Текст книги "Дитя дорог"

33.

Сегодняшний день был очень тяжелым. Я перехожу на другую квартиру. У меня такое нехорошее ощущение перед этим переездом. Мне противен дом госпожи Эсфирь и я страшно боюсь ее «квартиранток». Хуже всего то, что придется спать с ней в одной кровати. Я, наверно, не сомкну глаз! А что будет, если у меня начнется приступ астмы? Она, наверно, проснется и начнет делать из этого целую историю. Все они там производят впечатление «вмешивающихся» – вмешиваются в чужую человеческую жизнь. Старуха мне знакома?! Да, теперь я вспоминаю. Ага… зовут ее Фрида. Откуда я ее знаю? Она родственница моего дяди? Да, да! Это она, это она! Я ее великолепно помню! Она приходила к тете Руле, жене дяди Павла, выглядела как английская королева, страшно важная. На ней висело огромное количество жемчуга. Моя мама неоднократно хвалила качество ее жемчуга. Вообще в нашей семье все обожали драгоценности. Даже я. Жаль, что я выбросила все мамины и бабушкины драгоценности, очень жаль. Но что бы я сделала с ними тогда по дороге?! Наверно кто-то их нашел. Ого! Насколько был счастлив человек, который это нашел. Пусть он будет здоров. Наверно, такой же несчастный, как все остальные.

Я себя иногда спрашиваю, почему украинцев называют злыми? Я до сих пор не встретила никого такого. Конечно, «этот собака полицай», который меня чуть не убил, это другое дело. У него была эта белая тряпка со свастикой на рукаве. Фактически, это его жена меня спасла. Насчет народа вообще, хороший народ. Ко мне они хорошо относились. Конечно, не все. Вот я себя спрашиваю, как я смогу переехать в этот дом? И что я сделаю с вещами, которые принес мне дядя Пава? Наверно, они без конца меня будут спрашивать: что это за вещи? Откуда у меня это появилось? Я думаю, что лучше оставить все у этих русских женщин, и иногда приходить и менять вещи. Все равно будет сложность со стиркой, у этой госпожи Эсфири! Ведь там такая грязь и нет горячей воды, и наверно и мыла нет. Ай, Танька, Танька! Ты стала страшно избалованная. Забыла, что лежала на холодном полу, на трех досках вместо кровати? Забыла ты свое старое пальто, которое не могло накрыть твои длинные ноги, слишком быстро выросшие?! Ой, мои ноги! Я никак не смогу влезть в туфли, которые мне принес дядя Пава. Чулки слишком толстые?! Откуда все эти вещи? Откуда он их достал?! Наверно, это пожертвования. Так моя мама делала, когда собирала вещи для сирот. Вдруг я вижу свою маму, одетую в зеленое крепсатиновое платье со шлейфом. Она идет на бал. Этот бал для ее сирот. Папа надевает смокинг и галстук. Он ей говорит:

– До каких пор ты будешь меня таскать на эти дурацкие балы?!

– Но ты же сам знаешь, что это для пожертвований. Это очень важно! – говорит мама.

– Для того чтоб собрать все эти деньги нужно кормить весь этот народ черной икрой с шампанским?! Вы понимаете, что вы делаете?! Ты и твоя Рая?!

А, а, а! Тетя Рая! Теперь я уже вспоминаю ее. Тетя Рая уже в Бухаресте. Да, я уверенна в этом. Я вижу, как моя мама засыпает на моей руке у цыгана на полу и говорит:

– Таточка, пойди к Рае, она все устроит.

Да, я думала тогда, что она просто бредит или говорит во сне. Но нет! Это наверно было ее завещание. Она наверно не понимала, в каком мы положении. Что Рая далека от нас, за тысячи верст, и мы никогда ее не увидим. Насколько она далека? Впрочем, далека от чего? От Кишинева? Нет Кишинева, Кишинев совершенно сгорел. Только руины.

Хватит, хватит! Я все время думаю глупости. Сижу на полу и думаю глупости. С большим трудом я всунула свои ноги в толстых чулках в тонкие туфли. Это туфли не для детей, это туфли для девушек! И на каблуках?! Я надела хорошее шерстяное платье. На груди у меня два пятна. Жалко. От чего это? Не важно, пусть будет. Я надену новое пальто, которое мне принес дядя… или нет, я надену коричневое пальто, которое мне дала Роза-проститутка? Наверно, лучше коричневое. Пускай не будет лишних вопросов. А что я сделаю со всем остальным? А, я знаю! Попрошу эту молодую русскую, сможет ли она повесить все эти вещи в один из ее шкафов, чтоб мне не тащить все это «приданное» в этот противный дом. Это замечательная идея! Великолепная идея! Сказано-сделано!

Спросила. Повесила. Надела. И пошла. А что будет с головой? Что я надену на голову?! Ой, ой, ой! Я, думая о моей красной шапочке, которая сварилась в печке у Стасика. Сейчас она мне очень нужна. На дворе страшно холодно! Просто мороз! Но ведь апрель! А на улице мороз?!

Как мне повезло с русскими женщинами. Я потихоньку закрыла за собой двери и пошла в сторону «очаровательного» дома госпожи Эсфирь. По дороге я видела много похожих домов. У некоторых был маленький садик, в котором что-то даже росло. Похоже на какой-то огород. В окнах… занавески?! Я могу заглянуть? Это опасно. Кто-нибудь может оттуда выйти и дать мне пощечину. Дальше я вижу домик с двумя ступеньками и рядом маленькая собачка. Кудрявая. Это что, пудель?! Наверно, пудель. Почему вдруг пудель?! Крестьяне, которых я видела раньше на моих дорогах, держали огромных собак, которые охраняли их дома и дворы. А… дедушка… дедушка с медом и собаками. Я помню тебя. Как же мне было хорошо у тебя. Я уверенна, что эти проклятые румыны забрали у тебя мед и расстреляли тебя и твоих собак. Так мне кажется.

Что это я говорю сама с собой как дура?!

Дошла. Осторожно спускаюсь по трем ступенькам в этот подвал. Запах закрытого помещения. Я чувствую, что жарят лук, и он даже пригорел.

Ну, пришла.

– Здравствуйте, – говорю громко, когда вхожу в комнату.

Эта комната не такая большая, как ее называют, но она больше других. Вокруг стола сидит вся гвардия и радостно пьют морковный чай. На столе стоял пирог!

– Садись, Таточка, – говорит Шели, дочь Доры, приятным голосом.

Госпожа Эсфирь помогает мне снять пальто. Все восхищаются моим платьем. Этого я и боялась. Все спрашивают, откуда оно у меня появилось. Не знала, что и ответить. Первое, что мне пришло в голову: я получила много одежды от белорусских женщин в доме дяди Павла. Ну, вот, разрешила проблему.

– Ты хочешь повесить все эти вещи в наш шкаф? Там нет для тебя места! – торжественно заявила Дора. – У нас очень тесно. Даже очень-очень тесно! – подчеркивает она.

– А может, есть у вас молоток и гвозди?

– Этого еще нам не хватает, молоток и гвозди?!!! Вдруг, молоток и гвозди?

– Если нет места в шкафу, я повешу все это на гвоздь.

– Это не эстетично! – категорично сказала Дора.

– Это временно, – говорю я. – Я не уверенна, что я здесь останусь.

– Мы разрешим этот вопрос. – Мягким голосом говорит Эсфирь и приглашает на чай и пирог.

– Спасибо, как вы смогли спечь пирог здесь? – спрашиваю я.

«Это хороший вопрос, хороший вопрос чтобы разбить лед» – говорю я сама себе. Проглатываю огромный кусок пирога и говорю:

– Это самый вкусный пирог, что я ела за свою жизнь!

Если по правде, у пирога был вкус песка, а запах борща.

– Ты знаешь из чего это сделано? – с иронией спрашивает Фрида Борисовна.

– Нет. Не знаю.

– Он сделан из кукурузной муки и сахарной свеклы!

Теперь я понимаю, почему я чувствую запах борща.

– Замечательно! – говорю я. – Вы полны изобретений!

– Софика научила нас готовить этот пирог, – ядовито говорит Дора, и прибавляет – Как ты находишь новую жену дяди Павла? Правда, она красавица?

«Провокационный вопрос!» – думаю я.

– Без сомнения – красавица! – отвечаю с широкой улыбкой. – И главное, у нее доброе сердце! И уже не говорю, как красиво она одета!

Фрида Борисовна посмотрела на меня понимающим взглядом.

«Эта старуха очень опасна, – подумала я. – Она все понимает».

– Почему же ты оставила этот замечательный дом и пришла сюда, в эту тесноту?

Мне надоел этот обмен колкостями, и я почувствовала, что я их угощу несколькими хорошими фразами из моего репертуара. Я поняла эту игру и решила вытащить из моего запаса самую сладкую улыбку, которую я могла им предложить. После того, как я смогла проглотить пирог и чай, появился Рувка, «назначенный» госпожой Эсфирь, неся в руках молоток и гвозди. Его лицо было как маска. Он не был счастлив своей новой должности.

– Где? – спросил.

– Здесь, здесь, Рувка. Тут, около шкафа. Три гвоздя. Немного за шкафом. Для нашей новенькой Танечки!

Рувка очень профессионально засунул гвозди себе в рот и ударил молотком. Мгновенно забил все гвозди.

– Хватит? – спросил он.

– Хватит. – Я ответила. – Спасибо!

«Что он о себе возомнил? – подумала. – Кто он такой?»

Я ничего не сказала.

Вечером мне объяснили с какой стороны кровати мне положено спать. С моей стороны кровати поставили маленький стульчик и на нем свечку. Я взяла книжку, которую мне дали русские женщины, и собралась читать.

– Что? – сказали все хором. – Ты потратишь свечку для чтения?!

Тут я решила, что последнее слово должно остаться за мной:

– Я не могу заснуть без чтения! Я плачу за свечи!

Так закончился первый день моего воспитания в маленьком аду госпожи Эсфирь.

34.

Так прошли считанные дни, между пребыванием у женщин и сном у госпожи Эсфирь. Что мне страшно мешало, так это грязь. Никак не возможно было там помыться, я была счастлива, что мне позволяли мыться в ванной комнате белорусок, мылом и даже каким-то специальным мылом для волос. «Смерть вшам» – так мы называли это мыло. Жена моего дяди ничего не знала о моем времяпрепровождении, даже ей не приходило в голову, что я нахожусь так близко к ней. К моему счастью, комнаты белорусок были довольно далеко от той части дома, где жили мой дядя и его жена. Таким образом, они не могли меня даже слышать. Каждый день я наносила визит моему дяде в «городском совете», комитете. Мой дядя был очень этим доволен, и у него всегда была масса сюрпризов для меня, красивая одежда или халва. Между прочим, я не понимаю, из чего она была сделана, но я подозреваю, что это было сделано из семечек подсолнуха. Как бы то ни было, для меня это было просто счастье! У моего дяди всегда была колбаса, водка и селедка и вообще всякие изумительные вещи. Могу сказать, что я никогда не оставалась голодной. Я решила вопрос еды! Я все время обходила гетто со всех сторон и осматривала людей, которые там жили.

Это гетто сильно отличалось от того лагеря, в котором я жила в Любашике. Там было несколько улиц, не помню сколько, и маленькие проулочки, отходящие от них. С одной стороны гетто было поле и не было никакого забора. С другой стороны была речка и мост, на котором стояли солдаты, проверяющие всех входивших и выходивших. Вокруг гетто ходили патрули румынских солдат и даже немецких. Вообще в этом городе было много немцев, солдаты и офицеры, которые собирались продвигаться на восток. В это время продолжались жестокие бои вокруг Сталинграда. Со стороны моста было довольно трудно перейти в город. Я знаю только мост, но их было несколько. Их охраняли румынские полицейские, которых называли «жандармерия». Я их не знала и не хотела знать. В особенности после рассказа моего дяди о сержанте Василиу. Который, по его словам, выжал из него большую сумму денег за то, что он меня привез. Я не верю моему дяде, что это было так, как он рассказывает. Я очень жалею, что мне не удалось попрощаться с единственным человеком, который был на моей стороне, когда я была в опасности. Я больше никогда его не видела, но я уверена, что эта история с деньгами была настоящей ложью.

Все время я думала о намеках, которые доходили до моих ушей, насчет действий «центра» по вопросу евреев. О посылке евреев на работу в других местах я еще не знала. Мой дядя жалел меня и не рассказывал мне правду. Так же он не рассказал мне, откуда идут все мои красивые платья. На вопрос, что я должна ответить о моем изумительном гардеробе, он мне сказал, что все из посылок добрых людей. Он посоветовал мне написать в Кишинев на наш бывший адрес моей няне, чтобы она послала все, что она может найти на адрес «еврейского центра в Балте». Все, что я вообще ношу идет посылками из Кишинева. Я спросила дядю, как такое может быть, что почта спокойно идет между Украиной и Бесарабией. Разве в Кишиневе продолжают править румыны?! Мой дядя мне объясняет, что румыны получили от немцев право управлять Бесарабией, и частью Украины, в которой мы сейчас находимся. Эта часть находится между Днестром и рекой Буг. Я исполнила совет моего дяди в его присутствии, моим детским почерком я написала по-румынски наш адрес, и чтобы было ясно, кому это адресовано, я написала по-русски: «Моей няне и дяде Илье». Дядя Илья, наверно, так и не научился писать, но впоследствии, когда я получила письма от моей дорогой няни, он всегда прибавлял особым почерком свою подпись. Письма моей няни были всегда закапаны ее слезами. Моя дорогая, хорошая няня послала мне вещи, которые она смогла вовремя спасти из дома моей тети Рули, который почему-то не сгорел. Вся часть дома, в которой жили служащие, и лошади, и машины не сгорела. Таким образом они могли там спокойно жить. Рулины вещи совершенно мне не подходили, кроме одного зеленого платья, которое было как на меня сшито. Теперь я понимаю, что это все нужно было, чтобы дать мне «алиби». Сегодня я понимаю, насколько был жалок и смешон мой способ писания адреса. Я написала «Моей любимой няне». Дядя смеялся надо мной и сказал, что это напоминает ему анекдот: на главной почте Парижа, получили письмо на адрес «Моему дедушке. Париж, от его внука Вани». Служащие почты смеялись над этим и повесили это письмо под стекло на стенку. По прошествии некоторого времени на почту пришел старый дед и спросил: может быть, у вас есть письмо от моего внука? Очень странно, но вместо того, чтоб смеяться, я расплакалась. Эти двое людей, единственные которые остались у меня. Они были для меня самым важным в этом мире. Ясно, и дядя Павел, но он уже не был моим. Он был совсем другим. У меня было двойственное чувство по отношению к нему. С одной стороны была обида, а с другой – любовь?!

Свободное время я проводила в прогулках по гетто и наблюдении за людьми. Я не осмеливалась перейти мост, потому что мой вид отличался от местных жителей. Я представляла себе, как у меня постоянно просят документы. Но теперь у меня были только документы гетто, которые мне дал мой дядя. С ними я не могла перейти мост.

Однажды, когда я вернулась от белорусок, я заметила маленького, симпатичного, белого щенка, который бегал возле соседнего дома. Дверь открылась, и из нее вышла рыжая девочка, одетая в крестьянскую одежду.

– Шарик, замолчи!

Ее глаза наткнулись на меня, и она меня спросила:

– Ты идешь к нам? Ты хочешь зайти?

– Да! Конечно! С удовольствием! Я хочу погладить Шарика!

– Осторожнее с ним, – сказала девочка. – Шарику понравится «вымыть» тебе лицо, и в особенности нос!

Мы посмеялись. Перед тем как зайти, я протянула ей руку и просто сказала:

– Таня.

– Я Мила, – ответила мне девочка, и крепко пожала мне руку.

Ее рука была большая и теплая и очень дружелюбная. Я вошла и удивилась, какая чистота в этом скудном доме. Мила сейчас же поставила чайник на плиту, которая все время горела. У Милы кухня тоже была на входе в квартиру. Кухня была просторной и блестящей от чистоты. Я прекрасно себя чувствовала.

– Пошли в столовую, – позвала меня Мила. – Я закончила работу, попьем чай.

И сегодня Мила начинает любую трапезу с чая.

Прошло немного времени, и мы стали лучшими подругами. Мы обменялись адресами и информацией. Мила на два года меня старше. Ее мама работала старшей медсестрой в больнице. У Милы были младшенькие брат и сестра, которые в это время были в своих кроватках, в комнатушке, называемой «детской». На самом деле это была ниша в столовой, без окон, но прекрасно прибранная. Симочка и Юлик. Три и пять. Сладкие, кругленькие, полненькие, Бог знает как. С первого мгновения я в них влюбилась.

Мы сидели за столом и пили чай. После этого Мила вспомнила, что у нее есть кое-что поесть! У нее были баклажаны и хлеб. Произведение искусства! Мы снова пили чай, и разговоры продолжались до трех утра. Я забыла, что я должна вернуться в дом госпожи Эсфирь. Мила предложила мне лечь спать на диван, который был в столовой.

– Зеленый диван! – я закричала. – Зеленый диван! Я не верю! Я не верю!

– Чему не веришь, Таня?

– Это был мой любимый диван, дома, в Кишиневе. Наш был из бархата.

– А наш из клеенки. – Рассмеялась Мила.

– Это не важно, я люблю его прямо так, как он есть. А ты где будешь спать? – спросила я.

Мила открыла дверь, которую я раньше не заметила. Там была еще одна ниша, такая же, как и детская. Там стояли две кровати и шкаф. Кровати были застелены, белые и чистые.

– Я стираю все сама. – Сказала Мила с гордостью. – Моя мама очень занята. У нее нет сил стирать после работы. Сегодня ночью она не придет домой. Спи тут, на диване. Я принесу тебе одеяла, ночью холодно.

– Мила, ты выключила плиту?

– Сейчас, сейчас. Из-за разговоров я совсем забыла. Танька, хочешь быть моей подругой?

– Конечно, – ответила я. – Конечно! Что за вопрос?!

Я завернулась в одеяло и уснула.

Первый раз за время моих скитаний я мгновенно уснула, спокойно и уверенно. Тут со мной ничего не случится.

35.

На следующее утро я сняла теплую ночную рубашку, которую мне дала Мила. Кое-как я залезла в свое ежедневное белье и платье. Не будя Милочку, я ушла. Прошла маленькое расстояние между домами. Дверь дома открыта, стучать не нужно. Не знаю, который час, небо серое, еще нет света. Мне было странно, что двери открыты, я зашла на цыпочках в первую комнату и к моему удивлению обнаружила всех вокруг стола. Они выглядели не выспавшимися. На столе стоял самовар. Вся семья пила чай.

– Это что? – закричала госпожа, с трудом поднимая свою полную фигуру со стула и грозно приблизилась ко мне. – Где ты была, плохая девочка? Я всю ночь не спала из-за тебя. Я уже хотела послать Рувку к твоему дяде и сказать ему, что ты не пришла домой спать. Что с тобой случилось? Тебя захватила полиция?

Ее скромная и милая золовка потянула ее за рукав, а ее брат с другой стороны, они оба пробовали остановить этот словесный водопад. Я спокойно стояла и даже не моргала. Я отлично знала, что меня ждет. Главное, меня совершенно не трогало то, что она мне говорит, потому что я великолепно знала, что ей абсолютно не важно, где я хожу, а только эти пятнадцать марок моего дяди. Только это и все.

– Хватит, хватит! Достаточно! – сказал ее брат. – Перестань уже кричать! Ты разрушаешь мои уши!

– Садись, – сказала золовка. – Посиди с нами. Давай выпьем чашку чая.

Я сразу же согласилась, и с мирной улыбкой обратилась к Рувке:

– А ты тоже испугался?

– Абсолютно нет. – Сухо отвечает он. – Мне все равно.

– Тебе не стыдно? – говорит его мать. – Как ты разговариваешь?

– Глупости, – отвечает Рувка. – вы поднимаете много шума из-за ничего!

С этими «умными словами» Рувка встает и, переполненный собственной важности, выходит из комнаты.

Пока что я слышу звуки из большой комнаты, похожие на знаки пробуждения. Дора, Шели и «королева», Фрида Борисовна, заходят в комнату в огромнейших ночных рубахах.

«Большая роскошь, – думаю я. – У меня таких нет».

Все три дамы многозначительно зевают, присаживаются к столу, где еще кипит самовар, и наливают себе чай:

– Где вы провели ночь, молодая барышня? – спрашивает Дора. – Кто этот счастливец, который разделил с тобой кровать?

Я почувствовала, как ненависть одолевает меня, но я улыбаюсь, отвечаю с олимпийским спокойствием:

– К моему величайшему сожалению, ничего такого не было, я просто разговаривала всю ночь с Милой Гавриловой, дочерью медсестры, вашей соседки. Я осталась там спать. Когда мы поняли, что уже очень поздно и темно, мы решили не выходить из-за патрулей.

– Ага, – говорит Фрида Борисовна. – Понимаю, понимаю. Ее величество соизволит в будущем сообщать нам о своем намерении спать вне дома?

– С большущим удовольствием, но у вас нет телефона.

Все присутствующие громко расхохотались. Слово «телефон» было самым смешным словом в гетто. Фрида Борисовна шумно проглотила свой чай. Шели опустила глаза и не сказала ни слова. До сегодняшнего дня я уверенна, что я никогда бы не смогла понять характер этой девочки. Ее ужасный страх перед матерью и, наверное, стыд, замкнули на веки ее рот. Госпожа Эсфирь вдруг переменила тон и стала явным источником новостей:

– А ты, Таня, знаешь, что они христианки?

– Я об этом не думала.

– Ты любишь христиан, правда?

Не отвечаю. Не хочу начинать разговор на эту тему.

– Вы все знаете, что мать этой Милы была замужем за евреем, после развода с отцом Милы?

– Маленькие дети это его? – спросила Дора.

– Конечно. Видно по ним. У них еврейские лица.

– Это совсем не так! У них светлые волосы и короткие носы!!!

– Ага! Мадмуазель антропологистка говорит!

Слово антропология мне очень понравилось.

– Да, это точно, я так думаю.

– Твой дядя тоже живет у христианок? Эти белоруски твои, которых ты так любишь. Ты каждый день туда бегаешь. Откуда все эти книги?

Я не отвечаю, я думаю, как я расскажу это все дяде, он должен это знать.

На следующий день я пошла в еврейский центр. Я зашла к дяде. Вокруг стола сидели люди и делали какие-то списки. Все курили махорку. Ужасный запах наполнил комнату.

– Павлик, я могу зайти, Павлик?

Мой дядя испуганно на меня посмотрел и вытолкнул на улицу.

– Тебе нельзя заходить во время сбора!

– Что вы там пишете? – наивно спрашиваю я.

– Не спрашивай, моя маленькая букашка. Беги скорее домой, сегодня очень холодно и скоро будет дождь. Я не хочу, чтобы у тебя опять появилась астма!

Перед выходом я обняла дядю Паву и прошептала ему на ухо:

– Я спала у наших соседей христиан. Я познакомилась с чудной девочкой Милой.

– Чудесно! – говорит Пава. – Каждую ночь на этой неделе спи там. Это приказ!

– А если я не смогу?

– Так приходи к нам. Будешь спать на сундуке.

– Хорошо.

Я понимаю, что что-то должно произойти.

– Теперь убегай! Быстро, я обязан вернуться, кто знает, что за ерунду они там сделают.

– Павлик, Павлик! – я кричу за ним, когда он уже подходит к двери. – Павлик! Скажи мне, ты самый главный?

– Нет, нет, я не самый главный. Есть поглавнее. Иди, иди.

Оттуда я прямиком отправилась к белорускам. Я должна была вернуть книгу и взять другую, но книга осталась на стуле в комнате госпожи Эсфирь. Лучше я с ними посижу и расскажу, что со мной приключилось ночью. Я думала перевести разговор на дядю Павла, может, они расскажут мне то, чего я не знаю. Я очень быстро шла по улице. Я заметила, что на улице не было ни души. Меня охватила тревога. Мне было тяжело идти из-за моего дыхания и моих больных ног. Когда я, наконец, дошла, я увидела в окне лицо молодой белоруски. Она поспешно открыла дверь, до того как мы услышали голос Софики:

– Кто там? Кого вы впускаете?

– Ничего, ничего. Никого нет.

– Я слышала голоса. Я иду посмотреть.

Я быстро спряталась за шкафом. Видела ее сбоку. Она казалась испуганной. Она что-то знает, подумала я. Я боялась вздохнуть. Я ненавидела ее. Мне было ясно, что от меня что-то скрывают. Я обязана выяснить.

– Вы кого-то ожидаете? – спросила она на ломаном русском.

– Нет, нет. – Хором ответили мать и дочь. – Успокойтесь.

– Вы следите за картошкой? – говорит Софика тоном важной женщины.

– Да, да. Не волнуйтесь. Идите в свою комнату, я сейчас приду.

– Почему вы меня выгоняете? Я вам мешаю?

Ой, подумала я, какая надоедливая. Как ее отсюда выкинуть?

– Госпожа Софика, пойдемте. – Говорит мать. – Пойдемте на кухню. Я хочу посоветоваться с вами насчет салата.

В ту же секунду обе исчезли. Я вышла из-за шкафа и пошла в библиотеку. Она была очень красивая. Гостиная содержала кровати, кресла и письменный стол. На всех стенах комнаты были стеллажи с книгами. Я любила запах этой комнаты. У них были книги по искусству. Теперь, когда я вспоминаю этих женщин, я думаю, что они были очень образованными и культурными. Не такие, как жители городка. Под скромной внешностью скрывались сила и ум, иначе бы они не выжили. Я осталась у них до вечера. Я не слышала, когда вернулся дядя Пава. Слышала только крики Софики, которая приказывала «прислуге» принести ей то или это.

Когда стемнело, я вышла от них, несмотря на уговоры белорусок, и бегом добралась до Милы. На этот раз дорога показалась мне очень длинной. Каждый раз, когда я слышала шаги, я пряталась. В спешке я добралась до Милы. Марья Александровна была дома, и они обе встретили меня объятьями.

– Глупенькая, почему ты гуляешь по ночам?

– Я пришла вас предостеречь.

– От чего?

– Будет санкция!

– Откуда ты знаешь?

– Я чувствую. Я пришла вас предостеречь. Хорошенько закройте окна, ставни и занавески, чтобы не увидели свет.

– Что ты говоришь? – ответила мама Милы. – Какие ты говоришь глупости!

– У вас есть большой крест, чтобы повесить на дверь?

Я видела такой на дверях белорусок.

– Где-то есть. Я не знаю где. – Сказала мама Милы. – Какая паника! Я вообще тебя не узнаю!

– Верьте мне. – Сказала уверенно я. – Верьте мне! Я точно знаю, что я говорю. Вы христиане, правильно?

– Да. – Ответила Мила. – Мама, послушайся Таню. Ее дядя в еврейском центре, он наверно ее предупредил.

– Хорошо, хорошо. Вы обе сумасшедшие. Я поняла. Давайте найдем крест. Где я его засунула?

Я побежала к полкам и стала искать вместе с ними. Я быстро его нашла и повесила на гвоздь, снаружи.

– Где ваши иконы? – спросила.

Мила ответила:

– Я знаю. Но маме не нравится, когда она в углу.

– Обязательно, обязательно надо! Я знаю, что я говорю.

Старая икона, которая хранилась в шкафу, заняла свое место в углу, в столовой.

– У вас есть стакан, чтобы в него можно было налить масло и вставить фитиль?

– Да, да. – Сказала Мила. – Я все устрою.

– Садись тут, девочка. – Сказала мама Милы приказным тоном. – Успокойся! Я старшая медсестра, мне ничего не сделают.

– Поверьте мне, я знаю, о чем я говорю. Ничего не работает, никакие отговорки и должности не спасают, когда пьяные солдаты начинают беспорядки. Я видела это много раз в Любашевке и в других местах.

– Мама, как ты можешь быть такой упрямой? Таня права! Она точно знает, о чем она говорит.

Мы все сделали вовремя. Послышались страшные крики из соседних домов. Крики на румынском и на украинском. Плачь детей, стук в дверь. Мне даже трудно передать весь ужас. Мы с Милой приклеились к щелям в ставнях. Мы видели, как улица перед нами заполняется людьми в пижамах и в одеялах. В основном мужчины и несколько молодых девушек. Мы все поняли. Марья Александровна окончательно потеряла свою уверенность. Она вошла в комнатку детей и склонилась над кроваткой малышки. Ее губы шевелились, как будто она молилась. Я уже знала ее секрет. Дети не были христианами. Они были евреями.

Шум утих. Мы слышали людей, говорящих на румынском возле двери. Я перевела им сказанное:

– Это украинки. Не трогай их!

Через час мы все были в постелях.

В ту ночь мы лежали одетые, перепуганные и не сомкнули глаз до утра.