Текст книги "Бриллианты безымянной реки"

В серых утренних сумерках Анна могла ясно видеть его лицо.

– Всё это враки, конечно, – подумав, произнесла Анна. – Эпос земли Олонхо.

– Ну?!! Враки?!! – произнёс Георгий так грозно и внятно, что и на их головы, и в золу костра посыпались желтеющие хвоинки.

– Говорящие медведи, колдовство, явление Гамлета… Эпос Олонхо и Шекспир, – невозмутимо продолжала Анна. – Папа всегда говорил, что я слишком много пью. Но что поделать? Я слишком боюсь ядерной войны, чтобы всерьёз задумываться о завтрашнем дне. Я живу по Ремарку, так, словно завтра опять начнётся война. А здесь… – Она выпростала руку из-под шкур, и на неё тут же село несколько огромных кровососов. – Здесь вообще трудно поверить в реальность остального мира. Только Ан дархн тойо́н и Ан дархн хоту́н реальны. Всё остальное – враки. Впрочем, нет! Алмазы тоже реальны. Они повсюду! Только алмазы и есть правда между небом и землёй, и во всех частях мира. И даже если случится ядерная война и весь мир рухнет, алмазы останутся в цветочных горшках на окне Саввы Архиереева.

Глава 12
Не верь дневному свету, не верь звезде ночей, не верь, что правда где-то, но верь любви моей[100]100
  Цитата из пьесы В. Шекспира «Гамлет. Принц Датский».


[Закрыть]

У подножия лестницы их встретила хмурая, некрасивая женщина в старом шерстяном платке и ватнике поверх лёгкого платья – старшая сестра Миры и Георгия, Изольда. Она сообщила, что у смотровой площадки их ожидает вилюйгэсстроевкий уазик – товарищ Байбаков позаботился. Услышав о Байбакове, Анна насупилась. Очень уж ей не хотелось поддерживать светскую беседу с местным руководством, тем более в присутствии Георгия.

– Самого нет, – успокоила её Изольда. – Жена из России вернулась, он и прислал водителя.

Сказав так, она повернулась и быстро пошла вверх по лестнице, едва прикасаясь правой рукой к перилам. Она шла, будто гвозди заколачивала – каблуки её туфель громко стучали по доскам ступеней. По обе стороны лестницы ей салютовал почётный караул берёзок. Их голые стволы казались ослепительно-белыми на фоне пасмурного неба. Шествие Изольды выглядело довольно торжественно. Для завершения картины не хватало лишь бравурного марша.

– Мне надо зайти на почту. There should be a letter there.

Бегло глянув на часы, Георгий подтолкнул её к нижней ступеньке.

– Тогда надо торопиться, – проговорил он, и Анна кинулась вверх по лестнице.

Она бежала, порой перепрыгивая через ступеньку. Она считала площадки: одна, вторая, третья. Казалось, ещё немного – и она нагонит Изольду, но та удалялась так быстро, словно Анна стояла на месте. О Георгии Анна и вовсе позабыла бы, если б не слышала постоянно его уверенные шаги за спиной. Лестница казалась бесконечной, а тут ещё невесть откуда взявшийся ледяной ветер. Сорванца интересовали не только кроны чахлых берёзок. Холодными пальцами он хватал Анну за колени, лез под подол, вышибал слёзы из глаз. А ведь Аграфена, насмехаясь над её шелковыми нарядами и джинсами фасона super flared[101]101
  Суперклёш.


[Закрыть], совала ей какие-то ужасные ватные штаны. «К следующему приезду сошью тебе штаны из замши, а пока вот возьми эти», – так говорила она, но Анна наотрез отказалась, тем более что Георгий тоже пренебрегал одеждой таёжников. Действительно, оба они выглядели на фоне местного антуража выжившими из ума стилягами. Аграфена назвала их бумажными цветами, лежащими в грязи. Расставание с безымянной речкой и её хозяйкой внезапно оказалось горьким, и Анна благодарила налетевший холодный сквозняк, предоставивший благовидный повод для нечаянных слёз.

* * *

Они перевели дух на смотровой площадке. Вилюйгэсстроевский уазик тарахтел двигателем неподалёку, а Изольды и след простыл.

– На почту! Быстрей! – скомандовал Георгий, засовывая Анну с багажом на заднее сиденье автомобиля.

Всю дорогу до почтового отделения пожилой и строгий водитель, заступивший на место трагически выбывшего Лёвки Витюка, ворчал, сетуя на начавшуюся распутицу и безалаберность пассажиров, которые решили тратить драгоценное время на посещение почты.

– Она скучает по дому. Не понимаешь? Думает, а вдруг письмо, – оправдывался Георгий.

– Дак, через сутки будет дома. Новости узнает из первых уст. И писем не надо, – отвечал водитель.

– Ты Господь Бог, чтобы знать, где кто будет через сутки?!! – взъярился Георгий, и Анна тут же вспомнила о своём страхе.

Что, если самолёт действительно упадёт в сибирские болота? Подгоняемая этой мыслью, она ворвалась в почтовое отделение. Георгий без церемоний растолкал небольшую очередь, расчищая для неё дорогу:

– Не видите, женщина на нервах? Москвичка. Москвичи все нервные.

Люди из очереди уставились на неё с холодным, пристальным любопытством, но посторонились, давая возможность обратиться к невзрачной и бесполой личности за стойкой.

– Евгений Викторович Канкасов. Письмо. Из Москвы. Есть? – выпалила Анна.

– На чьё имя? – ответили ей.

– На моё!

– А вы Джина Лола Бриджида?

– Нет. Я Анна Канкасова.

– Давайте паспорт.

Паспорт её оказался почему-то у Георгия во внутреннем кармане.

– Это ваш муж? – полюбопытствовали из-за стойки.

Очередь заволновалась.

– Неужели Жоркина Светка вернулась?

– Из Москвы-то? К нам? Ха-ха!

– Да это не Светка, хотя похожа.

– Да Жорка разведён!

– Вот именно! И может опять жениться.

– Георгий, это твоя новая жена?

– Нет. Она замужем за каким-то панасюком.

Сказав так, личность за стойкой продолжала изучать штампы в паспорте Анны.

– Давайте же письмо! Я уверена, оно есть!

– Сашка! Давай письмо! – Георгий хряпнул кулаком по стойке.

Очередь притихла.

– У, бешеный! Зверью прививки от бешенства делает, а о себе позабыл, – проговорил кто-то, и письмо действительно тотчас же явилось.

Анна распечатала и развернула его так торопливо, что едва не разорвала в клочья. Отец излагал в своей обычной требовательной манере.

«Здравствуй, дочка!

Когда ты получишь это письмо, Гертруда Оганесовна уже будет лежать на Хованском кладбище. По иронии судьбы ты была предпоследней, с кем она говорила при жизни, а последним был я. От неё я узнал о вашем разговоре. На похороны ты не успела, но всё равно поторопись вернуться в Москву. Клавдий Васильевич сообщает мне, что телеграммы от Гамлета продолжают поступать. Я советовал ему написать заявление в милицию, но он не хочет впутывать следственные органы в свои семейные дела. Ты понимаешь почему. Последнюю телеграмму получил от тебя две недели назад, но я спокоен. Уверен, ты всё ещё там и уж ты-то не пропадёшь. Уж ты-то вернёшься цела и невредима. Я рассчитываю на твоё здравомыслие, ведь ты моя дочь».

Читая письмо из дома, она то и дело посматривала на Георгия, спотыкалась об его внимательный взгляд, устремлённый в исписанный отцовскою рукою лист, и продолжала чтение. Ей нравилось, что Георгий читает письмо из дома вместе с ней. Это сближало их, делая почти родными.

В письме довольно обстоятельно приводились подробности похорон Гертруды Тер-Оганян: описание выражений лиц и поведения присутствовавших и даже их одежда. Отец не раз выразил уверенность в том, что товарищ Цейхмистер искать пасынка не будет. Письмо заканчивалось знакомым затейливым росчерком. Далее следовали дата и адрес – улица Горького. Отец писал письмо в своём рабочем кабинете. Анна сложила письмо и сунула его в карман.

– Папка, – тихо проговорила она. – Father.

– Деловой человек, – кивнул Георгий. – Такие везде нужны: и на улице Горького, и на безымянной речке. Скучаешь?

– I’m worried[102]102
  Я волнуюсь (англ.).


[Закрыть]. Надо домой.

– Машина ждёт.

За окном тарахтел двигателем знакомый уазик «Вилюгэсстроя». Почему водитель не глушит двигатель?

– Папаша у тебя деловой. Москва. Улица Горького. Центр! Наверное, Красную площадь видать из окна кабинета. Мавзолей! – проговорил Георгий. – А я-то… Вам не сгожусь…

Он выглядел откровенно расстроенным. Устроившись на заднем сиденье уазика, сосредоточенно протирал запотевающие стёкла своих очков.

– Ты сгодишься. Папка одобрит. I’m sure![103]103
  Я уверена (англ.).


[Закрыть]

Анна порывисто обняла его.

– Надо торопиться. До рейса осталось три часа, а дороги тут сама знаешь какие. Осень. Распутица.

За окном действительно моросил ледяной дождик. Мелкие капли, сбегая к подоконнику, оставляли на окне длинные следы.

– Нам пора.

– We have to go[104]104
  Мы должны идти (англ.).


[Закрыть].

* * *

Анна бежала к зданию аэропорта, часто оскальзываясь на снегу. Тёплая куртка Георгия дважды соскальзывала с её плеч, а засунуть руки в рукава она нипочём не соглашалась. Волосы обоих убелил тихо падающий первый снег ранней якутской зимы. Зал аэровокзала встретил их душным теплом.

Георгий настоял, и Анна сдала свой чемодан в багаж. До посадки ещё оставалось время, и они отошли в сторонку, к витринному окну, за которым курился печными дымками городок Мирный. Начало сентября, а всё вокруг белым-бело. Чистый снег испещрён мириадами следов, негатив неба звёздной ночью. Опять зал ожидания аэропорта. Опять витринное окно и размеренная надёжная работа на лётном поле. С этого началось их знакомство. Этим оно и закончится?

– Weird[105]105
  Странно (англ.).


[Закрыть]… я побывала во множестве аэропортов. Все они одинаковы. Я боялась летать, и любой аэропорт связан для меня с чувством страха. Этим и похожи. Ну и ещё вид за окном – то кактусы и пальмы, то голая степь, то горы. А тут всё иное. И первый снег в начале сентября, и страха нет.

– Вот.

Георгий раскрыл ладонь, подал её Анне. Анна приняла его ладонь обеими руками, как принимают блюдо с изысканными яствами. Он вздрогнул, подумав: уж не целовать ли собралась, на короткое время сомкнул ладонь. Она рассмеялась.

– I’ll just take a look[106]106
  Я просто взгляну (англ.).


[Закрыть]. Хиромантия.

Он снова раскрыл ладонь. Большой палец огибает линия жизни, длинная, хорошо выраженная, как пропаханная плугом борозда. Кроме обычных бугров, впадин и линий, на ладони обнаружилось несколько разновеликих крупинок невзрачных, как семена полевых цветов, но с лёгким блеском. Самая большая крупинка размером с чечевицу и чёрного цвета, остальные – гречишные семена, да и только.

– Есть люди, умеющие гадать по линиям на ладони. Вот это линия жизни, а это…

– Забирай. Это подарок.

Анна суетливо копалась в сумке. Так собака роет лапами рыхлый грунт, разбрасывая его вокруг себя в поисках неведомо чего. Через минуту со вздохом облегчения она извлекла на свет самый обычный серебристый тюбик с логотипом Yves Rocher. Губная помада оказалась изысканного жемчужно-розового оттенка. Ловко орудуя большим пальцем, Анна собрала крупинки в небольшую кучку и, умяв все кристаллы в податливую восковую массу, закрутила тюбик. Пояснила:

– Так удастся сохранить.

– Ну, чёрный алмаз дорогой. Не продешеви, если надумаешь продавать, – буркнул Георгий.

– What’s it?[107]107
  Что это? (англ.)


[Закрыть]

– Это звёздочки, алмазы. Из-за них весь сыр-бор. Всё ещё не понимаешь? В окрестностях безымянной речки этого добра полным-полно. Надо только уметь найти, а я умею. Безымянная речка для промышленной разработки – место бесперспективное, но если уметь искать… а я умею. Бери. Это подарок.

Анна спрятала тюбик с помадой в сумочку.

– А как же Гамлет? – спросила она. – Есть какая-то официальная версия?

– Пропал без вести, так же, как его отец. Такое случается сплошь и рядом, особенно в наших местах.

– They’ll be looking for him[108]108
  Они будут искать его (англ.).


[Закрыть] …

– Кто? Мать его, как я вижу, умерла, а этот ваш хвалёный Цейхмистер…

– Дядя Клава… Клавдий Васильевич станет искать.

– А капитан говорит, что Цейхмистер – редкостная сволочь и искать никого не будет. Да и телеграммы больше не будут поступать.

– Откуда ты знаешь? Ах! Выходит, телеграммы – your handiwork[109]109
  Дело твоих рук (англ.).


[Закрыть]…

Он молчал, глядя на неё из-за стёкол очков, как из засады.

Женский голос сквозь шипение и щёлк динамиков объявил рейс на Новосибирск.

– Will I see you again?[110]110
  Увижу ли я тебя снова? (англ.)


[Закрыть]

Он молчал.

– Приезжай в Москву.

– Ты же знаешь, я не могу.

– Я пристрою чёрный алмаз. И другие тоже. Есть связи. Есть возможности. Ты уже всё понял.

– Ну.

– А ты будь осторожен. Этот человек… Disheveled[111]111
  Растрёпанный (англ.).


[Закрыть], расхристанный, в кепке, в новосибирском аэропорту. Ты передал ему несколько спичечных коробков. Двое чуваков встретятся в аэропорту, чтобы передать друг другу спички ценой в одну копейку. It’s funny![112]112
  Смешно! (англ.)


[Закрыть] Но и опасно одновременно.

Слова Анны о Кременчугове поразили Георгия. Он уставился на неё настороженно. Так смотрит на постового ГАИ водитель-лихач.

– Really, I will come[113]113
  Я правда вернусь (англ.).


[Закрыть]… Ты веришь?

– А муж? Все видели штампы в твоём паспорте. Последний не погашен… Ты замужем!

– No! Я ветреная. С мужем третий год не живу, а развода не оформила. Но дела со мной вести можно.

– Ты никогда не врёшь. Выходит, надо верить.

– Need[114]114
  Необходимо (англ.).


[Закрыть]…

Женский голос в динамиках торопил пассажиров рейса Мирный – Новосибирск пройти предполётный досмотр.

– Пойдём. Нам пора.

Она взяла его за руку и повела к двери, ведущей в помещение для досмотра. Они остановились у стойки для проверки билетов и паспортов. Лицо хмурой женщины за стойкой оживилось, когда она увидела Георгия. Он быстро отвёл глаза, удостоив её лишь лёгким кивком. Знакомая? В тесном, скудно населённом мирке, именуемом Якутией, каждый знаком с другим, если не прямо, то через общих знакомых. Проверяя паспорт, женщина посматривала то на Георгия, то на Анну. Проштамповав билет, она вернула документы Анне.

– Проходите, гражданочка…

Но Анна медлила, а Георгий стоял, привалившись плечом к дверному косяку, всем своим видом демонстрируя равнодушие. Анна подошла и встала рядом, лицом к лицу, живот к животу, грудь к груди. Мимо проходили какие-то люди с багажом и без. Некоторые кивали Георгию, иные же просто глазели, и не нашлось ни одного, кто не обратил бы на них внимания.

– Поцелуй меня, – проговорила Анна.

Георгий не отстранился, но и не обнял. Уныние женщины за стойкой как рукой сняло. Теперь она смотрела на них с нескрываемым любопытством. Наслаждаясь её взглядом, Анна крепко поцеловала Георгия в сомкнутые губы.

– Ты такая же, как я, за то и люблю, – едва слышно проговорил он.

Несколько долгих минут она не размыкала объятий, а динамик шипел и трещал над их головами, вещая о срочной необходимости пройти на посадку. До взлёта рейса Мирный – Новосибирск оставалось полчаса.

* * *

Время катилось к концу рабочего дня. Объём газетного киоска за день разогревался до удовлетворительной температуры + 14 градусов по Цельсию при внешней температуре – 18 градусов, что для апреля месяца вполне нормально. Однако старик Архиереев сидел на рабочем месте в полном «обмундировании», состоящем из овчинного тулупа, ушанки на заячьем меху и валенок. Но удовлетворительную температуру в объёме газетного киоска создавало не зимнее обмундирование Архиереева, а электрический прибор под названием калорифер, раскалённая спираль которого сжигала в замкнутом пространстве рабочего места весь кислород. Поэтому Архиерееву время от времени приходилось открывать окошко киоска не только для общения с покупателями печатной продукции и канцелярских товаров, но и просто для проветривания.

Совсем скоро Архиерееву закрывать киоск и отправляться в тепло, к жене, горячему чаю, пирогам и морошковому варенью. Нынче пятница, и, возможно, Осип уж явился с безымянной речки, а это значит – завтра быть преферансу, даже если Георгий продолжит быковать и не захочет принимать участия в игре. Архиереев ожидал появления приятеля каждый день, но тот всё не приходил. Уж несколько недель глаз своих голубых не казал. И это несмотря на ясную солнечную погоду, по которой только и гулять, наслаждаясь предвкушением поздней и стремительной якутской весны.

Наконец, когда до конца рабочего для оставалось не более десяти минут, Архиереев заметил на противоположной стороне улицы лезущую через сугроб знакомую фигуру в модном головном уборе из дорогого соболиного меха. Впрочем, лицо приятеля хранило свойственное ему кисло-унылое выражение. Эх, Жорка-Георгий, отчего ты так серьёзен? Или засела в сердце новая заноза? Говорил же ему Архиереев: не западай на москвичку, не про твою честь. Неужели всё же о ней страдает?

Старик распахнул оконце киоска навстречу дорогому гостю.

– Что здесь делает человек с неприличной фамилией? – привычно спросил Георгий, и пасмурное чело его немного прояснилось.

– Человек с неприличной фамилией тебя четвертую неделю поджидает. Говорят, ты в Айхал ездил?

– Ну. Было дело.

– А нынче, выходит, здесь страдаешь?

Георгий отвернулся, закуривая. Эта его привычка затягиваться на морозе чрезвычайно беспокоила старика, равно как и холодная его ярость, всегда внезапная и неукротимая. Что, если московская зазноба перестала писать? Что ей, побывавшей и в Праге, и в Пекине, какой-то там затерявшийся в тайге Ч., с его первожителями и алмазами безымянной речки. Впрочем, как раз алмазы-то и могут иметь для неё первостепенное значение…

Георгий бросил недокуренную сигарету на снег.

– Завтра пятница, не забыл? – спросил Архиереев.

– Ну!

– Приедет Осип. Распишем пульку.

– Ну…

– Нет, всё-таки ты страдаешь.

Георгий наконец вспыхнул:

– Отстань, старик! Я не за тем пришёл, чтобы твои насмешки… У меня дело!..

– Какие могут быть дела к старику с неприличной фамилией?

– А вот есть! Дело!

– Не кипятись, а излагай. Долго держать окошко открытым в такую стужу не могу – застыну.

– Да чего там! Вот!

Георгий выхватил из-за пазухи и бросил поверх газет распечатанный конверт. Ткнул пальцем в московский штемпель. Нервно закурил.

– Ты хочешь, чтобы я это прочёл?

– Нет!!!

Георгий схватил конверт, спрятал его на место и засунул голову в оконце киоска.

– Скажу на словах. Она предлагает переправлять товар в тюбиках губной помады. Придумала сама. При отъезде я ей сделал подарок, а она его не в сумку и не за щеку, а в тюбик с губной помадой пальцем умяла. А теперь, видишь, я получил бандероль с губной помадой и это письмо. Там всё о делах. Она ополчилась против Кременчугова. Не такой он ей Disheveled и расхристанный. Она же не знает, что с ним случилось…

Архиереев молчал. Георгий выпустил дым из ноздрей.

– Она предлагает новую схему, – бросив бычок на снег, проговорил он.

– Описывает в письме? – сощурился Архиереев.

– Не-а…

Георгий огляделся по сторонам, сунул голову в оконце киоска и произнёс:

– Она приедет, чтобы всё обговорить. Лично. Скоро. Холода не боится. Вот так.

Архиереев поморщился. От Георгия оглушительно пахло «Пингвином» и ещё чем-то незнакомым или давно позабытым, но ещё более сногсшибательным. Может быть, наконец, свежей и счастливой любовью?

Эпилог
О том, как птичка пропала

Магадан. 2022 год. Я прилетел в аэропорт этого знаменитого города на огромном аэробусе «Boeing 777‑300 ER» в компании трёхсот пассажиров, в большинстве своём работяг-вахтовиков. Суржик, как правило, меня слишком раздражает, поэтому я смолоду предпочитаю избегать его носителей. На этот раз бизнес-класс оказался очень кстати: и ноги не так отекли, и общения с носителями суржика удалось избежать.

А запах гари настиг меня уже на трапе самолёта. Запах лесного пожара явственно чувствовался, несмотря на влажную дождевую дымку. Впрочем, сырая прозглая погода в середине лета – для этих мест дело обычное. В аэропортовском автобусе также толковали о лесных пожарах.

– Лес горит северо-западней, на Индигирке, но сюда доносит.

– Я вчера звонил в Якутстк. До них тоже доносит.

– Лес горит на большой площади. Кум вчера писал: «в наших лесах полно зверья. Зверь бежит от лесных пожаров».

Прислушиваясь к разговорам, я рассматривал сопки в пятнах снега и огромный транспарант «Добро пожаловать на Колыму – золотое сердце России».

Золотое сердце.

Собственно, именно страсть к золоту привела меня сюда.

Казалось бы, в моём возрасте человек должен расстаться со страстями. В 75 лет на первый план выходит здоровье. Но именно со здоровьем-то у меня как раз проблем нет. Люди моей конституции, сухощавые, незаметные и некрупные, бывают чрезвычайно выносливы. Живу я на свете давно. Пережил «оттепель», застой, развал СССР. Хорошо помню две голодовки. В детстве – послевоенную. Голодовка же 90‑х явилась результатом крушения советского «титаника» и низведения научных кадров, к которым имею честь принадлежать, до уровня нищебродства. Да, так и есть. Привыкший проводить отпуск в Крыму, в академических санаториях, в 90‑е годы, низведённый до полуголодного нищенства, я пристрастился к путешествиям автостопом. Так проехал половину Сибири, Забайкалье, Амурский край и волшебный Алтай. До Бийска и далее ехал автостопом от самой Москвы.

Колыма мне тоже не в новинку. Первый эксперимент с путешествием по трассе Р504 был мною предпринят в 1996 году, в возрасте пятидесяти лет. Моей целью тогда являлся небольшой посёлок золотопромышленников на берегу одноименного притока Индигирки. Нет, я не собирался заниматься мытьём золота в компании тамошних аборигенов. Зачем полоскаться в холодной воде, вскормленной ледником речки, привлекая к себе недоброжелательное внимание местных неформальных авторитетов, если можно сразу, без особого труда достать из земли несколько килограммов золота? Я обладал важной и достоверной информацией о зарытом в некоем месте кладе. Я знал точные координаты того места и координаты эти совпадали с местом расположения посёлка Эльгинский. По прибытии на место, после первой, прикидочной, рекогносцировки я понял, что клад зарыт на огороде одного из домовладений. Дом на приречной улице принадлежал бригадиру золотого прииска, некоему Душильскому. Одним словом, моё путешествие двадцатишестилетней давности оказалось не вполне удачным. Как следует покопаться на огороде приискового бригадира мне не удалось, и я отправился в сторону Магадана, как и прибыл на попутных машинах.

Важное замечание: поскольку Эльгинский находится примерно на середине трассы «Колыма» на половине пути к Якутску, то добраться до него одинаково «просто» как от Магадана, так и от Якутска. Ныне Эльгинский – это территория, где, по имеющимся у меня сведениям, никто не живёт. Таким образом, бывший огород бригадира Душильского в моём полном распоряжении.

* * *

Моё путешествие 1996 года стартовало в Якутске.

Что представляет из себя путь из Якутска в Магадан по трассе Р504 «Колыма» спросите вы? Готов объяснить.

Якутск – небольшой приятный городок, расположен на левом берегу Лены. Железной дороги и мостов через Лену в Якутске нет. Эта особенность не является недостатком именно Якутска. Через Лену нигде нет мостов. Из городских достопримечательностей наиболее приятная для меня – Музей мамонта. Там мне удалось поговорить с научными сотрудниками о трогонтериевом слоне. Трогонтериевый слон – это более древняя форма шерстистого мамонта, обитавшего более 100 тысяч лет назад, в период среднего плейстоцена. Его другое название – степной мамонт, который по сравнению с шерстистым мамонтом имел более короткое тело и высокий рост. Такие слоны считаются самыми крупными, которые когда-либо обитали на Земле. Считается, что их рост был более 4 метров, а вес достигал 10 тонн. Их тело было покрыто шерстью лишь частично. Впрочем, трагонтериевый слон – это всего лишь один из поводов, а мне хотелось ещё раз осмотреть экспонаты музея, среди которых много уникальных находок, извлечённых научными сотрудниками музея из вечной мерзлоты.

Трасса «Колыма» стартует на правом берегу реки в Нижнем Бестяхе. Зимой реку пересекают по зимнику. Летом между Якутском и Нижним Бестяхом курсирует паром, на котором я и переправился в 1996 году.

В Нижний Бестях кроме паромов приходит и грузовая железная дорога. В 1996 году там уже были оптовые продовольственные базы с киргизами, узбеками и их обычным товаром: бабанами, финиками, изюмом, халвой и прочим.

От Нижнего Бестяха до Чурапчи ровно 160 километров. Помнится, в 1996 году Чурапчинском улусе я оказался на праздновании Ысыаха – якутском празднике, приуроченном к дню летнего солнцестояния. В это время на севере ночь бела, как день, и я провёл её в настоящем Чум-утене. Вот это приключение!

От Чурапчи до Черкёха 48 километров – рукой подать. Здесь расположен основанный в 1977 году мемориальный музей «Якутская политическая ссылка», который мне удалось рассмотреть.

На 237‑м километре трассы «Колыма» я сфотографировался рядом с дорожным знаком Ытык Кюёле. В сам посёлок попутка меня не завезла.

На 390‑м километре трассы расположена большая промбаза-помойка под названием «Хандыга», а в 30 километрах перед ней паромная переправа через реку Алдан.

На следующей попутке я проехал ещё 69 километров до посёлка дорожников под названием Тёплый Ключ. Тёплый Ключ здешняя граница Севера и Крайнего Севера. Минуя Тёплый Ключ, путешественник попадает в Оймяконский, самый холодный, район России, а может быть, и всей планеты.

Из Тёплого Ключа я выезжал на попутном уазике «буханке» утром 8 июня. Градусник показывал + 8 градусов. К полудню воздух разогрелся до + 31 градуса по Цельсию. Но я не замечал духоты, не страдал от большого хода температуры. Зачарованный головокружительными видами, я глазел по сторонам. При опущенном стекле в кабину уазика попадала не только пыль. Кровососы тоже беспокоили меня, но я неотрывно смотрел на конусовидные, поросшие леском вершины в пятнах нетающих ледников. Из-под скал текли натаявшие от жары ручьи. Мы на полном ходу пересекали частые, мелкие и звонкие речки, к сожалению, слишком мелкие для купания. Вода в таких речках чистая и вкусная. А на речках покрупнее и поспокойнее я заметил наледи толщиной до полутора метров. Мой водитель, видом и ухватками похожий на описания античного персонажа по имени Харон, останавливал уазик возле ручьёв, жадно черпал горстями воду и меня учил:

– Пей… пей! Это талая вода. Тысячу лет назад она пролилась на эти места дождями. Пей! От такой воды мертвецы оживают!

И я черпал горстями воду вместе с мелким песочком. Пропускал его меж пальцев с тайной надеждой увидеть вдруг блеск золотых крупинок. Однако Юдель Генсбург, без сомнения, оказался удачливей меня.

После Тёплого Ключа, примерно через 70 километров, небольшой посёлок под названием Развилка. А потом на протяжении 500 километров дорога совершенно пустая – ни одного населённого пункта, ни одной заправки, ни одного огонька на обочине дороги, которая петляет по горам. Насколько я помню, на пути от Тёплого Ключа до Усть-Неры мы не обогнали ни одного автомобиля и ни одного не встретили. Молчаливый водитель держал скорость не выше пятидесяти километров в час.

– Берегу шины, – пояснил он. – Острые осколки гранита режут резину, как горячий нож масло. Поедешь быстрее – лишишься колёс.

Сразу за развилкой дорога готовит путникам серьёзные испытания. Сначала их ждёт Жёлтый, а потом и Чёрный прижим. Вот мы проехали дорожный знак «Ручей 608 км» и вкатились на дальстроевский деревянный мостик. Сразу за мостиком начинается Жёлтый прижим. Дорожная колея шириной не более четырёх метров жмётся к склону сопки. Слева крутой откос обрывается в реку. Справа серая с жёлтыми прожилками скальная стена. Вперёд обзор хороший. Никаких сюрпризов. Желтый прижим на деле оказался не таким страшным, как байки о нём. Так думал я, но недолго, а ровно до тех пор, пока уазик моего сурового Харона не миновал шеренгу деревянных, украшенных пластиковыми букетами крестов. Крестов не старых, не потемневших от времени. На каждом была табличка с именем. На некоторых крестах значилось по нескольку имён. Уазик ехал медленно, и мне удавалось прочитывать эти скорбные списки сверху донизу. Некоторые из них являлись поминанием целым семьям. Миновав этот импровизированный мемориал человеческому легкомыслию, мы покатились дальше.

Пока я размышлял о том, какие обстоятельства привели погибших бедолаг к жёлтому прижиму, хорошо укатанная грунтовая колея вилась меж склонов сопок, подобно гигантской анаконде. Виды впечатляли. Неподражаемой, космической красоты пейзаж занимал всё моё внимание. А дорога между тем снова потащилась в гору. Уазик, натужно рыча мотором, взбирался по склону сопки, по узкой – двум легковушкам не разъехаться – колее, прижимаясь правым своим боком к каменному отвалу. Скала в этом месте была угольно-чёрного цвета. Колёса поднимали в воздух облака тёмной, похожей на печной дым, пыли. Дорога завилась серпантином. Обрыв с левой стороны становился всё выше. Водитель сбросил скорость. Теперь спидометр уазика показывал не более двадцати километров в час.

– Чёрный прижим, – проговорил мой Харон. Крестное знамение в его исполнении напоминало болезненную судорогу. – А внизу – Восточная Хандыга. Это, по местным меркам, не ручей какой-нибудь, а настоящая река, приток самого Алдана! Дорога здесь очень тяжёлая. Из-за скальных выступов можно не увидеть встречной машины. Если она появится, мне придётся пятиться до ближайшего «кармана». Тогда уж ты высаживайся. Мало ли что. Бережёного Бог бережёт.

И он снова перекрестился.

Вниз, на реку, смотреть страшно, и я принялся искать глазами придорожные кресты. То ещё занятие, не из приятных. Но такой уж я человек: если и случаются в жизни с кем-то какие-либо неприятности, вплоть до гибели, то я всегда почему-то радуюсь. Ведь случилась эта неприятность с кем-то другим, а не со мной. И ещё. Я надеялся прочитать памятные надписи на крестах. А вдруг да и увижу я там знакомое мне имечко? Гамлета Тер-Оганяна, например? Нет, не того Гамлета Тер-Оганяна, оговоренного другом, преданного женой, забытого сыном и зарытого впопыхах на одной из отмелей здешних холодных речек без гроба и без покаяния. Я думал о другом Гамлете Тер-Оганяне, тщеславном, но не слишком злом юнце, пропавшем бесследно двадцать четыре года назад. Бесследно, потому что следы его не пожелали искать ни обиженный им отчим, ни ветреная его любовница. А убитую горем (в буквальном смысле этого выражения) его мать похоронили вскоре после его исчезновения. Не обращая внимания на фантастические, дикие красоты этого места, я искал глазами кресты. А вдруг да увижу след Гамлета Тер-Оганяна? Что почувствую тогда я, подбивший его на рискованное дело? Я – безликий и безымянный его просветитель, подстеливший ему под ноги смертную тропу?

Путь по чёрному прижиму занял не более десяти минут. Уазик преодолел перевал и покатился, как говорится, по наклонной, набирая скорость.

– За Усть-Нерой ещё несколько перевалов, – проговорил водитель и перечислил все их названия одно за другим без запинки. – …Болотный, Чёрное озеро, Аркагалинский, Лашкалах, Гаврюшка – это уже ближе к Магадану. А с Дедушкиной лысины спуск очень крутой. Там надо потихоньку…

Харон помолчал около получаса, а потом впервые за всё время пути поинтересовался моими ближайшими планами:

– В Усть-Нере остановлюсь на несколько дней. У меня там… дело. Держу ларёк и бабу. Но потом всё равно поеду в Магадан за товаром. Могу везти тебя дальше, если ты готов ждать…

И, помолчав ещё пару минут, добавил:

– Ты – хороший попутчик. С тобой не скучно.

Я принял столь недвусмысленный комплимент молча. Я – тихий и незаметный человек, главный талант которого хамелеонья сноровка приспосабливаться к любой ситуации и к любому человеку. Рядом с молчаливым Хароном и я молчалив, рядом с тщеславным и жадным до золота Тер-Оганяном и я тщеславен и жаден.