Текст книги "Девушка с букетом"

Варя сжалась. Стало быть, устроенная майоршей сцена не осталась незамеченной, и общество теперь ее смакует. Прекрасный развлекательный вечер: немного ностальгии, вкусный ужин и занимательный оживляющий скандальчик! Те, кто не пришел, будут потом завидовать!

– А может, зря мы их тогда разлучили навек? – донесся вдруг медлительный, бархатистый голос Гошки, который наверняка сейчас прижмуривался, развалясь на диване и выпуская клубы дыма. – Может, они были созданы друг для друга?

– Чего-чего вы сделали? – переспросил третий голос, кажется, Борьки Лончинского. – Это когда?

– Да классе, кажется, в восьмом, – подключился Павлик. – Да ты сам сейчас вспомнишь: экзамены на носу были, по математике вместо Рахили – практикант. А эти двое все друг на друга пялились – слепой бы заметил…

Варя застыла перед зеркалом с помадой в руке.

Рассказ набирал обороты, Павлик входил во вкус. Сквозь щелку было видно, что он стоит посреди курилки, как на сцене, спиной к двери и лицом к публике, покачиваясь по привычке с пятки на носок.

Невозможно представить, что будет сказано дальше, но Варя отчетливо сознавала: надо уйти, прямо сейчас, и ничего не слушать. Потому что, как говорила Лена, это как раз то самое состояние, в котором категорически не стоит видеть своих знакомых. И не могла двинуться с места, как много лет назад – от дверей школьного кабинета, где Павлик точно так же устраивал представление.

– Вспомнил, что ли? А записку Варькину, о которой тогда весь класс говорил? Так она ее не практиканту писала, а Фольцу! А чего там понимать? Я сразу просек, она же писала и на него глядела. А дальше – это было уже дело техники… И здорово же он приуныл, когда узнал, что Воробьева к учителю на свидания бегает! Прикинь, а если б она и Робин все-таки начали тогда встречаться?

– Быть бы Воробьевой майоршей с выводком детей, – неторопливо, с неподражаемыми интонациями вставил Гошка – и раздался дружный смех.

И в этом общем хохоте Варя, как разные инструменты в оркестре, слышала их каждого в отдельности: галантного Борьку, который только что, провожая к столику, продемонстрировал прекрасные манеры, отодвинув ее стул; вальяжного Гошку, который не поленился полезть в записную книжечку за телефоном музыкального мастера; Павлика, который точно так же заливисто хохотал, когда они вместе смотрели Рекса и ели булочки с колбасой. Это был тот же самый Павлик – обожающий сына и дочку, мгновенно замечающий человека, находящегося в затруднительном положении, и спешащий ему на помощь, Павлик, так трогательно спрашивавший о Лене. И вопроса не возникало, как же все это в нем умещается, потому что видно было – умещается прекрасно. И тем более было понятно, что и сейчас, и полжизни назад все говорилось и делалось не со зла – а так просто, для смеха.

Одноклассники веселились.

Момент, чтобы уйти, оказался пропущен. Теперь было уже все равно.

– Ну, все прямо как раньше – над кем еще поржать, если не над Варькой? – риторически восклицал Борька с оттенком упрека расшалившимся взрослым школярам – упрека, которого не было.

– А то? – подхватывал Павлик. – Она же младше всех была. Помните, расскажешь анекдот, все смеются, и она тоже – хотя видно, что совсем не догоняет…

– Ну да! – Это уже Гошка. – Глазищи наивные, как у олененка Бемби, и хлопает ими, хлопает…

Они вытащили из памяти несколько тех самых анекдотов.

Варя посмотрела на свою руку, сжимающую помаду, – рука мелко тряслась, словно собираясь истыкать зеркальную поверхность мелкими красными точками.

Одноклассники продолжали веселиться.

– Эх, а я же совсем недавно видел совсем другие глаза, какой там Бемби! – Павлика, должно быть, осенило, и он требовал тишины.

Варя похолодела. А из курилки лилось захватывающее повествование о том, как великодушный Павлик спас беспомощную Варьку, как щедро накормил и обогрел, и спать уложил, и вдруг вспомнил, что забыл о чем-то спросить, и заглянул к ней в комнату – рассказчик замер на самой эффектной ноте, – а ему навстречу такой жар очей! Едва, братцы, не накинулась! Спасайся кто может! Надо поскорей ее замуж выдавать третий раз, хоть за первого встречного!

Она выбежала на улицу под очередной взрыв хохота.

Березовый листик

Длинная аллея парка, дерево любви, обрыв… Варя не отдавала отчета, куда бежит. Это волевые люди вроде Кати могут, переживая внутреннюю трагедию, казаться внешне спокойными, уверенными и даже счастливыми, а она – не может! Она может только бежать, по-детски, по-дурацки, туда, где никто ее не найдет и где нет ни души. И хорошо, что нет. Варя перевела дух и понеслась дальше, ощущая, что скорость действительно изменяет сознание – не приводит его в равновесие, но хотя бы унимает мечущиеся мысли.

Наконец стало понятно, что она выбрала самый долгий путь, чтобы добраться домой, – вокруг всего города, ноги ее уже подгибаются и сами переходят на шаг. А дорога уходила в гору. Все выше, все круче. Где-то здесь должен быть родник, а рядом с ним – скамеечка. Варя уже еле плелась. Если скамейку сломали, она сядет просто на землю, решила она.

Но прочная широкая скамейка оказалась на месте, и родник журчал из-под белого камня, и можно опустить горящее лицо в полные пригоршни ледяной воды. Весь день здесь толпился народ с пластиковыми бутылками, а сейчас было совершенно безлюдно. Варя опустилась на скамейку и плотнее завернулась в плащик: от озера поднимался туман. Ночь и туман – как будто это уже было…

Такая же пустота заполонила и ее душу при мысли о веселящихся одноклассниках, хотя мысль о них должна была обжигать. Но Варя с удивлением ощущала, что почему-то их не ненавидит. Они все – такие же, какими были всегда, и Павлик все такой же. Это его взрослая дочь затрачивает труд души, разбираясь в тонкостях предательства, – а ему бы и в голову не пришло, что это может иметь отношение к нему, такому замечательному. Просто он так ходит, когда его ход. По игровой доске. Можно разобидеться и расшвырять фигурки. А можно пожать плечами: дракон летает, заяц прыгает.

Однако негодование бурлило в Варе, только куда оно направлено? Все перемешалось в ее душе… Но в тишине и неподвижности постепенно проявилось, кто виноват – она сама, конечно, и никто, кроме нее. Она все это заслужила – и сегодняшние оскорбительные нападки, и насмешки, которые шлейфом тянутся из детства.

Майорша была в своем праве, защищая себя и своих детей, младший из которых еще сидит в коляске. Она просто назвала вещи своими именами, обнажила неприглядную сторону того волшебного флера, которым Варя привыкла окутывать все, к чему прикасалась, – и это была настоящая, земная сторона жизни. Не тронь чужого – какая разница, от чьей жены она это услышала.

И мальчишки веселились, как всегда. А тот, кто не видит, что на самом деле происходит и как к нему на самом деле относятся, потому что смотрит на жизнь наивными глазами, когда-нибудь все-таки увидит все как есть. Пора увидеть и перестать воображать, что тебя все любят, что тебе все рады, – и понять, что такую дуру невозможно любить, дурами обычно только пользуются или, в самом безобидном случае, смеются над ними…

Наверное, это Виктор и имел в виду, говоря, что утром многое может показаться иным. Вот он и проснулся со свежей головой, и посмотрел на нее другими глазами, и понял, что погорячился, что такое собрание нелепостей, как она, – никакой не приз и не подарок. Просто маленький ночной эпизод – а он, как сон, легко стирается в памяти.

И даже если Виктору ничего не показалось, и волшебная ночь была, и он разрывается сейчас между ней и своим сказочным теремом – это ничуть не лучше. Легко ли, вся предыдущая жизнь – против нескольких дней! И ведь, уже прощаясь и ссылаясь на какое-то зыбкое завтра, он давал понять, что сегодня, по сути, ему нечего ей предложить. Поэтому он весь день и не отвечает. И разговоры ни к чему в таких случаях, это даже Зотов понял наконец и отстал и больше не звонит. Ну, Зотов умный человек – а она, дуреха, неудавшийся вундеркинд, не понимает, не оставляет Виктора в покое…

Мобильник резко зазвонил, Варя подскочила и чуть его не выронила. И не сразу поняла, кто это, откуда.

– Варя, не поздно? Ты что-то пропала, о планах о своих ничего не сообщаешь – кто же так делает? Ну, теперь уже не важно – я попрошу тебя выйти со следующей недели, в другой раз догуляешь. Все в отпусках, а Лапшина заболела, у Василенко что-то с детьми – в общем, мы тебя ждем…

– Да, да, – кивала Варя начальнице, возвращаясь в ту часть реальности, где существовали работа и обязанности и где дела не было до ее переживаний и внутреннего мира. Внешний мир, как обычно, жесток до цинизма – у тебя ни семьи, ни детей, значит, будем затыкать тобой дыры, все равно тебе больше делать нечего.

Но сейчас, как ни странно, этот звонок принес облегчение: голос внешнего мира встряхнул Варю, она почувствовала, что уже не расползается, как оттаявшая снежная баба, и скоро будет в состоянии прикинуть, на какой электричке завтра выехать. Отправила эсэмэску Лене: «Все в порядке, срочно вызвали на работу, завтра уезжаю». Ведь Лена наверняка сейчас ее ищет – если не бросилась на поиски раньше, после сцены с майоршей. В интернет-кафе заглянуть не догадалась и, скорее всего, решила, что рыдающая Варька побежала домой. А сейчас не знает, что и думать. Но разговаривать не хотелось ни с кем, даже с ней – достаточно эсэмэски, чтобы больше не беспокоилась. Папе, который ушел на сутки на дежурство и должен смениться только завтра утром, Варя тоже написала сообщение. Потом можно поговорить, с городского телефона – а сейчас она поднимется и пойдет домой.

И продолжала сидеть, глядя на мобильник, как на живое существо, словно ожидая от него подсказки, как быть. Он почти весь день провел у нее в руках и стал почти что теплокровным. Виктору тоже можно послать эсэмэску. Только теперь она не знает, что писать. Хотя за последние дни узнала очень много.

Она точно знает, что встретила человека, чувство к которому оказалось таким же настоящим, как ее цветочные картины или картины-фантазии, которыми она жила до сих пор и которые были единственно подлинными в этой жизни. И оно не имеет ничего общего ни с ликованием от долгожданной взрослости, как в первом браке, ни с самоутверждением, как во втором, ни с повышением социального статуса, ни с устройством личной жизни, ни с компромиссом – чтобы все как у людей, – ни с чем, что раньше без сомнений называлось любовью.

А еще она знает, что приносит всем только несчастья и неприятности – хоть это сформулировал фигляр Андреев, это действительно так. Мужей побросала – одного уже на свете нет, другой измельчал и опустился. Зотов ее сейчас проклинает. Бедолага Робин не знает, как жену успокоить. Что еще? Осталось только разрушить идиллию в тереме, ежиков осиротить?

Но еще она знает, что можно понять, что для тебя главное, чтобы отойти от него и не прикасаться – если считаешь, что так будет лучше. Главным оно от этого быть не перестанет. Не отнимет же никто. Возвращайся в обжитой мир иллюзий, перебирай свои сокровища – встречи, минуты, слова, – засушивай, раскладывай. Создавай феерические картины. По крайней мере, несчастных будет не так много, ровно ты одна.

Варя еще раз внимательно, вопросительно посмотрела на свой мобильник – и отключила его.

Теперь все-таки надо подняться.

Угрюмый, непроглядный ночной мир не давал ответов, он был сам по себе, и тот, кто случайно пробирался по нему, тоже должен полагаться только на себя.

Вдруг что-то невесомое опустилось на рукав. Варя машинально коснулась пальцами – листик. Тоненький, как блесточка, березовый, с кружевными зубчиками. Хотела стряхнуть, помедлила.

Не сразу поняла, почему помедлила, почему продолжает его теребить. Наконец закрутила головой во все стороны – и словно еще раз очнулась, как после звонка начальницы.

Вокруг родника – ни одного дерева. Только чуть выше – сосна с раздвоенной макушкой. И вверх по склону, и дальше, во всю даль и ширь – сосновый бор, один из краешков лесного океана. Хоть и темно, но Варя отлично знает это место, отсюда до их улицы недалеко. Здесь никогда не росло ни одной березы. Только сосны.

Но взялся же он откуда-то! Вот же он, на ладони.

Конечно, это знак того, что все хорошо, что все правильно!

И Варя легко поднялась со скамейки.

Летний букет

Белогорск, заспанный, серенький, съежился за вагонным окном, а потом неохотно пополз назад. Не было никакой необходимости выезжать на шестичасовой электричке. Хоть бы и к полудню выехать – какая разница, если на работу только завтра. Но что еще можно придумать, если все равно не спишь.

– А я специально пораньше встала – потом набьется полный состав, и не сядешь.

Маленькая, сухонькая, похожая на птичку старушка, сидящая напротив, выжидающе смотрела на Варю глазками-бусинками. Варя вежливо кивнула и попробовала сделать вид, что дремлет. До чего же любят поговорить некоторые пассажиры. Если никто из знакомых не едет за компанию, привяжутся к незнакомым – и все равно поговорят.

– Вот и я говорю – раньше электрички и ходили гораздо точнее, и до Москвы доезжали не за два часа, а за час сорок – а это разница! – Стоило Вариным ресницам дрогнуть, как старушка тут же разразилась ответной тирадой, словно Варя ей что-то сказала.

Пришлось открыть глаза, а потом выслушивать, что попутчица едет в гости в Москву, что недавно она похоронила своего старичка, что дети, слава богу, устроены, что погода вроде бы налаживается, а в городе что творится…

– …убили и ограбили – ну, вы, конечно, слышали, об этом весь Белогорск говорил. А мы у нее клюкву постоянно покупали и еще чернику, а то на рынке, знаете, скажут, что владимирская, а на самом деле из-под Чернобыля привезли. Местная надежнее… Ну так вот, сначала-то думали, что банда орудует и что из дома ценную икону украли, а оказалось – ничего подобного!

Варя подавила невольный стон.

– Никакая не банда, а собственный племянник ее уговаривал эту икону продать через его посредничество, за хорошие будто бы деньги, – торопилась попутчица. – А она все сомневалась. И потом, икона семейная, из поколения в поколение переходила, так она все-таки посовестилась продавать. Решила подарить другому родственнику. И подарила уже – это все тот племянник потом рассказал, – и тут же пожалела: у них валяться будет, никакие они не верующие, а если бы она продала, то ей деньги на старость. Между нами говоря, особа была прижимистая, мы с ней никогда и не торговались – бесполезно… И главное, не сказала никому, а просто унесла назад потихоньку. Те потом обыскались, не знали, что и думать. А она опять с тем племянником завела разговор о продаже, только они взяли и повздорили – да, впрочем, они всегда ругались, – тут-то беда и случилась. Потом обнаружилось, что в комнате всю мебель покрушили, и подумали, что это за старушкой гонялись, а она пыталась спастись. А на самом деле это она гонялась за племянником! Хотела выгнать его – в цене не сошлись, она решила, будто он ее обмануть хочет. Она гонит – он не уходит, распалились оба, тут ее удар и хватил. Инсульт. Переволновалась. Племянник испугался – и бежать, а икона рядом с ней так и осталась валяться, уж ему не до иконы было, ноги бы унести. Нелепая смерть, правда? Интересно, будут теперь родственники друг у друга эту реликвию оспаривать и кому достанется…

Варя механически кивала. «Достойный» конец. Отказаться от любви – и умереть от жадности! Наверное, это сильнее войны, так что никакой намоленный образ не поможет, никакой чудотворец…

А старушка толковала теперь о будущем урожае. Еще и о смородине и яблоках выслушивать?!

Как же получилось, что книжка осталась на тумбочке? Лена дала почитать новый роман Анны Берсеневой, как бы он сейчас пригодился! Лучше сесть в электричку без билета, чем без книги! Уткнешься в нее – и никто не пристает… Варя с надеждой заглянула в сумочку, потом в пакет – может, все-таки не забыла?

Нет, только папка с файлами, в которых – каждый день ее недолгих выходных. Все события, все встречи.

Сухой полуистлевший лист из парка.

Ряска из самостийного прудика.

Лепестки мальвы из сада с привидениями.

Приворотные травы от Медведевых.

Тополиный пух с Уважаемого Дерева.

Кривая ромашка с набережной.

Кружевная сиреневая «капуста», которую все-таки удалось потом раздобыть.

А папоротника нет, он завял…

Цветы со столика летнего кафе – белый, синий, красный.

Колоски и метелки.

А в кармане плаща, кажется, лежит тот самый березовый листик.

– …А вы в Белогорске живете или в Москве? К родителям в гости, наверное, ездили? – По-птичьи склонив головку набок, старушка продолжала изучать Варю своими живыми, совсем не сонными бусинками и в два приема выяснила, что та действительно приезжала на выходные, что у нее остался один папа, а потом – как папу зовут.

И тут оказалось, что старушка всю жизнь проработала с мамой и папой в Белогорском НИИ, да еще в одном отделе. Стало понятно, что теперь точно будет о чем поговорить – теперь-то оно и начнется. По-настоящему, до самой Москвы. И из уважения к родителям придется терпеть и кивать.

И в самом деле потекли воспоминания. Варя сглотнула зевоту. Раз в жизни ей потребовались одиночество, и тишина, и покой, чтобы укрепиться в сознании того, что она все делает правильно и все идет как надо, чтобы сердце перестало щемить и поминутно вздрагивать. Нет, не судьба – не на то сиденье села… Сзади пищало чье-то радио: «В лужах разлетаются птицы с облаками…» Как жаль, что она до сих пор не купила плеера, можно было бы заткнуть им уши! За окном по все еще не проснувшемуся небу плыло облако, похожее на домик, с окошком таким печальным, словно оттуда кто-то на Варю глядел, провожал, догонял ее электричку…

– Как жаль, как жаль! Ваша мамочка ведь совсем была молодая, я гораздо раньше ее вышла на пенсию. А похороны – это такое испытание, и для души, и для кошелька. Вот когда мой бедный Иван Сергеич… – Дальше пошли излияния, на которые не знаешь, что отвечать, – сантименты вперемешку с прейскурантом. – Если бы не Витя, я не знаю, как бы пережила! Так помог, так помог…

Варя насторожилась. Заметив это, старенькая птичка зачастила еще вдохновеннее:

– Он вообще замечательный человек! О нем болтают всякое, но это ведь люди не разобравшись, а я всегда и всем говорю: замечательный человек, уж я-то знаю. А какой на кладбище порядок навел! Такого и в советские времена не было, хоть я и о его родителях ничего не хочу сказать… А забор какой сделал! А часовня появилась – может быть, видели! Верующим есть куда заглянуть, свечку поставить. Если человек только о своем кармане заботится, станет он так душу вкладывать, а? Тем более что сам-то он ведь совершенно не для кладбища!

– Это как? – Варя услышала свой сдавленный голос как будто со стороны.

– Это я неловко выразилась, – засмеялась ее собеседница сухоньким, шелестящим смехом. – Я хотела сказать, что Виктор Васильевич несколько не вписывается в круг своей семьи, не этим делом ему следовало бы заниматься. Хотя все, что я перечислила, – его несомненные личные достижения. Он ведь только потому, что родители упросили… А это разве не показатель – стремление делать то, что приходится, не просто добросовестно, а как можно лучше! А какой он депутат авторитетный, как много людям помогает, если бы вы знали! А кругозор какой, не то что у этих теперешних: если сидит на заправке – то только о бензине и думает, если магазин открыл – то дальше прилавка не видит ничего… Мне кажется, что для него все то, что для других является предметом вожделения и конечной точкой, – для него это только как бы ключики, чтобы открыть очередную дверь и выйти на новый уровень понимания… Знаете, мне Виктор Васильевич всегда казался эдаким универсальным человеком эпохи Возрождения, которому всего мало, а дано много, и он так стремится все охватить, все успеть…

Варя слушала не дыша, вытянувшись, подавшись вперед, не касаясь спинки сиденья.

– Я сама, видите ли, всегда сожалела о тех временах, когда возможно было прочитывать все книги, которые выходят, – старушка мелко, снисходительно засмеялась, – и всю текущую периодику. Когда была отчетлива роль личности в движении науки и возможны индивидуальные открытия. Не то что мы сидели в своих отделах – коллективный разум, кто кофе пьет, кто рыбок кормит. Вот все и размылось и обезличилось… А когда я с Виктором Васильевичем познакомилась, как будто надежда всколыхнулась: есть еще люди, стремящиеся и понять этот мир, и устроить его разумно. Не боящиеся брать на себя ответственность. А то обычно или уж одно, или другое… И так его, понимаете, жаль, так жаль!

– Почему же жаль? – прошептала Варя.

– Да как раз потому, что добросовестный да совестливый! Я же говорю! Одним недостаток этих качеств мешает, а другим – наличие. Ведь чтобы свой потенциал реализовать, изрядный эгоизм нужен, иначе с места не сдвинешься! И я бы защитила кандидатскую, если бы не двое детей и не Иван Сергеич с его кандидатской! А Виктору Васильевичу то родителям приходится навстречу идти, то брату, то сестру устраивать – когда тут для себя жить, если он для всех как золотая рыбка. А плохая жена если попалась – так тут вся жизнь может под откос пойти и все двери разом захлопнутся, какие уж там ключики, предназначения. Вот и получается печальное зрелище, когда человек больше собственной судьбы…

– А при чем тут плохая жена? Откуда вы знаете? – выскочило у Вари – и она тут же испуганно смолкла: сейчас старушка обидится, замолчит… Но та, склонив головку на другую сторону, со смешным высокомерием проговорила:

– Это я-то откуда знаю? – И тут же с достоинством произнесла: – Люди в наши времена вынуждены использовать любые возможности, чтобы выжить, насколько вы знаете. И молодые в том числе, не говоря уже о тех, кто в нашем возрасте. По крайней мере, мы с Иван Сергеичем на рынке никогда не торговали – китайскими там всякими трусами. А помощница по хозяйству – это очень востребованная специальность. Сейчас кого только нет, а вот хороших, надежных помощниц найти не так просто – люди ведь в дом тебя впускают, доверяют свое имущество, подробности собственной жизни… – И тут же заторопилась: – Я никогда никого не посвящаю в подробности жизни своих нанимателей! Сплетни, видите ли, – это не по моей части! Мне это ни к чему, мне дороже моя репутация и доверие таких людей, как Виктор Васильевич… Хотите пирожок? Домашний, вкусный, не стесняйтесь! Два часа в дороге – пора перекусить…

Варя взяла пирожок. Сладкий, с клубникой. Но с какой начинкой – она понимала отдельно, носом, а то, что вкусный, – тоже отдельно, головой. Это, наверное, и есть умственное восприятие жизни. Которого ей всегда не хватало, и о чем сокрушалась мама. Значит, так вот они все и живут. Есть пирожок совершенно не хотелось.

– …Так ни один же нормальный человек не выдержит глядеть на такое! Ну, не печешь пирогов, не любишь с малышами возиться, даже со своими собственными, – так мужа, по крайней мере, люби. Который для тебя и домработницу нанял, и няню… – Старушка зорко всмотрелась в Варю, но, поняв, что та больше не выражает сомнений в ее компетентности, и не осуждает за болтливость, и готова слушать дальше, воодушевилась: – Так нет, всегда все не так, всегда всего мало. Я просто замучилась притворяться глухой! Прямо телевизора никакого не надо с мыльными операми!

Варя не сомневалась в достоверности повествования. Понимала она и то, что старушка не сплетничает, чтобы распустить свои сплетни по всем направлениям, не злобствует – просто Варя для нее идеальное Большое Ухо, которое живет где-то далеко, сейчас поедет дальше и обо всем забудет, – но понимала, совершенно об этом не думая.

– Чего же мало? – опять почти шепотом спросила она.

– Ну да, вы скажете – они обеспеченные люди. Но это же, милая, растяжимое понятие! – поучительно проговорила старушка. – Вот я считаю себя обеспеченным человеком, потому что вовремя за квартиру плачу, и покупаю лекарства, и зубы вставить смогла, и тряпки времен своей молодости не донашиваю. – Она довольно оглядела свое очень приличное платье с плотным цветочным узором, совсем не допотопного фасона, и разгладила складочки. – А вы, наверное, считаете себя обеспеченной, потому что разок съездили в отпуск в Чехию или там в Турцию.

Варя покраснела.

– А вот у некоторых планка намного выше и аппетиты всё растут… Как чего, все денег не хватает, и на помощников по хозяйству казалось, что слишком много уходит, – мы, представляете, столько не стоим, и лучше бы он сам ей помогал – смех просто, как будто она сама когда-то что-то делала. И на машину бы столько не тратил – просто помешательство на почве экономии, причем на собственных нарядах ей экономить грех. И в депутаты зря пошел – если не можешь из этого деньги извлекать, как другие, лучше бы в это время еще где-нибудь зарабатывал. В общем, золотая рыбка должна только непрерывно исполнять желания. – Интеллигентная помощница по хозяйству не скрывала язвительности, которую сдержанность изложения только подчеркивала. – А на эти гонки сумасшедшие, жуткие как она его отправляла, я забыть не могу! Я все могу понять, и то, что деньги в дом нужны – я и сама Иван Сергеича в садовники определила, – но это… На такой риск! Нет чтоб, наоборот, запретить это мальчишество! Ведь он отец твоих детей! А она – давай-давай! Там же, знаете, огромные ставки…

– Значит, он ее очень любит, – еле выговорила Варя пересохшими губами.

Но старушка лишь махнула костистой лапкой:

– Какая там, деточка, любовь. Это как в наваждение человек попадает. И не выбраться – дети же ни в чем не виноваты. Вот мальчишек он любит по-настоящему…

– А разве не мальчик и девочка? – быстро спросила Варя – и залилась краской, но ее собеседница не обратила внимания:

– Да нет, это у его сестры, Лёлечки, мальчик и девочка, а у Витюши – мальчишки… Ну так и доскандалились! Он говорит: найди кто больше будет приносить – а она взяла и нашла, представляете! Диву даюсь, что на таких принцесс да столько охотников! Ну да ладно бы расстались, как это бывает – не сложилось, что поделаешь, – и себе, и ему бы руки развязала. Так любовнику, видимо, ее в замужнем статусе выгоднее держать, или ей, как это… запасной аэродром иметь неплохо. Так и идет жизнь – ни то ни се, третий год уже… Я, видите ли, на два дома теперь к ним хожу – к нему и к теще, – поторопилась она предупредить возможное недоверие и показать, что все ее слова – не выдумка, а чистая правда из первоисточников. – Сама попрыгунья в Москве, а дети-то у ее матери, в Белогорске. А тещеньку помощница по хозяйству еще как устраивает, тем более что Виктор Васильевич оплачивает… Только еще жальче теперь глядеть, как она к малышам его не пускает – ну, разве что в те дни, когда деньги приносит. А то вечно что-нибудь выдумает… А он прекрасно понимает, что входной билет нужен, – я боюсь, как бы опять не начал с этими гонками. Вместо молодой ведьмы – такая же старая… А я-то ведь его не бросила! Я ведь и к нему, на Зеленую улицу… Может, видели, такой заметный дом? У него сестра сейчас живет – ну да, я говорила, у нее мальчик и девочка, и так не повезло, так не повезло с мужем! Такой попался хулиган и проходимец! Линия, что ли, такая у Бояриновых – не ладится у них с семейной жизнью… Хотя родители их дружно живут, люди почтенные… Вот видите, сколько жизнь на него навесила – еще и сестру корми и племянников. Это то, о чем мы с вами только что говорили, – эгоистичные люди себя устраивают, а такие, как Витя, – всех вокруг, кроме себя…

Облако в виде домика все плыло за поездом – Варя, взглянув на него, даже не поверила: облака ведь не живут так долго, а почти сразу размываются, разносятся ветром. А у этого скособочило и крышу, и трубу снесло, а оно все-таки держится, и голубое окошко глядит и глядит…

– Я почему так волнуюсь – я же к нему как к родному. Мне кажется, я одна его и жалею, и понимаю. А родные, для которых это, казалось бы, святая обязанность, – просто железные люди! Вот вчера вся семья собралась… Да что же вы пирожок-то не кушаете? Не стесняйтесь, у меня еще есть… Приехал же старший брат из-за границы, европеец, и был в обиде, что Витя на весь день в Москву уехал и вернулся только к ночи. А он к своей вертихвостке помчался, вольную требовать. Давно пора! А потом к брату: дела ему передавать. Видать, до предела дошел, захотел свободы и там, и там. А братец: да я еще не решил, вернусь – не вернусь, насовсем – не насовсем, да я еще подумаю. Представляете, так человека держать в подвешенном состоянии! А семья, что бы вы думали? Родители?

Варя не знала, что думать.

– А они, удивительное дело, и не собираются его поддерживать! Ни отец, ни мать, ни сестра. Молчат, выжидают. Заняли потребительскую, эгоистичную позицию. Им же удобнее, чтобы все оставалось как есть. Жаль терять золотую рыбку. Сестре с ним комфортно, а родители спокойны, что дела в надежных руках. А то, что человек все подставляет и подставляет плечо, уже воспринимается как должное, и этого начинают чуть ли не требовать. Причем под предлогом, что это лучше как раз для него. Все вывернули наизнанку! Собственная семья, самые близкие люди! Потрясающе! Никому и в голову не приходит, что он мог бы как-то иначе распорядиться своей жизнью, в том числе личной… Полночи сидели, так ни к чему и не пришли. А он так нервничал, так хотел наконец определенности, и еще за мобильный телефон хватался без конца – все ждал звонка, у него же куча дел, и депутатских, и всяких…

Радио сзади пело тихонько: «Глаза словно неба осеннего свод, но нет в этом небе огня…» Варя вздрогнула. Боже мой, да ведь кого в первую очередь нельзя было делать несчастным – так это его! А она, как и все остальные, думала только о себе, тонула в собственной истерике, громоздила в воображении небылицы и фальшивые картинки… Конечно, во время московских разборок он был недоступен, а она названивала именно тогда! А как раз в то время, когда он просил звонить, взяла и отключила телефон. И укатила ни свет ни заря. И еще вообразила, что поступает правильно и благородно! Чуть ли не собой жертвует!

Попутчица, поблескивая глазками-бусинками, с удовольствием описывала семейный совет, слышанный, вероятно, из кухни, и продолжала анализировать, а Варя словно видела это своими глазами – и видела только Виктора, его одного. Она опять утратила умственное восприятие жизни и ощущала его всей собой, целиком – глазами, сердцем, нервами, кончиками пальцев, перехваченным дыханием, шестым чувством – как той сумасшедшей ночью с гонками. Вот он сидит, положив подбородок на сцепленные руки, и смотрит на них, на всех по очереди – сильный человек, не понимающий, как это – бороться с собственной семьей, умеющий до сантиметра рассчитать движение, помноженное на бешеную скорость, – и не знающий, как управиться с собственной жизнью.