ» – этот народ. Недовольные НАМИ подхватили, говорить «эта страна» – когда ею недовольны, да и просто так, самоотстраняясь, как от мелкой гадости – стало общепринятым. Имеющие уши – или совесть – не соглашаются.

Интервью из глянцевого журнала: Как вам кажется, в этой стране – точнее, в нашей стране… Леонид Парфенов: Давайте – в нашей. Интервью. (GQ. 2008. № 3. Стр. 234.)