Текст книги "Эра зла"

Я погрузилась в сон, и последние мои чаяния, надежды, мечты и колебания оформились в горячечные строки, существующие внутри меня, а также вне меня, помимо меня…

 
На что похожа жизнь людей?
Та, над которой мы смеемся,
Хотя нередко задаемся
Проблемой поиска идей,
Но – без решений остаемся.
 
 
Зачем приходим в этот мир
Ранимыми, но часто злыми,
К чужой беде глухонемыми,
А белоснежный божий клир
Пятнаем просьбами пустыми.
 
 
Зачем уныло дни влачим,
Чтоб ночи скоротать грехами,
Да лечь, укрывшись под крестами,
Забыв, что дух не излечим
Ни покаяньем, ни стихами.
 
 
Зачем детей на свет плодим,
Поправ исконную науку —
Мол, рождены они на муку,
Мы в их лице не победим
Ни лень, ни тупость и ни скуку.
 
 
Зачем иных людей гноим
Под спудом зависти и гнева,
В дома несем всю грязь из хлева,
Богам враждебным, не своим,
Слагаем гимны без припева.
 
 
А есть ли смысл в судьбе такой —
Безрадостной, суровой, страшной,
Где не поднять суглинок пашней,
Где верх мечтанья – лишь покой
От смерти глупой, бесшабашной?
 
 
Какой ты станешь, жизнь моя?
Ведь я, сквозь мерзости наносы
Пропев свой стих сладкоголосый,
Ворвусь в безбрежность бытия,
Найду ответ на все вопросы…
 

На улице висела серая, снежная хмарь, завистливо заглядывающая в окна теплого, залитого электрическим светом палаццо Фарнезина. Андреа дель-Васто – повелительница стригоев – уверенно стучала каблучками своих щегольских туфелек, переходя из холла в гостиную, из зимнего сада в столовую, продвигаясь все дальше и решительно увлекая за собой озадаченного, пребывающего в растерянности Тристана. Наконец она начальственно впихнула его в интимный полумрак своей личной опочивальни и, толкнув мужчину в грудь, почти уронила на огромное, застеленное меховым покрывалом ложе. Подбитый под колени краем этого сексодрома, сделанного из мореного дуба, слоновой кости и перламутра, де Вильфор неловко упал на спину, вдыхая запах ее духов – тяжелых, агрессивных, мускусных. Это запах затягивал и подчинял, впрочем, как и сама Андреа.

Тем временем повелительница ловко выдернула гребень, удерживающий ее прическу, и, встряхнув головой, рассыпала по плечам волну густых черных, будто вороново крыло, локонов, укрывших ее до пояса. Дернув за шнурок корсета, она сбросила на пол шуршащее платье и небрежно вышагнула из вороха дорогой материи, оставшись в одной лишь тонкой, полупрозрачной, ничего не скрывающей сорочке. Ее гибкое тело призывно просвечивало сквозь муслин, завораживая спелыми вишнями напряженных сосков и темным треугольником волос, виднеющимся внизу живота…

– Разве я не прекрасна? – требовательно спросила она, приближаясь к беспомощно распластанному на мехах Тристану и игриво проводя пальцем по его губам. – Разве я не желанна? – Каждый из ее точеных пальчиков завершала алая капля маникюра.

У загнанного в тупик де Вильфора немедленно пересохло во рту, ибо он понял недвусмысленный намек своей госпожи. Андреа смотрела на него таким красноречивым изголодавшимся взглядом, словно собиралась съесть или, по крайней мере, укусить.

– Уже долгих три года, с тех пор как погиб мой незабвенный Рауль, у меня не было мужчины! – кокетливо пожаловалась Андреа, пылко приникая к Тристану и заискивающе засматривая ему в глаза. – А ночи здесь так холодны, длинны и одиноки… О, на меня заглядываются многие достойные воины, – в ее голосе промелькнули кокетливые нотки, – могучий Мак-Наккер, неустрашимый командир моей охраны Жан Лагаскур, наш лучший разведчик Раньер, но ни один из них, слышишь, ни один, – ее ногти сладострастно впились в его плечи, причиняя боль даже сквозь рубашку, – не сравнится с тобой, мой Тристан…

– Но Элоиза, – попытался оправдаться де Вильфор, тщетно силясь стряхнуть прилипшую к нему, будто пиявка, девушку и взывая к ее благоразумию, – она же моя невеста…

– Ну и что? – непритворно изумилась Андреа, перекатываясь на спину и утягивая его за собой. Тристан принужденно завис над возбужденной стригойкой, всеми фибрами своего тела ощущая исходящее от нее желание. – Разве французы не пользуются заслуженной репутацией ветреников и ловеласов? – Она дразнила его пикантными голосовыми модуляциями, прижимаясь высокой грудью и призывно приоткрывая пухлые, сочные, алые губы. – Да и какое значение имеют притязания какой-то скромной горничной?

Тристан осуждающе нахмурился, отстраняясь и укоризненно качая головой:

– Госпожа, а вы хоть когда-нибудь учитываете интересы своих подданных? Зачем вы так жестоко обманули несчастную пленницу каменного гроба, рассказав ей совершенно лживую историю о ее миссии и целях стригоев? И кто она такая на самом деле?

– Она? Санта, моя сестра!

Тристан явственно слышал фальшь, звучащую в бархатистом голосе повелительницы.

– Не пытайтесь меня обмануть! – импульсивно воскликнул он. – До проведенного мною обряда эта девушка являлась человеком, а возможно, – он неуютно поежился, вспоминая светлое тепло, распространяющееся от его бессмертной пациентки, – даже ангелом!

– Серафимом! – невозмутимо поправила Андреа. – Но я не вру, она и вправду моя сестра. Раньше она звалась Селестиной и воспитывалась в некоем католическом монастыре, где стала экзорцисткой…

– Экзорцистка?! – ахнул потрясенный шевалье, ощущая, как у него голова идет кругом от невероятных откровений сегодняшнего вечера. – Самый злейший наш враг! Во имя нашего Отца, поведайте мне, какие неисповедимые пути судьбы смогли свести воедино серафима и вас – повелительницу стригоев?

– О, – будто упоминая о чем-то весьма незначительном, стригойка демонстративно вздохнула, изображая скуку, – это длинная и довольно печальная история. Она тебя утомит, давай поговорим о моем прошлом как-нибудь потом, в другой раз… Неважно, кем была Селестина, важно, кем она стала. Я решила сделать ее одной из нас, и сделала.

– Зачем? – настойчиво повторил Тристан.

– Зачем? – Андреа мстительно улыбнулась. – Я не устояла перед соблазном воспользоваться подвернувшейся возможностью и спустить мою сестрицу с небес на землю. Она всегда была до того разумной и высоконравственной, что мне с детства хотелось влить в нее бутылку коньяку и посмотреть, что из этого получится.

– Личная месть! – понял Тристан, а его красивое лицо исказила гадливая гримаса. «Ну почему женщины так вероломны?» – подумал он.

– Ты забываешь, милый мой! – сухо ответила Андреа, приподнимаясь на локте и глядя на мужчину иронично прищуренными глазами. – У нее просто нет выбора. Санта может встать на нашу сторону, или… – Стригойка мстительно рассмеялась: – Нет, никаких или!.. Санта должна считать себя моей сестрой и найти Грааль, попутно истребив всех наших врагов. Зачем ей знать горькую правду, коли от нее нет никакого прока? К тому же покажи мне кого-нибудь, кто всегда говорит только правду, и я покажу тебе того, кого все ненавидят… Как ни вульгарно это прозвучит, но я, пусть и косвенно, но все-таки желаю ей добра!

– Я знал, что вы умны и расчетливы, – негодующе парировал Тристан, еще больше отодвигаясь от своей повелительницы, – но, увы, не догадывался о том, как вы бессердечны! Вас никогда совесть не мучает?

– Совесть? – небрежно отмахнулась девушка. – Да она же просто фикция, которую придумали злые люди для того, чтобы эта гадкая штука не давала спокойно жить добрым! А я живу по своим правилам, не принимая во внимание нормы человеческой морали.

– Если мы всегда станем поступать так, что совести не за что будет нас грызть, то когда-нибудь она просто умрет с голоду! – вполголоса пробормотал Тристан, обращаясь сам к себе, но Андреа расслышала его печальную сентенцию и глумливо расхохоталась.

– Ну и пусть умирает! – равнодушно заявила она. – Уж по ней-то я точно траура не объявлю.

– Он был прав, – Тристан печально вздохнул, словно беседовал с невидимым оппонентом, – мы не способны видеть истину, не умеем прощать, а значит, у нас нет будущего.

– Кто это – он? – с интересом спросила Андреа, пытаясь подавить недовольное рычание, рвущееся у нее из горла. – Дорогой, уверяю тебя, всю эту спорную философию можно отложить на потом, на утро. А сейчас, – она эротично облизнула губы, показав раздвоенный как у змеи язык, – вернись в мою постель…

– Вы недальновидны, – с сожалением признал мужчина, – вы не стратег. Вы даже не хотите знать, какие новости я вам привез. А ведь ради этой информации я убил одного очень хорошего человека.

– С каких это пор люди стали для нас хорошими? – Ее долго сдерживаемый гнев выплеснулся наружу и сейчас грозил затопить все вокруг. – Ты ведешь себя не как стригой!..

– Не проявляю жестокости и похоти? – Тристан отважно усмехнулся ей в лицо. – Не пресмыкаюсь перед вами? Но вы же всего лишь глупая женщина, да к тому же еще тиран и деспот, ведущий наш народ к поражению и гибели!

– Что? – Андреа широко распахнула свои прекрасные синие глаза и звонко расхохоталась. – Как же ты наивен! Уверяю тебя – ты ошибаешься. Сейчас я докажу, что умею быть нежной и любящей…

– На вашей стороне власть и сила! – с горечью бросил он. – Но как вы сможете вынудить меня полюбить вас? Любовь не признает приказов…

– Уверен? – Андреа язвительно хмыкнула, сдабривая свой вопрос самой бессовестной на свете улыбкой. – У меня есть ум – инструмент для правильного применения силы. Но сейчас я прошу в последний раз – полюби меня добровольно.

– Нет! – Тристан галантно поцеловал ее пальцы, а затем встал с кровати и поклонился. – Утверждают, будто для того, чтобы заняться любовью, женщине нужна причина, а мужчине – место. Но я протестую, ибо это не так! Признаюсь, я не люблю свою невесту, но не желаю играть роль вашей игрушки для постельных утех. Я мужчина, и у меня есть чувство собственного достоинства. А вы же, госпожа моя, бесспорно умеете внушать страх, уважение, даже благоговение, но никак не страсть или любовь. Спокойной ночи! – Он вежливо поклонился еще раз, а потом, мягко отступив к выходу из спальни, взялся за дверную ручку и уже потянул на себя изукрашенную резьбой створку, намереваясь уйти…

Гневно сузившимися глазами Андреа следила за его высокой стройной фигурой, за изящной поступью длинных ног, за мускулами, перекатывающимися под шелковой белой рубашкой. Она еще сомневалась, нужен ли ей этот строптивый красавец? Он ни капельки не похож на ручного, поддающегося дрессировке самца, способного безропотно смириться с навязанной ему ролью. А если он взбунтуется и причинит ей лишние хлопоты? Увы, женщины не всегда понимают, чего хотят от мужчины, но всегда хотят этого по полной программе. Тристан так непредсказуем, так ненадежен и опасен, но притом вызывающе хорош – почти ангельски хорош! Нет, решено: она его не отпустит! Как смеет он, мужчина, противиться чувствам своей госпожи?

– Стой! – решительно приказала она, мобилизуя все свои магические способности и вкладывая их в это емкое, хлесткое слово. – Иди сюда, ко мне! – Андреа понимала: самый лучший для женщины способ успокоиться – это взять себя в крепкие мужские руки…

Зрачки Тристана затуманились. Он пробовал не подчиниться, но ноги сами против воли понесли его обратно к ложу, а его собственные руки принялись торопливо снимать имеющуюся на нем одежду, повинуясь огненному взору всесильной госпожи.

– Люби меня! – приказала Андреа, принимая соблазнительную позу. – Люби страстно и самозабвенно!

И, будучи не в силах противостоять воздействию ее магии, он любил…

Тристан почти не запомнил подробностей этой бурной ночи. Он двигался, будто находящаяся в полусне сомнамбула, попавшая в плен темных чар. Андреа в полной мере применила всю власть, дарованную ей Темным Отцом, направив ее на удовлетворение своей прихоти. Его губы распухли и болели, истерзанные подневольными поцелуями. Их влажные от испарины тела неоднократно соединялись в единое целое, причудливо сплетаясь на смятых простынях, сливаясь в безудержном порыве ее страсти. Его спину перечеркнули десятки глубоких царапин, а на горле зияли ранки от укусов, ибо, поддавшись безумному порыву, она пила его кровь. Но, ощущая себя униженным, истерзанным и использованным, Тристан не смог отделаться от некоего чудного видения, волшебным сном присутствующего в его распаленном магией уме. И в этой сладкой грезе ему явилась совсем другая девушка, отнюдь не та, которую он нынче держал в своих объятиях, а иная, отличающаяся от Андреа, будто свет от тьмы, – тоненькая, зеленоглазая и рыжеволосая, по-мальчишечьи коротко остриженная, но такая женственная, такая преданная и чистая, что если бы Тристан еще верил в человеческого Бога, то назвал бы свое видение ангелом. Она врачевала его израненную насилием душу и вселяла непоколебимую веру в лучшую долю. Она стала для Тристана идеалом недостижимой нравственной чистоты и квинтэссенцией взаимной плотской любви. Почти желая умереть, оплеванный, изнасилованный и частично сломленный, он понимал, что единственным, кто удерживает его в этом несовершенном мире, остается лишь она. Он создал ее заново, воскресил, поднял из пепла и дал ей вторую возможность изменить свою судьбу. А поэтому в благодарность за свое спасение она просто обязана изменить участь своего создателя, спасти его попранную, изломанную гордость, исцелить его душу, напоить тело из источника своей чистоты. Она – его последняя надежда! И зовут ее Санта! Санта Инферно…

Утром Андреа ушла из спальни рано, едва лишь миновал рассвет, высокомерно оставляя наконец-то пришедшего в себя Тристана, сгорающего от стыда и бессильной ярости. Спрашивается, что мог он противопоставить магической мощи свой повелительницы, он – игрушка, приневоленный любовник, раб для утех? Завернувшись в лохмотья изорванной рубашки, де Вильфор отстраненно смотрел в окно, опершись лбом о холодную пластиковую раму, немного остужающую его непривычно горячий лоб. О, как мечтал он очутиться сейчас там, вон за той затянутой колючей проволокой линией ограждений, подставляя освященным пулям врага свое тело, столь позорно предавшее своего хозяина. Он – дворянин, аристократ – стал утехой для развратной женщины, нимало не интересующейся его душевными переживаниями, но возжелавшей его плоть. Кто он теперь? Не человек, но и не стригой тоже – бесправное ничто или никто, утратившее право уважать себя как личность! И в этот самый миг он снова вспомнил слова отца Мареше и мучительно пожалел о том, что утратил возможность жить в нормальном мире и называться человеком. Вечность неизбежно стирает мелочность скоротечного земного бытия, обостряя то, что нетленно: достоинство, взаимное уважение, честь. А минувшей ночью его лишили и этого последнего достояния. Да лучше бы он умер!

Хотя нет, он не прав – ведь у него еще осталась любовь, а вернее попытка, шанс ее обретения. И посему, прижавшись щекой к гладкому оконному стеклу, он беззвучно повторял имя, значившее для него теперь больше, чем спасение души, зубрил свою новую молитву, слагал спасительное заклинание: «Санта, Санта!» А произносимые им слова сливались в строки, становясь песней:

 
Слышишь – сердце реже бьется,
Замирая от стыда.
Не навек любовь дается,
А всего лишь на года.
 
 
Видишь – снегом небо сеет,
Заметая города.
Сердце все прощать умеет,
Но, увы, не навсегда.
 
 
Чуешь, жизнь стянулась в точку —
Откровение небес.
Уложи всю мудрость в строчку,
Хочешь – с рифмой, хочешь – без.
 
 
Посмотри, не стало света —
Мир скатился в темноту,
Нынче мы лишь для ответа
Вновь шагаем за черту.
 
 
Кроме нас, никто не сможет
Не обжечься об огонь,
Если совесть сердце гложет —
Не гони ее, не тронь.
 
 
Если больно, то не бойся,
Если ранят, не беги,
О любимом беспокойся —
А себя не береги.
 
 
Но запомни: не дается
Нам потерянное вновь,
Ведь бессмертной остается
В мире лишь одна любовь.
 
 
Не цепляйся за мгновенья,
Отрекись от суеты,
Не считай сердец биенья,
Не срывай зазря цветы.
 
 
Слышишь – ветер хороводит.
Видишь – блики на крови.
Так оно к нам и приходит —
Обретение любви…
 

– Господин де Вильфор? – Дверь робко приоткрылась, и в спальню заглянуло заспанное лицо слуги. – Повелительница призывает вас на совет и шлет вам дары!

Иронично посмеиваясь над самим собой, Тристан надел поданные ему одежды, шикарные, сплошь расшитые жемчугами и изумрудами. Вот, значит, как, теперь она желает наряжать его и баловать дорогими подачками, словно угодившую собачонку, порадовавшую ее успешно выполненными командами: «Ко мне, Тристан! Лежать, Тристан! Стоять, Тристан!» Вот, значит, как оно сложилось-то! Но нет, он не смирится и не позволит ей и дальше его унижать…

Де Вильфор гордо шагал по коридору, надменно поглядывая на раболепно жмущихся к стенам и вопросительно поглядывающих на него стригоев. А впереди него катилась весть, передаваемая из уст в уста и предваряющая появление Тристана: «Вот идет ее новый фаворит!»

Тристан мучительно напрягал память, вдруг вспомнив произвольно перепутанные обрывки туманных подробностей своего далекого детства, доселе старательно им игнорируемые. В них присутствовало что-то страшное, тайное, могучее – некая дремавшая до поры до времени сила, способная изменить многое как в судьбе самого стригоя, так и в будущем всего мира. Просто, как и Санта, он тоже должен вспомнить, осознать и принять то, что предлагает ему равнодушный фатум, справедливо воздающий по заслугам каждому из нас.

«Ничего! – думал де Вильфор, конвульсивно сжимая клыки и выдавливая приветливую улыбку. – Ничего, я вытерплю все, и даже это. Я притворюсь покорным, затаюсь до нужного момента, скрою свою ненависть к ней, растоптавшей мою гордость, поправшей мою готовность называться ее другом и соратником. Ты еще пожалеешь о том, как обошлась со мной, повелительница! Да, ты оказался прав, мой мертвый враг, прозорливый иезуит Мареше, ставший для меня пророком и наставником. Теперь я знаю: там, где правит любовь, нет желания властвовать, а там, где господствует власть, нет места для истинной любви. Власть – иллюзия, ибо она представляет собой всего лишь блеклую тень, суррогат, фальшивую имитацию настоящей любви. Мы никогда не бываем такими слабыми, такими открытыми для страданий, как в период обретения любви. Но при этом мы никогда не ощущаем себя настолько сильными, ибо, только полюбив по-настоящему, мы становимся людьми. Ты ошибся лишь в единственном выводе, отец Мареше, утверждая, будто у человека имеется в наличии только одно достояние, принадлежащее лишь ему, – смерть. Нет, у каждого человека есть две вещи, которые принадлежат только ему: смерть и любовь.

У человека, но никак не у стригоя.

Глава 9

Прожив не одну сотню лет, Конрад научился понимать главное: вся наша повседневность базируется отнюдь не на сухой академической логике, а на произвольном стечении обстоятельств, на многочисленных совпадениях, случайностях и приметах. Порой откровенно глупых, а иногда и того хлеще – смешных до абсурда. Недаром же говорится: «Человек предполагает, а Бог располагает». Вот и получается, что мы не являемся полноценными хозяевами своих судеб, а зачастую просто слепо следуем по пути высшего предначертания, определившего наш жизненный путь еще задолго до момента рождения хрупких физических оболочек. Душа не умирает – оный постулат вервольф никогда не подвергал ни малейшему остракизму, – она просто переходит из формы в форму, из тела в тело. И возможно, уровень каждой ее последующей реинкарнации определяется теми действиями, кои она содеяла, пребывая в своей предыдущей ипостаси. Возраст же человека – духовный, а не физический – измеряется не годами, а совершенными им поступками. Поэтому в каком-то смысле Конрад все еще оставался ребенком – капризным, непредсказуемым и склонным к импровизациям. Впрочем, таким же, как и все мы.

Итак, проснувшись на заметенном сугробами кладбище этрусков, оборотень несколько мгновений пытался собрать воедино свои разрозненные мысли и воспоминания, изрядно смахивающие на ядреный похмельный бред. Спустя минут десять, умывшись пригоршней снега и придя в себя, Конрад вспомнил все, осознал масштабность поставленных перед ним целей и приуныл. Он был готов незамедлительно отправиться куда угодно, хоть в ад, хоть в рай, хоть к черту на кулички; добыть все сокровища мира, включая ключи и кресты, даже ввязаться в борьбу за артефакты «Божьего Завета», но убить Селестину… Нет, на такое он явно не способен. Как мог он дать столь безумное обещание? Да лучше бы он умер! А еще эта малоубедительная история с обещанным третьим эрайей, якобы должным произнести роковой пароль «завет» – она и вообще ни в какие ворота не лезет. Может, у братцев архангелов мозги немного того-с, ну набекрень сместились или шифер поехал? Во всяком случае, уж кто-кто, а милашка Уриэль никогда не внушал Конраду особого доверия, производя впечатление крайне ненадежного персонажа. Да и как прикажете верить тому, кто в ответ на реплику: «Водка – яд, знание – сила, а женщины – слабость», – корчит умное лицо и пафосно изрекает: «То-то погляжу, как приму яду, то меня сразу же так слабит, что никакая сила не помогает!..» Да такому прохиндею однозначно верить нельзя, это уже без вариантов!

Идей не было. Нет, не то чтобы каких-то определенных, а вообще никаких. В голове плескался вялый кисель, образовавшийся из разжиженных непосильным ментальным напряжением мозгов. Выше, над головой, тоскливо выл ветер, пытаясь сбить с ног и прижать к заснеженному асфальту. Атмосфера давно уже сошла с ума, вытворяя то, что ей заблагорассудится. Вервольф бездумно шатался по городу, вяло оглядываясь по сторонам и абсолютно не соображая, куда идет. В переулке валялся высохший и смерзшийся мужской труп. На нем красовался почти чистый костюм-тройка, и это аккуратное одеяние совершенно не вязалось с синюшным лицом в ссадинах. Похоже, покойника выбросили из окна ближайшего дома, и он лежал здесь уже несколько дней. Редкие прохожие равнодушно обтекали труп стороной, бросая мимолетные взгляды, ибо вид смерти стал привычным и не удивлял никого.

Безучастно обойдя щеголеватого мертвеца, Конрад бесцельно затопал по пустынной мостовой, мысленно прикидывая шанс набрести на искомого эрайю и угорая над собственной наивностью. Ага, так прямо у нас ангелы смерти на дороге пачками и валяются, по примеру мертвецов – только подбирай да коллекционируй. Короче, насвистели ему треклятые братцы-тунеядцы крылатые в наивно развешанные уши про нужную встречу с третьим воином Господа, как пить дать насвистели. Окончательно разочаровавшись во всем мире и в первую очередь в самом себе, Конрад невольно начал вспоминать все известные ему приметы, пытаясь хоть как-то подогнать их под сложившуюся ситуацию. И надо признать, вспомнил он немало.

– Рассыпалась соль – к ссоре, – задумчиво бубнил рыцарь, полностью отключившись от окружающей действительности. – Рассыпался сахар, хм-м-м, по аналогии – к миру, значит. Рассыпался кокаин – к феерическим ощущениям и фантасмагорическим видениям, это стопроцентно, ибо пробовали, знаем. Упала вилка – какая-то тля незваная в гости придет. Упала ложка – хм-м-м, скорее всего у кого-то руки из задницы растут. Упал член – все, никто никуда не спешит, туши свет, суши весла. Упало мыло – хм-м-м, лучше бы упало все остальное, точно жди неприятностей. Ласточки низко летают – будет дождь. Коровы низко летают – рассыпался кокаин. Треснуло зеркало – к беде. Треснула резинка от трусов – к большом стыду, ну или к маленькому, это уж кому что Бог дал. Треснул презерватив – лучше бы треснуло зеркало. Чешется нос – к пьянке. Чешется в паху – к доктору. Чешется задница – к приключениям… Черт, почему это у меня все к нижним полушариям головного мозга сводится-то, а?..

И в этот самый момент он вдруг чуть не столкнулся с высоким, дородным мужиком, не менее уныло, чем Конрад, ковыляющим по улице навстречу вервольфу с увесистой полупустой бутылью вина в огромной лапище. Едва успев уклониться от оной пьяно покачивающейся туши, похмельный, а посему не шибко расторопный и миролюбивый сейчас фон Майер стремительно прошел мимо незнакомого чудака, едва не задев его. Пьяный придурок не удержался на ногах и звучно шлепнулся на пятую точку, окатив Конрада щедрым ливнем, состоящим из осколков вдребезги разбившейся бутыли и остатков недопитого вина.

– Анафема! – комично-плачущим басом по-русски произнес здоровяк, наверняка сожалея о зазря пропавшем вине; но пребывающий не в лучшем расположении духа вервольф тут же отнес его реплику на свой счет и чуть притормозил, наградив алкоголика презрительным взглядом.

– Свинья! – выразительно припечатал он на том же языке. – Пьяная свинья! – После чего развернулся на каблуках и стоически зашагал дальше.

– Помоги! – простонал незнакомец, неуклюже возясь на скользком льду и чувствуя острую боль в вывихнутой лодыжке. – Сходи за доктором…

– Еще чего, – небрежно бросил Конрад, следуя своей дорогой. – Свиньям доктора не положены!

– Ну тогда за вет… – жалобно продолжил чуть приподнявшийся неудачник и снова упал, на сей раз вниз носом, не успев докончить начатую фразу.

Услышав его слова, перешедшие в нечленораздельную ругань, фон Майер неожиданно замер, будто вкопанный, а затем повернулся к странному мужчине, изрядно напугав того своими выпученными глазами и потрясенно отвисшей нижней челюстью.

– А ну-ка, повтори! – ультимативно потребовал он хриплым от возбуждения голосом.

– Если я свинья, то хоть за вет… – послушно повторил приподнявшийся на одно колено прохожий, но опять поскользнулся и очутился на стылой земле. Почему-то ему никак не давалась эта простая фраза. – Тьфу, прости господи, за ветеринаром тогда сходи!

Конрад вдруг бурно расхохотался, а затем подхватил незнакомца под мышки и сжал в своих железных объятиях. Он его все-таки встретил, того самого третьего эрайю. Да и с таким трудом вспоминаемые им приметы все ж таки не подвели, пригодились! Нещадно тормошимый Конрадом эрайя расслабленно подчинялся, позволяя трясти и тискать свое вялое от вина тела, похоже сочтя встреченного им мужчину буйно помешанным безумцем. Впрочем, чему тут удивляться? Да, пожалуй, нечему, ведь в столь сумбурное время, как нынешнее, все нормальные люди сидят по домам, на улицу не высовываются, и приключений на свои головы, а вернее на задницы, не ищут.

– Ты где это зело борзо в русском поднаторел, чадо мое? – пораженно осведомился отец Григорий, вырываясь из крепких объятий нахального незнакомца. – На нашего, чай, ликом-то не шибко похож…

– Да вот довелось как-то у вас в России погостить, до сих пор забыть не могу, – скрытно улыбнулся Конрад, наклонился, ощупал травмированную ногу пожилого здоровяка, а затем с натугой подпер его плечом и беспощадно дернул за лодыжку. Иерей Агеев басовито взревел, будто поднятый из берлоги медведь, а затем с облегчением вздохнул и уверенно наступил на искусно вправленную конечность.

– Надо же, – ребячливо обрадовался он, – и не болит уже совсем, анафема такая!

– Ох и здоров же ты, мужик. – Самопровозглашенный лекарь шумно перевел дух и насмешливо пихнул своего пациента кулаком в пузо. – Поди, никак не меньше двух центнеров весишь?

– Обижаешь, чадо, два с гаком! – важно приосанился иерей. – К тому же у меня дома признают только один показатель здоровья: можно пить и нельзя пить!

– Самое большое заблуждение человечества состоит в том, что Россию считают пьющей страной, – с делано серьезным видом сообщил оборотень. – На самом деле это не так, ибо по последним данным Россия за год выпивает гораздо меньше, чем те же Америка, Германия, Австралия, Канада и Китай… – тут он выдержал эффектную паузу, – вместе взятые!

– Ну да, не просто пьющие мы, – согласно прогудел иерей, – а сильно пьющие! Зато честные и толерантные!

Конрад лукаво подмигнул и протянул священнику свою широкую, приветливо раскрытую ладонь:

– Вот даже как? Ну тогда будем знакомы, отче. Я – рыцарь Конрад фон Майер, вервольф и, милостью Божьей, эрайя – ангел смерти! Родился в 1286 году от Рождества Христова в Лотарингии, затем стал монахом-тамплиером, чудом избег пленения и с тех пор скитаюсь по земле никому не нужный и всеми презираемый.

– Ишь ты, рыцарь он, значит! – иерей окинул заинтересованным взглядом статную фигуру Конрада и одобрительно крякнул. – В Тампльской башне, значит, жил. Видывал знаменитые крепости Средневековья…

– И даже пробовал! – шально ухмыльнулся оборотень. – Красное бургундское вино, белое – шампанское…

– Вервольф? – Иерей скептично поскреб свою седую гриву. – Волкодлак по-нашему. А ты, чадо, часом, не родней ли приходишься тем кровососам, которые по ночам нынче в Риме шастать повадились?

– Нет, – сконфуженно покраснел рыцарь. – Я кровь не люблю, только пиво…

– Пиво! – иерей скорбно вздохнул и почесал кончик своего сильно зудящего многозначительно красного носа. – Ить кто ж его не любит-то?! – Вопрос явно не нуждался в ответе, но поскольку выпивки не намечалось, то вера отца Григория в народные приметы сильно поколебалась. Тогда, не придумав ничего лучше, он пожал руку Конрада и в свою очередь представился:

– Агеев я, Григорий, по батюшке – Аристархович.

– По батюшке? – не понял рыцарь.

– Обычай у нас такой имеется, – пояснил иерей, печально отпинывая в сторону бутылочные осколки. – Когда тебя по батюшке величают – это хорошо, а вот когда по матушке… – он снова крякнул и глухо кашлянул: – Выпить бы не мешало, рыцарь…

– Можно и выпить, – согласился Конрад, – только это ведь опять приключений искать на свои… – он иронично усмехнулся, – головы.

– В деле поиска приключений главную роль играет отнюдь не голова, – с пониманием подтвердил догадливый священник. – А с другой стороны, наши головы, много ли они стоят?

Скорее всего, оный вопрос тоже носил риторический характер, но вместо ответа Конрад ловко запустил пальцы в вырез причудливого одеяния отца Григория и вытянул скрытый под его рясой крест.

– Великий приор Карл де Молэ, привратник Белого братства, экзорцист и воин Господень! – легко перевел он и ошеломленно присвистнул. – Видимо, много стоят, ибо довелось мне как-то воочию видеть господина Карла, хороший он был человек. Значит, неспроста мы с тобой, отче, еще живы и здоровы…

– Вот еще что к кресту прилагается. – Отец Григорий продемонстрировал свой перстень. – Только где находятся те врата, которые я открыть должен, никому не ведомо…

– Если кто о них и знает что-то конкретное, то лишь Селестина! – убежденно произнес вервольф, показывая два хранимых им креста – нормальный и потемневший. – Трое нас, ангелов смерти: я, ты, отче, и девушка. Да вот, к несчастью, попала она в лапы стригоев…

– Дева-воительница? – озаренно охнул иерей. – Это ее крест столь страшно помутился? Слушай, чадо, уж не о ней ли мне архангелы говорили?

– О ком же еще! – убежденно кивнул Конрад. – Не иначе, как о ней. А мне они слово назвали, по которому я тебя опознать должен.

– Свершилось! – благоговейно провозгласил отец Григорий, воздевая руки к серому небу. – Определилось наше предназначение, и, следовательно, настало время вступить в битву с адскими тварями и защитить земное царство Господа нашего.