Текст книги "Бриллианты безымянной реки"

– Кто такие щитолицые, госпожа-бабушка? – вежливо спрашиваю я.

– В давние-давние времена один щитолицый взял в жены дочь одинокой старухи.

Бабушка ударила в бубен, приблизилась к дымящему костру. Её лицо в густых клубах дыма казалось изумительно молодым. Она ударяла в бубен снова и снова. Поворачивалась направо и налево. Колокольчики в её косах позвякивали. Серебряные украшения на груди и запястьях шелестели, издавая звук, похожий на шипение рассерженной змеи.

Тан-тала-дин-там! Бабушка поёт на не понятном нам обоим языке. Дым костра клубится, складываясь в призрачные картины. Холодает. Нас щекочут порывы ледяного сквозняка. Гамлет хватает кошму, на которой только что сидела бабушка, и накидывает её мне на плечи. Сам пристраивается рядом, прижимаясь к моему плечу своим. Это почти объятие. Тело моё всё ещё мёрзнет, но душе тепло. Так мы спрятались от холода, два поползня под одной кошмой. А госпожа-бабушка продолжает петь.

Дым костра слегка рассеялся – наверное, так раздвигается театральный занавес, о котором я лишь читала, но никогда не видела. Мы видим заснеженный лес и маленький чум, притулившийся под скальным выступом. Вот к чуму верхом на мохнатом коне подъезжает боотур-удалец в островерхой шапке. Следом за ним идут два оленя. В перемётных сумах на их боках несметное богатство: оленье, лосиное, медвежье мясо, выделанные шкуры, меха. Из чума выходит старуха об руку с молодой девкой. Девка хороша собой, но одета кое-как. Обе радуются богатству.

Госпожа-бабушка кружит вокруг костра, машет бубном, раздувая чахнущее пламя. Мы видим стойбище на лесной поляне. Несколько больших, обтянутых оленьими шкурами чумов. Это стоянка щитолицых. Дочь старухи живёт в одном из них три года, но детей не родит. Родня мужа балует её и задаривает – лучшая еда, самая красивая одежда. А она сучит нитки да рукодельничает. К тяжелой работе её не допускают. Вот жалуют в гости близкие друзья, которых в доме мужа очень любят. Для них готовится угощение. Одни мужчины вырезают деревянное корыто, другие готовят колоду, чтобы мясо рубить, третьи отправились за снегом для воды, кто-то точит ножи и топоры. Свекровь, словно ненароком, говорит невестке:

– Сегодня забьём оленя. Надо воды натаскать да дров побольше принести.

Взяла женщина верёвку. Собралась в лес за дровами, а свекровь ей поперёк дороги:

– Нет, нет! Сиди дома. Я сама.

И ушла в лес.

Женщина в тревоге места себе не находит. Вроде бы всё хорошо, но чует она беду. Вот подкралась она к деткам, мальчику и девочке, что играют возле чума, стала подслушивать.

– Я съем ягодицу от нашей снохи, – говорит девочка.

– Ты – маленькая женщина. Тебе полагается лодыжка снохи. Ягодицы для взрослых мужчин, – отвечает мальчик.

– Нет, мне! Она меня больше всех любит!

У женщины от таких слов сердце к горлу подкатилось. Отдышавшись, она спрашивает у детей:

– Ваши родители собрались меня зарезать? Кто мне правду скажет, тот ягодицу мою получит!

– Мы боимся! – пропищала в ответ девочка. – Родители сказали, что, если проговоримся, они и нас съедят!

За чумами было место, где хранили еду. Женщина зашла туда, незаметно взяла кусок сала, сунула его за пазуху, потом надела лыжи и пустилась бежать в лес. Детям крикнула:

– Детки, я за дровами пошла!

Тан-тала-дин-там! Госпожа-бабушка снова поёт на не понятном нам обоим языке. Дым костра рисует на меркнущем небе призрачные картины.

Вот бежит женщина по марям, буеракам и распадкам, торопится домой, в стойбище, где живут её кровные родственники. Вдруг слышит за спиной шум-гам, крики-голоса. Тут поняла она, что щитолицые гонятся за ней. Не зная, куда деваться, она роет в сугробе нору и прячется в ней. Сидит тихо, от страха ни жива ни мертва и слышит над головой скрип лыж и сердитый голос: «Ох и досада! Такое вкусное угощение сбежало!» Вот щитолицые повернули к дому, а женщина, выбравшись из своего убежища, что есть духу бросилась прочь. Но тут подоспели собаки. Пришлось старухиной дочке лезть на дерево. Долго караулили её собаки. Сколько дней прошло, она не знала. Ох, и исхудала же она. Ноги и руки сделались тонкими, как тростинки. А щитолицие, не дождавшись собак, вернулись за ними, увидели женщину и стали в неё стрелять из луков. Только попасть никак не могли. Решили рубить дерево, но когда оно падало, старухина дочка ловко перескочила на другое. Отчаялись её поймать щитолицые. «Не можем её поймать. Да и худая она стала. Пусть уходит» – с этими словами они ушли. А бедная женщина, дочь старухи, так и не спустилась с дерева, превратившись в белку-летягу.

Тан-тала-дин-там! Госпожа-бабушка поёт на не понятном нам языке. Дым костра оседает. Нам обоим становится жарко под кошмой, и мы сбрасываем её на землю.

* * *

Бабушка упала на колени. Голова её запрокинулась назад. Бубен выпал из руки. Она выглядела изнурённой. Тотчас откуда-то явилась одна из её собак, та, у которой острые уши, и лизнула хозяйку в щёку. Подошёл молчаливый Осип, поднял бубен и вложил его в правую руку бабушки. Поднял кошму и расстелил её возле костра.

– Страшная сказка! – прошептал Гамлет.

– Страшна не сказка. Страшны щитолицые. Они до сих пор бродят по этой земле, людоеды, – тихо отозвалась бабушка. – Однако теперь твоя очередь, дочка. Рассказывай свою сказку.

– О! Она знает их много! – улыбнулся Осип.

Я потупилась. Куда мне до бабушки.

– Спой нам, Мира! – проговорила бабушка, устраиваясь на кошме.

– Я готова. Вот только…

– Просим! Просим!

Гамлет захлопал в ладоши так громко, что собака насторожила уши. Тотчас явилась её безухая товарка с оскаленной пастью и вздыбленной холкой.

Тан-тала-дин-там! Госпожа-бабушка хлопнула ладонью по бубну. Запястья на её руке, колокольчики в её косах, ожерелья на её шее отозвались глухому зову бубна. И ещё раз: тан-тала-дин-там! Ну как тут устоять, если есть такой аккомпаниатор?

– Я вижу битву, которая произошла на этом самом обрывистом берегу. Воины Сокола сражались с воинством Вороны, решившим завоевать это благодатное для жизни место – смело прошу я, ободряемая взглядами близких.

* * *

Вижу это место. Лысая вершина сопки. Один склон круто обрывается к госпоже Вилюю. Остальные покаты и поросли тайгой. Огромную гору оббегает безымянная речка. Кое-кто называет её Алмазной, но её с таким же успехом можно именовать и Сапфировой, и Гранатовой, и Богачкой. Места эти завидные для житья. Окрестные леса изобильны дичью и ягодами. В речке нерестится рыба. Место уединённое, но до бабушки-кормилицы Вилюя рукой подать. Много найдётся желающих поселиться в таком месте. Вот и вождь племени Тураах[31]31
  Серая ворона (якутск.).


[Закрыть] позарился на него. Но как возможно использовать для кормления местные угодья, если на лысой вершине сопки уже поставили свои тордохи люди племени Мохсогол[32]32
  Сокол (якутск.).


[Закрыть]?

Сколько лет минуло с той поры, когда боотуры племени Тураах надели крашенные охрой кровавые одежды? Триста? Четыреста? Пятьсот? Этого никто не помнит. Однако точно известно, что боевые крики боотуров племени Тураах похожи на карканье ворон. Призывая удачу, они рубят острыми пальмами[33]33
  Пальма – большой нож, насаженный на длинную палку. Русское название группы оружия северных народов.


[Закрыть] верхушки молодых лиственниц – так они расправятся с врагом! Битва, которой так старались избежать их враги, явилась без зова и тяжёлым кулаком постучала в их двери. Так стучит колотушка шамана Тураах: бум-бум-бум. Так ревёт жертвенная краснопятнистая корова. Её кровью шаман Тураах наполнил свой бубен.

Вождь Тураах натянул тетиву лука так, что тот округло выгнулся до самого его уха. На кончике его стрелы наколото сердце жертвенной коровы. Громко хлопает пластина на запястье вождя: наколотая на кончик стрелы кровавая жертва устремилась в небо. Люди Тураах неотрывно следят за её полётом. И вот стрела вернулась обратно. Сердца на ней не оказалось. Стрела вонзилась в землю, дрожа и покачивая хвостовым оперением – духи приняли жертву.

Шаман Тураах взял ковш, оплетённый конским волосом, зачерпнул кровь, налитую в бубен, и окропил ею сваленное в кучу оружие.

Потом шаман Тураах из того же ковша, оплетённого конским волосом, окропил кровью колепреклонённых людей Тураах.

Вождь Тураах утверждает, что победителем выходит тот, кто первым кинется на врага, и потому войско Тураах задолго до рассвета выступило из становища. Шагая по поросшему мхами и ягелем кочкарнику, боотуры издавали пронзительные вопли, похожие на воронье карканье.

* * *

Девочка племени Мохсогол лежала в чёрной душной темноте под жаркими шкурами. Над её головой в круглом отверстии дымохода небо уже просветлело, но подняться и идти на улицу девочка не могла – за стенами тордоха кипела битва. Воронье карканье и яростный соколиный клёкот доносились с обрывистого берега матушки Вилюя. Девочка лежала в темноте и молила духа Кыырт Мохсогола даровать победу её племени. Внезапно в тордох вбежал её отец – вождь племени Мохсогол. В одной руке окровавленная пальма. В другой – полупустой колчан. За плечами лук. Щека рассечена. Открытая глубокая рана зияет красным мясом. Глаза блестят, как бывает в горячечном бреду. Снедаемый возбуждением битвы, он оглядывается по сторонам так, словно в собственном тордохе ожидает увидеть врагов. Наконец взгляд его натыкается на деревянную чашу с водой. Отбросив в сторону колчан со стрелами, он жадно припадает к ней. Вода расплёскивается и течёт по его подбородку на расшитую доху.

Он выпил всю воду и, отбросив чашу в сторону, обратился к дочери:

– Молчи. Не шевелись и не высовывайся. Мы отобьёмся.

В ответ на его слова новая волна воплей прокатилась над долиной, захлопали костяные пластинки, алчно свистя, полетели стрелы. Одна из стрел – страшный снаряд с раздвоенным наконечником – влетела через дымоход и вонзилась в потухший очаг. Отбросив порожнюю чашу, вождь Мохсогол одним движением перерубил жердь, поддерживающую шкуры. Прежде чем тордох осел на голову девочки, вождь схватил колчан со стрелами и выскочил наружу.

Тордох рухнул. Стало совсем темно, а побоище между тем не утихало. Битва вспыхивала то здесь, то там – воинство Мохсогол сражалось отважно, но победные крики Тураах заглушали их предсмертные стоны. Воины Мохсогол не справились со взбалмошным и переменчивым Скакуном Победы, и тот выбросил их из седла. Девочка ещё слышала голос отца, однако скоро воронье карканье заглушило соколиный клёкот. В шуме кипящей схватки она постоянно слышала голос отца, призывающий Мохсогол к мужеству.

Девочку трясло от страха. Лежать неподвижно в немой душной темноте становилось невыносимо. Хотелось выбраться из-под шкур и бежать. Бежать, распахнув объятия навстречу опасности. Возможно, она погибнет так же, как погибли многие мохсогол. Наконец, девочка решилась: будь что будет. Под нарастающий, оглушающий вороний грай, она полезла из-под тяжёлых шкур наружу. Ещё немного – и она, может быть, в последний раз увидит летнее солнышко.

Её остановил голос отца.

– Врёте! Не одолеете! – вскричал он.

И снова лязг железа, хлопанье костяных пластинок, кровожадный свист стрел, соколиный клёкот, вороний грай.

Освободившись от груза тяжелых шкур, девочка выбралась наружу. Свет летнего дня на несколько мгновений ослепил её, оглушила страшная в своей внезапности тишина – клёкота и свиста больше не было, она не слышала и голос отца. Почему он молчит? Неужели убили его? И тут же совсем рядом грозный окрик:

– Мохсогол! Сюда! Ко мне!

Но никто из мохсогол не откликнулся на его призыв. Только маленькая девочка поспешали на голос отца, шарахаясь от неподвижных тел и стараясь не смотреть в мёртвые лица. Казалось, бесконечный летний день кончился. Казалось, зимняя ночь заключила её в свои ледяные объятия. Вот он, край жизни. Холодно, одиноко, страшно.

Вдруг кто-то схватил её за плечи, словно когти гигантской хищной птицы впились в её жалкое, трепещущее тело. Девочка замерла, готовая окончательно проститься с жизнью.

– Девочка, дочка моя! Слушай меня! – услышала она горячечный шепот. – Когда враги улягутся спать, беги на берег безымянной речки. Там, в зарослях ивняка, я спрятал лодку-берестянку. Сначала плыви вниз по течению, а когда доберёшься до Вилюя, держи путь к его верховьям. Это недалеко. Ты сможешь! Причаливай к берегу, когда увидишь просторные луга со стадами красно-пятнистых коров на них. Это долина Чоны. Там много людей. Хороших людей. Они приветят тебя. Доченька моя любимая, пришла пора нам расстаться на долгие годы, а потом…

Воронье карканье и топот нескольких десятков ног заглушили его прощальные слова. Подхватив девочку, отец вернул её обратно, в темноту, под лосиные шкуры, покрывавшие их родной тордох. А потом он просто исчез, оставив свою рыдающую дочь одну в темноте.

Долго ещё в кровавой перекличке звучали над вершиной лысой сопки вражьи крики вперемешку с горькими стонами раненых, женскими воплями и детским плачем. Через некоторое время снова послышались шаги, но теперь они звучали уверенно, по-хозяйски. Это враги обходили тордохи своих жертв в поисках поживы. Враги грабили и выгоняли под небо всех, кто чудом уцелел. Дочка вождя затаилась среди шкур. Сердце её отчаянно билось в горле. Казалось, оно вот-вот выскочит изо рта.

Вот кто-то несколько раз ткнул копьём груду шкур, под которой затаилась девочка. Она зажмурила глаза, закрыла ладонями свои крошечные ушки. Только бы не слышать грозных криков и плача! Только бы самой не заплакать!

Сколько времени она так пролежала? Казалось, грозный дух Кыырт Мохсогол сжалился над ней, лишив сознания. Она очнулась в полной глухой тишине. Пролежав ещё немного, она прислушивалась к тишине. Потом она приподняла шкуры и высунула наружу головку меж обломков жердей. Готовая в любой момент спрятаться обратно, она всматривалась в белую ночь. Солнце уже ушло на запад и покосившиеся пустые тордохи отбрасывали на лысую вершину сопки длинные тени. Место, где прошло её детство, где она играла с друзьями, где жила и умерла её мать, показалось ей чужим. По лиственничным рощам, покрывавшим бока сопки, бродила глухая тишина.

На обрывистом краю лысой вершины сопки мужчины мохсогол воздвигли большой помост, на котором разделывали крупную дичь: лосей и медведей. Взобравшись на него, девочка огляделась. На ветвях высоких и старых, росших чуть ниже по склону лиственниц она увидела чужаков в красных одеждах войны. Ещё ниже по склону пылали высокие костры, а между ними, закинув за плечи луки и стрелы, бродили люди в красном. Вот они подняли над головами копья и, потрясая ими, пустились в пляс. Пляска сопровождалась громким пением, напоминающим вороний грай. Эхо подхватывало их голоса и носило по окрестным рощам, заставляя испуганно трепетать всё живое.

Опустившись сначала на карачки, а потом и на живот, девочка сползла с помоста. Как обезумевшее от ужаса животное, она ползла-стелилась вдоль помоста. Казалось, испытать больший ужас невозможно. Девочка медленно огибала помост, пока наконец не наткнулась на распростёртое тело собственного отца. Он лежал на спине, разбросав в стороны руки и запрокинув голову. Густые и чёрные как смоль его волосы спутались и разметались по земле.

Позабыв все страхи, девочка с отчаянным криком бросилась к отцу, припала к нему. Долго лежала она, громко плача, и крупные горькие слёзы её не могли согреть холодное, как лёд, лицо вождя Мохсогол. Добрый и внимательный, когда ей бывало грустно, он молча смотрел на неё тёмными и нежными, как у оленя, глазами, и ей казалось, что он гладит её и утешает своим взглядом. Почему же теперь он равнодушен к горю любимой дочки, почему лежит так спокойно, почему смотрит неподвижным взглядом в начинающее сереть небо?

Долго, пока не покинули её слёзы, плакала девочка мохсогол. Ликующая песня врагов с новой силой вспыхнула под боком сопки. Слитный вопль вывел девочку из горестного забытья. Она вспомнила наказ отца. Прибрав длинные разметавшиеся волосы убитого, она отёрла с его лица свои слёзы полой одежды, словно боялась, что отец замёрзнет.

Утомлённая горем и страхом, вымотанная долгими рыданиями, девочка поднялась на ноги. Где-то под боком сопки, в ивняке, спрятана лодка-берестянка, на которой она доберётся до долины Чоны. Там живут родичи её отца – люди Мохсогол. Там она найдёт сподвижников, чтобы одолеть Тураах.

– Я отомщу! – вскричала девочка, вынимая из холодной руки отца древко пальмы. – Стану воительницей и отомщу!

* * *

– Я готов! – вскричал Гамлет. – Битва! Месть!

Вот он уже на ногах, и хоть нет на нём выкрашенной красной краской одежды, хоть не вооружён он острой пальмой, но дух его готов к сражению. Он прыгает через кострище и…

– Каков молодец! – смеётся бабушка. – Уж не с моей ли коровой собрался сражаться?

Однако так просто Гамлета не унять. Он шарахается от коровы – право слово, смешно! Так бояться какой-то коровы! – подскакивает ко мне, и вот я уже лечу так высоко, что за урезом сопки мне отлично видна голубая лента Вилюя. Тан-тала-дин-там! Я чувствую на своей щеке его горячее дыхание. Он целует меня сначала в щёку, а потом и в глаза.

– О, моя прекрасная сказительница! – кричит он и кружит меня.

Земля и небо меняются местами. Я вижу то искрящиеся фиалковые глаза бабушки, то непроницаемую мину Осипа, то рогатую, вечно жующую голову коровы. Собаки с лаем скачут вокруг нас, отчаянно виляя хвостами. Кто разделит радость человека, если не собака? И снова бабушка. Взгляд её пронзителен. И опять Осип. Этот, как обычно, саркастичен и недоверчив. Но страха в нём нет. Осип уверен: Гамлет нипочём и никогда не уронит меня.

А тот кружит меня по поляне, вокруг чум-утэна моей госпожи-бабушки. Это не танец. Это полёт счастья. Ослабев от восторга, я прижимаюсь к его груди щекой. Я слышу его сердце. Оно стучит, как поршень мощной машины: бум-бум-бум. Я слышу его чистое дыхание: аах-ах, аах-ах.

Его тёмные, глубокие глаза так близко! Так похожи они на глаза вождя Мохсогол из моей сказки! Я смотрюсь в них, как в зеркало, и вижу женщину сказочной красоты. Да, я красавица, и весь этот мир – реки, полные рыбой, сопки и леса, полные дичи, каменное основание мира, в котором созревают кристаллы алмазов небывалой ценности – создан для моего удовольствия. Я – царица. Я – богиня. Я – выше и краше самой Ахтар Айысыт, умножающей род двуногих.

Вот мой избранник опускает меня на расстеленную кошму. Я – его главная драгоценность. Он целует мою руку. Но что я вижу? Взгляд милого потускнел, отуманился новой думой. А может быть, он скорбит о том, что сказка завершилась? Надо его ободрить.

– У меня ещё много сказок, – говорю я. – Можно слушать много-много дней, и я ни разу не повторюсь.

– Конечно… я уверен… – бормочет он. – Может быть, завтра?

– Должно пройти не менее пяти дней, – возражает бабушка.

Гамлет растерян и расстроен. «Почему так долго?» – говорит его обеспокоенный взгляд.

– В землях племени Мохсогол есть и другие алмазы, – отвечает госпожа-бабушка. – Ты хочешь увидеть их?

– Я хочу их получить!

Теперь во взгляде Гамлета читается уже знакомая мне алчность.

– Я и сама из племени Мохсогол, – невозмутимо продолжает госпожа-бабушка. – Поэтому вправе распоряжаться и готова предоставить тебе часть её богатств.

Гамлет вскочил сам не свой. Алчность кружила ему голову.

– Давай! Я готов!

– Богатства не даются просто так. Надо отслужить.

– Я готов!!!

– Я думала, ты занят сейчас. Себе не принадлежишь. Надо завершить дело с отцом.

Гамлет растерялся и медлил с ответом. Ослеплённый обещанием неслыханного богатства, он, казалось, и думать забыл о цели своего приезда.

– Отец… отец? Отец подождёт, – проговорил он после паузы.

– Верно. Мёртвые никуда не торопятся, – поддержал его Осип. – Моя жена объяснит тебе твои обязанности. Наградой за работу будет настоящее богатство.

Гамлет принялся расспрашивать бабушку и Осипа. Он так волновался, что совершенно позабыл не только о потерянном отце, но даже и обо мне. На его смуглом лбу и щеках вспыхнули яркие пятна румянца. Глаза блестели, словно он ещё минуту назад безутешно плакал. Мне следовало бы молчать, но я, переступив через собственную гордость, спросила:

– Госпожа-бабушка, дело к ночи. Где будет ночевать наш почётный гость?

Гамлет на минуту умолк, обескураженный моим вопросом. Казалось, он не понимает, кого я имею в виду, кого называю почётным гостем.

– Где ночевать? – живо ответила госпожа-бабушка. – Разве это вопрос, требующий твоего беспокойства? Разве мало места в срединном мире? Разве не найдётся лежанки для такого знатного молодца?

– У меня он устроится прекрасно, – проговорил Осип. – Будет жить в той же комнате, где когда-то ночевал товарищ Богатых и где любит останавливаться товарищ Байбаков с товарищами.

– Богатых? Байбаков? – Удивлению Гамлета не было предела. – Это важные люди? Но мне всё же хотелось бы знать, сколько алмазов получу я, их вес, или вы считаете их поштучно? И ещё немаловажный вопрос: как надолго я должен здесь задержаться?

– О! На последний вопрос ответить просто, – почему-то отводя взгляд, проговорил Осип. – Оставайся с нами надолго. Оставайся навсегда.

– Но это невозможно… моя мать… она не вынесет разлуки со мной…

Он хотел сказать ещё что-то, но его опьянённый алчностью взгляд наткнулся на меня, и он промолчал.

– Ну так как? По рукам? – Осип сжал его ладонь своею, но Гамлет по-прежнему колебался.

– Всё же я не понимаю…

– Что тут понимать? Охота, рыбалка, общество прекрасной Миры…

– Он согласен. – Госпожа-бабушка тряхнула головой, колокольчики в её волосах зазвенели, и Гамлет сдался.

– Хорошо, – буркнул он. – Рыбалка и охота – это не по мне, но алмазы…

– На московском асфальте ты не найдёшь таких камней, как на дне между камней речки-богачки, – усмехнулся Осип.

На прощание госпожа-бабушка сказала мне так:

– Отдыхай. На неделе я сама навещу тебя. Ничто так не утомляет человека, как долгое празднование или долгая битва…

Я кивнула, заслужив тем самым пристальный и сочувственный взгляд Гамлета.

Гамлет и я в сопровождении Осипа покинули поляну на уступе лысой сопки. Мы спустились в рощу, под лиственницы, где в одном из домов покинутого посёлка Осип устроил себе жилище неподалёку от меня. У Осипа уютно: пол выстлан новыми плахами и надёжно подвешена дверь. У Осипа в оконных переплётах цело остекление. У Осипа вездесущий гнус не побеспокоит ночлежников.

* * *

Итак, алчность разлучила меня с Гамлетом. Одетый в высокие, до паха, сапоги Осипа он целыми днями шлиховал вдоль берегов Безымянной речки или обследовал изрытые извилистыми ходами шурфов бока нашей сопки. А мои дни заполняли скука и печаль. Я дожидалась прихода суженого с самого утра, а он всё не шёл. По обыкновению, меня ежедневно навещал Осип, помогавший мне готовить нехитрую пищу, приносил воду, стирал мои платья. Приходила и бабушка. Помогала совершать мой туалет. Она расплетала и заплетала мои косы, купала меня, пела мне. Согретая её любовью, я забывала горесть своего напрасного ожидания. А Гамлет всё не шёл.

Однажды явился и младший брат Георгий. Ещё затемно я услышала рокот рыбнадзоровской моторки. Брат, как обычно, спешил, промелькнул мимо моего крылечка, бросив походя:

– Сбегаю к бабушке на гору, а потом заскочу к тебе.

Сказав так, Георгий бросил мне под ноги авоську, полную каких-то бумажных кульков. Тут было и три кирпича серого, невероятно вкусного хлеба. Такой хлеб пекут в пекарне города Ч. Его хорошо натереть зубчиком чеснока, полить постным маслом и… Поворачивая авоську так и эдак, я обнаружила в ней свёрток с новым платьем из криплена и две брошюры с броскими обложками – мои любимые детективы, и разную вкусную снедь, которую запросто в гастрономе не купить. Георгий исчез за частыми стволами лиственниц примерно в пятнадцать часов, а я осталась сидеть на своём крылечке дожидаясь неведомо чего. Младший брат вернулся быстро, как и обещал. Глаза сияют. Объятия крепки и горячи. Карманы полны гостинцев. Тут и карамель в шоколадной глазури – где и достал? – и плитка соевого шоколада, и бусы из чароита, будто мало у меня в шкатулке бус. Всё это он не положил в авоську с основными дарами, а приберёг напоследок, чтобы подсластить прощание. Так делал всегда.

– Ну что? Как? У меня ровно пятнадцать минут.

– А у бабушки пробыл целый час…

– Там по делу, а к тебе без дела. Шучу. Думал, застану тебя уже в новом платье. Как, ты ещё не распаковала авоську? Платье вон в том сером пакете.

– Зачем так много всего?

– Как зачем? В прошлый-то раз я явился вовсе пустой.

Не в силах больше сдерживаться, я горестно воздохнула. Глаза брата похолодали, как осенняя погода.

– Ждёшь его? – строго спросил он. – От того и подарки мои пресны?

Я отвернулась. Не хотелось, чтобы брат видел, как дрожат губы.

– Вот сейчас я пойду и скажу ему, чтобы немедленно явился. Где он? Не хочешь отвечать? Да я и сам знаю: он в сторожке у Осипа, раз ни здесь, ни у бабушки его нет.

– Возможно, они с Осипом увлеклись рыбной ловлей… – уклончиво заметила я.

Сейчас Георгий побежит к Осипу и будет там шпынять и корить московского гостя за невнимание ко мне. И тот потащится к моему крылечку поневоле, станет скучать или досадовать.

Заметив мою горечь, Георгий потеплел. С самого детства и по сей день он готов уступить мне лучшие игрушки, выполнить любой каприз, сделать всё, не постоять за ценой, не посчитаться со временем.

– А ты бы рассказала ему свои сказки, – мягко проговорил он. – Можно ради такой цацы и новую сочинить.

– Можно, но бабушка объявила недельный перерыв…

– Понятно. Бережёт здоровье. Ну, я побежал…

Соскочив с крылечка – одним прыжком через три ступеньки, вот ловкач! – он пустился прочь по тропинке.

– Жорка!

Он обернулся.

– Пожалуйста… не стоит… Я сама не своя. Думаю, он не любит меня. Вспомни, каким становится моё лицо, когда я хожу.

– Ах, вот оно что! Любовь… – Георгий застыл, словно о чём-то задумался. – А мы-то определили для него иное предназначение.

– Какое?

– Не важно… Всё ещё можно отменить. Дадим ему ещё один шанс! Только…

– Что?

– Это интеллигенция, понимаешь?

– Не понимаю. Что значит интеллигенция?

Георгий сделал несколько шагов вспять. На лице его появилась озабоченность. Как обычно, самое важное он хотел сообщить мне на ухо, словно мы не в глухой тайге, а в многолюдном Доме культуры города Ч., где всяк другого знает, где любому внятен каждый твой вздох, где невозможно укрыться от любопытных, оценивающих взглядов.

– Послушай, – прошептал он. – Это интеллигенция. Как только ты распахнёшь ему объятия…

– Что? Думаешь, ударит?

– Плюнет на башмак, а это ещё неприятней.

Брат убежал, оставив меня в раздумьях. Вскоре я вновь услышала рёв рыбнадзоровского мотора.

После отъезда младшего брата Гамлет действительно являлся пару раз. Его напускная галантность стоила мне многих одиноких слёз. Ах, почему в романах так превозносят мужскую галантность? Искренняя любовь брата, Осипа или бабушки согревает сердце, помогает жить, в то время как галантность – это камуфляж, за которым скрывается душевная холодность, шаткий мостик, перекинутый через бездну отчуждения, на дне которой ад. Ступи на него – и непременно провалишься в преисподнюю.

Гамлет галантно раскланивался и убегал в облаках гнуса, ссылаясь на неотложные дела. Казалось, он вовсе перестал бояться укусов кровососов, и мой тихий мирок, купол благополучия, воздвигнутый надо мной искусством бабушки, не удерживал его. Суетные занятия, такие как рыбная ловля или поиск драгоценных камней, казались ему привлекательнее моей красоты. И тому и другому обучал его Осип, прививая привычку жить в одиночку в диких местах.

Гамлет рассказывал мне о своих приключениях: «Представьте! Однажды я нашёл в брюхе пойманной щуки драгоценный камень. Кажется, это был аметист, но я не уверен» или «Буквально вчера, в этой самой роще, в пятнадцати шагах от твоего дома, я видел настоящего огромного медведя! Видишь, там малинник? Да что я спрашиваю, глупец! Ты же здесь всё знаешь! Я хожу туда каждое утро по малину, и однажды увидел медведя. Я испугался. Хотел бежать к тебе. Тут ведь буквально пара шагов, но медведь ел малину. Я его не интересовал. Он огромный, рыжий, и мне показалось, что он очень стар. Так бывает?»

О да! Гамлет действительно мог видеть Эhэкээна, который также нередко приходил меня навещать. Меня опечалило иное: он бывал в малиннике, в пятнадцати шагах от моего дома, и не заглянул, не поинтересовался мной. Беседуя с ним уже не первый раз, я никак не могла понять, перешли мы на «ты» или нет. Делясь своими впечатлениями об окрестностях речки-богачки – это название нашей безымянной речки он перенял у младшего брата – Гамлет забавно таращил свои глубокие глаза и в запале иной раз говорил мне «ты». Но как только речь заходила о его Москве, об оставленной там семье, друзьях, увлечениях, он тут же становился отчуждённым. Его «вы» жгло льдинкой между лопаток, уводило в царство Белого быка Чысхаяна[34]34
  Чысхаян – якутский бог холода, получеловек-полубык.


[Закрыть] на берег ледяного моря. Всякий раз после его ухода я испытывала горькое чувство заброшенности и одиночества. Точно такое чувство я испытала, когда умерла мама. Отца-то я плохо помню.

В отсутствие Гамлета, как это заведено у влюблённых, я продолжала вести нескончаемый диалог с ним. Воображение рисовало мне картины нашей близости. Вот я рассказываю ему о тех времена, когда в посёлке Амакинской экспедиции кипела жизнь. Тогда ещё жива была моя мать, и старшие её дети жили в этом самом крошечном домишке под одной крышей со мной. Теперь от всей семьи осталась только Изольда, которая старше меня на один год, да самый младший из всех – Георгий-последыш, случайно рождённый нашей матерью через пять лет после меня. В воображении своём я рассказывала суженому о тех временах, когда была ещё здорова и могла купаться и плавать в нашей холоднючей речке, когда вместе с Изольдой и старшими братьями помогала геологам в камералке.

Так миновала одна неделя и за ней вторая. Хвоя под лиственницами сделалась сухой и ломкой. На обоих берегах госпожи-бабушки Вилюя разгорелось новое лето. Наконец, настал день, когда госпожа-бабушка, расчёсывая мои волосы, объявила дату следующего чаепития.

– Хороший день закончится ясным вечером, – сказала она. – Такой вечер подходит для ударов в бубен. Молодец-боотур проводит тебя до моего чума.

* * *

Гамлет явился за мной в назначенный день и час для того, чтобы мы вместе отправились в гости к моей госпоже-бабушке. Явился он с некоторым опозданием, заставив немного поволноваться. Провожал нарочито медленно, приноравливаясь к моей походке. В то же время, казалось, он не замечает ни костылей в моих увечных руках, ни моей трясущейся головы. Он снова рассказывал мне о Москве, о том, как много времени он проводит в метрополитене. Слушая его рассказ, я думала: как странно и страшно живут люди в Москве! По два и более часа в день проводить под землёй!

Я, в свою очередь, рассказывала о своей жизни в покинутом посёлке, о том, что на зиму госпожа-бабушка перебирается из своего чум-утэна ко мне в домик, и мы живём в нём вместе с её собаками и коровой. Кроме этого, я решилась рассказать о своих попытках заниматься рукоделием, о том, как я пыталась научить свои непослушные руки вдевать нитку в ушко иглы, а потом втыкать углу в натянутую на пяльцы канву. Я говорила о книгах, которыми меня снабжают Осип и младший брат и которые я порой читаю дни напролёт. Гамлет поразился, узнав, что я прочла «Трёх мушкетёров» пять раз, а «Сказки 1000 и 1 ночи» учила наизусть по единственному русскому переводу с арабского языка.