Текст книги "Московская плоть"

49

Люся сидела в кабинете Матери ночной Москвы и таращилась на нее во все глаза. Она не понимала, куда попала, но кабинет ее сразил. И не только кабинет, но и место, в котором он находился. Но настоящий шок она испытала, когда увидела, как сгибается в пояс перед подругой каждый встретившийся им на пути в этот самый кабинет.

– Маш, ты кто-о-о??? – пролепетала подруга.

Напрасно Марья надеялась, что гонки приоткроют Люсе щелочку, через которую она узрит этот необъяснимый мир. Люся всегда страдала верхоглядством и имела уникальную способность воспринимать видимую картинку один к одному. А теперь Марье предстояло найти правильные слова. Она смотрела подруге в глаза, затрудняясь начать непростой разговор.

– Ты помнишь гонки? – спросила она Люсю.

– Ну, еще бы! Целовались так нежно на финише, аж в обморок падали… – воскликнула подруга. – Так это все геи?.. – прошептала они потрясенно. – А ты у них кто? Менеджер проекта?

– Нет, Люся, это не геи, – нахмурилась Мать.

– А что у тебя с глазами? Они ж вроде серые были? А теперь бирюзовые… – изумлялась Люся.

– Краситель вколола! – съязвила Мать.

– Да ты что!!! Отвал башки! А больно?

– Люся, да линзы это, – устало отмахнулась от восторгов подруги Марья.

Подруга начинала раздражать Мать своей бестолковостью и неумением смотреть на вещи широко. И тут посетила Машину голову одна продуктивная мысль: зачем брать на себя решение такого деликатного вопроса, если можно довериться судьбе?

– Люся, ты же маркетолог, правильно?

– Ну да, типа того…

– Послушай, у нас в холдинге есть секция маркетологов. Возглавляет ее приятный… мм… молодой человек. Ему всегда нужда свежая… э-э-э… свежий взгляд на тактику и стратегию нашего холдинга. Нам нужен менеджер по продажам участий в отдел конференций. Это такая прикольная фишка. Очень жирные мероприятия. Наваристые.

– А делать что нужно?

– Ну, звонить по телефону и завлекать приятным голосом и грамотной речью финансовых директоров на конференции по успешному замутнению бабла. Например, ближайшее мероприятие – Форум финансовых директоров ритейла, следующее – для финансовых директоров: «Новые вызовы и практические решения». Короче, всякий там контроллинг, распиллинг… Неважно.

– И все?

– Еще тебе придется формировать и пополнять клиентскую базу, контролировать оплату счетов. Хочешь у нас работать?

– Ну, наверное, хочу, только у меня на моей теперешней работе бонусы всякие накопились. Да и отгулы…

– Люсь, твоя зарплата здесь будет в десять раз больше теперешней. А вопрос с отгулами мы как-нибудь уладим. Иди, пиши заявление.

– А у вас точно есть вакансия? – на всякий случай переспросила Люся.

– Иди, иди, не сомневайся! – засмеялась Мать, почувствовав огромное облегчение.

Проводив подругу, Марья подошла к окну и засмотрелась на заснеженную Пречистенскую набережную. Что мы можем знать о нашем Предназначении? – думала она.

Вызвав Параклисиарха, Марья спросила его без долгих витиеватых заходов:

– Что там с ней?

Малюта раскрыл «Молескин» на заложенной уже странице:

– «…29 сентября 1901 года на набережной храма Христа Спасителя близ «Иордани» прохожими найдены были воткнутый в землю на берегу Москвы-реки дамский зонтик, возле которого валялись драповые ботинки, дамские чулки, шерстяная фуфайка и другие принадлежности дамского туалета, при коих обнаружено неотправленное письмо следующего содержания:

Я ошиблась в фамилии того лица, которое путем публикации («Ищу конторщицу») сзывает к себе женщин, имея самые грязные намерения. Он не Гулев, а Михаил Сергеевич Гугель».

– Мы и тогда были знакомы? Или разминулись? – спросила Марья.

– Были знакомы. Но пути разошлись. Разный потенциал был.

– Ладно, отправлю к маркетологам. Бобрище не обидит.

Пусть судьбу Люси решит сокольничий, подумала Мать и занялась текущими делами.

50

Некогда низменность напротив Кремлевских стен представляла собой заболоченный луг, вполне подходящий для земледелия. Здесь благоухали монастырские сады, отсюда же, с огородов, доставлялись на великокняжеский стол репа и морковь, выращивались для засолки на зиму огурцы и капуста, сама собой зрела клюква. Постепенно эту местность облюбовали для своих надобностей посадские: здесь возник рынок и устраивались народные гульбища. Сюда перетекли и нехитрые московские развлечения, вроде кулачных боев. Ходили «стенка на стенку» фабричные: в основном почему-то враждовавшие между собой суконщики Носовых и платочники Гучковых, к которым присоединялись еще и вспомогательные отряды других фабрик. Всего по четыре-пять тысяч бойцов набиралось. Несмотря на уставы кулачных боев, кулаки простонародья, дополненные иногда свинчаткой, что по тем временам считалось делом неправедным, вышибали из носов брызги кровищи. Вот за этим и ходили на бои молодые члены комьюнити, предводительствуемые сокольничим, на Болотную площадь, густо засеянную с той поры выбитыми зубами.

Во все времена торжища становились и местом публичных казней. На Болотной площади казнили преимущественно врагов трона. Поэтому люто ненавидел это место Элизий Бомелий. Вскоре площадь сия приобрела характер лабазной: зимой, когда мороз схватывал болотистую почву, появлялись каменные и деревянные лавки и лабазы купцов, в которых торговали пшеницей, овсом, крупой. Такой она и осталась бы, кабы не проклятие, насланное придворным колдуном Иоанна IV Грозного – Элизием Бомелием во время его казни. Проклял в тот момент колдун добрых молодцев да красных девиц, охочих до зрелищ. Проклятие его воплотилось спустя несколько веков в шемякинской скульптурной композиции «Дети – жертвы пороков взрослых», окончательно закодировавшей Болотную площадь, сделав ее местом сбора неформалов. Фаерщиков сменяли футбольные фанаты, девилстики в руках менялись на бейсбольные биты, за пьяными криками следовали заказные политические декларации, притягивающие резиновые дубинки. Сквер издавна считался местом рискованного промысла: здесь легко можно было нарваться на нечистую, анвалидную органику, подхватить любую инфекцию. Но риск искупался доступностью корма, и это обстоятельство неудержимо влекло молодых членов комьюнити. Таким образом, компания Бобрище, пристрастившаяся к Болотной площади, сильно рисковала, можно сказать, играла в русскую рулетку.

Но задолго до фаерщиков и бит, однажды воскресным днем в Кадашевском переулке, во дворе Европейских бань Кузнецова, где уже около двух лет безуспешно производились работы по устройству для нужд бань артезианского колодца, вдруг из буровой скважины со страшной силой забил фонтан. Струя поднималась выше десяти сажень. В несколько минут были затоплены двор и подвальные помещения. Силу фонтана определили в десять тысяч ведер в час. Тогда по распоряжению Растопчина застройка Болотной площади была прекращена, и это место стало использоваться в качестве предохранительного клапана, служившего для стравливания избыточного давления ПРА, мощным потоком всасываемой располагающимися поблизости учреждениями: банками, гостиницами… Избыточное давление выходило через фонтан. По фонтанам вообще легко можно вычислить уровень поступающей ПРА. Каждый фонтан на самом деле представляет собой предохранительный клапан. Их можно увидеть в непосредственной близости от сепаратора или насоса, например в ГУМе или «Охотном ряду». Или, скажем, фонтаны Всероссийского выставочного центра, а также фонтан «Похищение Европы» у Киевского вокзала. ГИБДД тоже вынуждено было озаботиться устройством предохранительных клапанов в виде целого комплекса фонтанов «Третье транспортное кольцо»: два фонтана-каскада «Северный» и «Южный» стравливают давление ПРА на Кутузовской транспортной развязке над первым построенным в Москве автомобильным тоннелем глубокого залегания.

51

Секцию маркетологов по спортивному отъему ПРА возглавлял Бобрище. Базировались маркетологи в бывшей усадьбе графа Разумовского, точнее, в том, что от усадьбы осталось. Комьюнити уже давно привело бы ее в надлежащее состояние, но им мешал Спорткомитет, свивший там свое гнездо. Иногда казалось, что если бы Спорткомитет потрудился или хотя бы просто вложился в реставрацию усадьбы, а не сидел посреди ветхих руин, то и спорт в стране непременно бы воспрял.

Маркетинговые исследования сокольничья охотничье-спортивная группа значительно усовершенствовала. В их практике лидировал устный опрос в форме интервью: личный диалог с респондентом. Устные опросы граждан, которым надлежало быть потребителями, маркетологи проводили вечерней порой, отлавливая респондентов в сумерках. Отоварив респондента коленом в печень, прижимали нерадивого потребителя к стене и интересовались, чего ему не хватает в этой жизни для полного счастья, после чего вручали ему каталог товаров.

С утра сокольничий вводил присланную Матерью девушку в курс дела:

– Маркетинг, барышня, был изобретением московских еще с тех незапамятных времен, когда нам удалось первый раз продать лондонским пеньку для флота. Пенька, как известно, добывалась путем долгого, до двух лет, отмачивания конопляной массы в проточной воде. Но лондонские уже тогда жестко сидели на плане, поэтому коноплю они не отмачивали – им такое даже в голову не приходило, – а высушивали и скуривали. Тогда мы и показали, что такое «активные продажи», пригрозив, что будем продавать пеньку только Непобедимой армаде.

Люся, затянутая в правильный офисный костюмчик, подобающий случаю, с недоверием поглядывала на своего нового начальника, расхаживающего перед ней в волчьей дохе поверх спортивного костюма, украшенного массивной золотой цепью с подвеской в виде звезды. Ей казалось, что он сам, накурившись конопли, морочит ей теперь мозги. Какие такие «московские»? Какие «лондонские»?

– …И пирамиду потребностей наше комьюнити построило. А Маслоу – он только опубликовал. Потому что это была секретная разработка, а Маслоу, введя в заблуждение нашу службу безопасности своей буквой «М», стыбрил итоговый документ и тупо насасывался на публикациях. Тогда мы внедрили бизнес-тренинги активных продаж как инструментарий добычи ПРА.

– И что это за технология продаж такая таинственная? – вежливо полюбопытствовала Люся.

– Да все очень просто, это обслуживание, барышня, – любимое заклинание наших тренеров. Только клиент или покупатель при этом думает, что обслуживают его, а на самом деле – происходит обслуживание ПРА. И продавец, сам того не подозревая, также является донором. Все бизнес-тренеры – наши люди, барышня. Мы изобрели капканы в виде вербальных маркеров. Лондонские ответили нам НЛП, но оно как было кривым, так и осталось. Начиная с гербалайфа. Но сейчас в Москве развелось полным-полно доморощенных коучеров, которые… э-э-э… любят в мозг московскую плоть. Портят, короче, плоть и отравляют нам бизнес-поляну. Оттого на поляне недород. Надо исправлять.

Люсе нравилось это нежное старорежимное обращение – «барышня». Нравился и сам главный маркетолог, производивший впечатление вполне лояльного начальника, в отличие от того задерганного истеричного манагера, под началом которого ей приходилось работать прежде. Тот требовал от Люси какого-то непонятного креатива, не объясняя толком, что же это за зверь такой. Правда, рабочее место показалось Люсе уж очень странным – развалины графской усадьбы были покрыты не только пылью времен. Благородные руины оказались сильно загаженными. Пирамида Маслоу, НЛП, гербалайф – все это было ей знакомо, и деятельность на новом поприще не сулила особых трудностей. Но кое-что осталось за гранью ее профессиональных знаний.

– А что такое «ПРА»? – поинтересовалась Люся.

Ее вопрос произвел неожиданный эффект. Начальник как-то вдруг заметался, захлопал себя по карманам, выхватил телефон и выскочил с ним вон.

На крыльце, поеживаясь от холода, он набрал номер Матери:

– …Э-э-э… она – кто? Она наша?

– Нет. Она… – Марья запнулась, – она моя подруга.

– Ну, вы даете, Мамо!.. Я ж перед ней колюсь по самые помидоры…

– Бобрище, милый, я не знаю, что с ней делать… Как ты сам думаешь? Она мне нужна.

– Я весь в удивлении… Чего тут думать, Мамо? Возьмите к себе секретаршей, будете пить ее сами, не возьмете – буду пить я. Она мне нравится. – Бобрище сглотнул.

– Я не могу пить свою подругу.

– Да неужели, Мамо? Отчего же? – искренне изумился Бобрище.

– Ну, не комильфо как-то…

– Это поначалу не комильфо, а потом так подсаживаются на подруг… А кто рефлексирует, того самого пьют все кому не лень.

– И то верно. Ну, раз других вариантов нет, тогда давай сначала ты. Чтоб по любви и красиво. Если говоришь, что нравится. А то девочка уже настрадалась. Потом я ее к себе заберу. Раз уж такая у нее судьба.

52

Некоторое время сокольничий обретался возле Птичьего рынка. Но с тех пор как Птичка была выдворена под предлогом борьбы с антисанитарией на рынок «Садовод», открытый немногим ранее на четырнадцатом километре МКАД на развалинах бывшего цековского, роскошного и абсолютно убыточного совхоза «Белая Дача», Бобрище потерял к нему интерес. И теперь вернулся в Сокольники, откуда и началась его карьера.

Переезд его никак не обременил, поскольку единственной важной и ценной вещью, с которой никогда не расставался Бобрище, было чучело знаменитого сокола Ширяя – любимца царя Алексея Михайловича. Сокольничий лично видел, как однажды Ширяй, бросившись на свою жертву, не рассчитал траектории и сам разбился насмерть о землю. Долго печалился царь-батюшка, а затем повелел назвать в Сокольниках поле Ширяевым, а улицы и проезды – Ширяевскими.

После смерти Алексея Михайловича хотя и сохранилась еще некоторое время при царском дворе соколиная охота, но мало-помалу она приходила в упадок. Хилым правителям, царю Федору и немощному Иоанну Алексеевичу, не по плечу оказалась эта забава, а Петру Первому было не до соколов: ему солдат обучать по тем неспокойным временам пристало. Зато у цариц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны охота была в чести, и уже в XVIII веке в районе слободки сокольников находилась слобода царских егерей, которые помогали царствующим особам в ружейной охоте, да и в женской слабости. Царственных особ завсегда тянуло к пропахшим потом, лошадьми и кровью брутальным особям мужеского полу. Так что и сокольничему монаршей милости перепало от царственных прелестниц.

Но характер и назначение Сокольников в начале века двадцатого стали меняться радикальным образом, который никак не устраивал сокольничего. Москвичи желали гулять. Московское общество народных развлечений озаботилось программой народных гуляний и окончательно составило их репертуар в Сокольниках. Гуляния планировалось проводить по воскресеньям, вторникам, четвергам и праздничным дням. Содержанием гуляний назначались вокальные, инструментальные, сольные, хоровые и оркестровые номера, танцы для публики, чтение и декламация литературных произведений и драматические представления на открытой сцене. Сокольничий был, конечно, не против употребления чистой публики на свежем воздухе, но где же азарт охоты? Где засады, погони по белой тропе и звериный дух честной схватки?

Квартировал теперь Бобрище на берегу Егерского пруда. Маркетинговая деятельность была ему не в радость, и он давно мечтал спихнуть хлопотное дело на кого-нибудь. Но подходящей кандидатуры в комьюнити никак не находилось.

Сюда и привез он Люсю на следующий день после введения ее в курс дела. Барышня была ему как раз впору: ростом вровень, характером весела, не занудна, ртом красна, лицом бела, глазами зелена. И, как оказалось, еще и не белоручка: оглядев Бобрищеву берлогу, принялась наводить порядок. Дружеские попойки перед охотой и после нее оставили многочисленные следы в интерьере. Одно время Бобрище пытался заменить охоту спортом. Тому способствовали вновь возникшие развлечения Сокольнического парка: в старых Сокольниках открылся клуб спорта, имеющий свой футбольный стадион. Но игра недолго занимала сокольничего по причине условности результата и самих поединков. Развернутые же в парке аттракционы: «Силомер-молот», «Мертвая петля», «Скользящий полет», «Иммельман», несмотря на интригующие названия, и вовсе скоро прискучили. Здесь не пахло охотой.

Холостяцкий быт начальника разжалобил Люсю. Прислугу он не держал – не по чину было, а собственноручно заниматься обустройством Бобрище считал излишним. Хоромы впечатлили девушку своими размерами и перспективами, но разочаровали внутренним убранством. Она хорошо помнила рассказы Маши об эстетских предпочтениях ее возлюбленного, поэтому ожидала увидеть нечто подобное. Но сама личность начальника – обаятельного и простецкого, как ей показалось, парня – полностью искупала временные трудности быта и сулила Люсе нескучный и яркий роман. Возможно даже – со счастливым браком в финале. И девушка твердо решила показать все, на что она способна в быту. Собрав валяющиеся там и сям тряпки, Люся спросила, где у него стиральная машина. Ответ ее сильно озадачил. Оказалось, что Бобрище несвежую одежду попросту выбрасывал.

– Ой, а я не могу себе этого позволить, – заметила девушка.

– Почему? – искренне удивился Бобрище.

– Она тогда скоро закончится, – отвечала Люся.

– Новую можно купить.

– Ну, у меня есть любимые вещи… – Люся попыталась уйти от разговора о собственном достатке, более походящем на недостаток.

– Для любимых вещей есть химчистки. Вот завтра пойдем и накупим тебе одежды впрок, – постановил начальник.

– В Третьяковском проезде? – простодушно спросила девушка.

– Мм?.. – подивился ее запросам Бобрище. – Нет, в ГУМе. Там всего много.

Весь этот новый вихрь, закрутивший Люсю, унес ее далеко от улицы Дубининской, от прежних дум и переживаний. Петя улетучился из ее памяти, словно его там и не было никогда. То есть не то чтоб она забыла о его существовании, а только Петин образ как-то померк, перестал ее тревожить и занял в Люсиных думах, которых и было-то не так чтобы много, подобающее место: место вестника или, точнее, предвестника грядущего счастья. Петя как бы осветил путь к Люсиному порогу, и счастье наконец-то увидело нужное направление.

53

Сладив клиентке стайл-хаер в модном тренде, куафер с гордостью передал ее кавалеру. Люся не понимала, как она могла жить без этого раньше. Раньше мальчики, сделав по-быстрому свои нехитрые мальчишечьи дела, спешили ретироваться, не сильно затрудняя себя извиняющим предлогом. Никто и никогда не посвящал ей свое время, не старался для нее, не пытался угодить, но не для собственной последующей выгоды, а чтобы ее, Люсю, порадовать. Это внимание трогало ее до счастливых слез, которые и изливала она время от времени в грубый шерстяной свитер на широкой сокольничьей груди. К вечеру собственное отражение в зеркалах сильно повысило самооценку девушки. Усилия всех, кто принимал сегодня участие в перемене ее облика, не пропали даром. Этот радостный день обновления завершился на катке.

– Маша! Ты не представляешь! Он сделал мне… ТОДЕС!!! – кричала в трубку счастливая Люся.

– Э-э-э… что он тебе сделал? – напряглась Мать.

– Тодес! Я так мечтала!..

– Что за извращения? Люсь, ты где? – осторожно спросила Марья.

– Да на катке же! У ГУМа.

– Мм… ГУМ – это хорошо. Мы там новогодний корпоратив проводить будем. У тебя наряд уже есть?

– Да! Боб мне накупил шмотья! Уй, какие платья! Только холодно еще в них будет. А еще брюки, блузки, кардиганчики, свитерочки, джемпера… А обувь!.. Знаешь, в каких я сейчас сапожках?

– Люся, встретимся – покажешь.

– Ага! А давай я сейчас к тебе забегу? Боб, ты же подбросишь меня к Машке?

– Ладно, приезжайте. Бобрище знает адрес.

– Так и я знаю. Или ты переехала?

– Переехала я, Люся, переехала…

Припарковав машину у «Опера-Хаус», Бобрище повел Люсю, которой хотелось пройтись по улице сказочно прекрасными сапогами в новые апартаменты Уара и его молодой жены. Переступив порог, Люся обомлела. Освещение устроено было столь хитро, что вошедшим при всем желании не удавалось получить хоть мало-мальское представление о размерах и конфигурации внутреннего пространства апартаментов, подготовленных к новогоднему торжеству: по белым шелкам задрапированных стен из искрящихся золотыми звездами стеклянных елочных сердечек текли струйки алого серпантина.

– Е-о-о… – простонала подруга. – А у нас что? – она укоризненно посмотрела на своего спутника.

– Да все будет, детка! Дай срок, – пообещал сокольничий.

– А елку ставить будете? Пора уже.

– Елка колется. Да и не модно уже. В тренде – создать новогодний декор без елки. Одними украшениями, – пустилась в рассуждения Марья. – Устраивайтесь поудобней, угощайтесь.

Мать усадила гостей в облачной мягкости кресла фиалкового оттенка и принялась сервировать прозрачный столик деликатесами, оставленными в холодильнике прислугой.

И тут Люся вдруг заметила обручальное кольцо на пальце подруги.

– Машка, ты замуж вышла?! А когда свадьба была??? А что ж ты меня не позвала??? Подруга, называется… – Восхищение и возмущение, охватившие Люсю, повысили ее голос сразу на целую октаву.

Мать вопросительно взглянула на Бобрище. Сокольничий отвел глаза.

– Прости, так получилось. Расписались просто, и все. Ничего интересного, – объяснила Марья.

– По залету, что ли? – позволила себе догадку Люся.

– А ты изменилась до неузнаваемости. Где заколочки, резиночки? Где пестренький маникюр? Где челка а-ля Фру-Фру? Макияж, похоже, профи делал, – ушла от ответа Марья, подумав, что подруга, пожалуй, сильно поглупела за последние дни. Или, может, она просто раньше этого не замечала? Или раньше ей это было не так важно и хватало одной Люсиной доброты и преданности?

– А ты… а ты! Тебя вообще не узнать! Я тебя никогда в жизни не видела с рубинами на шее, с красным маникюром! Ты ж говорила, что это пошло…

– Ты знаешь, оказалось, что я ошибалась, – засмеялась Мать.

– Вот же повезло нам с этой конторой! Такие деньги, такие мужики… – шепнула Люся Марье на ушко, пользуясь тем, что спутник отвлекся от их девичьего щебета и занялся закусками.

– Смотри, какие сапожки! – Люся картинно вытянула длинную ногу.

Сокольничий осмотрел ногу Люси с удовлетворением. Мать отметила, что наконец-то брюки подруги не заправлены в сапоги, а имеют выверенную длину, перекрывающую ровно на пол-ладони верхний край изящных замшевых сапожек.

– Представляешь, Боб нанял стилиста-шоппера! А у меня теперь есть целая гардеробная комната! – похвасталась Люся и чмокнула Бобрище в щеку, отчего тот довольно заурчал.

– Ага, одних пижамок штук десять, а ходишь все равно в моей рубашке, – добродушно проворчал он.

Мать испытала неловкость от таких интимных подробностей. Она поглядывала украдкой на сокольничего, пытаясь поймать его взгляд. Но Бобрище был погружен в закуски. Ей никак не удавалось определить нынешний Люсин статус. Как-то уж слишком быстро все у них сладилось. Но что произошло между этими двоими? Что-то уже произошло? Спрашивать подругу напрямую было рискованно, и она украдкой изучала шею девушки. Ладно, решила Мать, пока подруга вся в угаре нового романа, у нее есть время подумать.

– Ну, где ж твой муж? – спросила изнывающая от любопытства Люся. – Ты бы хоть познакомила, что ли?

– Он на службу собирается, – ответила Марья и помрачнела. Она всем сердцем ненавидела службу Уара, но изменить ничего не могла. – Да и мне уже пора. У меня тоже ночные смены.

И тут из таинственного шелкового лона непостижимых апартаментов во всем блеске вечернего убранства возник Уар. Люся смотрела на него во все глаза и не могла налюбоваться. Уар легким кивком обозначил приветствие гостям, подошел к жене и нежно провел тыльной стороной ладони по ее шее от ушка вниз, к плечу.

Люся сомлела. При всем восхищении грубой силой, мощью и темпераментом сокольничего этот легкий вкрадчивый жест мужа подруги, такой интимный, показался ей вдруг необыкновенно эротичным. Нет, ну есть все же что-то в этих эстетах! Определенно есть, подумала девушка. И красив, и статен, и взгляд… такой… такой… будто он все про тебя знает.

– Уар, – представился он.

– Э-э-э… как?

– Уар – это родильное имя, – пояснила Марья, – а крестильное – Димитрий.

– А! Поняла. Митя, значит!

– Ну, можно и так, – поежился Уар. – Извините, я убываю… Ждем! – сказал он, глядя прямо в зеленые Люсины глаза, и, попрощавшись, вышел.

– Чего «ждем»? – повернулась Люся к Марье.

– В смысле приходите к нам еще! – нашлась Мать.

Сокольничий увозил задремавшую от обилия впечатлений Люсю в свою берлогу, которая стараниями девушки ожила и задышала домашним теплом. А Люсе снился удивительный сказочный сон: будто мчится она через темный лес на сером волке. А ветер в ушах свищет, а елки лапами хватают за плечи, и тропинка сужается, сужается, и отрывается серый волчище от земли и несет ее неведомо куда, к острому серпу месяца, мерцающему в прорехах черных туч.

Бобрище тихонько включил радио: FM-канал комьюнити «Алая волна», которую случайно попавшие на этот диапазон принимали за партийный канал КПРФ, извещал своих слушателей о сгустках на дорогах: на Садовом кольце в районе Покровки, на Каменном мосту – и желал приятного аппетита; вещал о локальных волнениях московской плоти на Манежной и грубом подавлении ее волнений, о повсеместном возбуждении оной плоти в связи с предстоящими праздниками и насыщении ее недельным аперитивом и корпоративным кокаином. Что конечно же не способствовало. Да и Минздрав предупреждал, хоть и не очень настаивал. А дальше в вечернем эфире зазвучала песня:

 
…Голова обвязана.
Кровь на рукаве,
След кровавый стелется
По сырой траве…
 

Ноздри сокольничего затрепетали. И вдруг Люся сквозь сон тихонечко подхватила:

 
Хлопцы, кто вы будете,
Кто вас в бой ведет?..
 

– Мы эту песню в детстве с родителями пели, когда свет отключали на целый вечер. А вы что делали?

Сокольничий задумался, а потом вспомнил:

– Лучину жгли…

– А что ты любишь делать больше всего?

– Я все люблю делать. Так легче. А то, если не любишь что-то делать, то тяжело, если все равно приходится.

– А из необязательного? Для себя только. Я, например, люблю в квартире петь караоке во все горло, когда никто не слышит. Люблю вечером смотреть в чужие окна и представлять, как там живут человечки, а если окно запотеет, ну, если долго стоять, то рисовать по запотевшему стеклу пальцем.

– Здорово. Я такого еще не делал.

– Да. А теперь я еще люблю утыкаться носом в твое плечо. И готовить тебе яичницу с беконом на завтрак.

Милая какая, подумал Бобрище и засопел.

– И еще про дом думать люблю. Такой… чтоб из кухни – в сад. Или на веранду. Чтоб поленья трещали. А ты?

– А я люблю крем с торта пальцем. Удержаться не могу. Особенно если розочки. Но вообще-то я мясо предпочитаю. С охоты.

– Жалко же зверушек. Мясо можно покупать в магазине. Или на рынке.

– Нет, – жестко отрезал сокольничий. – Охота – это не обсуждается.

– Ладно, только не на олешек. А я буду собирать грибы и ягоды, – не стала упрямиться Люся. В конце концов, этот мужчина ей ближе любых зверушек. Она же не Гринпис какой-нибудь, договорилась она сама с собой.

В лобовое стекло летел снег, искрясь в свете фонарей, и чудилось Люсе во всем этом какое-то разом наставшее вдруг волшебство.

– А что мы будем любить вдвоем?

Бобрище почувствовал, как внутри его тела переливается густое и теплое.

Воротясь в домашнее тепло из стылого города, Бобрище набросился на Люсю и, дрожа от нетерпения, принялся стаскивать с нее кардиганчик, шелковую блузку и прочие обновки.

– А поговорить? – расстроилась девушка.

– Ну, поговори. Только быстро! – разрешил сокольничий, не прерывая своего занятия.