Текст книги "Отмена рабства. Анти-Ахматова-2"

Анне Ахматовой хотелось лишний раз показать, что она знакома с парижской модой (пусть даже за двадцать лет до своего рождения), – и она это показала.

Мои прабабки, монгольские царевны…

Р. Орлова. Л. Копелев. Мы жили в Москве. Стр. 277

Ух ты.

Вот так и Анна Ахматова после революции вдруг почувствовала себя хранительницей дворянской культуры и таких традиций, как светский этикет.

М. Гаспаров. Записи и выписки. Стр. 165

Когда приезжал Стравинский, мадам написала мне. Она забыла, что мы не были знакомы.

Н. Готхарт. Двенадцать встреч с Анной Ахматовой.

Вопросы литературы. 1997. № 2

Набросок: Модильяни как-то очень хорошо говорил о путешествиях…» (Записные книжки. Стр. 524.) Как-то – это в один из многочисленных разговоров, происходивших в течение долгого времени. Попутчик может что-то рассказать во время путешествия, но не как-то говорил. Как бы лестно вам ни было соседство в самолетных креслах с какой-то важной персоной, не отказавшейся завязать с вами недолгое знакомство, вы не можете спустя годы пересказывать, небрежно начиная с «N как-то мне говорил…». Пятьдесят лет спустя знакомство с Модильяни – это крохотная точка. Он говорил – очень хорошо – о путешествиях – именно в этот момент, в этой точке времени и пространства – а не «как-то», в совместных бесконечных блужданиях по жизни.

Впрочем, она ведь не очень четко умеет выразить свои мысли. Возможно, она имела в виду, что у Модильяни была трогательная способность как-то очень хорошо говорить о путешествиях. Как-то так ему удавалось. А вот ЧТО он о них говорил – история умалчивает. Хорошо – и все. Как ХОРОШИМИ были и его ДЛИННЫЕ письма к ней, Анне, не сохранившиеся, разумеется. ТАКИМ МИЛЫМ И ТАКИМ ХОРОШИМ был и Александр Блок. Вы еще что-то хотели о нем услышать?

Анна Ахматова в этой жизни получила все, что человек хотел бы увидеть в ЭТОТ раз. Соперницы ее были привезены к ней в дом сухонькими старушками с пенсионными квитанциями в руке и встречали их секретари, которых робели даже сановные литературные дамы. Враги ее на ее глазах умирали мученической смертью – и никто им не засчитывал. Анна Андреевна говорит, что ей рассказывали о том, что Жданов умирал в мучениях, у него была стенокардия. Говорит, что Сталин стал к Жданову относиться враждебно, запретил его лечить. (Н. Готхарт. Двенадцать встреч с Анной Ахматовой. Вопросы литературы, 1997. № 2.)

А некоторые опасаются, что дождаться отмщения слишком многого при жизни – это как-то уменьшает размер заготовленной впрок, в компенсацию, награды.

Как человеку стоять перед лицом исполнившихся желаний? Признать их тщету и сокрушиться, что забыл о Боге, или, отрадовавшись, со сладким ужасом подумать о себе: кто ж я такая, что в этой жизни раздаю награды и наказания?

Ахматова была с царственностью, со стилем обреченности. <…> Но говорила весьма просто, если продолжала слегка кривляться (стиль бывшей, дореволюционной эпохи, который мне казался самым подходящим, но моей маме, например, привыкшей к другому стилю, более естественному – «ХIХ века» – казался неприятным).

О. Гильдебрандт-Арбенина. Девочка, катящая серсо… Стр. 153

Говорила слепневской соседке, парижанке, при встрече через полвека: «Вот ты, которая меня хорошо знала и нашу жизнь в Слепневе, ты должна написать…» (По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 702.) Актриса, после которой должны остаться афиши и рецензии…

Это салонный портрет, портрет модели такой, какой она предстает в своих восторженных мечтах о себе.

Читала она и из «Трагедии» и в нескольких словах коснулась ее содержания:

– Там у меня свой театр на сцене и свои зрители… Очень этой моей трагедией интересуется Дюссельдорфский театр, шлет телеграммы, просит выслать рукопись для постановки, даже не зная, в чем там дело. Перед самым отъездом получила телеграмму, не остановлюсь ли я в Дюссельдорфе, обещали целиком оплатить пребывание… Вообще, прямо как пятьдесят лет назад. (Н. Струве. Восемь часов с Ахматовой.) Что пятьдесят лет назад?

Лучше обстругать все прошлое, сохранить как можно меньше – главное. Вот так поступала Ахматова – в жизни и в стихах – это выгодно для славы и для памяти…

О. Гильдебрандт-Арбенина. Девочка, катящая серсо… Стр. 246

Как-то, во время первой беседы, Ахматова обратилась ко мне и с веселым любопытством спросила:

– А вы думали, Ахматова такая?

Я ответил совсем искренно:

– Да, такая.

Н. Струве. Восемь часов с Ахматовой

Возможность говорить о себе в третьем лице – это то, ради чего стоит – и нужно – жить. Во всяком случае, для Ахматовой – это главная награда за труд бытия.

Секрет истины: кто дольше живет, кто кого перемемуарит (В. Шаламов). Иногда кажется, что именно ради этого долго жила Ахматова.

М. Гаспаров. Записи и выписки. Стр. 376

Анна Ахматова написала о Модильяни короткие воспоминания, которые сделаны как отстраненный деловой очерк о большой любви художника к ней. <…> Николай Харджиев написал о вдохновленных Ахматовой рисунках Модильяни, что в них уже виден будущий Модильяни и поэтому можно сказать, что именно встреча с Ахматовой предопределила развитие художника. <…> это преувеличение, искусствоведческий комплимент великому поэту. Ахматова комплимент оценила, назвав в своих воспоминаниях очерк Харджиева весьма содержательным.

Г. Ревзин, КоммерсантЪ, 21 марта 2007 года

Я спросил Анну Андреевну, считает ли она целесообразным, чтобы я писал о Мандельштаме, выразив при этом скептический взгляд на литературную критику, стоит ли, мол, облеплять поэзию скучной прозой. Но Ахматова была другого мнения о критике:

– Это ведь тоже творчество. Конечно, пишите о Мандельштаме, а я вас благословляю писать о «Полночных стихах».

Н. Струве. Восемь часов с Ахматовой

Теперь человеку не отвертеться. Сонму верных прибудет.

Спустя месяц, в больнице, ЗАПИСЫВАЯ ПУНКТЫ ДЛЯ СТАТЬИ М.В. АРДОВА О НЕЙ, после ПЕРЕЧНЯ ЗАРУБЕЖНЫХ ВОСХВАЛЕНИЙ (выделено Т.К.), А.А. наметила фразу: «Мы, соотечественники, видим ее гораздо проще, знаем ее САМОИРОНИЮ (тут уж подчеркнула сама А.). (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 723.) Интересно бы почитать перечень зарубежных восхвалений. В больнице, не имея первоисточников под рукой, перечисляла на память. Сколько было? Не забыла ль чего? «Зарубежный», во-первых, кажется приличнее, а во-вторых, лишний раз напоминает, что таковые имеются. Ну, а уж далее – «мы» – нам имя легион, соотечественники – те, кому посчастливилось быть соотечественником, – видим – не недостатки – боже упаси, не насмехаемся, – а вот все, что есть у нее из не самого привлекательного, – так она сама первая над этим смеется. Мы-то знаем ее самоиронию!

Портрет свой она живописует с богатой палитрой. Каких только красок нет!

Говорит Анна Андреевна тихо, как будто нет в ее словах ни уверенности, ни убедительности, а есть только русское, луговое от пастушков. (М.В. Борисоглебский. Доживающая себя. Из кн.: Я всем прощение дарую. Стр. 225.) Как тут не вспомнить этого же наблюдателя: Шаль – это театральный занавес, за которым никогда не прекращается действо. Русское, луговое, непосредственно от пастушков.

Пунин из Самарканда прислал ей письмо, которое она прочитала мне вслух: о том, как он виноват перед ней и как теперь только понял ее великую жизнь. (Л.К. Чуковская, В.М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970.) Из кн.: Я всем прощение дарую. Стр. 402.) Выдает, выдает себя Лидия Корнеевна своей скороговоркой. О великой жизни инвентарными перечислениями не сообщают.

Белль: «Я очень рад, очень горжусь, что увидел главу русской литературы. Достойную главу великой литературы». Анна Андреевна говорила потом: «А он, пожалуй, лучший из иностранцев, которых я встречала». (Р. Орлова. Л. Копелев. Мы жили в Москве. Стр. 290.)

Лукницкий так и остался галантным кавалером. 20 января. П.Н. Лукницкий принес А.А. написанные им ночью стихи «Мгновение встречи». А.А. поместила их в папку с посвященными ей стихами. «Какая странная слабость… собирать посвященные ей стихи! В этом есть что-то от очень уязвленного самолюбия, чудовищно гипертрофированного самовозвеличивания» (Летопись. Стр. 574.)

А причину неприятия Ахматовой я раскрыл. – Ведь решительно каждое ее стихотворение как бы произносится перед зеркалом. – «Вот я грущу. Красиво грущу?» «Вот я села. Красиво села?» – Я был поражен, когда прочитал о ней у Блока почти то же самое. <…> Но все же очень многое заставляет меня хотеть думать об А.А. как только возможно хорошо (это не так уж просто!), а моя формулировка мягче блоковской. Однако, как бы там ни было, забота о позиции перед мужчиной или перед зеркалом, вообще забота о своем портрете не может быть основанием творчества великого художника.

Переписка с Н.Я.Мандельштам. Стр. 169

О чем был разговор Берлина с Ахматовой: о шпиках и агентах, о жене и любовнице Пастернака, она говорила <…> часто употребляя трогательно красноречивые слова (те, которые она со своей точной, ироничной, тонкой манерой не употребляла в разговоре с русскими). (И. Берлин. Подлинная цель познания. Стр. 658.) А иногда, чтобы сократить время, коротко рыдала.

Конечно, если б ее ревновал сам Сталин – сам бы любил и сам бы ревновал, – было бы шикарнее, но на всякий случай подбрасывается и версия о том, что Ахматова была кумиром его дочери. Это должно было циркулировать только в форме самых неформальных слухов. Берлину она все довела до сведения, тот поделился со знакомым журналистом, но как очень проницательный человек сразу понял, что, записанная, появившаяся на страницах «буржуазной» печати, легенда сразу выдаст авторшу. Быть ее бедствий виной он не хотел, даже выполняя ее поручение. Я <…> упомянул анекдот о том, как дочь Сталина и т. д. способствовала реабилитации г-жи А. <…>, я рассказывал Вам это не как подлинный случай, о котором у меня есть основательные свидетельства, а как ходовой анекдот. (И. Берлин. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 362.)

Ахматова все знала. Знала, как слаба позиция мемуариста, когда он занят главным образом, тем, что современники думали и говорили о нем. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 423.) Раздумывая о планах мемуарной книги, А.А. припомнила о предостережении Георга Брандеса (цитированное выше). Для чего писала свои «антимемуарии», «псевдомемуарии» Анна Ахматова – чтобы о ней думали и говорили определенным, ею подсказанным образом.

Толстой был самый противоположный Ахматовой писатель, самым чуждым для него была ее эстетика французской эффектности, величия, фразы, положения.

Ей нагадали в конце жизни большой удар и сумасшествие. Она призналась, что, когда ей было 12 лет, ей кто-то предсказал, что она умрет в тюрьме». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 724.) Называется вышеизложенное так: «Интересное свидетельство Л.В. Горнунга». Интересное – потому что свидетельствует об ахматовском интересничанье, разбираться в этом совсем не надо. Как это далеко от пушкинского страха белого человека – там мы имеем дело с известной чертой характера, совпадением или даже реальным действием потусторонних сил, а в случае Ахматовой – только с методичным созданием собственного имиджа. В чем только не признается!

Когда меня ввели к ней, она сидела у стола с благосклонной улыбкой. Во всем ее облике было что-то царственное. Да, иначе не определишь.

И.Л. Михайлов. Я всем прощение дарую. Стр. 61

1932–1933 гг. Ленинград.

Столовая Союза писателей. Когда мы, получив по карточкам свою еду, устроились за столиком, то увидели, что к кассе подходила женщина – высокая, очень худая, в пальто осеннем сером, но укутанная в большой шарф (плед) и платок теплый шерстяной на голове. <…> Ее глаза (их не спутаешь ни с чем) были полны такой скорби, такого глубокого горя, что становилось невыносимо тяжело на душе. (А.В. Смирнова-Искандер. Воспоминания об Анне Ахматовой. Я всем прощение дарую. Стр. 69.)

На переводы ей не везло. Меня переводят плохо. Видимо, меня нельзя перевести. <…> Она не унывает: С меня хватит и двухсот миллионов наших читателей». (О.М. Малевич. Одна встреча с Анной Ахматовой. По: Я всем прощение дарую… Стр. 51, 56.)

А poet is a hero of his own myth.

Иосиф Бродский

И не только поэт.

А мне он [Борис Анреп] сказал: «Вам бы, девочка, грибы собирать, а не меня мучить» (А. Ахматова. Т. 5. Стр. 6). Поразительно и подозрительно похоже на: А Николай Гумилев говорил, когда хвалили мои стихи: Моя жена еще и по канве отлично вышивает. Маловероятно, чтобы кто-то из поименованных господ с такой нарочитой, служащей для снижения своего истинного – страстного и восхищенного – чувства простотой стал бы выражаться. Анной Андреевной такие реплики придумывались легко.

Все парами: сейчас встречу Маяковского. Сейчас встречу Ахматову. Какой красивый француз – какая красивая француженка.

Это должен был быть кто-то знаменитый, кто-то вроде Блока. Первое, что я услышала об Ахматовой – «она любила Блока». Легенда, к которой она, повидимому, сама была причастна.

Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 29

Дело Бродского

К этому времени у А<хматовой> накопился сорокалетний опыт ходатайств за преследуемых, видимо, с сопутствующим подобному опыту фатализмом, – ср. воспоминания <…> об эпизоде еще 1929 года: «Наш разговор прервался приходом дамы, которая начала просить А<хматову> похлопотать, походатайствовать за арестованного писателя, кажется, Замятина. А<хматова> с волнением ответила ей: „Вы сами понимаете, что это бесполезно. Вспомните, что нам сказали в 1922 году: «Талантливый поэт, но не менее талантливый заговорщик“ (А.А. Русанова, Т.А. Русанова. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 622.) Сорокалетний опыт заявлений: Это бесполезно. Раз в семь лет отвечаешь просителю: Это бесполезно – и слывешь ходатаем за преследуемых.

Вчера подписала документ <в защиту И. Бродского>. Там будет всего 10 подписей. (Летопись. Стр. 655.)

Подпись Ахматовой появилась, когда суд уже давно состоялся, Бродский отбывал наказание, петиция была – о снисхождении к нему, о проявлении милосердия, о смягчении участи. Это не был один из тех настоящих, деятельных – бесполезных, опасных для подписантов – предшествующих суду протестов, воплей о том, что над Бродским творится беззаконие. Там Ахматовой не участвовало. Ахматова подписывалась в том, что за спасение души и преступничков надо жалеть. К этому времени планка строгости закона была зафиксирована – и для обвиненного, и, что единственно занимало Ахматову, для заступника.

Л. Чуковская привезла А.А. запись Ф. Вигдоровой обоих судов над И. Бродским. А.А. отказалась их читать.

Летопись. Стр. 634

Тем не менее, как известно, в истории с Бродским она делала для его освобождения все, что было в ее силах. В качестве иллюстрации этих усилий приводится ее собственноручная запись в ее собственном дневнике. Я рада, что осталась ему верна до конца (тел.<еграмма?> Микояну), хотя гордиться этим решительно не стоит. (Записные книжки. Стр. 669. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 622.)

Она рассматривала вариант быть ему неверной?

Рада и горда в казенной речи так часто стоят вместе, что уже стали восприниматься как одно слово, выражающее советский восторг. На самом деле, особенно когда речь идет о деле помощи ближнему, радоваться (радоваться, естественно, не за себя, что смогла превозмочь трусость или злорадство и поработала для другого, а за то, что помощь оказалась действенной) – это одно, а гордиться – это другое. Это возвыситься над теми, кто заставить себя к такому подвигу не смог, и это уж совсем плохо, и Анна Андреевна совершенно справедливо отмечает – для тех, кто даже такого не понимает, – что гордиться этим РЕШИТЕЛЬНО – еще ее одно казенное, надуманное («старомодная», «пахнущая стариной» лексика) слово – не стоит. Она, конечно, знает, что она РЕШИТЕЛЬНО ничего для освобождения Бродского не сделала. Его отец по следам приговора писал куда-то очередное (родители бьются до последнего) письмо, поименовывая всех, кто в его сыне принял участие, – Ахматову не вспомнил (на всякий случай – для защитников: «беречь» ее было совершенно незачем, она была в гораздо большей силе и гораздо меньшим рисковала, чем названные живые и старые Чуковский, Маршак и др). Она – решительно, в письменной форме заявляет, что гордиться не будет, что знает хорошо, что это не подобает, такая настойчивость нужна для того, чтобы скрыть то, что гордиться РЕШИТЕЛЬНО, абсолютно нечем. Тел. Микояну никаких не было, звонить не могла, телеграмм не слала. Дневник писался на публику. Всей «истории с Микояном» было вот что:

Идея личного обращения А.А. к председателю президиума Верховного Совета СССР А.И. Микояну принадлежала писательнице Ольге Чайковской: «Я изложила суть дела, А.А. ответила, что хорошо знает молодых ленинградских поэтов, все они у нее бывают, Бродский среди них, безусловно, самый первый, и если это нужно, она пойдет к Микояну. <…> А через некоторое время встретила я Сергея Наровчатова, поэта, он был в ту пору секретарем Союза писателей СССР. «Какой-то идиот, – сказал он мне, – уговорил А.А. идти к Микояну просить за Бродского, я ее ЕЛЕ ОТГОВОРИЛ (выделено Т.К.). <…> Неужели люди не понимают, что весь Бродский не стоит одной минуты волнения А., вредного для ее здоровья?

О. Чайковская. Неточные, неверные зеркала. «ЛГ». 2001, 7 февр. Р. Тименчик. Стр. 623.

Вот и весь тел.

Если вы сделали многое, но не смогли спасти свою собаку, что тут говорить, что вы РАДЫ, что остались ей верны до конца, какие варианты могли быть – разве только если ваша совесть не совсем чиста? Никто не рад, что собака погибла, а уж радоваться тому, что не провалялись под ее визги на диване, и тем более с гордостью записывать свои подвиги вроде ни к чему – и так понятно, что пытались сделать все. Если ее удалось спасти, то радуются не тому, что с брезгливостью от нее не отвернулись, а тем счастливым случайностям, которые привели к правильному решению: я так рада, что вспомнила об N, который в таком же случае обратился к такому-то врачу… ТЩЕТНЫМ, или без ваших записей о том незаметным, усилиям радуются, когда они были предприняты для очистки совести.

Ахматова рада, что осталась Бродскому верна до конца. Поскольку она НИЧЕГО не сделала реального в его защиту, ее верность заключалась в том, что она публично от него не отреклась и не предала анафеме в печати. Порадуемся и мы за нее.

Кроме того, А.А. пыталась воздействовать на Д.Т. Хренкова, чтобы он опубликовал стихи Бродского: «Не будете печатать?» (книгу находящегося под судом поэта) – «Не буду». – «Тогда и я свою книгу вам не дам» (Д. Хренков. День за днем. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 623.)

Такое мы уже слышали: «Я им скажу, дайте мне Иосифа, а то я не поеду!» (В Италию). Чем только не рискует для спасения молодого поэта!

Портреты

Портрет претенциозный (автор действительно что-то хотел выразить и в этом преуспел), но сама Анна – изумительно хороша. Это какая-то невиданная породистость». (В.С. Бабаджан. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 445.)

Ахматова в синем трикотиновом платье – была тогда такая материя, из которой в Советском Союзе шили платья, а на Западе – белье…

Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 26

В.П. Астапов лепит портрет А.А.: Анна Андреевна мне заметила: «А для чего вы лепите холку? И неужели она такая огромная? <…> Я надеюсь, что модель вполне заслуживает того, чтобы художник не на всех деталях заострял внимание». (Летопись. Стр. 606.) Такой дремучий барский соцреализм. Задача портрета видится в точности и приятности изображения деталей. А скульптор, может, через холку-то все свое видение и передать хотел…

Существуют скульптурный автопортрет Лили Брик и карандашный – Анны Ахматовой. Брик училась ваянию, Ахматова изобразительному искусству – нет. Дамы на собственного изделия портретах хороши. Лиля Брик – потому что так сложились художественные идеи, которые она вкладывала в работу, Ахматова – как хороша головка, цветными карандашами нарисованная девочкой в альбоме – такой, какой она хочет, чтобы ее видели подружки. В бриковскую женщину можно влюбиться, ахматовская до неловкости за нее влюблена в себя сама.

Бродский: власть любит оды, которые до нее не дотягивают. Так Ахматова предпочитала портреты, которые не дотягивают, и Альтмана не любила. (М. Гаспаров. Записи и выписки. Стр. 151.)

В чертах у Ольги Сед<аковой> смысл есть – точь-в-точь советской примадонне (то есть прима-балерине):

Остра, черна лицом она и т. д. (В. Ерофеев. Записные книжки. Книга вторая. Стр. 343.) Определенностью и остротой лица, и особенно необходимостью держать на нем всегда определенное и осознанное выражение, Седакова действительно похожа на Майю Плисецкую. Особенно если вспомнить раздражение Майи Михайловны перед дряблыми, ускользающими и размятыми лицами – можно вздохнуть с облегчением: Ольга Седакова плисецкого негодования избежит.

На самом деле значительность своего лица Седакова посвящала Анне Ахматовой.

А первое впечатление от Ольги было не то чем-то заколдованности, не то кем-то замордованности. Не то в чем-то замурованности. (В. Ерофеев. Записные книжки. Книга вторая. Стр. 344.) Анной Ахматовой, в Анне Ахматовой.

«Портрет А. я писал в своей московской мастерской, – говорит Мартирос Сергеевич. – В подъезде не работал в те дни лифт, но А.А. приходила на сеансы точно без опоздания, хотя идти надо было на восьмой этаж»

Молодой Сарьян. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 659

Ахматова, несмотря на возраст, была красива. Черные, необычного разреза глаза. Гордая осанка. Ироническая улыбка. <…> хотя сама она уже расплылась, под халатом – просто шелковая рубашка (при всей бесформенности русских женщин как-то слишком часто люди не могут не вспомнить, что А.А. забывала или ленилась надеть бюстгальтер). Все же она, видимо, хотела произвести эффект этим черным японским шелковым халатом с большим красным цветком на спине. (О.М. Малевич. Одна встреча с Анной Ахматовой. Я всем прощение дарую. Стр. 57.) Ох, вот так мы жили. Из доноса в КГБ штатной осведомительницы Софьи Островской: «…единственный ее красивый туалет – японский халат, привезенный в подарок из Германии» (М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 228.)

Французская женственность в толстовские времена, вернее, в толстовском мировоззрении, была синонимом фальшивости, нарядно упакованной уловки. Сейчас (да и Толстых нету) немеркнущий французский шарм – это женщина без возраста или даже в возрасте. Она не отбеливает зубы; лечит их, но не покрывает винирами, не выравнивает (правда, она и не англичанка и зубы сами по себе растут у нее достаточно ровно), не носит каблуков, не выжигает волосы, не носит круглогодичного загара, не любит не только люрекса, но даже просто цвета, разве что как знак того, что она не зациклена на обязательной монохромности. Она даже не растет – француженки невысоки – и на конвейере рядом с Барби, следовательно, не лежит. Шарм Анны Ахматовой вневременной, она для каждой культуры была бы красавицей.

Анна Ахматова в 1936 году…такая худая, каких я никогда не видела, с выпученными огромными светлыми глазами, с длинной шеей, с длинной головой и с длинной сизой челкой, непричесанная, в каком-то халате безнадежного цвета. (Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 20.) Брат ее был уже определенно похож на динозавра. Такие семейные черты не прячутся, с годами они окончательно уродуют людей – с Ахматовой этого не случилось. С ней произошло наоборот – исчезли длинная шея и длинная голова. Блестящими и выразительными стали старческие глаза, полнота – если не думать о том, что там, под платьем, – стала царственной. Такое случается только с настоящими красавицами. Я только пялилась, пялилась на живую Ахматову, страшную, как баба-яга, которой детей пугают. (Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 20.)

Почему Александр Родченко не фотографировал Анну Ахматову? Почему бы ей не повернуться к нему классическим профилем, не посмотреть скорбным взглядом, не лечь на живот, выгнувшись сфинксом? И она оценивала бы потом его творчество по высоте холки и вместо ластика использовала бы фотошоп.

На стене у Л.Я. Гинзбург в окантовке профиль Анны Андреевны, рисунок Тышлера, на котором горбинка носа стерта и исправлена мягкой и неуверенной линией другого карандаша. «Да… Это Анна Андреевна исправила. Они были вместе в эвакуации в Ташкенте, и Тышлер там ее рисовал. Он сделал, кажется, четырнадцать рисунков, один она подарила мне. Она считала, что нос он нарисовал неверно, и исправила».

Н.В. Королева. Ахматова и ленинградская поэзия 1960-х годов Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 123

Рост, посадка головы, походка и это рубище. Ее нельзя не заметить. На нее на улице оборачиваются.

А.А. Осмеркин. Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 120

Дамы на семейном портрете Сергея Городецкого – жена, племянница, дочка. Друг семьи Анна Ахматова – такая же львица, так же напудрена, так же нарумянена, так же по моде взбиты волосы с подсиненной сединой. А острый подбородок в ямочках, а голая полная рука с сигаретой в тонких пальцах! Сколько таких выхоленно стареющих прелестниц сиживало по эвакуационным салонам!

Сестры Данько – создательницы ее скульптурного портрета – фарфоровой статуэтки, доброго и податливого реального воплощения ее тщеславных фантазий, – обе погибли в ленинградскую блокаду. В марте 1942 года их, полумертвых, эвакуировали из Ленинграда на Урал. Елена скончалась во время пути, в эшелоне, Наталья – вскоре после приезда в Ирбит. (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 82.) Это и для них, стало быть, эпически воспевала Ахматова свою знаменитую эвакуацию спецрейсом: Все вы мной любоваться могли бы,/ Когда в брюхе летучей рыбы/ Я от лютой погони спасалась…

Во всех моральное разложение. В некоторых – и физическое. Потерявшая в блокаду детей и мужа, пережившая выкидыш от побоев в НКВД Ольга Берггольц стала алкоголичкой. Сломанные – пусть реальными – трагедиями люди кажутся Ахматовой не такими олимпическими, как она, унижающими своим видом человеческое высокое достоинство. А тут еще эта Берггольц отказалась лететь вместе, парой, в брюхе летучей рыбы, осталась в этом Ленинграде. Работать! Хотела упрекнуть, что ли? Но никто этого, разумеется, не заметил. Кто будет обращать внимание на пьяную дрожащую сумасшедшую?

Друг Пунина, автор одних из самых декоративных, черно-белых, сочных, сделанных в технике ламповой копоти – очень нарядной – портретов Анны Ахматовой, Н.А. Тырса умер в 1942 году от последствий голода по дороге в эвакуацию. (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 98.)

Умерла Нина Иосифовна Коган (художница, ученица Малевича, автор нескольких портретов Ахматовой) в 1942 году. Она не пережила ленинградской блокады… (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 106.)

Т.Н. Глебова: Известно, что Ахматовой второй портрет не понравился. В 1960-е гг. Татьяна Казанская записала: «Анна Андреевна <…> хотела выкупить этот портрет в красном с тем, чтобы его уничтожить». (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 112.) Так что Тышлер должен бы был свечку поставить, что его-то портретик всего лишь подправили.

Денег хватало и для таких забав – это к счетам с сыном.

Портрет Глебовой, конечно, некрасив – нос откровенно перекошен, на подбородке глубокие экземные пятна, глазки маловаты, редка челка. Но – и только некрасив. В этой работе Глебова оставалась верной своему учителю – Павлу Филонову, создавая образ «архаично-примитивный» и используя «цветовой вывод, то есть напряжение всей картины через внезапное появление нового цвета». (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 112.)

Портрет Сарьяна был просто ужасен. «Самый ненужный и плохой портрет – это портрет Сарьяна – он вульгарен по ощущению с руками, которыми нужно чистить картошку, но никак не писать стихи. Анне Андреевне он тоже не нравится. Его нет среди ее фотографий. <…>, – писала Любимова. По словам Харджиева, о сарьяновском портрете Ахматова не любила вспоминать. «Не нравился ей <…> портрет работы М. Сарьяна (масло), превратившего ее в этнографическую „обитательницу горного аула“. (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 136.)

Но Сарьяну предложить выкупить его, чтобы уничтожить, она, конечно, не посмела бы. Сарьян с 1947 года был академиком, с 1960-го – народным художником СССР.

Не этим ли портретом, однако, вдохновился Владимир Сорокин?

 
Разделись подруги-колхозницы догола,
Возлегли рядом с товарищем Ахматом.
Ай-бай!
Всю ночь пахал их товарищ Ахмат:
Гаптиеву три раза,
Газманову три раза,
Хабибуллину три раза.
Ай-бай!
Утром, как солнце взошло,
Встали подруги, оделись, самовар раздули,
Напоили чаем товарища Ахмата,
Брынзой накормили товарища Ахмата,
В путь снарядили товарища Ахмата,
На коня посадили товарища Ахмата.
Поехал по степи товарищ Ахмат,
По широкой степи товарищ Ахмат,
В город Туймазы товарищ Ахмат,
На большие дела товарищ Ахмат.
Ай-бай!
 

В. Сорокин. Голубое сало

Тогда я спросил у Анны Андреевны, могу ли я порисовать еще полчаса. «Валяйте», – сказала она. <…> Когда я туда приехал, оказалось, что Анна Андреевна заболела. Она была в постели, но попросила меня зайти к ней. «А вы рисуйте, – сказала она, не прокиснет».

М.В. Лянглебен. Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 164

Позировала А.А великолепно. Она обернула вокруг шеи шаль, чтобы несколько скрыть свою полноту.

Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 164

Иосиф Бродский рисовал свой портрет Ахматовой по памяти, в вагоне электрички, ему никто не позировал, она на его портрете толще, чем у кого бы то ни было. Нет не только шали, но и волос, только абрис головы сбоку, с мелкого рисунка выпуклостями на месте носа и сжатых губ. Глаза – закрыты. Щелки. Этот портрет – самый выразительный из всех ахматовских. Иосиф Бродский изобразил то, что хотел бы видеть, смотря на нее. Она старалась корреспондировать – но иногда все-таки показывалось ВСЕ и ему. Но он предпочитал не глядеть – на его карикатурном по приемам и щедром, верноподданническом, конспирологическом по сути рисунке она выглядит так, что и Данте не смог бы предъявить более величественного зрелища…являет собой поразительную адекватность не просто ее облику, но тому ее состоянию, свидетелями которого были лишь немногие «допущенные», в том числе сам Бродский. В профильном портрете схвачен тот момент, когда она будто «выпала» из среды общения, разговоров в пространство молчания, – погруженная в себя, в только ею слышимый приближающийся гул… (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 168.) Губы сжаты, чтобы не метнуть свиньям ни бисеринки, нос не собирается демонстрировать своей исключительной породистости, глаза знают, что внутри этого черепа они увидят более, чем им может предоставить внешнее. До волос ли тут!