Текст книги "Московская плоть"

– Я сейчас кому-то попью! – обернувшись к аудитории, пригрозил Уар.

Аудитория сконфуженно притихла.

– А что известно о ближайшем прошлом претендентки? – заправляя понюшку табачку в нос, поинтересовался Растопчин.

– В прошлом – то, что надо. Желаете подробности?

Господа желали.

– Извольте. – Малюта вынул «Молескин» с золотым обрезом, полистал. – Итак!

«…полиция обнаружила тайное мыловаренное производство при лавке кр. Тарасовой, торгующей гарным маслом в доме Глинко по Фалеевскому переулку, причем здесь найдено два бака для варки мыла, около двух пудов сала, особо устроенная печь, три ящика с мылом, из которого 8 пудов 10 фунтов оказались еще не снабженные никаким клеймом, а 4 пуда 13 фунтов уже имеют клеймо «Киндяков в Москве». Обо всем этом составлен протокол».

– А наша-то здесь каким боком?

– А наша и организовала сей промысел. А когда ее в участке спросили, с какой целью она это сделала, она ответила, что один американский мыловаренный завод предлагает премию в миллион долларов за изобретение способа превращения керосина в мыло. Принимая во внимание, что керосин есть одна из разновидностей минерального масла с точки зрения химических комбинаций, такое превращение возможно, хотя многие ранее сделанные в этом направлении опыты не увенчались еще успехом.

– Уже пора керосин обратно из мыла добывать. У каждой московской барышни теперь на кухне своя мыловарня. Только портят продукт фруктами да цветами.

– Но царевич… – возопил Бомелий, – ведь вертопрах и сачкодавец!

Уар насмешливо смотрел на беснующегося Дядьку.

– Зато его приобщил сам Мосох. Лично! – поставил жирную точку в споре Параклисиарх.

Таким похвастаться могли немногие. Крестником Мосоха был и сам Малюта. Но, в отличие от царевича, родословной не вышел.

– Ладно, убедили, – выразил мнение большинства присутствующих проголодавшийся уже Фофудьин, и благородное собрание зашевелилось, загрюкало отодвигаемыми креслами.

– Минутку! Еще одно объявление! А где эти наши хипстеры? Уже унеслись? Начхать на бездельников, конечно, но все же предупредите, чтоб в «Охотный ряд» не совались временно. «Охотный ряд» ставлю на карантин!

– Так они ж в лифтах столоваются, – напомнил Фаберже.

Лифты элитных многоэтажек служили местами бизнес-ланчей для молодняка. И если бы не их облик, бизнесмены, отправляющиеся поутру на свои командные посты, могли бы принять их за лифтеров.

Параклисиарх умолчал об охотниках, полагая, что при отлаженной в комьюнити дисциплине охотники – это его проблема, и никого больше сей предмет не касается.

21

Баронесса Розен начинала свою карьеру фрейлиной императорского двора, но в 1854 году неожиданно постриглась в монахини, а с 1861 года по протекции Фофудьина стала игуменьей в Серпуховском Владычном монастыре. Такие крутые перемены не бывают случайными. На одном из московских балов, устроенных в честь посещения Первопрестольной государем императором, к баронессе подкатил Фофудьин. Разглядев в ней девушку тщеславную, амбициозную и авантюрную, обаял ее и сдал с рук на руки Бомелию, озабоченному в тот момент отсутствием должного уровня ПРА для завершения срочного строительства бань и ресторанов взамен сгоревших в растопчинском пожаре 1812 года. Соблазнив баронессу, Бомелий пристроил ее игуменьей в монастырь. За десять лет игуменья Митрофания, опираясь на свои связи и близость ко двору, накачала для комьюнити посредством мошенничества и подлогов более семисот тысяч рублей. Но уж очень неразборчива оказалась в средствах: поддельные векселя были выявлены возмущенными «принудительными жертвователями», обманутыми зарвавшейся игуменьей. Московский окружной суд признал игуменью Митрофанию виновной в мошенничестве и подлогах и приговорил ее к ссылке в Сибирь. Тут-то и приобщил ее Бомелий доподлинно, а затем выкрал, подменив на одну из монахинь. С тех пор баронесса заправляла финансами комьюнити в качестве главбуха и финдиректора в одном лице, оставаясь доверенным лицом Бомелия. Ее деловая хватка была известна: еще в 1841 году Пречистенский дворец числился собственностью баронессы Розен, которая распорядилась сдать левое крыло под хлебную лавку, а правое – под слесарное, седельное и портновское заведения.

Несмотря на свой крутой нрав и ревнивый характер, баронесса-фармазонка смирилась с появлением у эротомана Элизия сердечной подружки, приобщенной им доподлинно на Кузнецком мосту как раз перед тем, как та угодила под колеса экипажа. Как только в Москве появились профессиональные красавицы – модели, они стали предметом вожделения Дядьки. И конечно, он не смог устоять перед очаровательной француженкой Жу-Жу – любовницей Саввы Морозова, служившей моделью в одной из модных лавок Кузнецкого моста. Бомелий истекал обильной слюной и задаривал красотку бриллиантами. Будучи близко знаком с Саввой, он понимал, что запутавшийся в своих порывах и предпочтениях меценат революции рано или поздно прозреет и, не вынеся стыда и разочарования, уйдет из этого мира. Задача Бомелия сводилась к тому, чтобы спонсор революции не забрал с собой за черту это милейшее, но очень впечатлительное создание – Жу-Жу. Элизий, очарованный ветреностью кокотки, буквально накануне трагического дня, надев ей на шейку сапфировое ожерелье, приобщил-таки девушку доподлинно. Дальнейшее развитие событий навсегда запомнили московские извозчики, враз переставшие возить господ на Кузнецкий мост в вечернее время. Тем утром в 1905 году Жу-Жу ехала по Кузнецкому мосту в экипаже, когда вдруг услышала крики мальчишки-газетчика: «Савва Морозов покончил жизнь самоубийством!» Не помня себя, в порыве отчаяния моделька тотчас выпорхнула из кареты, чтобы купить газету, и в этот момент ее сбил проезжавший мимо другой экипаж. Когда набежавшая толпа зевак вдоволь насладилась зрелищем истекающей кровью красотки, вызвали полицию. Бедняжку увезли в больницу, где она и скончалась. А ближе к ночи в подворотне на Кузнецком мосту нашли юного газетчика, задушенного женским чулком. Как установила экспертиза, чулок принадлежал именно Жу-Жу. С тех пор разносчики газет на этой улице больше никогда не появлялись.

В холдинге ЗАО МОСКВА Жу-Жу отвечала за московский «глянец», игравший существенную роль в накачке ПРА. С тех пор как отрасль превратилась в полноценную индустрию, именно ей редакторы глянцевых изданий привозили на визирование макеты каждого нового номера. Жу-Жу приучила их подавать макеты в специально для нее изготовленных конвертах, в дизайне которых и изощрялись каждый раз редакторы. Конверту пристало быть непременно многослойным, богато декорированным. Вечерами, валяясь на шкуре уссурийского тигра, брошенной перед камином, бывшая моделька, развернув пакет из спецбумаги ручной работы, доставленной из Полинезии, отстегивала, скажем, изящную золотую брошь Тиффани с тафты горчично-голубого отлива и извлекала, к примеру, меховую облатку из выстриженной серебристой норки, выполненную в виде муфточки, в которой таился макет в шелковом саше с пристегнутой аграфом орхидеей. К макету обычно прилагался какой-нибудь милый пустячок, вроде духов Баленсиаги или редчайшей крупной жемчужины прямо в жемчужнице.

Распетрушив обертки и полистав макет, Жу-Жу не затрудняла себя рецензией, а выбрав несколько одежек из рекламируемых коллекций для себя и баронессы, отправляла его с нарочным к рекламистам, трудившимся на благо комьюнити. Здесь проверялся специальным прибором уровень пенно-лакричной накачки ПРА, затем макеты журналов подвергались жесточайшей цензуре: все лондонское тщательно вымарывалось – противостояние с лондонскими было внутренним делом комьюнити, щепетильно и неукоснительно скрываемым от непосвященных. Далее макеты дополнялись рекламой мировых и отечественных брендов, сцедивших ПРА в сосуды московского комьюнити.

22

На самом деле геймер дядя Женя был не так уж далек от истины. Сгущенка существовала в виде стратегического запаса, сделанного членами комьюнити еще в советские времена, когда содержание вредных компонентов в продуктах было не так велико, чтобы угрожать массовым отравлением плоти и, как следствие, членов комьюнити. Хранился этот стратегический запас в знаменитых Провиантских складах и неизменно оставался предметом зависти и объектом постоянных набегов с целью грабежа со стороны лондонских. Но если лондонских обламывали еще на дальних подступах, то с наездами выпучившейся московской власти дело обстояло значительно хуже.

Ампирный комплекс зданий, называемых Провиантскими складами, возведен был еще в середине XIX века. Считалось, что здесь хранился провиант для армии. Однако склады со времен постройки и до настоящего времени были столь засекречены, что породили множество домыслов среди обывателей. Так, например, до революции считалось, что там располагается специальный конный полк для подавления беспорядков в городе. Не менее таинственным для москвичей местом бывшие Провиантские склады остаются и сейчас. Что находится за этими суровыми стенами, публике доподлинно не известно. В советское время там квартировала автобаза Минобороны, хотя название объекта порождало среди москвичей слухи о легендарных продовольственных закромах Родины. Да только откуда было взяться такому количеству провианта в те времена? Естественный конец провианта повлек за собой конец общественного строя.

Намедни же продувные и оборотливые властные капитализаторы недвижимости, не испросив даже дозволения Растопчина, затеяли реконструкцию с реставрацией Провиантских складов под музейный комплекс вездесущего Цураба Зеретели. Пилить два с четвертью гектара недвижимости на Зубовском бульваре можно было долго и сладко, с урчанием и повизгиванием, будоража воображение москвичей то вдруг случившимся в мозговой извилине архитектора атриумом, объединяющим три существующих корпуса и один новый, то достройкой новых корпусов в мавританском стиле. С тех пор как Растопчину удалось выменять склады у Министерства обороны на гаражи в другом районе с доплатой, комплекс стал предметом торга комьюнити с городскими властями. Отработанный Бомелием номер с местом в Мавзолее для градоначальника на сей раз не прошел, но ту часть комплекса, где хранилась сгущенка, Растопчину все-таки выторговать удалось. Ему же пришла в голову идея обустройства под Провиантскими складами подземного пространства, куда вел бы подземный коридор прямо со станции метро «Парк культуры» с целью перенаправления целевого трафика органики, а также строительства парковки. Но эти переговоры Растопчин вел уже с новыми властями столицы. Старые, несговорчивые, пришлось выжигать из Москвы тем же излюбленным способом, в котором Растопчину не было равных. В результате стеклянный призрак атриума перестал мучить москвичей по ночам, а фамилия главного культтрегера Москвы пропала из новостей, посвященных реконструкции складов. Не успели москвичи подумать, что Провиантские склады будут теперь полниться только духовной пищей в открытом доступе, поскольку продукты питания теперь широко экспонировались во всех гастрономах, как стало известно, что в склады переносится депозитарий, хранящий активы ПИФов – акции и облигации. Ведь все инвестиционные операции в столице производились под неусыпным надзором главбуха комьюнити – Митрофании.

23

Перед свадьбой Внук решил поменять место жительства, не изменяя, впрочем, Чертолью. До этого знаменательного события он квартировал в особняке XIX века с надворными постройками. Щедро украшенный лепниной, большой господский дом с мезонином имел фасад с шестью колоннами, которые поддерживали рельефный лепной фриз под фронтоном. Этот рафинированный образец русского классицизма принадлежал в свое время ректору Московского университета известному хирургу Альфонскому, в гостях у которого не раз музицировал Чайковский, подсадивший Внука на оперу. Пронумерован дом не был, зато справа и слева от него имелись строения с одинаковыми номерами: 35. Внук находил вполне логичным, что пронумерованы флигели челяди, но не господский дом. Дом должен носить имя владельца. А плоть необходимо нумеровать и регистрировать. Когда комьюнити озаботилось инвентаризацией своих закромов, Мосгорстат – подразделение холдинга – ввел код ИНН для смертных обитателей Москвы, ну а затем уже и всей России. Такая практика существовала в мире давно и помогала оценивать ресурсы органики.

Надо сказать, что Уара некоторым образом напрягало соседство с вдруг выскочившей, как прыщ на носу, Академией художеств и президентом ея – Цурабом Зеретели, обосновавшимся в бывшем служебном корпусе городской усадьбы, которую великий живописец и скульптор современности отжал в свое время у Тучковых-Морозовых. Кроме того, у Внука изменились чисто художественные приоритеты: его увлек модерн, поэтому он с интересом поглядывал на «Лайт-Хаус» в стиле русского модерна, что выстроен был не так давно Сопохиным-сыном в Сеченовском переулке, соединяющем Остоженку и Пречистенку. Сюда он и привел Машу, которой дом вполне понравился, но у нее возник совершенно резонный, по мнению Уара, вопрос:

– Как можно было назвать строение в стиле русского модерна «Лайт-Хаусом»?

– О! Чему ты удивляешься? Это как раз вполне в духе московской элитной плоти, равняющейся на Лондон. Под нее ложатся, прогибаясь в экстазе, все архитектурные бюро, – усмехнулся Внук. – Никакого чувства стиля. Что в Лондоне услышали, то тупо и применили, не считаясь с контекстом.

Впрочем, к самому строению у Уара претензий не было. Парковка, «кремлевский президентский» лифт и высокотехнологичная начинка вполне оправдывали ожидания при такой цене за квадратный метр. В отделке холлов и вестибюлей использовалось красное и ореховое дерево. Множество витражей, парадные лестницы, французские окна и балконы – все радовало глаз. Некую камерность придавала дому общая гостиная с камином, наводившая на мысль о миксе из элитных соседей долгими зимними вечерами. Аппетитные перспективы сулила в этом смысле и инфраструктура: в доме имелись бассейн, сауна, тренажерный зал, сигарная комната и бильярдный зал. То есть по всем статьям обустроиться там можно было с комфортом. Нет ничего вкуснее благорасположенных к тебе соседей. Под коньячок, под сигару, под умный разговор в общей гостиной с камином, не говоря уже о сауне… Внук сглотнул. Но была еще одна причина выбора именно этого места обитания.

– Ты видишь, – показывал он Маше, – верхний этаж дома перекликается с «Опера-Хаус». Раньше я любил, припарковав авто возле арки, слушать, как упражняются юные вокалисты. А теперь можно будет наслаждаться, не покидая жилища.

Маше смотрела на Уара влюбленными глазами и боялась поверить своему неожиданному счастью. Боялась, что это – не навсегда и вот-вот кончится. Он держал ее под локоток, а Маше хотелось, чтобы он крепко обнял ее за плечи. В конце концов она решительно взяла возлюбленного под руку. И было в этом положении больше близости и доверия. А он разглядывал Дом Оперы и улыбался амбициям смертных. Его забавляла новая московская архитектура, хотя этот кегельбан из балясин угрожал стать настоящим бичом столицы. Уару остро не хватало хороших линий. Смертные творцы спешили оставить свой след на лице Москвы. Единственное, с чем отлично справлялись архитекторы отец и сын Сопохины, так это с регулярным устройством высоток, качающих ПРА для комьюнити.

– Как же такую громадину втюхали среди милых уютных особнячков? – подивилась Марья, впрочем, без особого огорчения.

«Опера-Хаус» был первым опытом проращивания целесообразной архитектуры в зоне «золотой мили» Остоженки-Пречистенки.

– Я полагаю, что архитектура должна быть соразмерна городу, пропорциональна его проспектам и площадям. А что до исторической застройки, то, видишь ли, подобные статусные районы в историческом центре, востребованные элитной плотью, имеются во всех мировых столицах, скажем, в Париже – это бульвар Ланн, в Нью-Йорке – Пятая авеню, в Лондоне – Найсбридж и Белгравия. Но московский обыватель, в отличие от заграничного, лишен здоровой иронии: уж если возьмется отстаивать принципы, то жизнь положит под бульдозер. Она у него и без того коротка, а с принципами и вовсе не жизнь, а только заметка в газете. Да и с бульдозерами ни у мэрии, ни у холдинга ЗАО МОСКВА никаких заминок не предвидится. Бульдозеров во все времена на любые обывательские принципы хватало.

– Москвичей можно понять – они любят гулять здесь.

– Да, московский обыватель любит в выходной день пройтись, ностальгируя по статусно чужой для него «малой родине», вдоль старых особняков и завести разговор о дореволюционной покойной жизни дворянства и купечества. Хотя его предки ютились небось где-нибудь на дальних заставах… А ведь и неведомо обывателю, что в особняках до конца XIX века не было канализации, и девушки трепетные стыдливо задвигали ножкой под кровать ночной горшок. Не хотите ли таких удобств, драгоценный обыватель? – усмехнулся Уар. – Кто помнит о бытовых накладках за блеском балов? Кто готов воспринимать эпоху во всей полноте: с золотарями, ночными горшками, вонючим торжищем, истекающим помоями, с которого кухарки несли снедь в господский дом?

Умолчал Уар только о том, что в угоду московским обывателям, озабоченным сохранением при их жизни мест, которые к ним во все времена не имели никакого отношения, каждый целесообразный проект оборачивался в правильную, легко глотаемую облатку: подхватывалась благотворительная идея человека с безупречной репутацией и мировым именем, а уж из нее затем выковывался в тайной кузне «троянский конь», во чрево которого напихивали, уминая, ПРА-пригодные объекты: бутики, клубы, гостиницы, рестораны и, разумеется, элитное жилье, ради которого все это и затевалось.

Начало этому перерождению Москвы положил Калининский проспект. Кстати, дедушка Калинин, вспомнилось Уару, был мужичком себе на уме. Он прознал о существовании комьюнити и очень хотел быть приобщенным доподлинно. Даже предлагал испить свою супругу. Но в комьюнити, как и в КГБ, не любили инициативщиков. А что до облика Москвы – так чем резче перемены, тем меньше скуки. Внук давно тяготился отсутствием кардинальных визуальных перемен. Хотя шалили отец и сын Сопохины, по мнению Внука, скучновато.

Уар с Машей вернулись к машине, припаркованной у арки. На афише развернутого к проезжей части лайтбокса значилось, что через два дня в этом храме искусств будут давать «Царскую невесту». Именно на это число и была назначена свадьба Уара и Маши. События, происходившие в старом фарсе, положенном на музыку Римским-Корсаковым, не имели под собой реальной исторической основы и были, по утверждению Дядьки, чистым оговором. У него якобы и в мыслях не было травить цареву невесту, а руководствовался он исключительно желанием заполучить ядрену девку, которой царева невеста встала поперек горла. Внук тогда по малолетству толком не разобрался в правых и виноватых. Совпадение же чисел, на которые были назначены обе свадьбы – оперная и его собственная, – счел перстом указующим. И еще усмотрел он в этом некий эстетический и исторический изврат, которые Внук любил как редкую забаву. Распрощавшись с Невестой, он позвонил ответственному за церемониал и объявил, что жениться желает непосредственно в опере и, стало быть, следует подправить кое-что в либретто, а может, и переписать наново.

Вопрос с новым местом обитания был решен, и теперь Внуку предстояли приятные хлопоты по декорированию нового интерьера. Он тяготился однообразием окружавшего его долгие годы ландшафта, поэтому часто менял жилье, а с ним и интерьер. Но больше всего ему нравилось менять сам ландшафт. Внук исполнял обязанности смотрителя Чертолья. И это назначение вносило существенные ограничения в его жизнь. Он не привязывался к характерным чертам того или иного времени, к вещам, к устройству быта. Наоборот, именно это составляло элемент свободы в прочих жестких рамках необходимости.

Должность смотрителя Чертолья была учреждена после первой попытки недругов выжечь комьюнити из Москвы. Изначально смотрителем был сам Мосох, пока не приобщил царевича и не воспитал его как надо.

Первый крупный пожар москвичи, по невежеству своему крайнему, приписали комьюнити, изначально обосновавшемуся на Чертолье. Хотя источник возгорания говорил об обратном: от опрокинутой лампадки запылала на Чертолье церковь Всех Святых. Сильный ветер разнес снопы искр и горящих головней. То был год великой засухи: обмелели реки, иссякли родники, высохли болота. Пламя бушевало, поедая деревянные стены и строения Кремля и лепившийся под его защиту посад. Город исчез, будто его никогда и не было. За десять лет еще четырежды выгорала Москва дотла. И тогда именно комьюнити, стремясь во что бы то ни стало сохранить органические ресурсы, поспособствовало строительству Москвы каменной, снабдив Великого князя Дмитрия, впоследствии прозванного Донским, всем необходимым – от технологий до золота. Но хоть и взялись за дело горододельцы-каменотесы, но навесы и шатры по-прежнему делались деревянными, подверженными огню, и вскоре комьюнити с огорчением осознало, что смертным не дано учиться на своих ошибках, и выстроило собственную систему безопасности.

Внук всегда стремился гармонизировать пространство, в котором доводилось ему пребывать. Он был поборником чистоты стиля. И даже снобом. И если на вверенной территории не удавалось эту чистоту соблюсти, то в смысле устройства собственного жилья он желал точного соотнесения интерьера с экстерьером. Следовательно, новый интерьер должен был воплощать дух нового модерна. Внук любил перемену декораций, поскольку был обречен, как и все комьюнити, на вечный «невыезд» за пределы Москвы. То, что смертные могли позволить себе за пределами – например, виллы на Лазурном Берегу, куда они выезжали семьями, прихватив с родины обслугу: гувернанток, массажисток, нянек, поваров, – комьюнисты были вынуждены находить здесь, в Москве. И выписывать из-за границы стилистов, поваров, дизайнеров, садовников. И менять для разнообразия адреса. За свою жизнь Внук успел пожить почти во всех особняках Чертолья. Хотя справедливости ради следует упомянуть, что некоторые члены комьюнити выезжали за пределы ареала обитания валидной органики. Но в этом случае им приходилось тащить ее с собой на модные курорты, вроде Сардинии или Куршевеля: всех этих попсовых звезд, гламурную клубную тусовку – не с голоду же помирать, право…

Уар созвонился с дизайнерским бюро, изложил свои пожелания относительно стиля, особо оговорил, что желает видеть новую коллекцию живописи (тематически – сплетенные в поцелуе тела), и отправился в Третьяковский проезд.

Одежда всегда входила в круг интересов Внука потому, что ее смена в соответствии со временем и сезоном приносила вожделенное разнообразие. В то же время нельзя было заподозрить Внука в излишне серьезном восприятии нынешнего пафосного позиционирования покровов на туловищах смертных. Да, их век короток, надо успеть побыть красивыми. Этот мотив был понятен. Самым безвкусным он почитал чрезмерное. Но ради нагнетания ПРА-трафика он готов был лично вести в Москве лекторий на темы правильной мужской одежды. Как учил его друг – сокольничий Бобрище – попадать с пятидесяти шагов белке в глаз, так он мог бы научить московских шалопаев отличать с того же расстояния рубашку за двести долларов от рубашки за двадцать. Да что там рубашку! Распознавать с того же расстояния пуговицы на рубашке: из перламутра, дорогого пластика или дешевого. Внук полагал, что правильную мужскую одежду делают только в Италии и Англии. Но для того чтобы одеваться в «Харродс» или в эдвардианский стиль от собственного портного на Сэвилл-роу, следует родиться в Англии, причем желательно баронетом. Правильный классический костюм из харрис-твида обязывает его обладателя питаться по утрам овсянкой, иметь поместье в графстве Суррей, хороший выезд, псарню для охоты на лис и конюшню с парой гнедых для игры в поло. Но кормление врага из рук собственных соотечественников Уар почитал излишней политкорректностью, граничащей с абсурдом, проще говоря – большой глупостью. Сколько ни корми врага, он никогда не превратится в друга. Поэтому, случись на самом деле подобный лекторий, он, пожалуй, рекомендовал бы слушателям одеваться в итальянское, менее требовательное к его обладателю и допускающее больше вольностей в цветовой гамме, крое и как следствие в поведении. «Китон» да «Эрменеджильдо Зенья» по всему периметру – это почти все, что убережет уважающего себя потребителя от конфуза. Хотя на самом деле главный фокус состоит в том, чтобы сочетать на ограниченной площади собственного организма отдельные продукты элитных производителей между собой, но об этом Уар умолчал бы. Все излишне правильное он находил скукотищей, не оставляющей места для легкой иронии.

Припарковавшись у Третьяковского проезда, Внук зашел в автосалон, бросил строгий оценивающий взгляд на Maserati Chubasco и сделал заказ. Затем, завернув под арку, зашел в насмерть зализанный под показную респектабельность Brioni, ткнул кнопку лифта и поднялся на второй этаж. Из глубины салона к нему устремился взволнованный старший менеджер, который обычно держался так, будто мог себе позволить что-нибудь из того, что висело на стойках, и спросил, что уважаемый клиент желает посмотреть.

– Что-нибудь обормотское, любезный, – сформулировал мысль Уар.

Обормотское он почитал верхом шика и истинной респектабельности для молодых и успешных. Это был очень творческий момент в процессе подбора гардероба. Никто из мэтров мирового дизайна одежды не делал таких коллекций. Следовательно, надо было выкристаллизовать из гламурных коллекций крохи свободного и безоглядного, а потом сложить это с изысканной небрежностью в единое целое. Нужный эффект наступал только в том случае, если каждая из деталей получившегося комплекта стоила не менее семидесяти тысяч рублей. Надевать в клуб рубашку поло с кардиганом завел именно Внук, хотя использовал он такое сочетание всего один раз. Но этого оказалось достаточно. Наверное, его можно было бы назвать модным термином «икона стиля», если бы Внука интересовало хоть в малой степени мнение смертных относительно его персоны. Никто из тех, с кем он пересекался в разнообразных пенных заведениях столицы, ничего панибратского себе не позволял. Чуйка срабатывала. Остерегались.

Старший менеджер, услышав пожелания клиента, впал в ступор. В голову лезли какие-то желтые брюки. Управление сознанием старшего менеджера перехватил встроенный в его подсознание компьютер, который, просчитав возможные варианты сочетания слов «Бриони» и «обормотский», задымился и перегорел.

– Э-э-э… может, вам стоит посетить с этой целью ГУМ? – прокашлявшись, пробормотал старший менеджер, почти смирившийся в это мгновение с неминуемым понижением по службе.

– Мм?.. – поднял бровь Уар.

Особенно смешным он находил стремление некоторых одеваться в Ветошном переулке, на который выходил одним из своих фасадов ГУМ. Получалось, что размещавшиеся в этом ряду бутики крупных мировых брендов заведомо обрекали свои изделия на нелестную оценку их как ветоши. Внук отлично помнил, что в начале улицы, на Пожаре (Красной площади), располагались Верхние торговые ряды, на месте которых в конце XIX века было построено современное здание, первоначально с тем же названием. На Никольскую выходили Седельный, Котельный, Железный верхний, Коробейный и Серебряный ряды. В Ветошном же ряду продавалось в полутемных лавках тщательно заштукованное пожертвованное, а чаще краденое тряпье.

На самом деле Уар, устраивая свадьбу в опере, совсем не собирался рядиться в порядком надоевшие боярские кафтаны, поэтому рассчитывал, что аниматоры придумают, как вживить одно действо в другое. Утомившись ездить по одним и тем же давно знакомым статусным местам, Внук для разнообразия отправился в ТРЦ «ПРИНЦ-ПЛАЗА», злясь, что тот расположился в таком непрезентабельном районе, и купил там костюм от Fabio Paoloni с комплектом рубашек и аксессуаров. Не чувствуя никакого морального удовлетворения, он подкрепился на эскалаторе болтающими без умолку барышнями.

Торговые центры были для комьюнити такими же трапезными, как и метро, потому что в качестве мест для шопинга они не годились. Самыми лакомыми считались бутики демократичных европейских брендов, которые часто устраивали сейлы, притягивающие чистую молодую публику. Кроме еды, они давали отличную накачку ПРА, нагнетая трафик с помощью скидок и дисконтных карт.

После небольшого происшествия в паркинге Уар вернулся домой, посмотрел свежим взглядом на свои обновки и бросил их в корзину для обслуги. Затем позвонил итальянцу – директору по закупкам подразделения мужской одежды все в том же Третьяковском проезде – Франко Алькуати и велел доставить ему фрачную пару от Ermenegildo Zegna, уже подогнанную в соответствии с имеющимися у директора мерками Уара и с нашитыми на фрак газырями, и не забыть также рубашки и аксессуары. Отдав необходимые распоряжения, Внук двинулся в клуб.