Текст книги "Бриллианты безымянной реки"

Анна молчала.

– Сегодня четверг. Завтра пятница, а в понедельник надо бы послать телефонограмму в институт «Гидропроект» с запросом: работает ли в названном институте Анна Евгеньевна Канкасова.

Товарищ Байбаков ожидал покаяния, уговоров и мольбы, в ходе которых виноватая женщина обронит пару-тройку неосторожных, но искренних фраз. Но такого потока, половодья, цунами слёз товарищу Байбакову, опытнейшему таёжнику и гидростроителю, не доводилось видеть никогда. Головка Анны запрокинулась, рот приоткрылся, явив небу над Ч. белейший жемчуг зубов. Увлажнённая кожа щёк блестела. Пышные пряди, намокнув, сложились на лице в живописные узоры, напоминающие причудливую татуировку. Дыхание Анны пресекалось, грудь трепетала. Видимо, по этой причине и с целью облегчения дыхания она расстегнула верхние пуговицы яркой кримпленовой кофточки. Ах, как дрожали при этом её пальцы с поразительными продолговатыми и блестящими розовыми ногтями! В розоватой ложбинке между грудями товарищ Байбаков заметил крошечный золотой крестик. Какая пошлость!

Он попытался скрыть растерянность за строгими словами: «Товарищ Канкасова! Остановитесь! Так рыдать – это не наш метод». Или: «Товарищ Канкасова! Наши люди встречают любые испытания с сухими глазами, а вы ревёте, как грудной младенец».

– Не надо слать запросов дяде Клаве, – сквозь рыдания проговорила Анна.

– Почему это?

– Ах, не спрашивайте меня!

Она схватилась за горло, шагнула к товарищу Байбакову. Ещё миг – и он заключит впечатлительную москвичку в свои крепкие отеческие объятия. Впрочем, Анна внезапно отстранилась, выставив вперёд правую руку. Левой она прикрывала заплаканные глаза. Товарищ Байбаков, ловко перехватив её влажную ладонь, сжал её своею. Попытка Анны вызволить руку оказалась слишком вялой.

– Я вижу программу твоей командировки так, – проговорил воодушевлённый её податливостью руководитель «Вилюйгэсстроя». – Завтрашний день тебе лучше отдохнуть. А в субботу… Словом, есть здесь одна речка. Там неплохая рыбалка. Ты рыбу удить любишь?

– Река? Лодка? Палатка? Нет! К тому же мне надо найти ту женщину…

– Вертолёт, хороший домик на заимке, баня.

– Вы настаиваете?

– Советую! Раз уж судьба занесла в наши места… Кстати! На заимке живёт семья Осипа Поводырёва. Там у них целое хозяйство: огород, корова, олени. Олени приучены к седлу, так что возможна верховая прогулка по охотничьим тропам. Захочешь рыбу удить, там и рыбалка отличная. А уж авторский надзор – это начиная с понедельника. Как тебе такой план командировки?

Анна смотрела на него сквозь начавшие подсыхать пряди. Она не предпринимала попыток привести причёску в порядок, стояла перед ним, растрёпанная, в распахнувшейся кофточке, так стоят люди пасхальную всенощную – распахнутые объятия, распахнутая душа.

– I’m very tired[56]56
  Я очень устала (англ.).


[Закрыть], – внезапно произнесла она.

– И?..

– Улица Чернышевского, дом N. Коттедж товарища Попова.

– Архиереева.

– Да какая разница!

* * *

Дорогой товарищ Байбаков раздумчиво молчал, посматривая на растрёпанную и сонную Анну в зеркальце заднего вида. За окнами автомобиля проплывал однообразный сумеречный пейзаж – двухэтажные длинные бараки с одинаковыми прямоугольными окнами, крылечки под нависающими козырьками, кое-где заборы из необрезной доски. Ни тебе палисадников, ни уютных двориков, ни клумб с фонтанами. Зато помойки огромные, неопрятные. Дорога разбитая, ухабистая. Наконец, они оказались в районе одноэтажной застройки. За оградами дворовые постройки с огородами и банями. Здесь заборы сплошняком, высокие серые. Уазик остановился у каких-то незнакомых ворот. Фонарь осветил синюю табличку. Анна прочла: «улица Чернышевского, дом N». Приехали.

Они подошли к высокому, доска к доске, забору, за которым возвышалась кровля дома. Калитку им открыла опрятная старуха, вооруженная подозрительностью и большим электрическим фонарём. Анну смутили суровое выражение её красивого, обрамлённого светлым платочком лица и умный, пронзительный, оценивающий взгляд. Товарищ Байбаков обменялся с ней несколькими бессодержательными фразами относительно чистоты предоставляемых апартаментов и качества постельного белья. При этом руководитель «Вилюйгэсстроя» поминутно именовал старуху «мамочкой». Старуха же, поминутно возражая товарищу Байбакову, тем не менее именовала его не иначе как «Серёженька». Бледные сумерки северной ночи позволили Анне оценила обстановку. «Коттедж Архиереева» представлял из себя довольно нелепое щитовое строение со множеством окон под шиферной замшелой крышей. Над покатым крыльцом светилось окошко мезонина. Некрашенные доски обшивки потемнели неравномерно, отчего строение приобрело причудливую пёстро-серую окраску.

– Вот, полюбуйся. Это один из первых домов в Ч. Постройки 1959 года. – Товарищ Байбаков жестом скорее экскурсовода, чем крепкого хозяйственника, сориентировал внимание Анны на объект северного зодчества. – Когда-то именно здесь квартировало всё местное начальство. Скажу вам больше, я и сам тут жил, но несколько позже, в 1961 году. В одной из комнат во-о-он то окно. Комната хорошая – восемь квадратных метров. По тем временам шикарное помещение.

– Одиннадцать, – возразила старуха. – А самым первым домом была лаборатория. Именно в ней сразу после завершения постройки собралось общее собрание геологов и строителей. Председательствовал технорук Цейхмистер. Помнишь такого, Серёженька? На том заседание и было принято решение назвать посёлок гидростроителей и энергетиков именем демократа Ч.

– С тех пор минуло всего двенадцать лет, а на Вилюе уже поднялась плотина, а в Ч. понастроено много домов: кафе, клуб, кварталы благоустроенного жилья. Но мы храним наши традиции, верно, мамочка?

– Верно. – Неулыбчивое лицо старухи озарилось улыбкой.

– Клуб? – рассеянно переспросила Анна. – Там показывают кино и устраивают вечеринки с танцами? А телефонный узел?

– Телефонный узел рядом с клубом, – ответила снова посерьёзневшея старуха. – А зачем вам переговорный пункт? Эх, молодёжь! Только приехала и тут же куда-то звонить. Наслаждайтесь разлукой, пока есть такая возможность!

– Клара Филипповна работала в культпросветотделе «Дальстроя», – пояснил, усмехаясь, товарищ Байбаков. – Ей многое известно про разлуки!

– «Дальстрой»? Что это? Ах, кажется, Гамлет что-то говорил об этом. Но «Дальстрой» – это не здесь…

– Похоже, у москвички нелады с географией, – сказала «мамочка».

– Странный дом, – заметила Анна. – Будто и не советский вовсе. Словно этот дом из рассказов Артура Конан-Дойла и мы не в Якутии, а где-нибудь в Йоркшире. И воздух такой же чистый, и пахнет вереском.

– Я не знаю, как пахнет вереск и не знакома ни с каким Артуром. А у нас на дворе пахнет выгребной ямой. Сколько раз говорила старику: разберись. А он день и ночь сидит в своём киоске, как приклеенный. Пенсии ему мало. Платы от постояльцев мало. Всю дорогу, всю жизнь денег ему мало… Ты паспорт показывать будешь или думаешь, что при товарище Байбакове паспорта можно не показывать? На это я тебе отвечу: как раз-таки при товарище Байбакове паспорт и надо показывать, потому что товарищ Байбаков – начальство. А что начальство подумает о моём старике, хозяине этого дома, если я при поселении паспорт не спрошу?

Так ворчала старуха, отгоняя от Анны слетевших на свет фонаря зудливых и жалящих насекомых. Анна достала из сумочки и протянула старухе паспорт.

– Ну-ка, Серёженька, подержи фонарь, а я пока выясню что к чему.

Старуха принялась листать её паспорт, особое внимание уделив страницам с пропиской и семейным положением. Товарищ Байбаков внимательно следил за каждым движением её бледных пальцев.

– Всё в порядке, Серёженька? – спросила наконец старуха.

Во взгляде её и улыбке мелькнуло ехидство, она отступила в сторону, освобождая дорогу к крыльцу Анне и товарищу Байбакову, тащившему её чемодан.

По дороге к крыльцу «мамочка» просветила её и относительно танцев в клубе, и относительно иных «интеллигентных» развлечений, заключавшихся в шахматной или карточной игре.

– В шахматы играет мой старик. Это по субботам, когда в гости к нам приходит ветеринарный врач. Ну а если приезжает Осип Поводырёв, мы расписываем пульку. Так и садимся втроём, хоть для преферанса лучше четыре игрока. Так что ты, милая, нам очень кстати.

– Я? Но я не умею играть в преферанс!

– Научим!

Дверь в отведённую ей комнату располагалось за лестницей, ведущей в комнату мезонина. Тесная, но чистая, с окошком в половину стены и кроватью под боком у белёной печки, комната чрезвычайно понравилась ей. Не обращая внимания на топтавшегося в дверях Байбакова, Анна упала на покрывало. Разбуженные ею кроватные пружины мелодично запели. Анна глубоко и с облегчением вздохнула. Запахи печного дымка и свежего печева не могли перебить аромата чистых наволочек, пахнущих зимней свежестью. За окном, выходящим, по-видимому, на задний двор, сквозь частую листву каких-то деревьев розовело небо. Северной ночью бывает так, что и не разобрать, когда закат, а когда уже рассвет. Глаза Анны закрывались, предполагая именно закат, а товарищ Байбаков всё не уходил. Анна слышала его дыхание, но не слышала шагов и возни. Наверное, её новый нечаянный поклонник всё ещё топчется в дверях комнатёнки, не решаясь зайти внутрь. Наверное, любуется ею, раскинувшейся на кровати. Наверное, тоже наслаждается ароматами пирогов с лёгким привкусом печного дымка – ароматами душевного покоя и семейного надёжного благополучия. Странное дело! В этих местах в разгар лета топят печи! Как уютно нежиться на скрипучей кровати под боком остывающей печки. Впрочем, полки вешать в эдаком месте, пожалуй, будет слишком шумно, неудобно и даже как-то неприлично. Анна улыбнулась собственным мыслям. Не беда, если завтра её обман раскроется. А он непременно раскроется, ведь товарищ Байбаков не так прост, как хочет казаться. Впрочем, он уже flirt, а это так приятно!

Снова скрип половиц. Музыка! Нет, не Гайдн. Радостный Моцарт аккомпанирует гудящему начальственному басу Байбакова и звонкому контральто хозяйки.

– Вы уж к ней повнимательней…

– Начальство из Москвы? Что-то не похоже. Слишком ветреная на вид.

– Я пока не понимаю причины… Проверка?

– Да разве она не сказала?

– Да уж много она наговорила всякого…

Товарищ Байбаков понизил голос до заговорщицкого шепота, и Анна могла слышать лишь обрывки фраз: «…выяснить истинную причину…», «…отсутствующая причина…», «… первопричина» и тому подобная скучная дребедень.

Анне следовало бы подняться, снять наконец туфли, распаковать чемодан, достать шёлковую, на удивление хозяевам, яркую пижаму и домашние туфли с помпонами из песцового меха. А потом… А потом не так уж важно, найдёт она Гамлета или нет. Ведь ей так нравится и её новая комната, и весь дом – а она уж успела мельком увидеть и кухню, и хозяйскую спальню с её не лишенной своеобразного изящества обстановкой. Между тем в доме есть ещё как минимум две комнаты, одна из которых в мезонине. Даже если найти Гамлета не удастся, её поездка в не столь отдалённые края уже ненапрасна, ведь она уж навидалась новых мест – а сколько ей ещё предстоит повидать! – уж надышалась уютными запахами чужого дома, весь строй, вся обстановка которого так диссонируют с её собственной жизнью.

Сквозь сон она слышала отдалённые голоса и скрип старых половиц. Как мило! В этом доме старые, скрипучие половицы! Какой-то новый персонаж, не старуха-хозяйка и не товарищ Байбаков, попирает их своими тяжёлыми шагами.

– Кто такая эта Анна Канкасова? – проговорила «мамочка». – Серёжа не знает, хоть у неё и паспорт, и командировочное удостоверение при себе.

– Это не Анна, это новая Офелия! – ответил гудящий бас товарища Байбакова.

– Офелия? Датская аристократка? Что за ерунда! Она русская до мозга костей. И на кой, спрашивается, ей сдался какой-то запропавший армянчик – это другой вопрос. Я-то был уверен, что он точно никому не нужен. Ну, побыл он тут и поехал дальше могилу отца искать, на всех своих родных обиженный.

Дальнейшего «бу-бу-бу» и «ба-ба-ба» Анна не разобрала. Убаюканная безмятежностью чужого ей дома, она крепко уснула.

Глава 8
Первожители города Ч. Часть вторая

На следующий день, пыльным и сухим утром начала августа на одной из центральных улиц посёлка энергетиков имени демократа Ч. у газетного киоска встретились два приятеля. Одному из них эта встреча показалась не вполне обычной. Действительно, пятница, середина дня, но время обеденного перерыва уже минуло. Советский труженик в это время обязан предаваться именно труду, а не фланировать, разряженный в пух и прах, в виду газетного киоска с неясными, но явно тунеядскими намерениями.

– Что делает в газетном киоске человек с неприличной фамилией? – привычно спросил Георгий.

– Человек с нормальной русской фамилией занимается своим делом – культурно-просветительской работой. А чем занимается его друг – ветеринарный врач?

– Ну.

– Это не ответ. Ветеринарный врач, как обычно, не в духе, хоть и нетрезв?

Старик Архиереев высунулся из оконца газетного киоска по плечи якобы для того, чтобы лучше рассмотреть и даже обнюхать Георгия. На самом же деле он не на приятеля своего смотрел, а оглядывал площадку перед зданием поселкового совета.

Георгий вздохнул. Отвернулся, закуривая.

– Я смотрю, ты слоняешься без дела туда-сюда, – продолжал Архиереев. – Несколько раз проходил мимо киоска. Нынче пятница, и в это время должен быть на работе. Так?

– Ну, – нехотя ответил Георгий.

– Тогда почему не на работе? Прогул? Тунеядство?

Георгий вздохнул.

– Что-то, кажется, запашок от тебя.

– Кажется – крестись.

– Грубо! Разве тебя в твоём ветеринарном институте не учили уважать старших и вежливо им – нам, старшим! – отвечать?

– Ну…

– Что-то кажется мне, от тебя «Пигнвином» разит. Если пьяным на улице поймают, отправят в Мирный, посадят на самолёт – и прощай, северные надбавки.

– Я не пью! – взорвался Георгий. – А злой я, потому что ненавижу твои часы. И ты знаешь, почему я их ненавижу.

– То-то я и вижу. Скажешь, что случилось?

– Это ты мне скажешь. Ты – умный. Газеты читаешь.

– Читаю. И тебе советую. Но читать надо уметь и между строк.

– Начитался уже. Хватит.

– Что случилось-то скажешь?

– Анна случилась.

– Неужели? Так быстро? Вот уж не думал, что столичная фифа так быстро и запросто даст.

Шея Георгия побагровела, подбородок окаменел. Он снова по-коровьи глубоко и шумно вздохнул.

– Неужели пошла к тебе на квартиру? Ты её «Пингвином» угощал? – не унимался Архиереев.

Из последних сил сдержав кипящее в кулаках раздражение, Георгий произнёс:

– Вредный ты старик. Ехидный. Знаешь же, что не ходила. Я вчера следил за ней.

– И?

– Байбаков её увёз.

– Надо говорить уважительно: товарищ Байбаков.

– Товарищ Байбаков увёз её на своём автомобиле. Ты не знаешь, куда?

Георгий снял очки, уставил на старика льдинки-глаза. Взгляд у Георгия серьёзный, осязаемый, словно чья-то безжалостная рука прикасается ледышками к самым нежным и чувствительным местам на теле человека. И от этих прикосновений по всему телу бегают неприятные мурашки.

– Умен ты, Георгий, не по годам, – проговорил старик, утягиваясь обратно в свой киоск. – У меня девушка ночевала, да не про твою она честь.

– Про мою честь тут всё, – возразил Георгий, отстреливая короткий бычок. – Что захочу, то и про мою честь.

Сказав так, он достал из кармана модного своего пиджака флакон с надписью «Пингвин» по сине-голубому фону и поставил его поверх разложенных на прилавке газет.

– Одного пузырька мало, – послышалось из полумрака киоска. – Ты же знаешь, я такую микстуру в чистом виде не употребляю. Мне надо перегнать, чтобы напиток получился достойного качества. А для перегонного куба объём нужен. Где это видано, чтоб первожитель посёлка Ч., открыватель алмазов и разведчик створов Савва Архиереев на старости своих трудовых лет лакал лосьон для бритья? Савва Архиереев не какой-нибудь там ветеринарный врач.

– Хватит. Клавка больше пяти флаконов в руки не отпускает.

– А ты ходи к ней каждый день. Заодно и отвлекёшься от московской зазнобы.

– Не хочу отвлекаться. Мне не надо.

– А по мне так надо. Видишь ли, жена изучила её паспорт. А там много чего занятного указано…

– Ну.

– Ты не перебивай, а слушай. Анна Евгеньевна Канкасова рождена в городе Москве.

– Ну! Это я и так знаю. Она мне сама сказала.

– Сказала-рассказала. Может, она и не так часто врёт, как ты, да только рассказала она не всё.

– Да что такое ещё можно узнать из паспорта? Национальность? Прописку?

– Национальность у неё русская, прописка – московская. Также в паспорте я обнаружил штампы отдела ЗАГС о заключении брака. Да не один.

Архиереев выждал пару минут, рассчитывая хоть на какую-нибудь реакцию, но Георгий уже надёжно прикрыл глаза стёклами своих замечательных очков. Теперь о его мыслях не дознаться. Только сжатые в кулаки ладони зачем-то прячет в карманах куртки. Но это уж у него такой обычай: любые житейские испытания принимать в позиции боксёра полулёгкого веса. А может быть, оно и правильно? Может быть, так и надо? Только жалко старику Архиерееву Жорку Лотиса. За неимением родных детей и племянников старик Архиереев расположен к Жорке Лотису если не как к сыну, то как к любимейшему племяннику, а потому долго шутить с Жоркой не станет.

– Я-то чего, – продолжал Архиереев. – А вот товарищ Байбаков так поразился обилию штампов в паспорте нашей фифы… так поразился!..

– Не называй её фифой!

– Хорошо!

– Что за штампы?

– Так всего поровну…

– Не тяни! Ну?!!

– Два штампа о браке и, соответственно, один о разводе. И это ещё не всё…

– Что же может быть ещё? Трое детей?

– Которых ты тут же усыновишь?..

Старик Архиереев рассмеялся. Лицо Георгия тут же придвинулось, заполнило собой весь проём оконца. Аромат «Пингвина» окреп.

– Ах, не дыши на меня, драконище!

Старик принялся обмахиваться свежим номером газеты «Труд», изображая приступ дурноты.

– Говори! Ну!

Георгий положил свои кулаки поверх стопок свежайших газет.

– Да полно тебе! Никаких записей не о каких детях там, конечно же, нет. Это и без изучения паспорта понятно. Зато там, как полагается, проставлена дата рождения… Ах, что-то мне душно. Убрал бы ты своё лицо, Георгий. Ей-богу, дышать стало нечем.

Георгий отшатнулся.

– На даты мне плевать.

И он действительно сплюнул себе под ноги.

– Двадцать второе сентября одна тысяча девятьсот сорокового года.

– Ну?

– Разведённая и перестарок.

– Если дважды замужем была, то уж точно не перестарок.

– Тебе не ровня по многим позициям.

– Что я, по-твоему…

Кулаки Георгия снова сжались.

– Да погоди ты! Горяч, как магма!

– Не стану годить! По-моему будет! Я – тойон.

– Бог, проживающий на восьмом ярусе светлого неба с тобой! Пусть тойон. Только угомонись!

И старик Архиереев замахал на Георгия сложенным трубочкой свежим номером газеты «Труд». Георгий отступил.

– Кстати, товарищ Байбаков паспорт и командировочное удостоверение её вместе с женой изучал при поселении ко мне на квартиру. Изучал по её же собственному настоянию. В результате изучения товарищ Байбаков сдулся.

– Ну?

Сдёрнув с носа очки, Георгий снова вонзился взглядом в Архиереева.

– Вот те и ну. Ухажёрский пыл его ослаб, а вернее, вовсе исчез.

– Исчез? – льдистые глаза Георгия немного потеплели.

Теперь завздыхал Архиереев. Ну, как же тяжел Георгий. Простой ветеринарный врач, а норов, как у Наполеона Бонапарта. Намекнув на минутное охлаждение товарища Бондарева, старик рассчитывает подсыпать ледку на разогревающуюся ревность приятеля и, выходит, переборщил. Теперь Георгий с удвоенным рвением станет добиваться внимания столичной дамочки. К чему это приведёт, одному лишь Баянаю известно. Надо как-то выправлять ситуацию.

– Вот не думаю, что товарищ Байбаков окончательно отступится. Он – отличный производственник и по производственным показателям идёт от победы к победе, – проговорил старик Архиереев.

– А я?

– Ну а тебе следовало бы выяснить, с какой целью эдакая дамочка в наш Ч. явилась.

– Это пусть Байбаков выясняет…

– Товарищ Байбаков.

– Вот заладил: «Байбаков-Байбаков». Не с ним ли ты на камнях у Вилюя жил, как при коммунизме?

– Я при коммунизме не жил и не доживу. А в палатках мы куковали в 1956 году с товарищем Цейхмистером…

Старик заметил, как его приятель при последней фразе подпрыгнул. Разве пренебрежение к мечтам о коммунизме ему не понравилось? Ещё бы! Георгию Лотису всего-навсего двадцать шестой год минул. Мальчишка, а не отбыв положенного по возрасту срока в комсомольской организации, уже стал кандидатом в члены КПСС, уже пытается карабкаться по карьерной лестнице куда-то вверх. В таком случае ему тем более не следует, именуя руководителя треста «Вилюйгэсстрой», пропускать слово «товарищ». И тем более не стоит заступать товарищу Байбакову дорогу, если тот стремится поближе познакомиться с заезжей бабёнкой. Вот он, Георгий, горе-Гоша, стоит посреди улицы, на глазах у редких прохожих которую уж по счёту сигаретку цедит, «Пингвином» вызывающе пахнет, вместо того чтобы спортивные достижения показывать. С женой развёлся, неприкаянный. Того и гляди по партийной линии выговор за аморалку подцепит. Или хуже того…

Старик Архиереев ещё раз горестно вздохнул.

– В командировку она приехала, – проговорил Георгий. – Показывала мне командировочное удостоверение, а там …

Сам себя прервав на полуслове, Георгий замялся и умолк, а старик Архиереев отвлёкся на проезжавшего мимо мотоциклиста и не расспросил приятеля о том, что же было такого необычного в обыкновенном документе.

Газетный киоск и одинокая фигура возле него потонули в клубах уличной пыли. Лихой наездник легко опознаваем по алому шлему и номерному знаку транспортного средства. Это персональный водитель и порученец руководителя треста «Вилюйгэсстрой» по фамилии Лёвка Витюк. Правой рукой Лёвка правит транспортным средством, а в левой руке у него огромный букет чайного цвета едва распустившихся роз. А в коляске его мотоцикла необычайных размеров коробка, перевязанная синим бантом из поделочной бумаги.

– Ишь ты! – присвистнул старик Архиереев. – Товарищ Байбаков не только все кусты в оранжерее ободрал, но и детишек без поделочной бумаги оставил. А что уж там в коробе – боюсь и вообразить…

– И мчится Витюк к твоему дому, старик. А ты говорил «сдулся». Такие, как товарищ Байбаков, не сдуваются. У товарища Байбакова отличные производственные показатели. От победы к победе…

И Георгий с досадой сплюнул в едва успевшую осесть пыль.

– Не тужи. Лучше купи газету и почитай о высоких производственных показателях…

– Не хочу. Не надо мне…

Поворотившись к киоску спиной, Георгий, казалось обиделся и на старика, и на его киоск, и на содержание всей советской периодики в совокупности. Обиделся, но почему-то не уходил, продолжая топтаться на пыльной обочине.

– Клара Филипповна уж доложилась… – ласково проговорил старик и умолк.

Текли минуты. К киоску подходили редкие покупатели, меняли медь на газеты, перебрасывались короткими фразами с Архиереевым, искоса посматривая на Георгия, и торопились по делам. Пятница же! Рабочее время. Георгий же продолжал топтаться у киоска тунеядец тунеядцем.

– Я уже ушел на работу, – продолжал Архиереев, проводив очередного покупателя. – Когда Клара Филипповна послала мне вслед соседского мальчишку.

Георгий обернулся, уставился на старика, чадя сигареткой. Ах, этот модник. И курточка-то у него заграничного пошива, и ботинки свои непростые он пачкает в уличной пыли, и сигаретка. Нет, Георгий нипочём не станет курить какую-нибудь там «Приму». Сигареты у него непременно с фильтром и заграничные, в красно-белой упаковке с надписью латинскими буквами. Слово заковыристое, так запросто и не прочтёшь. Старик молчал, разглядывая приятеля так, словно видел впервые. У Георгия характер властный, обидчивый, но старик знал: мальчишка скоро сдастся. Любопытство сильнее любой обиды. Так и вышло. Всем своим видом показывая равнодушие, Георгий спросил:

– Что сказал мальчишка?

– Да ничего особенного. Всё как обычно. Припомни сам, какой нынче день.

– Какой? Не томи, старик!

Бросив в пыль очередную недокуренную сигаретку, Георгий просунул в оконце киоска голову. Памятуя о том, что мальчишка и подраться не дурак, Архиереев отстранился.

– Да не таращи ты на меня свои глазищи. Апрельский снег у тебя, не глаза.

– Говори. Быстро. Коротко.

– Да что там говорить-то! Осип приехал. Вот и весь сказ.

Георгий шумно выдохнул, пряча за напускным равнодушием радость.

– Наконец-то! – вырвалось у него.

– Да что за конец-то? Нынче первая пятница месяца. Эвенк явился, ровно поезд, по расписанию. Только с несчастливыми вестями. Беда у него.

– Шутки у тебя! Я на поездах не ездил. Ничего про их расписания не знаю. Говори теперь, что за беда.

– А по твою ветеринарную душу беда. Конь у Осипа захворал. Вот он и я явился верхом на олене. Это, я скажу тебе, представление! Вся мелюзга с улицы Чернышевского сбежалась. Чудное дело: живём в Якутии, а эвенка верхом на олене не видывали.

– Конь заболел? Что с ним? – В глазах Георгия мелькнула тревога.

– Этого не знаю – Клара Филипповна не передала.

– Надеюсь, пулька будет?

– Надеешься? Надежда – это Сатана. Гони её прочь.

– Опять ты, старик, со своими хитрыми бреднями! – вспыхнул Георгий. – Не забывай: я без малого член партии на Сатану твоего плюю.

В ответ старик лишь кряхтел да тряс головой, притворяясь совсем одряхлевшим и тупым.

– Значит, в пять часов?

– Какое там в пять! В пять я киоск закрою. А дойти? А умыться? А рубаху переодеть? Ты же знаешь, Клара не любит, когда мы за преферанс в будничной одежде садимся, а я в свои шестьдесят два года уже не такой шустрый, как ты… Конечно, там твоя зазноба и тебе хочется прийти пораньше…

– Оставь это! Я всё понял. Как обычно, в восемнадцать тридцать буду с хорошей закуской.

Сказав так, Георгий исчез в клубах пыли, поднятой так некстати проезжавшим вилюйгэсстроевским грузовиком.

* * *

Конечно, старик Архиереев тоже ждет не дождётся пяти часов, когда с полным на то правом сможет запереть окошко своего киоска и пешком, нескорым прогулочным шагом честно отработавшего своё гражданина, отправиться на окраину Ч. Там, в доме NN, нынче вечером состоится сеанс игры. Но не шахматной, а именно карточной.

«Культурно проводить досуг» – так это у них называется. Жена старика Архиереева, Клара Филипповна, в шахматной игре не смыслит ни бельмеса, не считает это занятие забавным и отдаёт предпочтение рукоделию, в то время как старик с Георгием каждую пятницу устраивают небольшой шахматный турнир. Из комода извлекаются шахматная доска и специальные шахматные часы. Играют в быстрые шахматы. Счёт ведут, как на футбольном турнире: выигрыш – два очка, ничья – по одному очку, при проигрыше очки не начисляются. Но если в Ч. являлся давнишний приятель старика, эвенк Осип Поводырёв, то шахматы остаются в стороне. В таком случае и Клара Филипповна убирает в дальний ящик своё рукоделие. Стол в крошечной зале Архиереевых накрывается зелёной, с пышной бахромой старинной скатертью. На стол выставляется лампа с зелёным же абажуром, литровый графин мутного стекла с запрещённой в Ч., высокоградусной жидкостью и колода игральных карт. Хозяйка садится в своё персональное кресло. Обивка сиденья и спинки гобеленовая, довольно потёртая, но деревянные детали украшены искусной резьбой и покрыты лаком. Так что кресло чем-то напоминает монарший трон. Кресло тяжелое, и вряд ли его сдвигают с места даже для того, чтобы помыть пол. Кресло будто специально поставлено напротив небольшой, уставленной старинными образами полочки, под которой розово светится никогда не угасающая лампада. Клара Филипповна расписывает пульку в обычной ученической тетради, время от времени посматривая на свой импровизированный иконостас. Записи ведет аккуратно и профессионально, остро очиненным карандашом. Георгий ценит такие вечера не только из-за преферанса. Интересней игры разговоры, которые ведут между собой старик Архиереев и муж шаманки. Да-да, жена Осипа Поводырёва слывёт в окрестностях Ч. шаманкой. Разумеется, вопросы шаманства не обсуждаются на общих собраниях трудовых коллективов и тем более на партийных собраниях, но если кто-то заболевал или бесследно исчезала чья-то корова, то Аграфена Поводырёва может и облегчить болезнь, и найти пропавшую скотину. Люди брешут, будто Аграфена прибегает к колдовству. Но Поводырёвы живут неблизко от посёлка. До бывшего посёлка Амакинской экспедиции не вдруг и доберёшься. Если только острая нужна прижмёт: болезнь или утрата. А тот, кто на отшибе, не так глаза колет, чем бы ни занимался. Зыбучая зависть не так душу язвит, если человек не каждый день на глазах торжество своей хорошей жизни празднует. Так, люди посудачат, поплюются через левое плечо и позабудут до нового случая острой нужды. Но уж если припрёт, то моторку срочно ищи или оленя под седло, или собачью упряжку – по другому до бывшего посёлка Амакинской экспедиции, где уединённо живут Поводырёвы, не добраться. Однако кандидат в члены КПСС верить в колдовство не должен. Кандидат в члены КПСС верит в результаты изысканий фундаментальных и прикладных наук. И ещё. Кандидат в члены КПСС держит рот на крепком замке. Особенно в общественных местах, и своё близкое дружеское знакомство с семьёй Поводырёвых не афиширует.

* * *

Анна привела причёску в порядок, нарядилась в красивое, розовых оттенков, платье в тон преподнесённым товарищем Байбаковым розам. Такие цвета хорошо гармонируют с зелёным. Розы, Анна, зелёные скатерть и абажур – итог её усилий радовал глаз. Сумрачная зала Архиереевых сделалась нарядной, превратив и без того радостный пятничный вечер в настоящий праздник. В зеленоватом свете старинной бронзовой лампы лицо Анны показалось Георгию осунувшимся. Она сидела в единственном в этом доме кресле с высокой гобеленовой спинкой. Стул, согласно законам гостеприимства, уступила ей хозяйка, пристроившаяся тут же рядом на табуретке.

Игравший в паре с Георгием, Осип всё время пасовал. Неподвижное его лицо скрывалось в тени. Старик Архиереев, в противоположность эвенку, вистовал яростно. Пару раз объявлял мизер. Клара Филипповна писала висты и в гору, между делом объясняя скучающей томной Анне правила игры в преферанс.

Осип – высокий, сутуловатый эвенк – показался Анне замкнутым до застенчивости и интеллигентным. Войдя в залу, он сразу пристроился на одной из табуреток и застыл в неподвижности, похожий на изваяние какого-то неведомого божества. Живые, подвижные его глаза следили не только за карточной игрой. Время от времени он бросал смелые взгляды и на Анну, и на Георгия, словно сопоставляя их, прикидывая: пара – не пара. Лицо Георгия казалось Анне угрюмым. Он всё время молчал, глядя в карты либо следил за ловкими руками Клары Филипповны.