Текст книги "Девушка с букетом"

Можно было сколько угодно повторять себе, что выпивший дурак наболтал ерунды и обращать на это внимание глупо, – но поздно. Весь волшебный сегодняшний день уже лопнул, как шарик, и она физически чувствовала, как его пустая шкурка повисла и готова упасть и превратиться в мусор.

– Ой, Варь, извини!

Журналистка Катя чуть не сбила ее с ног, длинные каштановые волосы хлестнули Варю по плечам и зацепились за незабудки на шляпке, которую она еще все держала в руках.

– Куда летишь? – машинально спросила Варя, осторожно освобождая густые пряди, в то время как сама Катя нетерпеливо и резко их дергала.

– Как куда! В Тучкове бомба! Колодец кто-то рыл, представляешь, или огород копал! Саперы из МЧС уже едут! Надо к ним успеть прицепиться! А я тут с тобой застряла…

– Бомба? Где-где? В Тучкове?

Еловый тоннель

Варя первый раз ехала в открытом кузове грузовика, но не ощущала ни тряски, ни жесткого сиденья. Не видела угрюмых елей, двумя стенами зажимающих узкую дорогу, Катю и веселых эмчеэсовцев не слышала. Перед ней были папины глаза, растерянные и немного удивленные, такие же, как у нее, только увеличенные толстыми очками, с преувеличенной удивленностью.

Они смотрели и смотрели на нее, переливаясь, расплываясь, снова возникая. Мир, который еще недавно был чудесным гамаком, волшебной колыбелью, снова жестко поменялся и даже не был больше сдутым шариком, на который глядишь со стороны, – он перешел в другое измерение, где можно только застыть в немом ужасе, не ощущая ничего внешнего.

– Варь, да ведь известно только, что нашли снаряд… или бомбу, – успокаивала Катя Варю. – Она ведь не взорвалась! Ну что ты! Я уверена, что все обойдется! Вон какие бойцы с нами едут! Вернее, мы с ними… Да эти бомбы у нас до сих пор находят, каждый год! И ничего! Правда?

Саперы дружно подтвердили, что правда, что земля здесь просто нашпигована железом, которое со временем само лезет наружу, и их то и дело вызывают что-нибудь обезвреживать. Редкие земляные работы не преподносят сюрприза – дом ли кто возьмется строить или перестраивать, огород ли копать. Даже просто в лесу находят заодно с грибами мины, снаряды, патроны от крупнокалиберных пулеметов. Иногда они находятся в отличном состоянии, а иногда не представляют никакой опасности.

Но от всех этих подробностей, которые должны были Варю успокоить, она только вздрагивала. Удовольствие получали сами саперы да Катя, хватавшаяся то за блокнот, то за диктофон. Бойцы перед ней, само собой, красовались.

– А помнишь бабку, которая лет шестьдесят дверь погреба «небельверфером» подпирала? Ха-ха-ха! Это, девушки, немецкий снаряд системы минометного залпового огня… А помнишь, мужик огород под картошку пахал? Двенадцать противотанковых снарядов, калибр пятьдесят миллиметров, как новенькие! Мы их сутки выковыривали один за другим, а мужик страдал: когда же пахать, когда же сажать, когда ж вы уйдете, выходной пропадает…

Но байки Варю не забавляли, она на них просто не реагировала. Катя попыталась переключить ее мысли:

– А помнишь бабу Нюру, Веретенникову? Которая на новоселье пришла с иконой? Представляешь, до сих пор никого не нашли! Была одна версия – провалилась. Насчет любителей артефактов. Эти шустрые ребята как раз в соседнем районе запалились, так что, выходит, не они. Из милиционеров наших ничего не вытянешь, заладили – тайна следствия, а самим, по-моему, просто нечего сказать. – Но, перехватив безумный Варин взгляд, махнула рукой: – Ладно, извини, я просто хотела тебя отвлечь. Помнишь, ты сама просила: держи меня в курсе…

У Вари мелькнуло в голове, что кто-то вроде говорил все наоборот, что злодеев поймали, – но кто, когда, чья информация свежее… Папины глаза опять смотрели на нее доверчиво и часто-часто моргали, словно за что-то извинялись. А она даже насчет починки баяна ничего не узнала! До сих пор в коридоре стоит! Хотя могла бы у Гошки спросить! И вообще, приехав домой, меньше всего думала о папе, который копошится там где-то в своей пенсионерской жизни, схлопнувшейся до размеров огорода, – и пусть себе копошится… За столом вместе всего один раз посидели – прошлой ночью, чаю попили десять минут!

Но Варе представлялись не разговоры, которые могли бы у них быть, а почему-то сценки из детства – вроде выяснения отношений, которое она случайно застала, когда из школы отпустили пораньше. Родители при ней никогда не ссорились – это непедагогично, но без нее, оказывается, могли быть и недружными, и непедагогичными, и мама могла нападать с обвинениями, не давая отцу вставить ни слова в ответ. А папа и не пытался оправдываться – и Варя прекрасно знала, какое у него при этом лицо, хотя и не могла этого видеть из прихожей, – и эти его безучастность и слабость тоже были неправильными! Варе было двенадцать, она в последнее время и так стала какой-то плаксивой и взвинченной – а тут ей и вовсе захотелось не просто всплакнуть, а зареветь в голос и руками и ногами колотить, чтобы все испугались и сразу забыли, чего там наговорили друг другу. Но было понятно, что это бесполезно, все равно ничего не изменится.

И Варя, не обнаружив своего присутствия, шмыгнула в комнату к бабушке. Та сидела с книжкой в руках и, увидев Варю, сообщила радостно:

– А я, Варенька, слушала сейчас радио. Литературные чтения. Но не с начала включила, а там читали такой замечательный отрывок – и я все гадала, кто же автор, и все мне казалось, что Толстой – Лев Толстой. А что именно – слушаю и никак не пойму! Потом, как передача закончилась, пролистала собрание сочинений – и что бы ты думала? Правда Толстой – «Семейное счастие»! Вот читаю и не могу оторваться…

За стенкой происходит что-то ужасное, а она может сидеть и читать, возмутилась про себя Варя. Какого-то Толстого! Да как же это так! Не слышит, что ли, ничего, совсем глухая? Они все ненормальные, все! Все нечестно и неправильно! Варя почувствовала, что все-таки сейчас разрыдается, но из последних сил сдержалась и спросила ненатуральным и злым голосом:

– А ты что, раньше этого не читала?

Это тоже было удивительно, потому что бабушка все время что-нибудь перечитывала – а прочитала в незапамятные времена все, что только можно. Разве что толстые журналы, которые приносили родители, ей чаще всего не доставались – их надо было быстро возвращать – ну, так бабушке совсем не обязательно читать литературные новинки. Она и не обижалась – ей хватало классиков из шкафа…

– Нет, Варенька, именно это я почему-то пропустила. – Бабушка говорила ровно, как ни в чем не бывало, а глядела на Варю очень внимательно. – И хорошо, что пропустила. Представляешь, теперь – настоящий подарок! И кажется, что если б раньше прочитала, то не все бы поняла.

Варя дернула плечом – очередные глупости. Как будто она, читая тех же классиков, меньше понимает! Хотя там все герои взрослые!

Сейчас, в подпрыгивающем грузовике, ей пришло в голову, что бабушка, оказывается, прекрасно знала, что такое опущенные звенья, и умела их отыскивать, а значит, восстанавливать самое существенное в жизни…

Но что же было дальше тогда, много лет назад? Кажется, мамин голос из соседней комнаты взлетел на новую высоту, и Варя не выдержала:

– А это у нас… А это у нас – что? Семейное счастье?!

И готова была дать волю слезам, когда бабушка неожиданно и твердо сказала:

– Да.

И слезы исчезли.

И дальше Варя быстро спрашивала, почему папа не защищается и не нападает и не должен ли настоящий мужчина вести себя как-то иначе, а бабушка так же твердо отвечала, что настоящий мужчина должен вести себя именно так, и в том, чтобы не сорваться и не дать скандалу разгореться, как раз и заключается настоящая сила воли. И раскрыла свою узорчатую книгу, которую мама терпела только ради сюжетов великих картин. Именно тогда Варя это и услышала.

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

«Любовь не скандалит, не злится, не рвется давать сдачи, не думает, как выглядит со стороны», – продолжала потрясенная Варька переводить на домашний язык и, забыв о бабушке, побежала здороваться с родителями, уже не обращая внимания на их разговоры, и так радостно, как будто сто лет их не видела…

Грузовик вынырнул из елового тоннеля, как из погреба. Слева и справа пошли поля и дачные поселки – значит, Тучково близко, они уже подъезжают. Тройная радуга стояла над дорогой. Катя затормошила Варю:

– Смотри, как здорово, какой хороший знак!

Но, по-прежнему глухая и незрячая, Варя не обрадовалась радуге. Последняя фраза из апостола Павла продолжала вертеться в голове: «…никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». Куда-то она просилась, что-то хотела еще сказать Варе – только что?

И все же то измерение ужаса, в которое попала Варя, съежившаяся, зажатая, не отсекало окончательно предыдущую жизнь – если уж впустило детские воспоминания – и потихоньку просочилось еще одно, еще одни слова: «…наставляемый на пути любви, достигнув его конца, увидит нечто удивительно прекрасное, нечто вечное – то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения». Да ведь это то же самое, что и «любовь никогда не перестает»! Христианин и язычник – об одном и том же! Это то самое, что ищет Виктор Бояринов, только со многих концов сразу, и ученик Мурашовой, собравшийся в Южную Америку, и она сама, и, по словам того же студента, «все нормальные люди». Вот они, толпа ищущих. А вот человек, который уже нашел, – ее отец, не кричащий об этом на всех углах, как об открытии, а живущий постоянно с этим пониманием, и воспринимаемый – в своей же семье – с точностью до наоборот… В моей душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне…

И все это в любой момент может взлететь на воздух!

На тучковских огородах уже стояла милицейская машина. Пиротехников из МЧС пропустили сразу же, а Катю с Варей деревенский участковый попытался оттеснить. Но Катя начала размахивать журналистским удостоверением, заявляя, что имеет право находиться в местах стихийных бедствий и всяческих происшествий, а Варя просто побежала к папе, который, живой-невредимый, стоял поодаль с еще одним мужчиной – должно быть, копальщиком погреба. Папа гладил хлюпающую Варю по голове и виновато повторял:

– Ну, ничего же не случилось. Надо же, а этот огород у нас с девяносто первого года. И ничего.

Участковый, видя, что выставить посторонних не удается, позвал на помощь начальство, и вездесущий Робин, хмуро поздоровавшись, предложил расходиться:

– Варя, твой папа уже дал показания. Уезжайте. Тут нельзя. И вы все тоже.

Но Варя еще не пришла в себя, у нее дрожали и губы, и руки, и папа ее успокаивал. Копальщик завелся насчет того, что это надо еще выяснить – нельзя или можно, в смысле копать, он взял деньги, и он честный человек, а там, может, груда старого металлолома, которую пусть вывозят поскорее… А Катя продолжала размахивать удостоверением, повторяя, что представляет стотридцатитысячное население района, которое имеет право знать, что здесь произошло. А сзади послышалось:

– Ну и мне тоже можно. Привет, майор. Мы тут рядом оказались.

Варя обернулась на знакомый голос. Виктор в своей походной экипировке быстро приближался, с тревогой поглядывая на нее, а за ним спешили почему-то Гарольд и Марта – тоже одетые по-походному. Впрочем, они и всегда так одеты.

– Дед Гарольда где-то здесь воевал, – пояснил Виктор, и слова его относились ко всем, но смотрел он только на бледную Варю. – В сорок первом пропал без вести. Вот они и решили, раз в этих местах оказались, проехаться посмотреть. Меня проводить попросили – я в местном поисковом отряде работаю. Это и есть мои общественные дела. А тут вдруг кричат – бомба…

Варя переваривала услышанное – еще одна ипостась этого неординарного человека, сколько же их? – а Катя между тем заявила:

– Мой дед тоже здесь воевал. В ополчении. Сразу погиб. Он уже немолодой был, на фронт его не брали. Он, наверное, в своих очках не отличал человека от дерева. А второй дед был как раз молодой, немного старше меня. Он тоже пропал без вести, только не здесь, а под Воронежем. Но мы думаем, что он погиб, потому что был в тот момент в полевом госпитале, а немцы ведь бомбили и госпитали, и санитарные поезда.

Катя говорила отчетливо, без всякой политкорректности, нисколько не смущаясь присутствием немцев.

– Was sie spricht?[1]1
  Что она говорит? (нем.)


[Закрыть] – спрашивала мужа Марта.

– Да у нас в любую сторону ехать можно – везде шли бои, – охотно вступил в разговор копальщик. – Бабка моя рассказывала – зимой сорок первого все эти поля были трупами покрыты. Сплошь сибиряки лежали, двухметровые, крепкие! Она на работу потом мимо них бегала, транспорт не ходил – сначала плакала, потом привыкла. У женщин и детей своих сил не хватало хоронить, не то что фашистов. А вот те не забывали о порядке – рядом со школой сделали свое кладбище, когда в школе госпиталь разместили. По секторам хоронили, не абы как. Там теперь спортплощадка. Ходим по костям. А наших солдатиков сколько до сих пор в лесах лежит – у-у! – вон Витя знает. Сколько вы подняли?

– За двадцать лет – десять тысяч. Имена только у четырехсот удалось восстановить, – кратко ответил Виктор.

Варя тихо сказала копальщику, кивнув в сторону Гарольда:

– Он по-русски хорошо понимает.

– Вот и отлично! – отвечал копальщик гостеприимно. – Они же по местам боевой славы хотели проехать, ну и пусть смотрят и слушают! Жалко, что ли? Упокой души и все такое, понятно же. А вон та церквушка – видите, в той стороне – уцелела, даже и с колокольней, ее взорвать не успели. Немцы, когда отступали, собрали жителей – и городских, и с деревень, всех подряд, колонной построили и с собой погнали, прикрываться ими хотели. А потом передумали и в эту церковь загнали и продержали всю ночь. Мороз был, дети грудные замерзали. А потом двери заколотили и хотели поджечь – да не успели, слава богу. И бабка моя там была…

– Was er spricht?[2]2
  Что он говорит? (нем.)


[Закрыть] – все спрашивала Марта.

Гарольд молчал.

Робин тоже молчал и хмурился. Варя вдруг вспомнила, как в школьные времена они с Леной зашли к нему домой. В серванте за столом стояла черно-белая фотография, и Робин сказал, что это его отец, еще мальчик, с родителями. Они были сняты на фоне каких-то экзотических кибиток, поэтому Варя и запомнила. А когда сообщила дома, что отец ее одноклассника – настоящий путешественник, мама с папой переглянулись. А бабушка потом, когда они подумали, что Варя пошла в ванную, сказала, что Фольц-дедушка в войну был выслан в Казахстан, хотя он и какой-то крупный специалист, и что вся их семья так давно живет в России, что немецкой крови в них, наверное, совсем не осталось, одна фамилия, и что они вернулись в Белогорск уже в семидесятых годах.

Только теперь то, что тогда сразу забылось, стало понятным. Надо же, а в школе они с детской беспечностью не обращали внимания, кто какой национальности – Робин, Гошка… По крайней мере, Робину, как Гошке, немецкую княжну не привозили, чтобы породу сохранить…

А теперь они собрались здесь все вместе – внуки своих дедов – и между ними повисла неловкая пауза, и на Гарольда с Мартой – еще пять минут назад просто милых туристов – глаза не поднимаются. Не поднимаются, и все. Нет никакого покоя ничьим душам! Да и возможен ли он? «Сидели бы они лучше дома, – внезапно подумала Варя со злостью, которая поразила ее саму. – И дед их – тоже. Не пришлось бы нам сейчас мчаться как угорелым! И трястись за папу! И гадать: взорвется – не взорвется! И ходить по костям!» Она всей душой была вместе с Катей и ее неполиткорректностью и, невольно шагнув к ней, крепко сжала Катино плечо. Господи, да неужели эта война будет длиться, пока не выроют последнюю железку?! Тут ей вдруг вспомнилось, что недавно археологи выкопали в их же краях пуговицы и штыки наполеоновской армии. Двести лет понадобилось, чтобы не думать с ненавистью о французах, воевавших на этих же полях…

Сапер возвратил всех в сегодняшний день. Он отвел в сторонку Робина, но Варе удалось услышать:

– Немецкая авиабомба, пятьсот килограммов… Со взрывателем… Радиус поражения…

Робин быстро вернулся:

– А теперь все ушли. Живо.

Сказано это было так, что никто и не подумал задержаться. Кроме Кати, щелкавшей фотоаппаратом.

– Варя, пойдем, я вас отвезу, – распорядился Робин, направляясь к своей машине, но Виктор указал на сиротливо стоящих немцев:

– Нет, я. А ты вези своих.

К удивлению Вари, Робин не возразил и только кивнул.

Варю же бомба, со взрывателем или без, больше не волновала: поняв, что папа жив и ему не грозит опасность, она совершенно успокоилась.

– Они сейчас будут решать, можно ее перевозить или надо уничтожать на месте, – говорил Виктор, разворачиваясь и отъезжая от злополучных огородов. – Если на месте – жаль ваши грядки.

– Да уж бог с ними, – отозвался папа – он сел впереди, а Варя устроилась сзади и с удивлением взирала на приветливые домики и поля, бегущие за окном, которые совсем недавно, по дороге сюда, казались безжизненным, почти загробным миром. – Значит, нечего здесь больше делать, не судьба. Вот и дочка все говорит, что давно пора бросить это земледелие, а я… Выходит, это старческая блажь, из-за которой теперь столько хлопот, столько народу на ноги подняли…

– Ну, не скажите, – возразил Виктор, а Варя вертела головой, пытаясь поймать его отражение в зеркале заднего вида. – Я, когда смотрю на наших пенсионеров, поражаюсь, насколько сильна в человеке связь с землей – на генетическом, наверное, уровне. Ведь у большинства дачников пахали и сеяли совсем далекие предки, а радость от общения с землей все жива. Даже когда стало очевидно, что эти огороды экономически невыгодны, что выращенный помидор чуть ли не вдвое дороже магазинного…

– Зов предков? Власть земли? – улыбнулся папа.

– Что угодно, только не блажь, – убежденно заявил Бояринов.

«А я когда смотрю на наших пенсионеров, как они в автобусы лезут и давятся, чтобы добраться на эти свои участки, думаю, что лучше бы они дома сидели», – пронеслось у Вари в голове.

– Виктор, а как вас Гарольд с Мартой нашли? – неожиданно спросила она.

– Да меня майор попросил – свозить их… на экскурсию, – отозвался Бояринов. Заметил Варино удивление, пояснил: – А вы думали, мы с ним на ножах? Он просто иногда бывает формалистом…

– А вы давно в поисковом отряде? – подал голос папа. – Я, извините, слышал, что многие сейчас занимаются этим ради денег, а на вас это непохоже… А работа не из легких и не из приятных…

Нашел о чем спрашивать! Варя тревожно переводила взгляд с одного затылка на другой и одновременно вспомнила почему-то про хеттов.

– А, ну да, я ведь идейный, – весело согласился Виктор. – За деньги – это немцев откапывают, у них там есть и международная ассоциация, и народный союз по уходу за военными захоронениями. Они платят добровольцам. Поисковики же вообще многие на профессиональной основе работают – а я так, по мере сил и возможностей. У нас в школе учитель истории был – типичный чудак-ученый, вроде Паганеля. Он, собственно, и собрал поисковый отряд из старшеклассников. А до того мы воспоминания старожилов записывали, вроде тех, какими ваш помощник поделился. По лесам тоже ходили, по старым блиндажам лазили, железки собирали. Один раз солдатский медальон нашли – ну и пошло. Имя в Книгу Памяти занесли. Внуки этого бойца потом отыскались, приезжали, благодарили… А учитель – Иван Платоныч, он и сейчас в школе работает…

– Иван Платоныч? Как же! – обрадовался папа. – Он же и у Вареньки историю преподавал! Вы, значит, в одной школе учились?

– Только я – двумя классами младше, – кивнул Бояринов. – Я Варю отлично помню – всегда на нее смотрел на переменках.

– Ой, а я не помню, – растерялась Варя. Он, стало быть, ее ровесник, просто пошел в школу как положено, в семь лет. А она на младшие классы и внимания никогда не обращала…

Они снова въезжали в еловый тоннель. Впереди была узенькая ленточка дороги, а наверху – такая же узенькая голубая ленточка неба. И никаких лужаек и опушек, сразу вплотную к асфальту подступали высоченные ели, которые сплетаются ветвями так, что сквозь них нельзя было пробраться. А ведь из папоротника и тысячелистника можно сложить такой же плотный узор, прикинула Варя. Так, что за живой зеленой стеной будут угадываться непролазность и дыхание чащобы, а не плоскость бумажного листа! Она сумеет! У нее получится! Стена, наглухо закрывающая тот самый мир, входить в который можно только с разрешения, который видим, но недоступен, и тянется на много километров, и уходит в другие края…

– Да, тот самый, вековечный лес, – подтвердил Виктор, немного обернувшись. А на слова, сказанные Варей вслух, ответил: – Да там и помнить нечего. Я был тощий, долговязый и с дурацким выражением лица. Кто на таких смотрит…

Как это у него выходит – опять фокус какой-то – одновременно говорить и с ней, и с папой, и на мысли отвечать, и на дорогу смотреть! И все слова попадали в разговор вовремя и точно, словно стулья в кафе – на свои места, не задев ничьих голов и стаканов… Безмятежный мир-колыбель незаметно вернулся и легонько покачивался вместе с машиной. Варя хотела спросить, тот ли это самый автомобиль, на котором… Но папа отозвался первым.

– Да вы и сейчас не очень растолстели, – возразил он. – Чаю не хотите? С булочками? Мы вам так благодарны, что вы нас прямо до дома…

И это не звучало как формально вежливая фраза, которая на самом деле никаких визитов не предполагает и на которую надо отвечать подобной любезностью. Выходит, папа тоже ощутил это редкое состояние, когда все слова к месту и всем друг с другом хорошо! И не будет ничего удивительного, ничего неловкого, если они и вправду сейчас все вместе пойдут домой, и в голову не придет стесняться старых стен, и из тонкой ткани понимания продолжит ткаться разговор, когда почти не важно, какие произносятся слова…

Не успела Варя обрадоваться, а Виктор – что-нибудь ответить, как папа заметил:

– А кто это там у нашего дома?

Варя схватилась за сиденье и сглотнула. Наползла дурнота. У калитки красовалась длинная блестящая иномарка, а рядом с ней выхаживал – немного обреченными шагами, словно давно уже мерит ими тротуар, – Олег Александрович Зотов. С букетом сочных пунцовых роз. Настолько сочных, словно они крови напились. Словно это те цветы, которые поглощают на лету насекомых и маленьких птичек.

Что за невозможное дежавю?!

Но она же так и не позвонила, хотя могла…

– У вас, наверное, вечеринка запланирована, а тут форс-мажор, – спокойно высказал предположение Виктор. – Но, может, вы еще не опоздали.

– Да, да, Варенька, – встрепенулся папа, – ты иди, куда собиралась, не нужно из-за меня портить вечер! Я, главное, до дома добрался, я теперь никуда не уйду. Таблетки проглочу и спать пораньше лягу, а сидеть со мной абсолютно ни к чему…

Но Варя уже не слышала папу. А в прошлый раз совсем другое говорил, подумала она о Викторе с внезапной обидой. Почему он сейчас, как тогда, не предложит что-нибудь придумать, не выручит ее из очередного кошмара? Ведь ей не просто не хочется ехать с Зотовым – сегодня это совершенно невозможно! Или с переднего сиденья не видно?

Но нельзя же забаррикадироваться в машине. Надо выйти и объяснить человеку с букетом, что она никуда с ним больше не поедет. Хотя момент для этого – самый худший из всех возможных. Лучше было позвонить в восемь утра.

– Я сейчас, – только и сказала Варя, опустив голову.

И тихонько закрыла за собой дверцу. А может, надо было хлопнуть сильнее? Или, наоборот, нельзя хлопать с размаху, это же не маршрутка? Иномарки все какие-то нежные… Варя замешкалась, робко заглянула в машину – но увидела только низко надвинутый козырек.