Текст книги "Бриллианты безымянной реки"

Так, изредка прерывая комфортное молчание, мы совершили бросок длиной в 500 километров по сказочной красоты совершенно дикими местам за один день. Выехав утром из Тёплого Ключа, вечером оказались в Усть-Нере, которая являлась промежуточно целью моего вояжа. От Усть-Неры, что на полпути между Якутском и Магаданом, до посёлка золотодобытчиков Элгинского всего 76 километров по прямой.

* * *

До Эльгинского из Усть-Неры я добирался отчасти пешком, поменяв на маршруте несколько попуток. Подробности этого короткого, по якутским меркам, путешествия за двадцать шесть прошедших лет почти выветрились из моей памяти. Зато я помню, как посёлок Эльгинский встретил меня собачьим брёхом и настороженными взглядами аборигенов, в основном славянской внешности. По рекомендации моего Харона я определился на ночлег к старухе-эвенкийке. Женщина запомнилась мне своими фиалковыми глазами, блиставшими на морщинистом смуглом лице. Глаза, как драгоценные камни, содержащиеся в алмазоносных породах – такая же яркость и сохранность. Женщина поинтересовалась целями моего приезда. Пришлось объяснять свой визит поисками могилы родственника, сгинувшего в этих местах.

– «Дальстрой»? Юдель Генсбург? Могила? – переспрашивала старуха, сохраняя самый невозмутимый вид. – О «Дальстрое» тут многие знают. Многие приезжают искать родных. От тех бедолаг кое-что памятное осталось. Местные собирают. Пооткрывали вдоль дороги музеев. Сочувствовать «жертвам сталинского режима» теперь модно. Это раньше о таком молчали. Нельзя было говорить. Кладбищ с тех времён не осталось ни одного, но места захоронения всем местным известны. Вот вернётся из лесу мой муж и покажет.

Муж старухи, неопределённого возраста, бодрый эвенк, вернулся из лесу через пару дней верхом на самом настоящем северном олене. Позади его седла на спине оленя сидела остроухая голубоглазая собака. Все называли его Осипом, но почему-то сразу показалось, что это не настоящее его имя. По возвращении, на следующий же день, он проводил меня вдоль берега Эльги к невысокому откосу.

– Здесь, – проговорил муж старухи. – Весной, когда мерзлота оттаивает, бывает, мы находим человеческие кости, а иногда и черепа. Я сам не видел, но говорят, что хоронили кое-как, не по обычаю, без гробов, в тряпьё оборачивали и…

Эвенк махнул рукой, помолчал и добавил:

– На «Дальстрое» мор случался часто. Тиф, скарлатина, корь, всякая иная беда. Эх! Много тут перемерло и юделей, и генсбургов. Капитан, начальник местного конвоя, называл их одним словом: ашкеназы.

Он снова махнул рукой. Мы постояли, покурили, помолчали, да и отправились обратно.

Примерно на половине дороги я решился задать дополнительный, очень волновавший меня, вопрос:

– А у вашего «капитана» не было ли наручных часов? Замечательные такие часы фирмы «Гамильтон» с надписью на ремешке: «Без свободы жизнь страдание»?

Задав свой вопрос, я испугался собственной отваги: что я стану делать, если эвенк даст утвердительный ответ?

– Я не помню, – проговорил эвенк. – У капитана было много наград, хоть он всю войну и провёл в этих местах. Может, у него и были наградные американские часы. Не помню.

Когда-то в позапрошлой жизни капитан Архиереев являлся командиром сопливого тщеславного и глупого юнца. Моим командиром. Я – обычный деревенский парень, чьё детство совпало с войной, оказался на службе в Главном управлении строительства Дальнего Севера «Дальстрой» (ГУСДС) случайно. Имея, как это нередко бывает по молодости лет, некрепкое здоровье, оказался комиссован с инвалидностью третьей группы, которая была впоследствии с меня снята. Поступив в Москве в Горный институт, я через некоторое время оказался служащим «Гидропроекта». Годы прошли, но я помнил моего дальстроевского командира. И не только помнил, но и поддерживал с ним связь в форме вялой переписки: открытка на Новый год, открытка на День Победы и обязательное поздравление с октябрьскими праздниками – куда же без них. Так я узнал о связи капитана Архиереева с моим начальником Цейхмистером. Так я узнал о подарке, сделанном Архиерееву товарищем Бгатых – геологом, получившим эти часы во время войны как памятный подарок от американских союзников. Да, я не забывал Архиереева, и было от чего. Считая меня ничтоножным прыщом или просто по беспечности, он перед самой моей отправкой в Россию поведал мне тайну умершего незадолго до этого Юделя Генсбурга.

Эвеннк солгал мне! Он не мог не помнить капитанских часов! Часы эти – памятная и заветная вещь, но эвенк испугался дать честный ответ! Почему?! Не хотел афишировать близкое знакомство с Архиереевым? Разве случившееся 40 лет назад всё ещё имеет какое-то значение? Разве смерть Юделя Генсбурга и его ящик с золотом всё ещё могут влиять на человеческие судьбы?

Могут! Конечно, могут влиять, раз я, проделав долгий путь, оказался в этих местах. Выходит, и Юдель Генсбург, и Савва Архиереев, и оба Тер-Оганяна в каком-то смысле всё ещё живы и могут наказать меня за воровство. Напуганный собственными мыслями, я молчал всю дорогу до Эльгинского.

А муж старухи, выглядевший совершенно беспечным, всю дорогу расспрашивал меня обо всяком. Я отвечал бессвязно, ведь в голове моей помутилось от страха. Я шарахался от каждого пня. Старался держаться позади эвенка, который, как мне казалось, вполне способен утопить меня в ледяной воде Эльги. И всё же, несмотря на страх и нарочитую мою осторожность чёртик – никчёмное слово – выскочил из меня. Правда, звался он не «Савва Архиереев», а «институт “Гидропроект”». Услышав это словосочетание, муж старухи странно вздрогнул, обернулся и уставился на меня в непонятном немом изумлении, будто словосочетание «институт “Гидропроект”» что-то важное значило для него. Это совсем уж незначительное событие укрепило меня в намерении расстаться с Эльгинским возможно скорее. Я ждал более двадцати лет, но я выждал слишком мало.

Ко времени нашего похода на могильник я уже закончил свою рекогносцировку в Эльгинском, уже познакомился с бригадиром Душильским, уже достиг понимая собственного бессилия: поковыряться на бригадирском огороде на глазах у всего посёлка в поисках мифического клада у меня не получится. Помнил я и о намерениях моего Харона, который добровольно и безвоздмездно согласился доставить меня в обратном направлении, из царства мёртвых в мир живых или, иными словами, в аэропорт Магадана.

До отбытия уазика из Усть-Неры оставалось ровно два дня, и я засобирался в дальнейший путь, надеясь, что обещанные мне Хароном красоты трассы Колыма помогут развеять тоску постигшего меня разочарования.

* * *

Для полноты информации приведу описание участка трассы Р504 «Колыма» от Усть-Неры до Магадана. Этот путь я проделал в совершенно разбитом состоянии.

Пеняя в душе на собственное малодушие, я благодарил судьбу за молчание Харона, не мешавшее мне поминать злым капитана НКВД Архиереева и хитрого прыща Цейхмистера. Последний давно жарится на адских сковородках, но Архиереев…

Я рассуждал так: человек этот умён, но я оказался умнее. Капитан – так многие его называли – даже по-своему красив и заметен своей красотой, но я, незаметный, оказался изворотливей и не поехал в район нынешней территории Эльгинская ни в 1973, ни в 1974 годах. В то время Архиереев уж был стариком, а теперь его могила занесена снегом на каком-нибудь позабытом кладбище. Умирая, он думал, что уносит тайну золотого сундука с собой, отомстив таким образом всем возможным претендентам. Какая же это глупость – умереть, так и не воспользовавшись золотом! А я более двадцати лет я носил в себе тайну Юделя Генсбурга. Наконец, гонимый нищетой, я решился реализовать свои намерения. Я забрался в медвежий угол, чтобы выяснить и понять, как мне тогда казалось, навсегда: моя тайна протухла. Жаль.

Так думал я, проезжая Сусуман – первый посёлок на пути от Усть-Неры к Магадану. В Ягодном (1500 километров от Якутска) мне помог приободриться неплохой и не слишком дорогой кофе, подаваемый в придорожной столовке. За посёлком Атка, буквально пять километров в сторону от трассы, находится озеро Гранд, которое мне удалось увидеть благодаря доброте моего Харона.

Таким образом, мы проскочили расстояние от Усть-Неры до Магадана за полтора дня. До рейса на Москву оставались ещё сутки, и я смог увидеть магаданский краеведческий музей и кладбище старых кораблей, а вот касаток в бухтах Гертнера и Нагаева[115]115
  Бухты Магаданского морского порта.


[Закрыть] мне повидать так и не удалось.

Так, в 1996 году я покидал Колымский край без надежды когда-либо вернуться сюда.

* * *

И вот по прошествии двадцати шести лет я, теперь уже глубокий старик, стою на обочине трассы Р504 «Колыма» у поворота на аэропорт Магадана в надежде, что на этот раз я выждал достаточно и не попадусь в ловушки, расставленные мне капитаном Архиереевым. Мне не нужно ехать в город и селиться в гостиницу. Мне нужна попутка, следующая в сторону Усть-Неры и далее до территории Эльгинский, где, как я слышал из достоверных источников, уже 15 лет никто не живёт. Рюкзак стоит рядом со мной на грязной обочине. Под него я подстелил кусок целлофана. Июль, а ветер крепкий и зябкий, проникает под ветровку. Дождь моросит не переставая. Седая моя борода намокла и висит сосулькой. Под ногами намокает пепельно-коричневого оттенка грунт. Вокруг меня в тумане угадываются однообразные горбы поросших лесом сопок. Не веря собственной удаче, я жду появления уазика-«буханки». Какой бишь у него был номер? Сколько лет минуло, а формат автомобильных номерных знаков за это время не поменялся. Ах, да что это я?!! Ведь минуло двадцать пять лет! Уазик моего Харона, наверное, уж заржавел на какой-нибудь свалке. Прах к праху, как говорится. Да и сам Харон… Сколько ж ему может быть сейчас лет? Пожалуй, он должен быть моложе меня лет на пятнадцать, а значит, он не такой уж и старый. Мои размышления прервал совершенно резонный вопрос:

– Вам куда? До Усть-Неры или дальше?

– Мне в посёлок Эльгинский. От Усть-Неры по прямой примерно восемьдесят километров, – автоматически ответил я.

– Эльгинский упразднён в 2007 году, – был ответ.

Через опущенное стекло водительской кабины незнакомец смотрел на меня испытующе, будто на давно позабытого родственника. Он не заглушил двигателя уазика, а перегнувшись через пассажирское сиденье нажал на ручку, и пассажирская дверь распахнулась. Из кабины повеяло сухим уютным теплом, а во мне боролись два желания. Первое: оббежать автомобиль спереди или сзади и посмотреть номерной знак. Действительно, как же так? Как я смог до такой степени замечтаться о былом и не заметить приближения попутки? Если б я заметил её заранее, то смог бы и прочитать номерной знак. Вторым моим желанием было поскорее забраться в тёплую кабину и поднять стекло. Наверняка у водителя и печка включена и радио «Шансон» он слушает в дороге.

В конце концов возобладало второе желание, и я схватил рюкзак.

– Осторожно! – донеслось из кабины. – Рюкзак грязный.

– А вот и нет! А вот у меня целлофанчик подстелен.

Поставив рюкзак на сиденье, я быстренько свернул целлофан испачканной стороной внутрь и бросил на полик, себе под ноги.

– А вот так вот. Ловко, правда? – проговорил я, захлопывая за собой дверь и поднимая стекло, чтобы наконец согреться.

Водитель тронулся с места. Печка у него действительно работала, и «Шансон» потихонечку мурлыкал. Красота! Я уже настраивался на то, что мой Харон 2.0 в ближайшие три часа будет намертво молчать. Но я обознался. Вместо Харона 2.0 лукавые духи народа саха подсунули мне некое подобие веселого Диониса.

– Из России прибыл. На самолёте, – с ходу проговорил он, и заявление его не подразумевало каких-либо сомнений или какого-либо вопроса.

Я молчал, дожидаясь продолжения, и через мгновение камнепад вопросов и комментариев к ним обрушился на меня.

– С туристической целью? У нас туристов не любят. Проблем много от туристов. Туристы у нас попадают во всякие истории, а нам спасай их. Ты знаешь, по какой дороге мы едем, старина?

На этот раз он пожелал дождаться ответа, и я промямлил:

– Трасса эр пятьсот четыре «Колыма».

Он рассмеялся.

– Это только юридически так. А фактически это дорога костей. Обе обочины устланы костями зэков, ты только представь. Представил?

– Не могу… – вяло ответил я.

– Трассу строили зэки. Умирали тыщами от тифа и цинги. В сорокаградусный мороз валили лес. Но о золоте в те времена никто слыхом не слыхивал. До войны добывали олово. После войны уран. А золото… Да в этих речках – в некоторых! – золото хоть горстями черпай. Летом артели сбиваются и моют. Моя кума – учительница в школе на посёлке. Ягодное. Не знаете? Ей летом полагается отпуск и оплаченный билет в Россию, но она никуда не ездит. Всё лето золото моет и сдаёт его чеченцам. Вот такой вот бизнес.

Вообще-то недра у нас принадлежат народу, – тихо проговорил я. – А подобный промысел…

Я ещё раз глянул на Харона 2.0. Его решительный вид, твёрдый, с наглецой взгляд, шрамы на подбородке и над левой бровью убедили меня в неуместности разглагольствований о законности тех или иных занятий.

– Вообще-то да, – продолжал между тем Харон 2.0. – Но народ народу рознь. На рудниках мёрли активней, чем на лесоповале. Но рудники к «Дальстрою» отношения не имели. Рудники – это по Тенькинской трассе. Не слышали?

– Нет.

Несмотря на всю свою наглось и досадную привычку бестолково балагурить, он колебался и кряхтел несколько долгих минут, прежде чем решиться задать главный, волнительный вопрос:

– Вы оттуда, что ли? Из Эльгинского? Золото мыли? В каком году уехали?

– Простите, забыл представиться.

Назвав своё имя, я счёл возможным дать некоторые пояснения.

– Я в Эльгинском никогда и не бывал. К золотодобывающей промышленности прямого отношения не имею. Собственно, и косвенного тоже. По профессии я гидролог. Когда-то давно, можно сказать, в ранней молодости имел отношение к проектированию Вилюйской ГЭС. А в Эльгинский еду с экскурсионной целью. По памятным местам, так сказать. Там когда-то жили мои друзья…

– Тогда вы должны знать Архиереева. Припоминаете? Это капитан НКВД. У него есть одна примета: золотые американские часы. Ходили слухи, будто сам Берия ему их подарил, – с весёлой безаппеляционностью произнёс мой собеседник и замолчал, словно давая мне возможность переварить эту новость.

Сердце моё сжалось. Выходит, пятьдесят лет – не штука. Выходит, и через пятьдесят лет эти дикие места помнят капитана Архиереева. Выходит, глупый карась (я!) всё-таки клюнул на оставленную капитаном наживку.

Собрав последнее мужество, я произнёс:

– Знал я Архиереева. И часы его знал.

Странно, но заявление это несколько охладило моего горячего собеседника. Из Диониса в стиле антик он превратился в обычного, пасконного мужика-работягу, вполне разумного человека, не чуждого, кстати, эмпатии.

– Про Архиереева это я так брякнул, сдуру. Сам его никогда не видел. Бабушка и дедушка рассказывали, дескать, был такой капитан да и помер. Да и дедушка с бабушкой давно уж мертвы. А в Эльгинском сейчас никто не живёт. В настоящее время в поселке находится база прииска ООО «Восток». Разрабатывают Тонорскую россыпь, что юго-восточнее поселка. Работают только в летнее время, вахтовым методом. Зимой там никого. Такие морозы, что боже упаси. Всего их человек десять, я думаю.

Закончив свою речь, он резко затормозил. Я не успел опомниться, как мой Харон 2.0 уже и сам выскочил на дорогу, и меня рукой манил, дескать, вылезай. Пришлось повиноваться. Я нехотя вылез на дорогу.

– Думаю, вы человек учёный. Будете о поездке статью писать и в Интернете публиковать. Поэтому смотрите, товарищ. – Он назвал меня по имени, которое вам знать необязательно. Для вас я просто товарищ и не более того. – Это лежнёвка, которая ещё со времён «Дальстроя». Зэки валили лес по обочинам дороги, укладывали лежнёвку и гати. Сверху насыпали грунт. Грунт, мелкий гравий брали, здесь же, неподалёку, в карьере. Возили на себе, тачками. Опять-таки, в те времена никакого строительного надзора, никаких лабораторий не было, но работали не за страх, а за совесть. Лес клали брёвнышко к брёвнышку по триста кубов на километр. Дорога хорошая получилась. Была дорога. Потому грунт с лежнёвки со временем сносится. Да так сносится, что боже упаси! А почему сносится? А вот почему: дожди, как, например, сейчас. Машин на трассе с каждым годом всё больше, и они всё тяжелее. Тоннаж грузоперевозок год от года возрастает. Север живёт и развивается, несмотря на то что пишут в газетах.

Он говорил ещё что-то. Долго говорил. Я внимательно слушал, стараясь не пропустить ни звука. Странное дело, почему-то теперь он казался мне смутно знакомым, пришедшим из прошлой жизни давно потерянным и вновь обретённым родственником. Я ждал слов «Архиереев» или «капитан». Но мой собеседник частил своё «Боже упаси». Однако давешнего весёлого балагурства в его тоне больше не было, словно он, понимая о допущенной оплошности, прикусил язык.

– В газетах пишут о мёртвых посёлках по обочинам трассы «Колыма», – торопливо вставил свои пять копеек я. Очень уж хотелось поскорее задать главный измучивший меня вопрос. – Вот, например, Эльгинский. Кроме работников прииска, там других жителей нет?

Мой собеседник приосанился.

– Сам-то я не из ссыльных. Боже упаси! Родители добывали богатства местных недр шлиховым методом. Не здесь, а в западной Якутии. Город Мирный. Не слыхали? Мой дед долго там работал ветеринарным врачом. И отец мой там родился. А Эльгинский рудник закрыт. Это место называют «территория Энгинская». Мне как русскому немного обидно, потому что окрестным якутским сёлам хоть бы хны. Там-то людей год от года меньше не становится.

Мой собеседник запечалился, умолк, закурил. Мы постояли немного под моросящим дождём. Потом он, словно вспомнив о чём-то, кинулся к машине. Откуда-то взялся объёмистый тормозок. В тормозке оказались кроме прочей хорошо пахнущей снеди и самые обычные оладьи. Харон вытряхнул их из пакета под ближайшую ёлку. Туда же вылил поллитра кефира жирностью 3,2 % – так было написано на пакете.

– Боже упаси не угостить местных духов. Без их участия в этих местах ни одно дело не заладится. Духи больше любят армянский коньяк, но и самогон тоже подойдёт, только вот я алкоголь с собой в рейс не беру, – пояснил он.

А потом мы уселись на наши места, и автомобиль покатился по трассе Р504 дальше.

* * *

Как-то незаметно проскочили Усть-Неру – поели чебуреков в чеченском кафе «Восточная кухня» и помчались дальше. Вот и поворот на Эльгинский. Странно, спустя 26 лет я всё-таки помнил это место, равно как и страх, в котором я уезжал отсюда.

Уазик остановился на обочине, сразу за поворотом. Так и есть, всё тот же чахлый редкий хвойный лес, те же кусты ольховника, так же пепельного оттенка грязь на обочине дороги. Я схватился за лямки рюкзака. Дождь прекратился. Наверное, накомарник надо надеть сразу, не дожидаясь, пока кровососы загрызут до волдырей. Сколько мне стоять на этом углу, прежде чем проедет попутка? Хорошо, хоть дождя больше нет.

– Может быть…

– Может быть, вы подбросите меня, а? Тут всего-то пятнадцать километров. Я заплачу. Впрочем, дорога…

– За такое дело платы не берём. Боже упаси! А дорога нормальная. Дорогу подсыпает ООО «Восток».

Сказав так, мой Харон 2.0 попятил уазик, повернул руль вправо, и вот уж разбитый просёлок качает наш автомобиль, как морская рябь качает лодчонку. Прожорливая мошка тут же облепила автомобиль, и водитель поднял стекло.

Дорога оказалась лучше, чем я ожидал. По обеим сторонам дороги шириной в одну колею обычный для этих мест лес: чахлые лиственницы, заросли ольшанника, низкорослые сосны, подёрнутые зелёной ряской бочаги. К концу лета вода из них испарится, и они превратятся в болота. На берегу одного из этих крошечных сезонных озёр я заметил крупного рыжего зверя.

– Медведь! – воскликнул я.

– Эhэкээн встречает нас. Заждался.

– Кто? Мне показалось, это медведь…

– Да тише ты! Заладил. Надо говорить: дедушка. Дедушка встречает нас.

В недоумении я уставился на водителя.

– Их нынче много набежало в наши края, – понижая тон, произнёс он. – На юго-западе тайга горит, вот они и перебираются к нам. Но вам нечего бояться. Лесные звери нелюдимы и сами не подходят к людям. А территория Эльгинский слишком урбанизированное место для них.

– Какое место?

Я недоверчиво уставился на водителя. Слово «урбанизированное» насторожило меня. Не слишком ли сложно для столь пасконного типа, оборигена северной глуши? Ответом мне стал открытый, пожалуй, несколько нагловатый, по меркам столичного жителя, взгляд. По-видимому, он моложе, чем я думал. Наверное, ему нет и тридцати. Начитался в Интернете всяких слов, значение которых не вполне понимает. Я отвёл глаза. Уазик колыхался по ухабистой дороге. Вынужденный цепляться обеими руками за торпеду, я принялся исподволь и с новой точки зрения рассматривать моего благодетеля, ведь если б не он, тащиться бы мне по этой колее, именуемой по недоразумению дорогой, пешком одному. Хоть я и крепкий старик, но от медведя мне не убежать.

А мой молодой благодетель, белолицый и голубоглазый, но при этом по-цыгански темноволосый, теперь он показался мне слишком красивым. Я обратил внимание на белые руки с длинными пальцами и аккуратно обработанными ногтями, на манжеты рубашки, слишком дорогой для того, чтобы надевать её под рабочую спецовку. Белозубая, яркая широкая улыбка тоже смущала меня. Металлокерамика в наше время доступна повсеместно, но не слишком ли шикарная это затея для мест столь глухих? Одним словом, мой Харон 2.0 выглядел слишком уж выхоленным и красивым для дорог Крайнего Севера. Такому малому подошёл бы «мерседес» последней модели, а не какая-то там «буханка».

– Волнуешься?

Его вопрос застал меня врасплох. Выходит, он заметил моё настороженное внимание. Надо что-то отвечать, и я проговорил:

– Волнуюсь. Ночевать одному в палатке, когда вокруг бродят медведи…

Я не успел закончить свою мысль, потому что автомобиль остановился на небольшом пригорке, с которого отрывался вид на петляющий вниз по пригорку просёлок, на группу строений, бывшую когда-то посёлком Эльгинский, и на реку.

– Вот она, территория Эльгинский, – проговорил водитель и щёлкнул зажигалкой.

Странное дело, за всё время нашего совместного пути, а это несколько часов, он ни разу не закурил, а здесь, возле Эльгинского, его почему-то разобрало. Несмотря на дым, вылезать из машины не хотелось, ведь снаружи гнус. И не только. Я всерьёз задумался об опасностях предстоящего ночлега. У меня наличествовал небольшой запас еды и всё необходимое для разведения огня, но удастся ли найти стены, защищающие от бродящих в округе диких зверей? Сердце почему-то мечтало о тёплом ночлеге возле растопленной печи, за запертой хрупкой дверью.

Стоило лишь подумать о таком, как тут же явился и дымок. Вот он, курится вертикально вверх у самой реки. Источник его неясен, но это точно не костёр – такой стройный столбик может испускать только печная труба.

– ООО «Восток»? Их заимка? – поинтересовался я, указывая на дымок.

– Нет. Это отшельники, – ответил водитель.

– Кто?!

– Мои хорошие знакомые. Да что там! Мы почти родня. У них и переночуешь. Скажешь, что от меня, от Георгия, дескать… да они бы и так пустили…

– А ООО «Восток»?

– Это дальше, чуть ниже по реке, километра полтора. Да зачем они тебе?

И водитель испыпытующе уставился на меня своими весёлыми, иссиня-голубыми глазами.

Странно, что я только сейчас заметил какого цвета у него глаза. Странно, что он опустил стекло, но мошка снаружи не залетает в кабину уазика. Странно, что только после поворота на Эльгинский мошка вообще куда-то пропала.

– Значит, мне сказать им, что я от Георгия? – пролепетал я.

– Да. Георгий Александрович Лотис моё имя. Отец назвал в честь своего отца. Вот такие вот дела. Не надо. Накомарник не надевай. В этом месте мошки нет.

– Мошки нет? Почему?

– Я же сказал: отшельники. Разве ты не понял? Ну?

– Их имена?.. Кого искать?..

– Искать тут некого. Кроме них – никого. А имена… Да пожалуйста! Ан дархн тойо́н и Ан дархн хоту́н, – выпалил водитель.

– Эвенки? Что-то я не помню у них таких имён… Обычно эвенки дают своим детям архаичные русские имена.

– Самые настоящие эвенки. А что имена у них не русские… Ну, такие вот древние, исконные имена. Когда-то очень давно, ещё при социализме, они дружили с моим дедом.

Он помог мне с рюкзаком: вытащил из автомобиля, водрузил на плечи, благословил. Я смотрел, как уазик, взрыкивая мотором, колышется по просёлку курсом на трассу Р504 «Колыма». Вот он скрылся из вида, и тут же меня накрыло катастрофическое ощущение ловушки, которая только что, буквально в это мгновение, захлопнулась. Я ещё могу попятиться. Теоретически я ещё могу вернуться пешком к трассе Р504. Вернее, мог бы, если б не гуляющий вдоль дороги медведь, то есть дедушка привёзшего меня сюда водителя. Таким образом в моей судьбе возникла хрестоматийная ситуация из поговорки: коготок увяз – всей птичке пропасть.

Крепость духа и трезвый расчёт – вот мои руководители в любых житейских передрягах. И на этот раз, трезво размышляя о грозящих мне опасностях, я решил тем не менее двигаться к намеченной цели. Действительно, стоит ли поворачиваться назад, повинуясь минутному иррациональному испугу? Не думал же я, что Юдель Генсбург просто так, не поборовшись, отдаст мне своё богатство? Конечно, это дух невинной жертвы морочит алчного простака, пытаясь повернуть вспять его намерения. Но Юдель Генсбург ошибается. Я не так-то прост. Я вижу его хитрость, и меня не остановить!

* * *

Территория Эльгинский действительно оказалась именно территорией – плоским пространством, на котором в хаотическом порядке разбросаны остовы строений. Строения эти, в основном одноэтажные, в разной степени разрушены. У большинства из них провалились крыши. У многих отсутствуют окна. Двери болтаются на одной петле или их вынесли. Улиц, хотя бы в виде наезженных-нахоженных стёжек, нет. Всюду меж остовами строений одинаковая непримятая трава. Деревьев и кустарников, помнящих человеческую заботу, тоже нет. Растительность обычная для северного редколесья.

Я иду, не выбирая дороги, но не на запах дымка, а по своим координатам. У меня есть цель. У меня имеется запас еды на неделю. Пусть это в основном концентраты и сухари – ничего. В реке есть чистая вода и рыба. Пусть дождик опять моросит. Зато у меня есть палатка. У меня есть чем развести огонь. Имеется у меня и лопата – единственное моё оружие. Ведь Юдель Генсбург закопал своё золото. Закопал. Если он смог закопать, то почему бы мне не откопать?

Распаляя собственную алчность, я пытался заглушить растущую тревогу и добрался наконец до полуразрушенного сооружения, бывшего когда-то семейным гнездом бригадира Душильского.

Преодолев волнение, я заглянул внутрь. Пол у строения провалился, лаги сгнили, вся постройка словно ушла в землю. Крыша казалась более или менее целой, но всё равно опасной. Я обошел двор и, оказавшись на небольшой, поросшей редким кустарником поляне, присел на какой-то очень кстати подвернувшийся пень, достал из кармана телефон и уточнил свои координаты при помощи Locus Map.

Программа Locus Map может работать и в off-line режиме. Получить Интернет на территории Эльгинский я не надеялся, но Интернет здесь был. В изумлении таращась на «шашечки» индикатора сети, я принялся искать по карманам ветровки куда-то запропавшие очки. Казалось, неверное старческое зрение обманывает меня.

– Ждёте звонка или хотите сообщить детям о том, как добрались до места?

Я оборачиваюсь на голос. Возле бывшего бригадирского дома стоит маленькая. Голова её совсем по-русски повязана цветастым платком – под подбородком большой узел, на плечах бахрома, из-под которой выбегают две белые косы. Одежда и обувь старухи скорее эвенкийские, пошиты из замши и украшены затейливой вышивкой. Бронзовая кожа на её лице испещрена живописными складками и морщинками, каждая из которых символизирует прожитую ею и прочувствованную вечность. Всё выглядит очень красиво, словно старуха собралась на деревенский праздник, где будет петь в хоре и любоваться на молодёжь, прыгающую через высокий огонь. Старуха, без сомнения, эвенкийка. Только эвенк, исконный житель заполярного наслега, сохранивший домашний уклад, пищевые привычки и костюм своих предков, может выглядеть так. На дворе 2022 год, а эта женщина шьёт себе одежды из оленьих шкур, используя при этом оленьи же жилы. Шьет сама, вот этими вот морщинистыми руками, возможно, костяной иглой! Тут-то я, считавший себя глубоким стариком, с кристальной ясностью уяснил: эта женщина значительно, фантастически, космически старше меня. Мать? Нет! Бабушка? Маловероятно. Да и возможно ли хоть как-то соотнести мой и её возраст, ведь она была невестой, когда мои пращуры качались в деревянной зыбке в одной из северных русских деревень.

Из-за спины старухи выглядывает на вид совсем не опасная остроухая собака. Вторая собака, с обрезанными ушами и хвостом, очень крупная и белая, как снег, топчется неподалёку, обнюхивая примятую моими ногами траву. Очень смуглые, перевитые выпуклыми венами, кисти старушечьих рук сжимают смартфон марки Samsung. Смартфон!!!

Я не поверил собственным глазам. Нацепив на нос очки, я подошёл к ней поближе.

– Можно потрогать? – Она улыбнулась. – Это подарок Саши. Колдовская вещь.

И она протянула мне смартфон.

Дисплей гаджета оказался разблокированным, и я увидел частокол «шашечек» в правом верхнем углу – сеть работала прекрасно.

– Ты будешь ночевать прямо здесь? В палатке? – спросила старуха. – Хорошее дело. Надеюсь, Эhэкээн этой ночью не потревожит тебя.

Я кивнул головой, в свою очередь рассматривая собственный смартфон, где Locus Map показывал мне, что мы со старухой оба стоим в том самом месте. В ТОМ САМОМ МЕСТЕ!!!

Я молчал. Волнение комом встало в горле, мешая мыслить ясно. «Эhэкээн» – женщина произнесла знакомое мне слово, которое до неё произнёс водитель.

– Я вижу, тебе давно перевалило за семьдесят. Но ты сильный духом человек, крепкий и здоровый, раз смог проделать такой путь, – проговорила старуха.

– Я?.. Путь?.. Я просто турист. Эльгинский… я мечтал побывать здесь много лет…

– Крепкий. Ничем не хуже молодых охотников Торганая и Кэрэмэна или мастеровитого Дабаана, хитроумного Потапа Прохорова, или многогрешного Павла Паникадилова. Богатых тоже был смелым и сильным человеком, и много моложе тебя…

Она внезапно умолкла, прикрыла ладонью рот, словно опасаясь, что запретное слово выскочит оттуда против её воли. Она смотрела на меня. Её улыбчивые глаза превратились в узкие щёлки. Такие лица бывают у пятилетних детишек с диагностированным отставанием в развитии. Мы молчали. Она стояла лёгкая и прямая, будто юная совсем, а мои ноги уже начали уставать. Под ложечкой сосало от голода, и всё тело настоятельно требовало отдыха. Мне бы поставить палатку, развести огонь, вскипятить чай и растянуться наконец в спальном мешке, дать отдых усталым костям. Но старуха всё не уходит. Ждёт чего-то? Что-то ещё хочет сказать?