Текст книги "Девушка с букетом"

Она пыталась припомнить, кто же именно – Анна Каренина или госпожа Бовари – думала, что мужчина должен знать все тайны бытия и раскрывать их женщине. Но в ее собственных словах не было ни иронии, ни шутливости, потому что ей казалось, Виктор действительно что-то знает – или вот-вот узнает – и это будут не знакомые, многоразового использования истины… не готовые ответы… а взгляд с какого-то нового ракурса – почти с верблюда – и, возможно, правильный…

– Если хотите, – согласился Виктор. – Но я только теоретически знаю, а на практике, видите, применить не удается. Наверное, когда почувствуешь, что это, как у Сократа, и прекрасное, и вечное – не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, – значит, оно и есть главное. Всегда было и должно быть. Без малейших сомнений.

– И вы хотите сказать, что никогда этого не ощущали? – Варя смотрела с недоверием. – Но ведь у вас все, чем бы вы ни занимались, получалось, и получалось хорошо – так? Ваш настоящий… или реальный диплом в МАИ, и второй диплом, хеттский, тоже настоящий, и эти ваши гонки, и даже семейное дело – ведь все всегда получалось? И как же тогда…

– Действительно – получалось. – Взгляд Виктора стал недоуменным. – Вы на это как-то непривычно посмотрели, я так никогда… Но это же само собой разумеется. А ощущения, о котором я говорил, все-таки не было. Или было, но очень быстро проходило.

– Что-то невеселый разговор выходит, – недовольно заметила Варя. – Если полжизни ищешь ощущение и не находишь, то оставшаяся половина совсем безнадежна.

Но Виктор засмеялся и еще немного передвинулся вместе со стулом – и Варя вдруг поняла почему. Солнце постепенно перемещалось, и он вместе с ним – чтобы лучше ее видеть. Варя спохватилась: сама она так увлеклась разговором, что даже ни разу не взглянула на свое отражение, нигде, даже в витрине киоска напротив! Но в витрине отражалась барышня в голубом, вся в улыбках и ямочках, глаза удивленно расширены, блестящие пряди волос сбегают змейками из-под кокетливой шляпки… Варя с облегчением вздохнула, а Виктор добавил успокаивающе:

– Да, вы правы. Наверное, безнадежна. Главное чаще всего вообще не узнается, потому что идет опущенными звеньями.

– Как-как?

– Ну, прячется в глубине души, и мы сами боимся его узнать и назвать по имени. Ищем, где светлее, под красивым фонарем, а оно, может, совсем иначе выглядит – может, оно на кладбище, потому что там все хорошо получается, как вы очень верно заметили. И вообще плевать на него! Кто-то сказал, что надо понять, что у тебя получается лучше всего, для того чтобы не делать именно этого. А по большому счету – нет ничего лучше, чем есть, пить и веселиться, – минералку будете? Это наша местная, у Благовещенского недавно источник нашли, говорят, целебный – жуть!..

– Да вы опять смеетесь! – запротестовала Варя.

– Ничего подобного.

– Нет, я же вижу!

– И что именно? Что я несу всякую чушь, только чтобы подольше посидеть с красивой девушкой? Ну, раз уж вы меня раскусили, прекращаем все разговоры обо мне и говорим теперь только о вас!

– А что обо мне? – растерялась Варя. – Мне скоро уезжать, на работу выходить…

Напротив, на небольшом помосте, вроде того, на котором выступал клоун, закончили чествование победителей конкурса «Веселая скамейка», и теперь там устраивались музыканты. Среди них мелькнул Гошка, заметил Варю, помахал, она ответила.

– И вы там собираетесь провести всю жизнь? – между тем спрашивал Виктор.

– Где – в Переславле или в музее?

– И там и там. Это для вас – главное? – В его словах звучало сомнение.

– Своего главного не знаете, а мое – знаете? – сладким голосом возразила Варя.

– Кажется, знаю, – невозмутимо согласился Виктор. – Ваше главное – сидеть и делать картины из цветов. Когда одна закончена – начинать другую, потом – следующую, и так всегда. Летом – ничего не делать, только цветы собирать. А в музейные залы заходить исключительно на выставки, в основном на свои…

Варенька даже в ладоши захлопала – до того все это было здорово. Одни цветочные картины – это как будто бы всегда только хорошая погода. Она даже в фантазиях такого не представляла. Ведь этот порядок вещей возник еще в детстве – что за возможность отдавать себя самому-самому главному непременно приходится расплачиваться, занимаясь куда менее интересным. Неужели такое возможно – одни картины, без компенсаций, без барщины! Даже холодок по коже! Да как же управляться с такой сказочной жизнью? С чего начинать? Но тут же остудила собственные восторги:

– А кто бы в это время деньги зарабатывал?

– Муж, конечно, кто же еще?

Шляпка из-за активной жестикуляции все-таки слетела, и Варя уже из-под стола уточнила:

– Который?

– А их что… разве… – растерянно вымолвил Виктор тоже из-под стола, и Варя наблюдала эту растерянность с удовольствием – приятно же обескуражить, хоть и невольно, человека, который думает, что знает все – или почти все.

Когда оба вылезли, она прояснила ситуацию, и Виктор довольно потер руки:

– Ну, стало быть, у нас ничья. Два ваших мужа против моих двух институтов…

И тут у них одновременно зазвонили мобильники.

Варя увидела номер Зотова, который успела внести в телефонную книгу, и поспешно отключилась. Боже мой, она так ему и не позвонила! Не отменила! Но сейчас это невозможно, она позвонит попозже…

А Виктор вскинул руку с часами так же, как когда-то Робин:

– Да? Уже бегу! – и повернулся к Варе: – Варенька, я…

– …уже бежите, – договорила Варя печально. И тогда они не закончили разговор, и сейчас… Или это только так кажется? Она тоже взглянула на часы. Ого! Конечно, кажется! Два с лишним часа – как одна минута! Сколько можно! Конечно, дома у него, мягко говоря, недоумевают – куда пропал… – Может, вы собаку возьмете? Наш приз? Для детей? Мне она зачем…

…если вы уходите, чуть не сказала она. Но Виктор покачал головой:

– Я не домой. Мне сейчас ехать по делам.

Что, кто-то умер? – чуть не спросила Варя, вообразив аврал на кладбище.

Виктор опять качнул головой:

– По общественным. По личным – я бы здесь остался.

На горизонте поднималось облако на ножке, и кто-то за соседним столиком сказал:

– Шампиньон.

Еще кто-то:

– Дерево.

А кто-то:

– Атомный взрыв.

Все трое засмеялись, и Варя вместе с ними. Она осталась сидеть в летнем кафе под полосатым тентом и никуда не собиралась уходить. Так хорошо, как здесь, ей, кажется, никогда еще не было. И лица вокруг замечательные, и музыка играет как раз такая, какую хочется слушать, и рядом покачиваются крылышки липового цвета и кисти сирени – одновременно май и июнь, как в сказке про двенадцать месяцев. И она словно покачивается вместе с ними, как в гамаке.

Парк с праздником, как альбом с картинами, точно так же удерживал в настоящем, вырывая из постоянного цепкого плена прошлого и будущего, которые привычно распоряжались и способами жить и решать, и решениями. И таким необычным было это настоящее, больше похожее на предвкушение праздника – легкое, скользящее по краю сознания, в нем и не надо было напрягаться и что-то решать…

Варя взглянула на цветочки в пластмассовой вазочке – незатейливое украшение стола – и, не раздумывая, вынула их. Не для картины, конечно. Просто так. Для себя. На память об этом дне. Бережно вложила в маленькую папку, которая, как и неразменный пятак, всегда лежала в сумке.

– Варя! Добрый день! Как приятно вас видеть!

К столику пробирались Гарольд и Марта, одинаково долговязые, веснушчатые и довольные жизнью.

– Присядьте передохните, – предложила Варя, заметив, что они запыхались, и убрала собаку со стула. – Торопитесь куда-то?

Ей тоже было приятно их видеть – как всегда бодрых и куда-то стремящихся. Переводчицы с ними уже не было. Наверное, совсем освоились за эти дни. Поговорили о погоде, о празднике, о том, откуда у Вари взялась эта чудесная игрушка, – говорили в основном по-русски, Гарольд лишь время от времени переводил жене отдельные фразы, а общий смысл та уже сама улавливала, – и о том, что скоро в обратный путь, а им не хочется уезжать. Марта, раскрыв бумажник, доверительно показала Варе фотографии тех, кто ждет их дома, – пышный рыжий кот на одной и веснушчатый очкарик на другой, взрослый сын Марк. Один присматривает за другим, пока они путешествуют, пояснила Марта. Потом они с Гарольдом заговорили по-немецки так быстро, что трудно было разобрать, и Гарольд перевел этот разговор теперь уже для Вари, трогательно смущаясь:

– Он много времени работает и пока не имеет семья. Марта говорит – ему надо знакомиться с такой девушкой, как вы. Варя, приезжайте к нам в гости.

Варя без всякого смущения поблагодарила и стала расспрашивать про кота, сама удивляясь: раньше бы она тут же примерила к себе и очкарика, и Гамбург – а теперь вдруг это оказалось неинтересным и ненужным. Затем она пожелала Гарольду с Мартой счастливого пути – немцы должны были бежать на какую-то экскурсию. И они расстались.

Но едва они ушли, как Варе снова пришлось здороваться и рассказывать про свой приз.

* * *

Дарья Васильевна нарядилась и сделала прическу, но не узнать ее было невозможно – глазки-вишенки так же ласково улыбаются, и вся она такая же уютная, как на кухне, в доме Павлика Медведева.

– Ну, теперь все спокойно у вас, – обнадежила она Варю, – поймали ведь этих-то – ну, бандитов, которые иконы у старушек воруют. Или не знаете?

Должно быть, увидев Варю, домработница Павлика сразу вспомнила о криминальном происшествии, которое казалось теперь таким давним. Но это не испортило Варе настроения, и она ответила, что ничего не знает, прекрасно понимая, что на нее сейчас обрушится лавина информации. Но Дарья Васильевна была такая милая, так искренне за нее волновалась и так торопилась поделиться этой самой информацией! Всплеснув руками, со словами «да вы что!» она уселась на тот же самый стул, на котором только что сидел Виктор, и солнце так же светило ей в лицо, гладя нежный абрикосовый пушок на щеке.

– Икону ведь у нее искали, поэтому и разворотили все – ту самую, чудотворную, – сразу же доложила она. – Как какую? И этого не знаете? Ну, тут целая история. Икону эту еще Нюрина бабка нашла. Веретенниковы тогда на Бору у самого озера жили и белье там полоскали на мостках, теперь такое только в телевизоре показывают… Ну, пошла она – Нюркина бабка, только молодая еще, – с бельем, и нашла в воде икону. Приплыла неизвестно откуда. Может, по ручью – он тогда глубокий был и быстрый, может, с того берега, где церковь в усадьбе. Все сбежались глядеть. Одни говорят – благословение Божье, других сам лик смутил – грозен Победоносец-то. Там же Георгий со змеем и с копьем изображен. Подсказывали даже – отдайте в церковь. Но бабкина мать, конечно, домой унесла…

– А чего чудотворного-то? – не выдержала Варя неторопливости повествования. Хотя она и родилась, и выросла в Белогорске, всех местных былин не знала – ее родители приехали сюда по распределению, как и почти все с Научной улицы. И конечно, больше знали о бывших владельцах Благовещенской усадьбы, о которых можно было прочитать в «Белогорских вестях», и о прочих выдающихся личностях, чем о простых старожилах.

– Как чего? – Глазки-вишенки еще больше округлились. – Охранная икона-то оказалась. Все их мужики, кто на войну уходил, все домой вернулись, все живые! – И Дарья Васильевна перечислила, загибая пальцы, все войны – и Первую мировую, и Гражданскую, и Великую Отечественную, не забыв даже Русско-японской и финской, и всех мужиков Веретенниковых, стараясь не перепутать, кто чей муж, сын или брат. – Все! Тогда и поверили! А война с фашистом когда шла – так все к ним ходили, чтобы помолиться перед этой иконой за своих.

– И что, помогало? – спросила Варя.

– Это уж как Бог даст, а все же лучше помолиться… А в сорок первом, когда досюда фронт дошел и бомбить начали, к ним в дом снаряд упал – и не разорвался! Представляете? Крышу только прошиб. Конечно, Георгий сохранил! Весь город был разрушен, и все деревни вокруг, один дом только уцелел, и тот в лесхозе – и еще их дом, веретенниковский! – Она торжествующе взглянула на Варю, предлагая оценить чудо по достоинству. – А после войны, когда город восстанавливали, Нюрка эта давай семью позорить. Влюбилась в пленного немца, их тогда много на стройку согнали. И комсомольцы тоже там работали. Вот ее и угораздило. Ну, пятнадцать лет, дурочка совсем. И ведь как влюбилась-то! Совсем про стыд забыла! Разговаривать они, понятное дело, почти не могли – и слов мало знают, и кто ж им разрешит. А только так друг на друга глядели, что и без слов все ясно – и ведь не только им одним. Все ее пытались образумить! Мать иконой этой своей трясла – что никогда не благословит, что глаза б ее такую дочь не видали… Ну и не увидели – уехала Нюрка и вернулась, уж только когда старухой стала, в этот свой дом. Старая, злая да жадная. А замуж она никогда не выходила! – сообщила Дарья Васильевна словно самое главное. И, вдруг пригорюнившись, добавила: – Видать, и правда любовь была.

Варя представила влюбленного военнопленного немца почему-то с лицом веснушчатого Марка, а вот вообразить пятнадцатилетнюю девочку вместо Бабы-яги не смогла. Напомнила:

– А икона-то?

– Ну да, – спохватилась Дарья Васильевна, – а икона-то так и осталась в родительском доме. И все-таки, Варенька, она чудотворная, никак тут иначе не скажешь – продолжает охранять мужиков Веретенниковых. Нюрин племянник, у него еще сын Игорек, из Афганистана вернулся – здоровый, нормальный, безо всяких синдромов. Это ведь только кажется, что все чудеса в старину высыпались, как горох из мешка… А убили ее точно из-за иконы – те самые, которые за границу наши древности продают. Им же чудотворная или нет – наплевать, а вот старая да темная – это как раз то, что нужно. А она небось вцепилась. Уж лучше бы отдала, да сама жива осталась! Я бы – так всё отдала!

Варя в это время подумала, что не спросила у Дарьи Васильевны, откуда та узнала о поимке бандитов, и что Игорек, выходит, Нюре не племянник, а скорее внучатый племянник, и что иконы, возможно, в тот день в веретенниковском доме и не было, потому она и не защитила владелицу – может, она все-таки у Игорька завалилась куда-нибудь. Но Дарья Васильевна уже поднималась из-за столика – пора к Медведевым.

– А вот, возьмите для Павлика! – Варя протянула игрушечную собаку. – Я уже наигралась.

– Ну что вы! – засмущалась Дарья Васильевна, как будто это ей дарили.

– Берите-берите. Он на вашего Рольда похож – такой же пятнистый.

– И точно, похож! Вот наши обрадуются! Спасибо!

Варе стало совсем хорошо – правильно пристроенный приз добавил еще один, незаметный, но необходимый кусочек гармонии в картину мира.

А к ее столику уже шагал ослепительный красавец, небрежно встряхивая черными кудрями, и даже ресницы у него были кудрявые.

– Привет, Гошка! – запросто поздоровалась с ним Варя, потягивая холодную минералку под легкие джазовые мелодии. – Решил передохнуть? А музыка там без тебя не умолкнет?

Но Гошка даже не оглянулся на своих музыкантов и так же небрежно махнул рукой:

– Нас сейчас затейники сменят. А вечером опять играем – ретро, на танцевальном пятачке. Приходи.

– Так это ж для пенсионеров! – засмеялась Варя. – Пригласил! А ты правда теперь министр культуры?

Гошка важно кивнул.

– Так в Белогорске вся культура – в одном Дворце культуры! Не тесновато?

– Нет, – отозвался он с достоинством. – Поселок Сосновый Бор присоединили к городу, а там свой ДК, так что культуры теперь – завались. Капремонт только нужен.

Варя вспомнила развалюху напротив пельменной – они бегали туда в кино после или вместо уроков. Но, наверное, когда это твое собственное хозяйство, то воспринимаешь его иначе. И спросила о другом:

– Я недавно детей Павлика видела – большие совсем. А у тебя сын или дочка, я забыла?

Тут князь оживился и сообщил, что сын, Рафаэль, и тоже музыкант.

– А почему не художник? – фыркнула Варя. Она и раньше слышала, что Гошкиного ребенка обозвали как-то чуднó. – Ну и имечко! Кто это его так – ты, что ли?

– Жена захотела. Обычное грузинское имя.

Варя знала, что жену Георгию выбирали всей семьей или, точнее сказать, целым кланом и наконец привезли с родины предков, и тоже какую-то непростую – только она оказалась невзрачной, как курочка при павлине. Раньше бы Варя непременно подумала: «Не то что я», но сейчас безмятежность не покидала ее, она словно плыла среди липовых крылышек, сиреневых звездочек, разрисованных скамеек – и ей дела не было ни до каких невзрачных курочек. Они больше ничего не отнимали у нее в этом мире, мир и так полностью принадлежал ей.

А Гошка с юмором повествовал о своем Рафаэле, который в нарушение семейной традиции строчит стишки и прячет, читать не дает, а за инструментом заниматься не хочет, и вообще играть стал из рук вон плохо, как будто заколдовали. А один раз он, Гошка, просто заслушался под дверью – как у мальчишки пальцы бегают! какая легкость! расколдовали! – и в щелку заглянул. А подлец сидит за пианино, на подставку роман поставил и читает – а пальцы бегают сами по себе…

– А ты что, замуж выходишь? – осведомился Гошка. Наверное, решил из вежливости, что пора поговорить и о ней. – За нашего Зотова из мэрии, да?

Варя проглотила язык, и мысли ее разбежались в разные стороны: срочно позвонить Зотову, и – откуда Гошка знает? Неужели Зотов уже всем рассказал?! Как посмел?! Иначе откуда…

– Вы в «Золотом роге» обедали. – Гошка для убедительности изобразил пальцем рог. – А мои ребята там играют…

– Так ты там был? А что ж не подошел? – строго спросила Варя.

Нет, в этом Белогорске невозможно жить – куда ни пойди, везде тебя увидят!

– Ну, я пытался привлечь твое внимание, – пожал плечами Гошка, – чтобы ты сама подошла. Мы так наяривали! Сами чуть не оглохли. А ты и не посмотрела, все себя разглядывала в зеркалах, да старалась понравиться этому гладкому жэкэхашнику…

– Георгий, если я с кем-нибудь обедаю, – покраснев, еще строже проговорила Варя, – то я не обязательно потом выхожу за него замуж. Вот с тобой я тоже сейчас сижу за одним столом…

– Понял! – Гошка поднял кверху обе руки. – Понял! А что я такого сказал? Свободный мужик с домом… А за кого тогда? Кто-то тут два часа с тобой рассиживал, я только не разобрал со спины…

– Гошка, – очень приветливо заговорила Варя, – скажи, пожалуйста, а почему вы играете джаз? Ты разве раньше любил джаз? Вроде всегда играл что-то другое…

И Гошка принялся объяснять почему и увлекся, а Варя начала смотреть по сторонам, потому что он завелся и стал рассказывать о технологии извлечения звука, совсем уж непонятно, – и заметила у киоска Ларису Ивановну Мурашову. Та тоже увидела Варю и кивнула.

– …Тут не как в классике, играются не все ноты подряд, которые есть в партитуре. Некоторые надо пропускать – но так, чтобы они тоже были услышаны. В этом вся штука…

– Как-как? – вскинула голову Варя.

– Ну да, пропускать – для достижения полетности и динамики…

Конечно! Это опять они, опущенные звенья! Или пропущенные ноты! Конечно, их надо услышать! Конечно, именно в них – главное! Надо было тут же, несмотря на необходимость поддерживать беседу, срочно что-то понять, и оно еще было как-то связано с ее теперешним безмятежным блаженством, с объяснением его сущности и причин… Но Гошка перебил:

– Побегу. Пора. Мы тут с ребятами собирались посидеть все вместе – в «Трех пескарях», например. Кто сможет, пока выходные. Робин, что ли, идею подал или Павлик… Ты как? Давай я твой мобильный запишу, или тебе домой звякнуть?

Варя кивнула:

– Домой.

Лариса Ивановна была не одна, а с каким-то молодым человеком и что-то ему довольно громко втолковывала, педагогически помахивая пальцем. Наверное, кто-нибудь из учеников, настоящих или бывших. Сейчас подойдут, поняла Варя.

И правда, Мурашова – стремительная, с короткой асимметричной стрижкой, из-за которой она выглядела еще энергичнее, – остановилась на полном ходу у Вариного столика, не прекращая разговора, и тут же вовлекла в него Варю – без всяких излишних церемоний и расшаркиваний.

– Вот, пожалуйста, – она указывала на Варю как на наглядное пособие, – абсолютно цельный, состоявшийся человек! С детства понявший, что ему надо, и идущий своей собственной дорогой! Варвара Воробьева – имя тебе должно быть знакомо, известный флорист – и наш брат, музейщица. И флористика, заметь, эту ее цельность не раскалывает, а является полноправной составной частью!

Два глаза смотрели на Варю: серый – внимательно, а зеленый – с прищуром и хитрецой. Она сразу узнала молодого человека с набережной, который пытался с ней познакомиться. Конечно, он – все такой же растрепанный. Надо же, как забавно – она тогда готова была знакомиться со всеми подряд, кто только обратит на нее внимание!

– …А этот юноша бледный со взором горящим, – Лариса Ивановна указывала уже на молодого человека, – талантливый дизайнер, реставратор от Бога, и даже, как оказалось, арт-менеджер, с неплохими задатками – расписные лавки это он нам организовал. И при всем при том – бродяга! Слоняется по жизни, просто бомж какой-то! Не успел из Германии приехать – собрался в Южную Америку. Ну зачем тебе, скажи на милость, Южная Америка! – Ответа она не ждала. – Ищу, говорит! Все нормальные люди, говорит, ищут! Так вот тебе нормальный человек, который уже нашел!

Отчеканив три последних слова, Мурашова еще раз указала на Варю, словно пригвоздила ее взмахом руки к отведенному месту в истории, и, круто повернувшись, продолжала путь. А молодой человек, так и оставшийся безымянным, обезоруживающе улыбнулся и слегка пожал плечами: приходится молчать и слушать. Варя быстро, воровски шепнула ему вдогонку:

– Езжайте! Обязательно езжайте в Южную Америку!

Он улыбнулся, кивнул и поспешил за Мурашовой, насвистывая: «А в солнечной Бразилии, Бразилии моей…»

Еще один фрагмент дополнил гармоничную картину мира. Варю щекотало давно забытое ощущение школьницы, сбежавшей с урока. Сегодня все эти кусочки поразительно точно встают на свои места! Грозной Ларисе Ивановне невдомек, что она сейчас говорила о Варе вчерашней. А Варя сегодняшняя – совсем не тот нормальный человек, с которого надо брать пример. Нет, она действительно чувствует себя цельной, только дорога, выбранная с детства, как раз откололась или отшелушилась прямо на глазах.

Эта часть жизни была необходима, но теперь она прошла.

Варя прекрасно может прожить без всяких музеев! Это только для Ларисы Ивановны они – главное и неизменное, но никак не для нее!

Стоило Варе сказать это самой себе, как ее затопила небывалая свобода, и оставалось только удивляться, что она ведь – свобода – и всегда была рядом. Почему не хватало смелости назвать навязанное главное неглавным? Возможно, нужна была индульгенция для мамы, чтобы не мешала колдовать над цветами, – а потом? Привычка, инерция? Пропустила тот момент, когда стала отдавать музею больше, чем он – давать ей? Или духу не хватало в этом себе признаться, потому что тогда надо же что-то с этим делать – сразу хлопоты, беспокойство, перемены?

А может, она просто-напросто всю свою жизнь не стремилась к собственным целям, а старалась оправдывать чужие ожидания? Мамы, Ларисы Ивановны, учителей, бывших или возможных мужей, Зотова? Все уже научились писать письменными буквами – а ты всё печатными… Все уже выучили таблицу умножения… Все уже вышли замуж… Все уже завели детей… Ее подгоняют, а она торопится соответствовать! Делать то, что говорят, вместо того чтобы делать то, что сама считает нужным! Должно быть, и Боголюбов рассчитывал, что она, с ее бьющей в глаза готовностью понравиться и быть хорошей, пойдет за ним и примет его взгляды, его веру, образ жизни… Совсем как Зотов сейчас!

Но думать об этом было не противно, как прошлой ночью, а легко, с продолжающимся чувством освобождения. Кажется, она все-таки поняла какую-то часть главного – хоть и не ту, что собиралась, пока Гошка мысль не сбил. Но это тоже очень важно! Она в самом деле не обязана киснуть в Переславле или даже возвращаться в музей-усадьбу, если переедет сюда! Мало ли перспектив, и не только в качестве мужней жены небедного чиновника! Что там Лена говорила о своей фирме? Ей же помощница нужна по букетам… Прекрасно как складывается! Как все легко! И как это перемены в жизни могут пугать? Да жизнь благодаря им только начинается!

Скорее – звонить на работу и договариваться, что догуляет отпуск, а потом…

Черт, а ведь сначала надо позвонить Зотову. Только по-прежнему не хочется! Но ведь чем раньше, тем лучше! Варя уже набралась было духу, как вдруг заметила за соседним столиком…

Да, это он, ее попутчик из поезда. Человек, который поступил по отношению к ней порядочно – и сам этого не заметил. Сидит – одинокий, нахохленный, глядит куда-то в одну точку. Нет, невозможно, чтобы в такой день кто-то ощущал тоску, безысходность, даже просто был в плохом настроении!

И Варя первый раз в жизни подсела к мужчине не для того, чтобы ему понравиться. Точнее, она просто повернулась вместе со стулом, поздоровалась и стала болтать. Бывший попутчик кивал, отвечал на вопросы – с вежливостью очень выдержанного человека, не привыкшего демонстрировать, что он не в духе, – а сам смотрел все так же в одну точку. И Варя, повернувшись на стуле к своему столику, немного поникла. Ни развеселить, ни отвлечь этого человека ей не удалось.

Знакомый голос, громкий, звучный, со множеством ноток – от веселой до развязной – раздался над самым ухом. Только этого не хватало. Андреев, со скрежетом двинув стулом по асфальту, усаживался прямо перед ней.

– Наконец-то и я могу воткнуться! Привет! Я тут в парке с утра – и ребятенка выгулял, и жену, а к тебе как ни соберусь подойти – ты все с кем-то кокетничаешь! Пора и мне внимание уделить, все ж не чужие люди! А лучше бы в гости пригласила, к себе домой! Так и помню твой уютный диванчик! Не надумала?

Варя начала подниматься. Досиделась.

– Чужие мужья меня не интересуют, – процедила она, словно надеялась, что если сама понизит голос, то и Андреев перестанет орать.

– Ничего подобного! – Он тоже встал, и опять со скрежетом. – Так уж и не интересуют! А с Витькой Бояриновым кто тут два часа болтал?

Варя автоматически села. С готовностью уселся и Андреев, решив, что она все-таки не против пообщаться.

– А у него и детей в два раза больше, чем у меня, – двое! – продолжал он, обводя ее взглядом. – Ты похудела, что ли, чуток? Это зря! Было лучше! Так я говорю, двое детей-то!

Сама знаю, подумала Варя. Конечно, это выяснилось еще в первом разговоре. Теща, дети. Ежики. Семейник. Хорошо, что не поторопилась со звонком на работу. Может, и не стоит никакой отпуск продлять. И вообще ничего не стоит. И Ленкины букеты – это всё восторженные глупости под влиянием момента. Настроение у Вари упало, как столбик термометра, засунутого в холодильник, но показывать это Андрееву было нельзя – надо изо всех сил постараться…

Пусть связывает ее плохое настроение только с собственной персоной.

– Андреев, мы уже поговорили, – холодно сказала она, снова поднимаясь. – Можешь уже проваливать.

– Всем можно, и только я – проваливай! – оскорбился Андреев и тоже полез из-за стола. Его развязный голос становился скандальным и звучал уже на все кафе. – И Витьке добро пожаловать, и Зотову, и даже нашему директору – за соседним столиком сидел, видел, ты у нас и с ним знакома, оказывается! Ночуешь каждый раз на новом месте, а как я – так проваливай!

Услышав о Зотове, Варя села. Опять та же песня. От людей на деревне не спрятаться. Плюхнулся и Андреев, сверля ее не на шутку обиженным взглядом.

– Опять набрался, – удостоверилась она, поведя носом. – Это ж сколько надо пива выпить?

– Одного не пойму, – Андреев не обратил на ее реплику никакого внимания, – за которого ты замуж-то собралась? Слишком уж их много! Однокласснички эти еще! Никогда они мне не нравились! Правильно делал, что ни на какие посиделки тебя не отпускал! Так за кого? За свободного? Или того надеешься переженить? Сама не знаешь, ха! А они-то хороши! Опять сцепились! Из-за бабы теперь! Ну, комедия! – И, заметив, что Варя не понимает, охотно разъяснил: – Они же депутатское кресло делили в прошлом году!

– Чего-чего? – не выдержала Варя.

– Ну, избирались по одному участку в городской совет. Народные депутаты, блин! Конкуренты. Зачем им это надо? Ну, Зотову – для престижа, социальный имидж наращивать. Может, в мэры метит, я не удивлюсь. А Боярину всегда все надо, натура такая, везде лезет, – повествовал Андреев, довольный, что все-таки привлек Варино внимание. – Эх, и борьба была – жаль, ты пропустила! Как в Госдуму! Это только кажется, что в деревне тишь да гладь… Чиновник твой, слышь, думал, что все под его знамена валом повалят – у него и административный ресурс, и галстук красивый! А Боярин переплюнул – все бабульки за него проголосовали, им же – ха! – скоро к нему отправляться! Микрорайон-то ваш, Сосновый Бор бывший, – одни бабульки! Теперь эти двое – как бобик с мурзиком! А ты чего, не знала? А может, Бояринов нарочно тебя кадрит, чтобы Зотыча совсем свалить, еще разок самоутвердиться? – Варя невольно вспомнила: «сделать» соперника и настроение поднять… – Ну, пошли провожу – еще расскажу чего-нибудь! Давай шляпку понесу!

Он схватил шляпу, лежащую на столе, Варя стала ее вырывать – и победила. Для этого пришлось-таки вскочить и даже отпрыгнуть от столиков с шляпой в руках. Андреев окончательно обиделся и решил наконец уйти.

– Вредная ты, Варька, – сказал он вместо прощания. – Это характер от возраста портится. Вовремя я от тебя избавился! Ты бы меня в гроб свела, как Боголюбова! Чего глазищами сверкаешь? И этого не знала? Совсем одичала там в своей Чухломе! Или знать не хочешь? Главное – побольше мужиков нацеплять…

Варя молчала, не понимая, пьяный ли это бред, или она в самом деле чего-то не знает?

– Не знаешь! – восторжествовал бывший муж. – Зимой еще коньки отбросил! Операции какой-то не перенес! У меня жена – медсестра хирургическая! Ему переливание крови надо было делать! А он же у тебя этот… свидетель Иеговы! Им Иегова эти штуки запрещает! Отказался! И все! – Андреев, пробираясь между столиками, надул щеки и громко чпокнул. Оглянулся последний раз, с превосходством: – А на самом деле не Иегова виноват! Это ты у него всю кровь выпила! Всем только несчастья приносишь!

Варя не замечала любопытных взглядов и продолжала стоять с горящими щеками – среди липовых крылышек и сиреневых звездочек, шариков и флажков, улыбок и музыки.

Она вспоминала о Боголюбове попутно, походя и по большей части с досадой – а его уже не было! Надеялась, что он ей не встретится – и он больше не встретится, как по щучьему веленью… по ее хотенью. Словно Андреев прав и ее мысли материализовались!