Электронная библиотека » Тамара Катаева » » онлайн чтение - страница 23


  • Текст добавлен: 25 мая 2022, 18:51


Автор книги: Тамара Катаева


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Второй раз вернулась к балетным либретто в начале шестидесятых, когда мы вырвались первыми в космос и стали впереди планеты всей также в области балета.

Майя Плисецкая в 58-м вышла замуж за Щедрина и встречала праздники Нового года у Лили Брик. Вшестером, в квартире на Кутузовском проспекте, какая-то Триолешка, аморальная держательница чекистского салона и Плисецкая – с мужьями. Вишневской Ахматова написала вежливо принятое стихотворение, какое в сборнике заздравных застольных «экспромтов» впору помещать Плисецкой – не решилась. Боялась усмешек за тем столом.

Промолчала, но БАЛЕТЫ писала.

Он придумал, что ему обязательно надо иметь подругу-балерину. Тогда модно было иметь любовницу-балерину. А балет-то он вообще ненавидел и не ходил на балет.

Е. Чернышева. Иосиф Бродский глазами современников. Стр. 275

Не отставала и Анна Андреевна. У нее и подруга Вечеслова, и бесконечные балетные либретто – удобная форма: многословие неуместно, все – тайна, да просто она уж и мыслит балетными образами, балет становится ее жизнью, ее способом творить. Иногда она [Поэма] вся устремлялась в балет (два раза), и тогда ее нельзя было ничем удержать. И [мне казалось]я думала, что она там останется навсегда. НАВСЕГДА под рожденной ею музыкой, как могила под горою цветов. (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 217.)

Странная вещь. В это время Данте в Ленинграде, да позволено мне будет так выразиться, «вошел в моду».

Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 28

Она была подражательницей, модницей, рабыней – а хотела, чтобы за ней признали первооткрывательницу.


Мода на авиаторов – вот и Блерио. Ведь не какой-то парижский адвокат или, не дай бог, конторский служащий (по мнению сексологов – самая активная по этой части группа населения: не заняты чрезмерно ни голова, ни руки). Мы любим все передовое, модное!


Правда, «Андрей Рублев» написан под впечатлением об Андрее Рублеве в «Аполлоне» – впечатление книжное, но это нисколько не мешает отнести его к «русскому Гумилеву». (Н.В. Королева. Т. 1. Статья «Жизнь поэта». Стр. 630.) Писали о том, что было на слуху, что было модно.


Ахматова отмечалась во всех экспортных статьях по мере их появления.

Писала о Боге (лампадках), об эротике, о репрессиях, застала старину – ну как такую не послать на Запад (в Италию), показать. Наталья Бехтерева в одном телевизионном интервью рассказывала, как в шестидесятых годах путем серьезной и многотрудной селекции была отобрана делегатом на партийный съезд. Я понимала, что попала туда, где решались судьбы моей страны (не решались, конечно, она это понимала тоже прекрасно, но давали подышать таким воздухом), по разнарядке – потому что была из Ленинграда, была женщиной, была определенного возраста, была из науки и была высокого ранга (такие позиции надо было закрыть) – но все равно было приятно (не дословно).

В этом вся разница. Приятно было и Ахматовой, приятно было бы и любому из нас, но Ахматова предпочитала закатывать глаза: Почему я не умерла маленькой! – и мы обязаны ей верить.


Робертино поет: Non sono geloso [d]i te (вчера пел) (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 195.) Что она хотела сказать этой записью, что за мысль, что за настроение, что за ассоциация? Она хотела показать, что разобрала слова (с ошибкой записала)? Итальянский язык очень отчетливый, расслышать нетрудно, в самих словах («я не ревную тебя») тоже ничего особенного для певца-подростка нет. Поет – вчера пел… Записывает все, что видит, видит то, что модно.

В Ахматовой, как в фокусе, собраны все литературные клише, все то, что требуется литературным рынком последних, м<ожет> б<ыть>, уже вчерашних дней. В этом причина ее популярности, конечно, слишком широкой и едва ли желательной для поэта. Средний читатель ищет в Ахматовой прежде всего ахматовщину и, увы, находит.

О.Г. Базанкур-Штейнфельд. Что такое ахматовщина. Стр. 249

Но более всего среднего читателя привлекает в стихах Ахматовой, конечно, ее женская личность, тщательно сделанная опять-таки согласно всем требованиям эпохи. Неомодернистический литературный канон требует, чтобы женщина, говорящая от своего лица, была всегда влюблена и чтобы она чувствовала себя ничтожной по отношению к любимому мужчине и всячески угнетаемой им. <…> Он у Ахматовой – обычно несколько ходульный, наглый и злой, всячески тиранящий героиню: «улыбнулся спокойно и жутко», «хлестал» ее «узорчатым, вдвое сложенным ремнем», «запрещает петь и смеяться, а молиться запретил давно».

О.Г. Базанкур-Штейнфельд. Что такое ахматовщина. Стр. 249–250

 
Долгим взглядом твоим истомленная,
и сама научилась томить.
Из ребра твоего сотворенная —
как могу я тебя не любить.
Быть твоею сестрою отрадною
мне завещано древней судьбой,
А я стала лукавой и жадною
и сладчайшей твоею рабой.
 

Ну как без такого стихотворения обойтись истомляемым половым созреванием подросткам? Цель же воспитателей, находящихся уже в другой половозрастной категории – прививать трезвость, чистоту, равное уважение как к законным запросам физиологии, так и к готовящейся социальной роли – жена и мать лучше если не будет рабой. Анна Ахматова – чтение хрестоматийное, в учебниках истории литературы место ее никто не отнимает. Это место должно быть названо взрослыми людьми так, как оно того заслуживает, без тайн.

На каждой строке Смольный собор, Петропавловская крепость, Летний сад, царскосельская статуя, смуглое золото престола, княжна Евдокия на сапфирной душистой парче, молодые серафимы, белый Духов день, слова псалмопевца. К этому времени мы уже научились любить родную старину, а богослужебная утварь уже стала утварью антикварной, а потому четки и эмалевые образки очень легко улеглись в размеренных строчках рядом с «плясуньей в натертых мелом башмачках».

О.Г. Базанкур-Штейнфельд. Что такое ахматовщина. Стр. 246

Точности чеканного акмеистического слова Ахматовой не веришь совершенно. Когда она говорит свои сводящие скулы пошлостью муж хлестал меня узорчатым, хочется лезть в справочники: существовали ли узорчатые ремни, можно ли ремень складывать вдвое, или это действие – только для ремешков, поясов, хлыстов. Беличья шкурка – цитаты о ее «точности» – кто ее видел? Это – не шкура медведя, оленя, волка, тигра, коровы (скроенной и раскрашенной под тигра или зебру), украшающие интерьеры – шкурку белки видят только скорняки. Остальные должны задуматься на зоологическую тему, что это за образ такой – ну и поежиться. Собачья расстеленная шкурка – это как? Поэтически? Поскольку она не видела лебеды – а пишет о ней, что-то с нею сравнивает, пишет о кричащих аистах и цветущих в сентябре шиповниках.

Можно придумать еще тысячу других якобы реальных подробностей – декларации будут разные, но сущность остается одна и та же.

О.Г. Базанкур-Штейнфельд. Что такое ахматовщина. Стр. 251

Средний читатель, жаждущий усадеб, адмиралтейских игл и царскосельских парков (путеводитель по Царскому Селу был издан, кажется, тем же Курбатовым), нашел в стихах Ахматовой хорошее руководство, чем ему нужно любоваться и как ему надо чувствовать.

О.Г. Базанкур-Штейнфельд. Что такое ахматовщина. Стр. 245

Не только средний читатель, но средний критик. Ахматову нужно воспринимать на фоне царскосельского пейзажа, и тот, кто не знает этого пейзажа, не знает Ахматовой. Здесь – целая эпоха, здесь – светлейший исток современной лирики… (Э.Ф. Голлербах. Образ Ахматовой. Я всем прощение дарую. Стр. 176.)


В ней что-то чудотворное горит… («Музыка»). Посвящено Шостаковичу. Чудотворным она дразнится – и ей это сходит с рук. Времена совсем вегетарианские. Эпитет – более чем проходной, общий, первый попавшийся, проще простого его заменить на любой столь же звучный, но она продолжает играть в игру, которая – не опасна.

В этом тренде – религиозной символики – она законодательница. Так же, как и в правозащитно-режимоборческом. Нужно было, конечно, много мужества, чтобы посметь возразить А<хматовой>, но оно у Гизеллы (Лахман, эмигрантки) было. (Ю. Крузенштерн-Петерц. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 585–586.) А как все простенько начиналось!

«Я вижу все, я все запоминаю,/ Любовно – кротко в сердце берегу», т. е. всякую дребедень из антикварной лавки – мальчика, что играет на волынке, и девочку, что свой плетет венок. И все в этом сборнике игрушечное <…> и сама Ахматова признается: «А теперь я игрушечной стала, как мой розовый друг какаду» – игрушечная птица, сродни той канарейке, которая обязательно тащится вслед за зюлейкой, когда все темы и рифмы уже исчерпаны.

О.Г. Базанкур-Штейнфельд. Что такое ахматовщина. Стр. 248

«Смотри: блестящих севрских статуэток/ Померкли глянцевитые плащи». Без севрских статуэток в наш век не обойдется ни один тонко чувствующий человек.

О.Г. Базанкур-Штейнфельд. Что такое ахматовщина. Стр. 247

Сколько радуг, сколько боскетов было воспето в стихах и прозе, п<отому> ч<то> радуги и боскеты так красивы на картинах Сомова. Сколько маркиз и пастушек! Анне Ахматовой поклонники кричат: Верю! Верю! – даже ее саму сравнивают с пастушкой. Это было прямо-таки целое нашествие двунадесяти языков, с легкой руки Кузмина и отчасти Белого, которые первые пустили в поход эту фарфоровую армию. (О.Г. Базанкур-Штейнфельд. Что такое ахматовщина. Стр. 243–244.) Ахматова у Кузмина не только училась, а даже заимствовала – слово такое употребляется, когда ученик от учителя отрекается.

А «Мой городок игрушечный» поражает свежестью критиков еще и в 2007 году.


Каждая эпоха имеет свой список предметов, общепризнанно-прекрасных, говоря о которых вы никогда не рискуете впасть в дурной тон. Конечно, попробуй вы заговорить об этих же самых предметах лет через двадцать, вы рискуете впасть в вульгарность. Гумилев – поэт старше Ахматовой. «Нет ли у вас новых стихов Блока или Гумилева?» – спрашивает Аня Горенко петербургского корреспондента – после сообщения ему, что стала невестой Nicolas. В его время прекрасными считались: Восток, античный мир, Средние века, экзотика <…> ведь до этого времени кодексом интеллигенческой морали признавались только науки естественные. Раз запрет был снят, на изучение истории набросились так же яростно, как когда-то на лягушат; отсюда вполне понятный восторг перед пирамидами и жиль де рецами. Но вот страсти улеглись, учебник истории перестал восприниматься как Евангелие, никого уже нельзя было удивить Сарданапалом и Сенахерибом, занялись другой наукой, более легкой, более приятной и до сих пор тоже запретной – занялись историей искусств. <…> Стало очень легко писать стихи и романы. Курбатов и «Старые годы» сделались настольными книгами, неисчерпаемым источником тем для поэтов и беллетристов. Действие происходит непременно в Петербурге или в старинной усадьбе. (О.Г. Базанкур-Штейнфельд. Что такое ахматовщина. Стр. 242–243.)

Биографический очерк об Ахматовой, писанный Пуниным под ее руководством. В период первого замужества А. А<хматова> очень много живала в усадьбе матери мужа – Слепневе Тверской губ<ернии>. (Н. Гумилев, А. Ахматова по материалам П. Лукницкого. Стр. 106.) Упомянута усадьба и употреблено декоративное слово живала, потому что усадебная жизнь была совершенно в духе той усадебной моды, которой Ахматова всю жизнь держалась – над ней бы начали смеяться, не случись революции, когда в домах чашки без отбитых ручек уже стали символом благополучного быта, а человек, «живавший» по усадьбам, становился ожившим портретом из версальской галереи. А в десятые годы «усадебность» была самой расхожей, самой непритязательной модой. «Вообще жизненный уклад в большом доме был несколько старомодный и даже торжественный. Все члены семьи собирались в столовой, но не садились на свои каждому определенные места, пока не входила Варвара Ивановна. Она была старшая <…> Варвара Ивановна немножко стилизовала себя под Екатерину II, и в семье любили отмечать это сходство. (Е.Б. Чернова. По: Н. Гумилев, А. Ахматова по материалам П. Лукницкого. Стр. 119.) Молоденькая Аня из дома попроще смотрела внимательно.

Родственники и наследники

Ахматова учила Бродского, что смерть – слишком хороший повод для того, чтобы не закрутить сильную интригу, не боясь быть в ней уличенным: все-таки смерть, да еще своя собственная. И она и он имели какие-то странные, непонятные и вроде бы ненужные истории с завещаниями – у обоих касавшиеся их литературного, творческого наследства, какие-то обстоятельства, возникающие после факта смерти. Ахматова при живом сыне, здоровом физически и психически, довольно молодом, с уважением и любовью относящемся к матери (это она его не любила и была чрезмерно придирчива), ученом-историке по профессии (факт, гарантирующий подобающее уважение к ее документам) – завещала (письменно, нотариально засвидетельствованно) все свое имущество (речь шла об архивах) Ирине Пуниной, дочери Николая Пунина (любовника, а точнее – близкого друга – его нельзя назвать, как часто делают, ее мужем – сожительствовали они хоть и по-супружески вместе, но – также совместно – и с женой и с дочерью, Ириной, Пунина.) Лев Николаевич ко времени материной последней болезни уже десять лет как освободился из последнего лагеря, много работал, был с матерью в плохих отношениях – по бытовым причинам, ну и по причине ее крайне к старости ухудшившегося характера.

Ему было в год ее смерти 54 года, он и женился уже после нее. И если бы взял себе жену помоложе (ему, правда, и так повезло – он прожил в браке прекрасно, и целых 16 лет), то мог родить бы детей (Бродский стал отцом в 54), самим фактом своего существования рядом дал бы им определенный заряд на всю жизнь, даже если б он был никудышным (по наследственности) отцом – скорее всего, все же лучшим, чем его собственные родители – те его в младенчестве отдали на воспитание тетке – сестре Гумилева, чуждой, некультурной, малообразованной, приземленной. Вот были бы у Анны Ахматовой родные внуки – как бы они смотрели на внуков дочери любовника Анны Ахматовой, владеющих наследством их бабушки? Любовник тот исторический относился к бабушке жестковато, жену ради нее оставлять не хотел, материально бабушке не помогал, папу и вовсе считал и за приживальщика, и за чужого ненужного мальчишку, норовящего то переночевать в его доме, а то и за стол сесть (за столом ему вслух запрещалось брать с тарелок определенные – лучшие – продукты). Анна Ахматова многозначительно вспоминала: Я все могу выдержать, внуки ее это будут знать в деталях – об этом люди пишут, в мемуарах… Папе даже прописку не дали – он мог бы учиться в Ленинграде хотя бы, раз жить при матери, живущей, соответственно, в наложницах, нельзя было. Вот дочь этого любовника, которая презирала Анну Ахматову совершенно искренне (Ирочка и Аня делают это виртуозно и пр.) и стала по завещанию Ахматовой ее наследницей (Ира и Лева ненавидят друг друга). Если эти внуки сядут друг напротив друга: одни с наследством – чужие, пользующиеся до седьмого колена и насмешничающие люди – и родные, лишенные всего, то чью сторону занять, если они заспорят? Другое дело, что этих внуков не существует в природе, а если б и были – кто им помешал бы забыть обо всем и не сокрушаться об уведенном наследстве? Такая опасность существовала.

Ахматовой хотелось, чтобы война длилась поколениями – до тех пор она жива, пока во имя ее кто-то ненавидит другого.

Аня Каминская, дочь Ирины Пуниной, также наследница Ахматовой, написала убедительную статью в защиту своих прав. Их так же трудно оспаривать, как и тот факт, что Пунины, будучи законными наследниками, были людьми мало кому симпатичными. Алчными, не любящими Ахматову и не преклоняющимися перед ней, не отвергшими всего лишь навязывания ею им роли названной семьи и не отказывающимися от законно полученного наследства. С какой стати? Чтобы реальное, имеющее рыночную стоимость законное наследство передать людям, главная заслуга которых – умение – или только желание – сладко вздыхать и преклоняться, заслышав имя наследодательницы? Об этом и спор.

Каменская со сдержанной злобой пишет, что Л.К. Чуковская попросила себе записные книжки… У Лидии Корнеевны заслуги более серьезны, чем у среднестатистической ахматоведки. Да пассионарства поболе – такая, глядишь, могла бы что-то из Ахматовой и сжечь. Хоть и в своем погребальном костре.


Разумного объяснения, почему Ахматова лишила наследства сына и отдала его уже совершенно очевидно посторонним Пуниным, – нет. Кстати, кое-что в руках Ахматовой касалось и мужниного – Николая Гумилева, нелюбимого и с которым развелась задолго до его гибели (вдовой, соответственно, не являлась), добра. Тому – уж прямой наследник (по закону, хоть и лежало в чемоданчике у Анны Андреевны) – Лев Гумилев. По завещанию – отошло Пуниным. При жизни – тоже, например, сыну на день рождения писем отца ни разу не подарила.

Иосифу Бродскому тоже пришло в голову сделать для посмертия некоторое странное распоряжение. Им было завещано запретить близким (различным друзьям – юности и зрелости, коллегам, подругам и сотрапезникам) писать о нем воспоминания. Представляете, какая досада? Некоторым никогда бы ничего не написать в жизни – кто будет читать хоть строчку, если рукопись не озаглавлена: «Ося. Иосиф. Joseph»?

Если бы не запретил – кто-то бы вспоминал, как Оська говорил ему: старик, ты все знаешь, ты должен написать, как все было. Неужели кого-то подбадривал? Ахматова просила всех и каждого. Для нее любой подходил. Напишите обо мне. Мне нравится, как вы пишете. Ей – лишь бы написали (с ней общались только те, кто почитал это за честь или намеревался использовать как знак чести).

Завещание Ахматовой оспаривали в суде, ничего не получилось, потому что дело было простое, бумажное, высокие чувства в расчет не принимались. Бродского проигнорировали просто.


Ахматова оказала большое влияние на Бродского, она научила его, к чему надо стремиться, что имеет вес. Он учился. Пастернак тоже был ее современником (пусть не младшим), тоже был с нею знаком, но он у нее ничему не учился. Он даже не смотрел в эту сторону.


Основная ее жизненная ошибка – она хотела, чтобы у нее было, как у людей, а этого не могло быть. (Н.Я. Мандельштам. Третья книга. Стр. 97.) Это было даже хуже чем ошибка – это был просчет. Если б ей это удалось! Выйти хорошо замуж за какого-нибудь композитора: второго ряда, но чиновного, с регалиями. За музыканта – почти непременно, им легче сохранять лицо. Ученые тоже хороши, но с композитором больше публичности. Квартира в центре, дача, вымуштрованная горничная – тяжелое советское слово «работница», будто бы упраздняющее неупразднимые привычки, – только без профессионализма и обусловленного им достоинства, какая-то должность по культурным связям или музыка к кинофильмам, – то есть выезды за границу, кооператив для Левы и сложные отношения с ним – и пригретая какая-нибудь настоящая сирота, не Ирочка. Тут страдать можно бы было вволю. Не хватило малости – просто респектабельного брака. Женщине такой красоты и четкого целеполагания не досталось такой малости. Почему же «не могло быть»? Гаршин-то ведь вполне мог – сорвалось.


Информация в справочном аппарате книги: Лев Николаевич Гумилев, сын Анны Ахматовой, после гибели отца в 1921 г. жил и воспитывался в Бежецке у бабушки, Анны Ивановны Гумилевой. (Н.Н. Пунин. Мир светел любовью. Дневники и письма. Стр. 492.)

А до 1921 года где он воспитывался? Он воспитывался у бабушки с рождения, с 1912 года, гибель отца здесь ни при чем, но ахматоведы без этого не могут. Вот разница между ложью и ошибкой.

Владимир Георгиевич в Ленинграде. Он работает с 7 1/2 ч. утра до 11 ч. в. без выходных дней. Во время обстрелов и бомбежек читает лекции и делает вскрытия и вообще представляет из себя то, что принято называть скромным словом – герой. Тем не менее меня все неотступно спрашивают: «Почему ваш муж не может устроиться?»

Письмо из Ташкента 2 июня 1943 г. Н.И. Харджиеву. А. Ахматова. Собр. соч. в 2 т. Т. 2. Стр. 204

У Ахматовой во время войны овдовели два «мужа» – скончалась и жена Гаршина, и «Галя» Аренс-Пунина. Ее женской судьбы это не переменило.


Комментарий Кралина в двухтомнике (А. Ахматова. Собр. соч. в 2 т. Т. 2. Стр. 367): Александра Степановна Сверчкова – сводная сестра Н.С. Гумилева. Шурочка была единокровной сестрой Николая Степановича. Сводные – это дети двух супругов от предыдущих браков, не связанные родством ни «по крови», ни «по утробе». Для меньшей громоздкости чаще говорят – сестра по отцу или по матери. А сводная – это сводная. В литературе об Ахматовой такая упрощенность, небрежность (неряшливость – или якобы неряшливость) встречается довольно часто. Родственные связи, обозначаемые специальными словами, немногочисленны, ученые исследователи их прекрасно знают и, в биографиях различных персонажей именно из научной корректности употребляя их, – употребляют правильно. С Ахматовой сложнее (или проще – или простоватее) – нужно использовать разговорную приблизительность, скороговорку – ах, оставьте, не важно! Ведь если проговорить отчетливо, что Сверчкова была единокровной сестрой Гумилева, как тогда этот исследователь посмеет написать, что Ахматова была вдовой Гумилева и вдовой Пунина? Ведь вдовами этих людей были совсем другие гражданки?

С детьми та же история, что и с женами. Вовсе не обязательно записываться – достаточно признать в той форме, в какой это признает общество. Назвал сына наложницы сыном – будут считать наследником. Установленное по исследованным из эксгумированных останков ДНК отцовство ничего, кроме факта, что видимый мир состоит из произвольно разбросанных во Вселенной ста четырех элементов, не подтверждает.


Что ей за падчерица Ирина Пунина? Ее тянуло в круг повыше <…> Мне иногда кажется, что ее отношения с дочерью Пунина обусловлены именно этой потребностью – смягчить прошлое, облечь его в умилительную рамку: падчерица, к которой относятся как к дочери. Из этого ничего не вышло, кроме абсолютного безобразия. (Н.Я. Мандельштам. Вторая книга. Стр. 351.)

Ирине Николаевне было 22 года, она была замужем и имела ребенка, когда умерла ее мать, к которой она была очень привязана, а с Ахматовой к тому времени ее отец уже почти десять лет как окончательно разошелся, имел другую гражданскую жену. Не была никогда и приемной дочерью.


Невразумительные комментарии Кралина: неточный или замаскированный под неточность намек: …и интимные письма к близким людям (В.К. Шилейко, А.Г. Найману), и дружеские <…> (письма М.Л. Лозинскому, Н.И. Харджиеву, Э.Г. Герштейн)… (А. Ахматова. Собр. соч. в 2 т. Т. 2. Стр. 364.)


Отношения людей намеренно запутываются: вдовы, мужья, приемная дочь, сводная сестра и пр.


Занимательная филология: «Вдова такого-то» – все понятно, звание, титул. «Вдовец кого-то», хоть какой самой знаменитой женщины – не говорят. Вдовец – это притягательное звание само по себе. Свободен! А уж чей он там был вдовец – не важно.

Об Ардове Вы пишете, что в глазах «всех» – это был дом АА. Для меня глаза всех – не довод; я знаю то, что знаю. В глазах «всех» Ирина – дочь АА, а сероглазый король – лучшее стихотворение Ахматовой…

Л.К. Чуковская, В.М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970). Стр. 449

…Ахматова живала здесь (у С.К. Островской) целыми неделями. «Как поссорится с Иркой (Ириной Пуниной. – М.К.), так и перебирается ко мне, бывало, на неделю, а бывало, и на месяц», – говорила Софья Казимировна.

М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 230

Такие подростковые штучки – поссорившись с «падчерицей» – соседкой по квартире – бежать к подруге.


В записных книжках Ахматова составляет свое «добротолюбие», что такое хорошо и что такое плохо. «Внучка» – Аня Каминская – навещает ее в Москве в больнице. Мне будет плохо без нее, но отрадно видеть такой пример душевного величия. Вся больница от нее в восторге. Не совсем так. Но не в этом дело. Падчерица очень холодно к ней относилась. Я наблюдала, как тихо, ласково сидели возле постели Анны Андреевны ее приятельницы, а эта «приложится» и сейчас же начинает рассказывать, как она устала, голодна, сколько у нее дел. (Н.Г. Крупецкая. В Боткинской больнице. Я всем прощение дарую. Стр. 81, 80.) Дело в том, ЧТО считать примером душевного величия человеку, который в величиях считается экспертом. Уж ведь не простенькое подчинение тому, кто уважать себя заставил и лучше выдумать не мог?

Ко мне заходят моя приемная дочь и внучка… Это моя приемная дочь, но мы давно живем вместе, я ее вырастила, это моя семья.

М. Гончарок. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 520

«Падчерица» – уже не только Ирина Пунина. Дочь Ирины Анна Каминская – тоже «падчерица». А Лев Николаевич Гумилев – всего лишь «наследник». Она очень радовалась, когда ей передали (в последней больнице после инфаркта), что он к ней придет. Но друзья не допустили его к ней. Это было для нее большое огорчение. <…> Лечащий врач тоже находил, что волнение от встречи было бы для нее менее опасно, чем постоянная сдерживаемая тоска от того, что он не пришел. «Я считаю, что свидание с сыном было бы для нее очень хорошо», – говорил врач. Вот как серьезно подходили к такому удивительному случаю, врач не побоялся высказать свое экзотическое, необыкновенное, идущее вразрез со всеобщим мнением по данному вопросу. Как-то к ней пришла NN и долго что-то говорила, ходя взад и вперед по палате. Разговор все о том же – допустимо ли встречаться с сыном? Когда она ушла, Анна Андреевна сидела на постели и даже разводила руками: «Я не знаю, как они не могут понять, что он единственный мой наследник! Неужели это трудно понять?!» (Н.Г. Крупецкая. В Боткинской больнице. Я всем прощение дарую. Стр. 80.)


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации