Текст книги "Прыг-скок-кувырок, или Мысли о свадьбе"

14. Порно и шнобрикосы[49]49
  Это слово (snozzberries) придумал (вообще-то детский) писатель Роальд Даль. Его герой Вилли Вонка из романа «Чарли и шоколадная фабрика» изобрел сладкие на вкус обои и, демонстрируя их, произнес: «Лизните апельсин. У него вкус апельсина. Лизните клубнику. У нее вкус клубники. Лизните шнобрикос. У него вкус шнобрикоса». Но в 1979 г. Даль написал «взрослый роман», где вновь употребил то же слово, причем в ситуации, не оставлявшей места для двояких толкований: под шнобрикосом имелся в виду мужской половой орган. В американской повседневности двойственность snozzberries сохраняется: в мороженом, муссах и прочих кондитерских изделиях шнобрикос – плод детских мечтаний, в завуалированной «половой органике» – взрослых.


[Закрыть]

Моя лучшая подруга уехала на неделю проводить медовый месяц, и я чувствую себя брошенной. Мне нужно, чтоб было с кем по душам поговорить. Уверена, случись что из ряда вон, я могла бы позвать ее, только пытаться втолковывать ей, что я думаю, что Картер думает, что я хочу выйти замуж, а я думаю, что это страшит его до жути, в то время как она лежит себе на гавайском пляже на Мауи, было бы, наверное, неправильно.

«Эй, Лиз! Как медовый месяц? О, это чудесно! Кстати, о чудесном, я думаю, Картер боится, что я хочу замуж выйти, так что я все пытаюсь дать ему понять, что всамделе я замуж не хочу, зато тайком я только о том и думаю, и от этого мне делается страшно, блин, до едреной печки».

Ну да, как нельзя более здраво.

В последние несколько дней я способна думать только об одном – о том выражении на лице Картера, что появилось на нем, когда я поймала букет. Вид у него был такой же, как и в день, когда он познакомился с Гэвином и получил от сына удар в пах. Да и кто знает, что со мной-то происходит. Вдруг могу расплакаться, смотря какой-то сериал, где свадьбу показывают, или подумать, смотря другой, что невеста права, перезакладывая свой дом, чтобы заплатить за свое третье свадебное платье, расшитое стразами от Сваровски.

На днях проснулась в четыре утра, потому как не хотела, чтобы Картер узнал, что я настраиваю видик на запись киношки о свадебных нарядах и приключениях одной девицы из Нью-Джерси. Картер пришел домой на несколько минут раньше, и я вскочила с дивана как угорелая, спеша поскорее выключить телевизор.

– Ну, и чем ты тут занимаешься? – спросил Картер. Поставил свой рабочий рюкзак на пол и прошел до середины гостиной подобрать одеяло, которое я, торопясь выключить телик, смахнула на пол.

– Э‑э… уу… ничего. Я ничего не смотрела, – выговорила я, запинаясь и нервно переводя взгляд с телевизора на Картера.

Он глянул на меня, выгнув бровь, потом перевел взгляд вниз, на пульт в моей руке, палец которой все еще жал на кнопку «вкл/выкл».

Потом он неспешно вновь повел глазами на мое лицо, которое успело покрыться тонким слоем пота: нервы расходились, как сумасшедшие. Чуяла, что щеки у меня горели, и понимала, что он, должно быть, голову ломает, с чего это они у меня заалели, если мне нечего скрывать.

Еще немного, и Картер проведал бы, что я записываю всякую телемуть про шмотки, в том числе и свадебные: жадность гложет.

Он еще раз обернулся на телевизор, потом посмотрел на меня, и вдруг у него глаза на лоб полезли:

– Е-мое. Клэр, уж не смотрела ли ты…

– Нет! – выпалила я, не дав ему договорить. – Я ничего не смотрела.

Нервно хохотнула и уперлась глазами в пульт, зажатый в руке, и мигом отшвырнула его на диван, можно было подумать, будто он мне ладонь жег.

– Черти зеленые… ты смотрела, – сказал он, с обалделым восторгом уставившись на меня.

Я понять не могла, что происходит, но, если уж он так радуется, что застукал меня за просмотром передач свадебного канала, так, может, не все с ним так плохо, как мне думалось?

– Это нормально. Тебе нечего стесняться. На самом деле это типа горячит.

Я глянула на Картера так, словно он умом тронулся. Может, и тронулся. Может, эта вечная работа по ночам его наконец-то доконала. Так я и стояла перед ним полусонная, в трениках в обтяжку и маечке, волосы сбились набекрень, лицо пылающее и смущенное, а он разглядывал меня сверху донизу, как будто проглотить собирался. Я стала расспрашивать его, о чем это он говорит и почему смотрит на меня так, как вдруг до меня дошло. Четыре часа утра, а я сижу в гостиной под одеялом, одна-одинешенька, и вид у меня такой, будто я только что с большим удовольствием на сене кувыркалась… сама с собой.

– О, БОЖЕ МОЙ! Ты думаешь, что я смотрела…

– Милая, да будет тебе, это ж прекрасно! И тебе нечего бояться. Время от времени все понемногу смотрят порно. Просто жаль, что ты меня не дождалась, – плотоядно сощурился он.

Вот как, значит. Мой сожитель считает, что я втихомолку смотрю порно, что сижу в одиночку в темноте, пока он на работе, и каждую ночь смотрю ночной канал «для взрослых», и сама себя дрючу. Что-то со мной не так, если он считает, что я подсела на порно, а не испытываю глубокую потребность выяснить, способен ли кто из режиссеров превратить свадьбу в киношедевр.

Надо было попробовать отвлечь его от моей ложной беспробудной привязанности к порно (в одиночестве, на диване, в темноте) и попытаться стереть из своей памяти то выражение полнейшего ужаса, которое я заметила на его лице на свадьбе Лиз и Джима, когда поймала букет, для чего, решила я, лучше всего пойти по пути обратной психологии. Это хорошо срабатывает с детьми. А мужчины очень во многом просто здоровенные дети, во всяком случае, большую часть времени, вот я и предвидела для себя победную возможность вернуть к норме отношения между нами. С самой свадьбы он снова сделался взвинченным и пугливо терся вокруг меня. По-моему, его страх берет, что в одно прекрасное утро он проснется уже одетым в смокинг и привязанным к кровати, а я буду стоять над ним в свадебном платье и размахивать над головой кувалдой, грозя размозжить ему коленные чашечки, если он не женится на мне.

Ему бы уж больше беспокоиться, как бы Папаня этого не сделал, если откровенно.

Начала я не спеша, сказав ему, что совершенно не верю во всю эту суеверную хрень, будто поймавшая невестин букет выходит замуж следующей. Не исключаю, что могла в том разговоре употребить такие слова, как «помои» и «трепалище», чтоб получше донести свою мысль. Но Картеру слышится, будто я произнесла «трахалище», и вот весь день он повторяет: «Трахалище, говоришь? Что-то я эти глупости на слух не беру. Может, дашь, я пальчиком пощупаю?» А я‑то, только чтоб показать ему, насколько до лампочки мне этот обычай, беру и швыряю букет прочь. Великолепный букет из гербер, орхидей и лилий, который так сногсшибательно выглядел у меня в руках.

Заткнись. Все же свадебный канал тебя кое-чему научил.

– Клэр, да что, черт возьми, с тобой стряслось? Ты целый день ходишь сама не своя, – говорит Дженни, выходя из конторки нашей кондитерской с бумагами, которые мне следовало подписать.

Я подскочила при звуке ее голоса и поняла, что вот уже двадцать минут макаю в шоколад один и тот же крендель.

Может, Лиз рядом и нет, зато, по крайности, у меня есть хоть с кем-то мыслями перекинуться. И я выпаливаю:

– Картер считает, что я подсела на порно.

– О‑о‑о‑о‑о, я тоже! – ликует в ответ Дженни.

У меня челюсть отваливается, я ошарашенно гляжу на свою помощницу.

– Ой, нет! Я не в том смысле, будто думаю, что ты на порно подсела. Ну, я про то не знаю. Я в том смысле, что Дрю считает, будто я тоже порноманка. Мы как близняшечки!

Ну да, я так не считаю.

– Я состою в клубе «Порно месяца». Типа клуба «Желе месяца», только желе не дают. Матери об этом я не могу рассказывать. Не о желе, а о порно. Желе ей нравится, поэтому о нем я ей могла рассказывать. Я только что получила фильмы про анальный секс, про всякие шалости и в лесу, и в постели, – сообщает Дженни, изо всех сил подражая голосу Форреста Гампа[50]50
  Герой одноименного фильма режиссера Роберта Земекиса (1994), умственно отсталый парень, свидетель и участник важнейших событий американской истории второй половины XX века.


[Закрыть]. – Вот бы супер нам хоть один посмотреть вместе!

Такому не бывать.

– А‑а‑а‑а, ты по Лиз скучаешь, да? Я знаю, что тебя развеселит. Я сейчас позвоню Дрю, попрошу его приехать сюда и помочь тебе заморозить все эти вкусняшки, что ты наготовила для завтрашнего детского праздника. Он сегодня отпросился с ночной, но мы еще никаких планов не строили. Я тебе говорила, что его мать печет дивное печенье? Такие чудо-пышки, она их для больного дяди Дрю готовит, так тот просто без ума от них, только знай просит еще и еще. Я попрошу Дрю принести тебе несколько штучек, чтоб ты попробовала. Может быть, они хоть малюсенькую, а высекут искорку из твоего соображалистого таланта? Ты сможешь впрячь нас в работу, расслабиться и хоть разок полакомиться печеньем, которое испек кто-то другой, – болтала Дженни, выуживая из кармана мобильник и принимаясь набирать номер. – И не забудь, тебе еще интервью давать журналу «Лучшая выпечка», мы могли бы заранее обговорить кое-что по нему.

Пусть теперь я посвящена в интимную жизнь Дженни и Дрю куда больше, чем когда-либо желала, пусть звук ее жужжащего голоса вызывает у меня головную боль, только вынуждена признать: решение нанять ее помочь разобраться со всем своим подсобным хозяйством было проблеском гениальности. Она закрепила за мной собственное доменное имя вместо интернет-сайта, в адресе которого значились слова «бесплатно_каждому», и как только я запретила Дрю запихивать изображения его члена с ноготь большого пальца в раздел «обо мне», сайт воистину стал выглядеть очень профессионально. Покупатели могут делать прямые заказы и даже печатать купоны – благодаря Дженни. Она так организовала мой распорядок, что я могла работать в те три дня на неделе, когда Гэвин не ходил в сад, и каждый день видеть Картера перед тем, как он уходил на работу, еще она пробила для меня интервью в студии на местной новостной телепрограмме, договорилась с тремя местными журналами, имеющими дело с выпечкой, о публикации интервью со мной (первое из них и было назначено на завтра).

Еще несколько дней, и моя лучшая подруга, вернувшись из своего медового месяца, будет дома, и тогда я смогу посоветоваться с ней насчет Картера. Я настолько боялась сказать или сделать что-то, что отпугнуло бы его, что, может, и перегнула палку. Когда сегодня утром он спросил меня, не хочу ли я побольше сливок в кофе, я ответила: «Кстати о сливках. Почему это женщины одеваются в белое на своих свадьбах? Свадьбы – это глупо. Вступившие в брак люди – глупо. Кажется, я большой палец сломала».

Нет, не знаю я, с какой хрени я сказала ему, что сломала большой палец. В панику ударилась. И теперь, я вполне уверена, он считает, что мой кажись-сломанный-большой-палец – это результат привычки смотреть по ночам порнографию, порожденный либо чересчур быстрым нажатием кнопок воспроизведения и обратной перемотки, либо чересчур быстрым нажатием МОИХ кнопок. Не хочется, чтоб он всякий раз, едва глянув в мою сторону, забивал голову любым из этих вариантов.

Остаток дня я провела, стараясь придумать способ убедить Картера, что я не собираюсь принуждать его к женитьбе на мне, и в то же время быть уверенной, что не выгляжу при этом так, будто мне необходим тридцатидневный курс в клинике Бетти Форд[51]51
  Довольно популярная в США клиника, где лечат женщин от алкоголизма.


[Закрыть]. Еще я старалась придумать что-нибудь новенькое для продуктов, которые могла бы выставлять в кондитерской глазированными в шоколаде. Покрытые шоколадом картофельные чипсы и дробленые крендельки, смешанные вместе, пошли на ура, стали в последнее время одной из главных завлекашек. Мне нужно нечто забавное и новое, чтоб было про что говорить завтра утром в интервью для журнала, так что я отмела в сторонку все думы о роковой судьбе и сосредоточилась на том, что умела лучше всего. Ради такого мне уже и визит Дрю нипочем. При его-то аппетите, уверена, мы можем сварганить что-нибудь захватывающее.

– Эти шнобрикосы на вкус сущие ШНОБРИКОСЫ! – воплю я.

Где-то на далеких задворках моего разума зашевелилась мысль. Лизнула-то я всего этикетку (из тех, что «поскреби и понюхай») глазированной шоколадом клубники, которую Дженни прилепила на мою тишотку, только мне было все равно.

У нее запах, как у вкусного запаха. Как у шнобрикосов на горе липучего клея. Почему это люди не едят клей? Он – вкуснятина. Шнобрикосы должны стать нашим национальным фруктом.

– Я должна покрывать эти наклейки шоколадом и продавать их, – бормочу я, продолжая водить языком по засунутой в рот нижней кромке своей тишотки.

Дрю смеется, я перестаю маниакально вылизывать липучку и перевожу взгляд на него. Моргаю всамделе здорово и стараюсь, чтоб он виделся в фокусе, но ничего не получается. Похоже, я типа смотрю на него в перевернутый бинокль. Он всамделе маленький и всамделе, всамделе очень далеко. Чую, голову мою раскачивает из стороны в сторону, а я то и дело с усилием раскрываю глаза всамделе широко, чтоб видеть почетче. Не получается. Поднимите руку, сложите пальцы в кулак и поднесите к глазу. Раскройте кулак чуток, чтоб сквозь него свет проходил… вот именно это я сейчас и вижу.

Может, в том-то все и дело. Вокруг меня кто-то все время ходит кругами, и все подносят к моему глазу кулаки.

Принимаюсь молотить руками вокруг головы, отбиваясь от невидимых кулаков, пока не начинаю натыкаться на всякую всячину и сметать со стоек всякую хрень. Я на семьдесят четыре процента уверена, что учиняемый мной при этом грохот пугает этих засранцев, и они проваливают вместе со своими подлыми кулаками.

– Этот шоколад жжет мне руку! Е-МОЕ, ОН ЖЖЕТСЯ! ЗАЧЕМ ОН ЖЖЕТСЯ?

Если прищуриться, то можно различить Дрю: он отвел руку в сторону, а с руки стекает горячий растопленный шоколад.

– Рука у тебя вкусненько смотрится, – сообщаю я ему, опять рассеянно тащу в рот тишотку и принимаюсь ее жевать.

– Это САМАЯ лучшая идея, – заявляет Дженни, помогая Дрю донести его руку до раковины и держать над ней, чтобы не капало на пол. – Все с ума посходят от вымазанного в шоколаде Дрю. Не забудь во время интервью сказать, что это была моя идея. Хочу, чтобы меня стали за нее уважать.

Чую, как моя головка согласно кивает вверх-вниз, вижу все вокруг то в фокусе, то совсем размыто и никак не могу въехать, отчего это вдруг стены на меня надвигаются. Смотрю вниз, а ноги мои не двигаются. Оглядываюсь и вскрикиваю: стена уперлась мне прямо в нос.

КАК ЭТО, ЕДРЕНА-ПЕЧЬ, СТЕНА ДОБРАЛАСЬ ДО МОЕГО НОСА?!

– Клэр, – кричит мне Дженни, – кончай стенку обнюхивать. Там уже никакого вкуса не осталось.

Глупая стена. Слишком уж быстро она вкус теряет.

Делаю шаг от стены и поднимаю глаза к потолку. У меня весь потолок в маршмэллоу[52]52
  Кондитерское изделие, изначально суфле (пастила, зефир) из корня алтея, лекарственной травы, сироп из которой используется так же как лекарство от кашля.


[Закрыть].

Смешное слово – маршмэллоу.

– Ммммммааааааррррршшшшммммээээллллооооооууууу. Кто придумал это слово? Потрясное слово. Вот интересно, а раньше его как-нибудь по-другому называли? Типа шмашмусы. Только народ не мог выговорить «шмашмус», и детки плакали, потому как им всамделе хотелось шмашмусов, но произнести его они не могли, вот их мамаши и совали им всякие печенья, когда деткам всамделе и хотелось-то только шмашмусов. Детки плакали, родители плакали, улицы были забиты народом, которому только и хотелось что шмашмусов. Полная анархия, братцы. Спорить готова: вот она, подлинная причина второй мировой войны. Один большой шмашмушный заговор, о котором правительство не желает, чтоб мы знали.

– Клэр, – на полном серьезе обращается ко мне Дженни, – ну ты и голова!

– Я знаю, а что?

Я должна зажечь огонь и наделать Ш’мусов.

– Быстро, кто-нибудь, дайте мне зажигалку, МИГОМ! – ору я.

Дрю спрыгивает со стойки, действуя одной рукой, достает из кармана свой мобильник и начинает тыкать в кнопки, держа свою ошоколаденную руку подальше от тела.

– Ты что, копов вызываешь? От, блин! ДЖЕННИ, БЕГИ! ЛЕГАВЫЕ! – воплю я, бегая кругами вокруг кухонного островка.

Слышу, как где-то в отдалении плачет Дженни. По крайности, я думаю, что плачет Дженни. А может, это и я.

Я плачу? Лицо у меня всамделе какое-то гадкое и мокрое. Типа мокрой рыбы.

– Дайте мне вон ту ры-ы‑ы‑ыбу. Дайте мне вот ту ры-ы‑ы‑ыбу из рыбного филе, о‑о‑о‑ой!

Жаль, из «Макдоналдса» нет доставки. Хочется немного кетчупа.

Дрю попадается мне на дороге, и я врезаюсь в него. Он сует свой мобильник мне в руку и улыбается:

– Рад приветствовать. А теперь ступай на кухню и напеки мне Ш’мусов, подруга!

Прижимаю мобильник к груди и благодарно поднимаю взгляд на его хозяина. Но того наверху больше нет, он внизу. Все ниже, ниже, ниже, типа крошечный карлик. Сощуриваюсь и нагибаюсь, чтобы видеть его получше. А он прыг-скок, прыг-скок, и я точно чую, что он старается меня за коленки укусить. Он похож на покрытого шоколадом жевуна[53]53
  Так назвал А. М. Волков в своем пересказе сказки «Волшебник из Страны Оз» маленьких человечков, живших в Волшебной стране.


[Закрыть] из Страны Оз, и он сердится.

Почему жевуны всю дорогу такие сердитые? Они состоят в клубе «Гильдия лилипутов». Мать ее так! – «Гильдия лилипутов»! Всю дорогу – одни лилипуты. Жевуны – неблагодарные мелкие мерзавчики. Те лилипуты умерли, так что можете радоваться. ПОЧТЕНИЕ К ЛИЛИПУТАМ!

– Это что, мать вашу, тут творится? – вопрошает Картер, появляясь на кухне кондитерской.

– От, фигня, конец забаве! ПРЯЧЬТЕ ПЕЧЕНЬЕ! – орет Дрю, плюхаясь животом на пол, и по-пластунски ползет прочь с быстротой, на какую только способен.

15. Попросту скажи некрофилии «нет»

Когда бригадир сказал, что я могу взять отгул, я аж дыхание затаил, никому ни слова не сказал. Бугор еще фразу не окончил, а уж рабочий рюкзак болтается у меня на плече, а сам я на всех парах несусь по заводу к проходной. У нас двоих недостает: Джим все еще медовый месяц справляет, а Дрю отгул взял, – так что редкостная штука, что людей все равно хватает и можно кого-то отпустить домой. Ни за что не собираюсь дать хоть кому-то шанс передумать. Все мысли только о том, что скоро увижу Клэр.

За неделю куча всяких мыслей прокрутилась в голове, и сейчас хочется просто обнять ее и как-то увериться, что между нами все как надо. С самой свадьбы Лиз и Джима она и вправду говорила странные вещи – о них-то я и думал не переставая.

Неужели она всерьез считает брак глупостью? Может, в ее представление о счастье не вписывается, что надо с кем-то быть вместе до конца жизни? Никак не скажешь, что ее родители подали ей хоть сколько-нибудь хорошие примеры, как отыскать суженого или суженую по гроб жизни и жить с ним или с ней в вечной любви. Они супругов поменяли больше, чем Дрю – подштанников. Только я ведь вижу, как у нее не раз глаза оказывались на мокром месте, когда она по телевизору смотрела про какую-нибудь свадьбу или про то, как предложение делают, думая, что я не вижу, так что, по-моему, полностью такую возможность она не отвергает.

Черт, может, отвергает она как раз меня? Может, она не хочет выходить замуж как раз за меня? От такой мысли у меня живот сводит. Все в ней наполняет меня таким счастьем, какого я в жизни не испытывал. У меня сто лет не возникало желания стать в одночасье отцом, зато теперь я знаю: без этого мне уже жизни нет. С самой этой свадьбы в прошлые выходные я только о том и думаю, какой вид был у Клэр, когда она стояла посреди танцпола, держа в руках только что пойманный букет цветов.

У нее сияли глаза, а улыбка на ее лице освещала весь зал. От этого мне стало жаль, что мы не на нашей свадьбе присутствуем, что это торжество не нашей любви. Я даже в карман полез, чтоб вынуть кольцо, которое всегда носил с собой, и перепугался, когда не почувствовал под пальцами коробочку. Мне понадобилась минута, чтобы сообразить, что в то утро перед самым выходом я решил оставить его дома. Я навидался достаточно свадеб, где был Дрю, чтобы догадаться: будут и танцульки брейка, и смокинги пойдут по кругу, а потому кольцо терять не хотелось. После же того КАК она среагировала всего лишь на предположение, что Дрю с Дженни способны обручиться на предсвадебном банкете, мне оставалось только радоваться, что я кольцо дома оставил. Стоял там, смотрел во все глаза на нее со свадебным букетом в руках и едва не заставил себя свершить нечто, для Клэр ненавистное: будь кольцо у меня в кармане, я б себя нипочем не сдержал.

Клэр, похоже, по-настоящему радовалась, если не считать последних нескольких дней да ее странных, от фонаря, замечаний по поводу брака. Могло так случиться, что, получив наглядное представление о том, как поженились ее самые близкие друзья, она вдруг решила, что у нее такого никогда не будет? Она в одиночку посреди ночи, пока я на работе, смотрит по телику порно. Такое – либо знак гибели мира, либо я попросту не даю ей всего. Иисусе, может быть, мне нужно поддать жару? Клэр порно в одиночку не смотрела бы, если б ей хватало меня.

Ей меня недостает? ПОЧЕМУ ЕЙ МЕНЯ НЕДОСТАЕТ? Почему она не может испытывать удовольствие со мной, вместо того чтобы исходить желанием по какому-то актеру в телевизоре? Почему, боже, почему? Ведь эти мужики по-любому не похожи на настоящих. В них все фальшивое, в том числе и их накачанные прессы с лошадиными елдаками. И, всерьез, кому нужен такой елдак-дубина? Может, она и смотрит на этих мужиков, желая, чтоб я научился кое-каким их фокусам. Но постойте, дайте и мне шанс. Никто не может быть таким гибким или настолько выносливым. Для того и существует в кино монтаж. Наверное, она не считает это жульничаньем только потому, что сама всего лишь смотрит их по телевизору, только – вот ведь проклятье! – она жульничает со своим РАЗУМОМ.

О, Иисусе мой! Кажется, я совсем обабился.

Приходится надеяться, что, будь Клэр и вправду так несчастна со мной или не удовлетворена моей доблестью в сексе, она высказалась бы. Девчушки же любят все время твердить тебе, что ты делаешь не так, верно? С чегой-то Клэр вести себя по-другому? Я во всем этом – тише воды, ниже травы. У нас все прекрасно, она прекрасна, я люблю ее больше всего на свете и, ТОЧНО ГОВОРЮ, сделаю ей предложение. Ладно, хватит бабской трепотни.

По пути с работы я попробовал позвонить Клэр и узнать, не в кондитерской ли она все еще, но ее телефон сразу переадресовывал на голосовую почту. Проезжая по городу, я увидел, что ее машина все еще припаркована у входа в магазин, а потому развернулся и подкатил к задней двери, что вела на кухню.

От открывшейся передо мной картины я онемел и ошалел. Правду говорю, даже не знал, куда прежде глянуть. Все вокруг было заляпано шоколадом, стоило мне сделать шаг через порог, как с потолка прямо передо мной, едва не под ноги что-то, покрытое шоколадом, как – шлеп!

На кухне стояла мертвая тишина, и это первое, что подсказало мне: что-то неладно. Клэр всегда музыку включает, когда на кухне работает.

Вообще-то первой наталкивает меня на мысль, что что-то не совсем так, Дженни, которую я вижу сидящей в раковине – она сидит и плачет. С нее мой взгляд перескакивает на Дрю: тот лежит на пузе на полу и языком лакает из шоколадной лужицы, как собачонка. Такое я и раньше видывал, к сожалению.

Поскольку Дженни ко мне ближе всех, начинаю с нее:

– Слышь, что происходит? Ты чего ревешь? И, что важнее, чего в раковину-то забралась и ревешь? – спрашиваю я ее и потихоньку вытаскиваю из громадной хозяйственной раковины из нержавейки, держа, как ребенка, на руках. Ставлю на пол – и еще несколько минут уходит на то, чтоб она прочно держалась на ногах. Вцепилась мне в плечи и пялится на меня, не мигая.

– По-моему, Дрю слопал Клэр, – шепчет Дженни. – Она еще минуту назад вот тут сидела, а потом Дрю сказал, что ему голодно, а теперь она пропала. Он слопал четыре порции шоколадных чипсов и одну порцию Клэр.

Господи Иисусе, да что ж тут творится-то?

Мягко отталкиваю от себя Дженни, пока та спиной не упирается в стойку, теперь я уверен, что она не упадет. Оборачиваюсь и смотрю на беспорядок, превративший сиявшую чистотой кухню в какой-то шоколадный кошмар.

Вот эти «твинкиз»[54]54
  Так называется печенье с кремовой начинкой. Название стало нарицательным, в том числе и для обозначения обжорства.


[Закрыть], покрытые шоколадом, они в стену влипли?

Раздраженно обходя лужицы растопленного шоколада на полу, стараясь не поскользнуться и не упасть, прокладываю путь к Дрю, который перестал слизывать шоколад с пола и теперь спит, свернувшись в клубочек.

– Эй, ЗАСРАНЕЦ! – ору я. – Проснись! – Мыском ботинка пинаю его в живот, пока Дрю не переваливается на спину и лениво не открывает глаза, чтобы глянуть на меня.

– Че-е‑е‑е‑ел, – тянет Дрю на выдохе, пока дыхалки хватает.

– Ты мне не челкай. Что, бенать, тут произошло? Клэр несколько часов назад мне сообщение прислала, что ты собираешься помочь ей заморозить сладости. Почему тут вид такой, будто бомба жахнула?

Дрю несколько раз моргает и трясет головой, чтоб стряхнуть паутину или что там в данный момент налипло ему на мозги, лишив их способности действовать.

– Помоги мне встать, чтоб я мог мыслить, – говорит Дрю, протягивая мне руку.

Раздраженно тряхнув головой, хватаю его руку и рывком поднимаю парня с пола.

– У тебя руки такие мягкие. Увлажняющим кремом пользуешься? – спрашивает Дрю, оглаживая кисть моей руки, как котенка.

Я вырываю свою руку из его пальцев и шлепаю его по маковке.

– Членосос! Очнись!

Дрю трет затылок и пялится на меня.

– Не очень-то из порток выпрыгивай. Клэр у себя в конторе. С ней все хорошо. Там с нею ее отец.

Лады, стало быть, не все так плохо, если Джордж здесь.

Оставляю Дрю с Дженни, отправляюсь на поиски Клэр. Дженни реветь не перестанет, пока не увидит Клэр собственными глазами и не поймет, что ее никто не лопал.

Только в МОЕЙ жизни эти слова исполнены смысла.

У Клэр с Лиз общая контора, расположенная прямо посредине их сообщающихся магазинов. У каждой есть своя дверь в контору, которая, сказать правду, не больше иного чулана. Умещаются в ней компьютерный стол, диванчик на двоих и два металлических шкафчика для папок. Подхожу к закрытой двери и прикладываю к ней ухо, пытаясь выяснить, не затеяли ли Клэр с отцом какой-нибудь жаркий спор, пока на ее кухне происходило адское столпотворение. Я вполне уверен, что ее Папаня до сих пор тайком соображает, как позабавней и поувлекательней прикончить меня, а коли так, то я совсем не желаю встревать в их споры. Ничего не слышно, и я потихоньку поворачиваю ручку и медленно открываю дверь.

Приходится взглянуть дважды, чтобы поверить своим глазам: Джордж свернулся в клубочек на диванчике. Как он ухитрился втиснуть все свои шесть футов роста между ручками этой мебельной крохотули, я не узнаю никогда. Решаю покуда оставить спящих собак в покое и делаю полный круг, пока, наконец, мой взгляд не падает на Клэр.

Она сидит за дверью на полу, подтянув коленки к груди. В одной руке, отведенной подальше от тела, держит лопаточку, с которой сочится шоколадная глазурь, а другой рукой прижимает к стене нечто похожее на Дрюшкин айфон. Глаза ее остекленели и пусты, поскольку устремила она их куда-то в пространство и ни разочка не моргнула, пока я шел к ней и усаживался на корточки.

Не знаю, с чем приходится иметь дело, а потому начинаю мягко и успокаивающе:

– Эй, Клэр, послушай. Как ты себя чувствуешь, милая?

В ответ она стонет, но все равно не моргает.

Оглядываюсь, вижу, что Джордж все еще крепко спит. Явно, мне он тут совсем не помощник.

– Можешь мне сказать, что тут у вас вечером случилось?

Еще один стон вкупе с легким подвыванием. По-прежнему никакого моргания.

Как долго может человек обойтись без моргания, прежде чем ослепнет?

Ощущение такое, будто я влез в фильм ужасов и наткнулся на единственную уцелевшую от буйства серийного убийцы. Боюсь ляпнуть что-нибудь непотребное из опасения спугнуть ее да так никогда и не узнать всей правды до донышка.

– Я печенье ела, – наконец-то выдавливает из себя Клэр.

– Ого, так это ж здорово, милая, – ласково говорю я ей.

По правде сказать, я не знаю, здорово это или нет, но, по крайности, она проглотила какую-то хрень, которая впрыснула какую-то там еще хрень, которая обратила этих чудиков в покрытых шоколадом зомби.

– Не хочу больше чувствовать себя так, – жалостливо произносит Клэр. – Сделай, чтоб перестало.

Может, стоит попытаться вызвать у нее рвоту? Надо, что ли, пальцы ей в горло засунуть? Я такого никогда не делал. Даже самому себе. Разве что, бывало, пытался заставить блевнуть Дрю, да и то обычно просто заводил с ним разговор про то, как его бабушка занимается сексом.

Потянувшись, беру капающую лопаточку у нее из руки и кладу на пол. То же проделываю с Дрюшкиным мобильником, сначала быстренько перевернув его и заметив, что на экране выставлена картинка зажигалки, пламя которой мечется из стороны в сторону.

– Лапушка, ты зачем Дрюшкин телефон к стене прижимаешь?

– Хотела сделать горячо. Глупое гламя не полит. Жигалка не зажигивается. Огонь не огнит. Огонь. Огонь, огонь, огонь, огонь…

Иисусе милостивый.

Просунув руку между стеной и спиной Клэр, наклоняю ее вперед так, чтоб голова свешивалась с колен. Надеясь, что она не разозлится на меня и не укусит, проталкиваю палец сквозь губы, стараясь попасть им в рот. Тут она моргает и поднимает взгляд, силясь навести фокус на мое лицо. Мой палец у нее во рту, но губ она не разжимает, они попросту продолжают охватывать мой палец, пока Клэр щурится и силится рассмотреть меня получше.

Кручу рукой и стараюсь пропихнуть палец глубже. Где-то там у нее должна быть глотка. Если я заберусь пальцем достаточно глубоко, то, уверен, ее вырвет.

– Ну же, Клэр. Открой пошире. Никак не могу просунуть.

Рычу от двойного усилия: и Клэр прямо держать, и костяшки указательного пальца сквозь зубы просунуть.

– Не кусайся. Тебе намного лучше станет, когда все будет сделано, обещаю. Я такое невесть сколько раз проделывал, просто дай мне пролезть.

Она либо не слышит, либо ей все равно. Я двигаю руку по всему ее рту, под любым углом пытаюсь, но она никак не хочет дать мне добраться до глотки.

– Клэр, – слышу я собственный стон, – не упорствуй. Мне нужно забраться поглубже.

Клэр кусает меня за палец и в то же время я чувствую, как кто-то хлопает меня рукой по плечу. Вырываю палец у Клэр изо рта и резко кручу головой: надо мной возвышается Джордж, уперев кулаки в бока, и прямо-таки прожигает меня взглядом.

– Картер! – приветствует Джордж.

– Привет, мистер Морган, – произношу я как можно радостней, это при том, что он смотрит на меня как на букашку, которую готов под башмаком раздавить.

– Ты мой револьвер видел? – спрашивает он.

Я громко сглатываю слюну и пытаюсь припомнить все-все, отчего было бы неловко прямо тут налить в штаны. В нормальных условиях я уже привык к грозящим смертью огненным взглядам и молчаливым угрозам отца Клэр, но на этот раз что-то уж немного слишком. Я ведь стараюсь спасти жизнь его дочери. И как он только может сердиться на меня из-за этого? Еще две секунды назад спал себе на диванчике. Должно быть, открыл глаза и увидел, как я…

«Тебе намного лучше станет, когда все будет сделано. Не упорствуй, мне нужно забраться поглубже. Просто дай мне пролезть…»

О, Иисусе милостивый! Наверное, он глянул через всю комнату, увидел меня только со спины, решил, будто я собираюсь впихнуть что-то в рот его дочери.

Ну почему, черт возьми, сегодня здесь не Рэйчел? Она б меня растормошила, подбодрила бы, наверное, даже свое «фе» высказала бы, выяснив, что я всего лишь пытаюсь вызвать у ее дочери рвоту, а не засунуть ей в рот свой член.

– Я НЕ предаюсь некрофилии, – твердо заявляю я Джорджу.

– Что-то с тобой не так, – бормочет он.

– Просто хотел, чтоб ее вырвало, – оправдываюсь я.

– Я на самом деле не желаю знать о том мерзком, извращенном дерьме, какому ты предаешься.

– Йо, мистер Морган, вы проснулись! – восклицает Дрю, появляясь в дверях. – Да, Картер, чел, это называется окочурофилия[55]55
  Термин придуман самим Дрю.


[Закрыть]. Ты только что сказал отцу Клэр, что не предаешься траханью с мертвяками. Что само по себе хорошо, но это, видимо, не то, чем ты занимался. Окочурофилия – это когда человек испытывает удовольствие от половых сношений с теми, кто находится в отключке.