Текст книги "Эра зла"

Все эти соображения вихрем промелькнули у меня в голове, уложившись в какую-то долю секунды. О, конечно, я еще имела возможность передумать и свернуть в сторону, но, повинуясь завладевшему мною безрассудству, я нажала на гашетку пулемета, посылая в маячивший впереди вертолет ниточку искрящихся в темноте пуль… Но меня тут же постигло жесточайшее разочарование, ибо я промахнулась! Все-таки я не могла похвастаться достаточными навыками ведения воздушного боя, и посему моя промашка была вполне объяснима. Витиевато выругавшись, я схватилась за рычаги управления, сложным маневром отводя «Акулу» чуть в сторону, и выстрелила снова. Я помнила о том, что целиться прямо в кабину бесполезно, ибо она полностью бронирована, а ее плоскопанельное остекление выдерживает попадание пуль крупного калибра, и поэтому метила в двигатель. Ура, на сей раз мои усилия увенчались успехом: я не промазала. Аккуратно поймала корпус вражеского геликоптера в перекрестье системы наведения и плавно нажала на гашетку. По правому борту Ми-28 немедленно расцвел огромный огненный цветок…

– Я попала! – радостно закричала я, от избытка эмоций хлопая в ладоши. – Тристан, я в них попала!

Стригой неодобрительно покачал головой и немного расслабился, разжимая плотно стиснутые челюсти.

– Авантюристка! – хмуро буркнул он. – Сейчас они умрут, неужели тебе их совсем не жалко?

– Жалко? Ты говоришь мне о гуманизме? – не поверила я. – Странно слышать подобное от стригоя.

Тристан недовольно поморщился, словно наступал на горло собственным принципам.

– У меня нет ни малейшего основания называть себя добрым, – будто колеблясь, тягуче произнес он, – но гуманизм очень странная вещь. То есть с гуманизмом вроде бы все правильно – нужно любить живых существ и все такое. Но почему-то в разных ситуациях пресловутый гуманизм ведет себя совершенно непредсказуемо, а иногда и вовсе куда-то испаряется. Вот, например, возьмем простую истину: нельзя убивать людей. Казалось бы, все прозрачно и никто не возражает. Но, увы, я сталкивался и с другой позицией, когда вдруг выясняется, что отдельным личностям эту заповедь можно игнорировать. Стало быть, идея гуманизма гибка и изменчива, а мораль продается и покупается, меняется на власть и богатство?

Я молчала, недоуменно моргая и не понимая, к чему он клонит.

– Убивая людей, нельзя руководствоваться только примитивной местью, – продолжил Тристан, и голос его зазвенел от избытка едва сдерживаемых эмоций. – Не нужно слепо доверяться злости, нужно всего лишь пытаться восстановить утраченную справедливость. Лично я воспринимаю гуманизм как некий закон психического равновесия: на меня пытаются давить – я становлюсь тверже. Точно так же, как и в третьем законе Ньютона: если есть сила действия, то обязательно появится и сила противодействия. И я не голословен, ибо испытал все это на собственной шкуре. Я стал выше мести и, кажется, снова научился прощать. А ты не думала о том, чтобы простить своего обидчика? Да, ты хотела отомстить Конраду, но справедливо ли губить его ни в чем не повинных спутников? А как же нормы морали, осуждающие излишнюю жестокость и мстительность?

Я виновато покраснела, осознав обоснованность его доводов.

– А что говорит твоя мораль относительно границы безнаказанности, перейдя которую можно творить любое насилие? – ехидно спросила я.

– Зачем творить? – По лицу Тристана пробежала судорога какой-то личной, пробудившейся в душе боли. – Почему?

– А люди и так все умрут, – доходчиво пояснила свою мысль я. – Это же элементарно, как дважды два. Значит, вывод напрашивается сам собой: можно убивать кого угодно, прикрываясь почти стопроцентной вероятностью наступления всеобщей скорой и неизбежной гибели. Оправдание для себя придумано! Следовательно, граница безнаказанности уже пройдена. Ясно? Кто кого теперь разоблачит и накажет? Никто!

– Это ты о ком? – непонимающе хлопнул ресницами стригой.

– В первую очередь об Андреа, – уточнила я. – А затем уже обо всех нас. О тебе, о себе… Ты – убивал. Я тоже только что убила и неизбежно убью еще. Убью того, кого захочу: любого, каждого…

– А кто ты вообще такая, чтобы решать за каждого: жить ему или умереть? – бурно возмутился Тристан. – Бог?

– Выходит, что Бог, – язвительно подначила я. – Ибо если Он есть, то почему Он мне это позволяет? Следовательно, я главнее…

– Стоп! – искренне озадачился Тристан. – Но ведь если нас и вправду некому наказывать, то получается, что мы имеем возможность причинять любое зло любому человеку? На свое личное усмотрение! Но как же такое возможно? – Он выглядел потрясенным до глубины души. – Это же неправильно!

– А я о чем и говорю! – улыбнулась я, обрадованная его реакцией. – Вот чему учит вас Андреа… Справедливость, месть – для нее эти понятия не более чем пустые звуки. Она давно живет по своим принципам. Я мщу Конраду, а кому мстит моя сестра? Да никому!.. Понимаешь, она поступила иначе: она не отвергала всеобщую, уже устаревшую нравственность – она создала новую мораль, свою собственную. Этакое ментальное «ноу-хау» в ее кровавом исполнении. Она спокойно перешла грань безнаказанности. Она создает свой мир, свой народ, свою эпоху!

Брови Тристана задумчиво сошлись на переносице.

– Детей жалко, – вздохнул он.

– Чьих?

– Всех, – гуманно обобщил он. – Дети ни в чем не виноваты, ведь они еще не успели согрешить. А Андреа убивает и детей.

– И чего ты волнуешься? – Я намеренно состроила каменно-глумливую гримасу, намереваясь поглубже разбередить рану в его сердце, мною же и нанесенную. – Она рассуждает примерно так: «Дети – это будущие взрослые. Выросли бы и нагрешили. Считай, что взрослые сегодня получают по заслугам, а дети – авансом». И разницы для нее – никакой.

– Так нельзя, – гневно шептал Тристан, размышляя о чем-то своем. – Я ей не позволю… – Похоже, наш разговор запал ему в душу, нажав на какую-то болезненную точку.

– Вот и выходит, что мораль – это просто набор правил, которые сильные навязывают слабым, чтобы ими было легче управлять, потому что сильные тем правилам следовать не собираются! – подвела итог я, чувствуя свою вину за сбитый вертолет и пытаясь оправдаться. – Мораль – это колючая проволока вокруг храма псевдосвободы. Мораль – это яблоко этики, у которого цела только оболочка, а сердцевина уже давно изъедена червями.

– Возможно, – задумчиво кивнул де Вильфор. – Если хочешь спорить о моральной стороне своего поступка, то ты имеешь все основания прикрыться своими обязательствами, но твоей совести это не облегчит. О, я мог бы рассказать тебе одну чрезвычайно душещипательную историю, отлично иллюстрирующую возникновение моих моральных принципов…

– Так расскажи! – встрепенулась я, но тут мои слова прервал громкий сигнал тревоги, издаваемый цифровым уловителем колебаний. – Они нас атакуют! – возмущенно закричала я. – У них хватило сил и наглости ответить на мой удар!

– А чего ты ожидала? – многозначительно приподнял бровь мой напарник. – Думаешь, я зря распинался перед тобой, пространно вещая о балансе мести и справедливости?

Я злобно завизжала и схватилась за рычаги, бросая вертолет в крутое пике и пытаясь уйти от настигающих нас пуль. Надсадно скрипели подшипники, а лопасти винта чуть не поломали свои стальные ребра, нехотя воспроизводя заданное мною движение. И все-таки я это сумела – ушла с линии выстрела, сломив сопротивление машины, еще никогда доселе не совершавшей подобных вычурных виражей.

– Молодец! – Тристан восхищенно похлопал меня по плечу. – А ты сильная девочка, умеешь противостоять каверзам судьбы!

– Ага! – Я счастливо хмыкнула, сдувая с носа каплю пота. – Смотри, они быстро сходят с продольной линии радара, что может обозначать лишь одно: их вертолет падает. А мы тем временем спокойно достигнем Чейта…

Но повторно взвывший сигнал тревоги внезапно оборвал мое победное ликование. Замигали аварийные огни на панели управления «Акулы», оповещая о нарушении давления в правом двигателе, отказе гидравлики и резком снижении уровня горючего.

– Что за черт? – Я недоуменно уставилась на приборы. – Мы тоже падаем, но почему? Ведь нас-то не сбивали…

– Повреждение? – предположил Тристан, но я отрицательно покачала головой.

– Невозможно, ведь на момент взлета вертолет находился в идеальном состоянии… – Но тут я, совершенно, казалось бы, некстати, вспомнила злобное выражение лица Элоизы, старающейся незаметно выскользнуть из комнаты совещаний, и гвоздь, подобранный мною на взлетно-посадочной площадке. Вроде бы я его так и не выкинула… Я похлопала себя по карманам и вытащила злополучную железку: длинную, довольно толстую и чертовски острую. Понюхала кончик гвоздя и уловила исходящий от него слабый, едва ощутимый едкий запах керосина.

– Она пробила нам топливный бак, – сообщила я делано ровным голосом, – твоя проклятая невеста! Причем это была сознательная и целенаправленная диверсия!

– Элоиза? – Тристан восторженно рассмеялся. – Браво, ревнивица! Не ожидал подобного поступка от этой тихой малютки, но заметь – ее мстительное поведение тоже идеально укладывается в мою теорию.

– К дьяволу твои теории! – взбешенно заорала я. – Мы падаем!

Тристан ослепительно улыбнулся:

– Но ведь на вертолете есть парашюты?

– Хочу тебя поздравить, – иронично уведомила я, меряя его косым взглядом, – в боевых вертолетах парашюты надеваются до момента посадки. А мы так торопились, что даже не подумали это сделать. Значит, мы разобьемся…

– Да ну? – Тристан недоверчиво хмыкнул. – Практически бессмертные стригои? Санта, тебе не кажется, что это звучит как-то неправдоподобно? – Он подмигнул мне с самым беззаботным видом. – Гарантирую, с нами ничего не случится…

– Вот и проверим! – с сомнением проворчала я. – Если твои теории верны, то умирать нам еще рано…

– Или уже слишком поздно! – невозмутимо закончил он.

Все дальнейшее произошло очень быстро. Вертолет стремительно падал, а ветер выл за стеклом так пронзительно и страшно, что разительно напомнил мне старого одинокого волка, который жалуется луне на свою невезучую судьбу. Иногда в промежутках между тучами мелькали скопления ярких звезд, со здоровым пофигизмом взирающие на разыгрывающуюся в небе трагедию. Я приложила максимум усилий, стараясь притворяться смелой и отважной, не выказывая пожирающей меня паники, но звезды открыто смеялись мне в лицо, сбивая мой кураж. Они не ведали элементарной истины: «Не так сладко жить, как горько умирать». А потом я почему-то вылетела из своего кресла и ухнула в свистящую тьму, потеряв из виду и вертолет, и Тристана. Снизу пахнуло теплом близкой земли, мимо меня пронеслась верхушка развесистой сосны, и я ощутила резкую боль, огненной спицей прошившую все мое тело. Кажется, я закричала. Обрадовалась этой боли, свидетельствующей о том, что я не умерла. Ведь мертвые не чувствуют боли и не раскаиваются в совершенных ими ошибках. А я раскаивалась.

Возможно, я уже изрядно опоздала со своими сожалениями, но ведь лучше сделать это поздно, чем никогда! Ах, если бы я остановила Элоизу еще там, в комнате совещаний. Эх, если бы я не напала на вертолет Конрада. Ох, если бы я… Внезапно в моей голове четко всплыли все доводы Тристана, и я согласилась с их объективностью. Скорее всего, такие прозрения, такие моральные трансформации происходят с нами только в момент высшей опасности. Да, он прав, сто, тысячу раз прав. Нельзя отвечать злом на зло и убивать всех подряд! Мир должен существовать и после нас, причем именно в том виде, в котором он был создан Господом. Я не желаю гибели всех людей или превращения их в тупой бесправный скот, в корм для стригоев. В их роли на земле должен найтись какой-то иной, более возвышенный смысл. Но какой? Я очень хотела бы обрести ответ на сей вопрос, но для этого я должна найти «Божий Завет» и принести его… О, нет, я не отдам его своей сестре, я верну его людям!

Боль стала невыносимой, обжигающей, словно огонь. А ведь я уже видела огонь когда-то не так давно. Я вдруг мысленно отрешилась от реальности, словно переместилась во времени и пространстве, ментально очутившись в совсем ином месте. Там тоже царил холод, а снег заметал стену каменного колумбария, тая от соприкосновения с языками всепожирающего пламени. Огонь лижет основание вкопанного в землю столба, а на костер волокут худого до изнеможения мужчину, суетливо потряхивающего неопрятными седыми волосами. На краткий миг я в последний раз встречаюсь с ним глазами и вспоминаю его имя – Симон де Монфор, вечный грешник, некогда разрушивший священную крепость Монсегюр. Обветренные губы мужчины приоткрываются в прощальной улыбке:

– Вспомни, кто ты есть на самом деле, Хранительница «Божьего Завета»! Найди «Книгу крови»! – требовательно шепчет он. – Это не сказка, Сангрема существует на самом деле. Она укажет тебе путь к вратам ада и рая!

– Найду! – потрясенно обещаю я, выпадая из прошлого и снова оказываясь в настоящее. – Но я не знаю, где она находится! – почти кричу я. – Симон, где же она? – Но меня окружает пронзительная тишина, которой нет дела до моих страданий. А если так, то, значит, мне опять придется идти вперед, разыскивая ответы на вновь возникшие вопросы. А это свидетельствует о том, что я просто не имею права умирать!

И вот на этой важной ноте я наконец-то позволила себе забыться, отправляя свое сознание в долгое небытие.

Глава 4

Подбитый вертолет Ми-28 горел. Пожар, начавшийся в правом двигателе, выведенном из строя точным попаданием бронебойных патронов, перекинулся на корпус геликоптера, липкими огненными язычками растекаясь по всему фюзеляжу. Температура внутри заднего отсека почти мгновенно поднялась до безумно высокого уровня, затрудняя дыхание. Всем казалось, будто они вдыхают жидкий огонь, испепеляющий гортань и легкие.

– Сейчас пламя дойдет до топливного бака, и мы взлетим на воздух! – кричал Натаниэль, прижимая к себе испуганно зажмурившуюся Ариэллу.

– Мы и так уже находимся в воздухе, дурень! – язвительно хмыкнула Оливия, не теряющая спокойствия и шустро упаковывающая в рюкзак остатки их недавней веселой трапезы. – Ты только в спокойной обстановке петушиться горазд, а как дело доходит до настоящих проблем, тут ты и пшик!

– Вот видишь, значит, родная стихия ангелов – все-таки воздух, а отнюдь не жратва! – поддел Нат.

– Растворись с глаз моих, дурак! – Валькирия замахнулась на него кулаком.

– Эй, грубиянка, изволь отзываться о Нате повежливее, – ультимативно потребовала Ариэлла. – Бери пример с меня, ведь я очень хорошо воспитанная девушка!

– Ага, – ехидно прищурилась валькирия, – не пьешь, не куришь, не ругаешься матом. Какая прелесть! Какать бабочками еще не научилась?

– Ты всегда стремишься выдвинуться за мной счет! – надула губы разобиженная девушка.

– Зачем? – злорадно ухмыльнулась Лив. – Я не самоутверждаюсь, я себя и так люблю!

– Не ссорьтесь, дети мои! – умиротворяюще прогудел отец Григорий, часто крестясь и заслоняя валькирию своими широченными плечами, словно пытаясь прикрыть ее от огня. – Ибо все мы равны перед ликом божьего гнева.

Нат посмотрел на него уважительно, впечатленный завидным самообладанием священника.

– Нужно прыгать, – разумно добавил иерей. – Где-то здесь должны быть парашюты…

– Оптимисты придумали вертолеты, а пессимисты – парашюты! – злорадно пошутила Оливия, торопясь отомстить священнику за аналогию между женщинами и фильмами ужасов.

– Вполне правдоподобная версия, ибо у нас на борту их оказалось всего лишь два, – откликнулся Конрад, заходя в отсек и демонстрируя товарищам пару компактно сложенных парашютов. – Не стоит медлить, ибо Нат прав…

– Два, это вам не пять, – резонно возразил иерей Агеев. – Чего умного предложишь, чадо?

– Их наденете вы, отец, и Конрад, потому что не умеете летать, – аргументированно заявил ангел, опережая следующую реплику оборотня. – Я полечу сам, удерживая Ариэллу и Лив. – Он выразительно поиграл бицепсами. – Авось да выдюжу…

– Щаз, так я тебе и далась! – капризно скривилась Оливия. – Не дождешься, козел! Убери от меня свои грязные руки…

– Они у него золотые! – поспешно заявила Ариэлла.

– Да? – выразила сомнение склонная к остракизму валькирия. – Но растут явно не из того места.

Конрад тихонько посмеивался, помогая отцу Григорию застегнуть лямки парашюта да вполглаза наблюдая за непримиримыми друзьями – Натом и валькирией.

– Лив, ты совсем уже сбрендила? – возмущенно похлопал крыльями Натаниэль. – Нашла, называется, время для разборок! Предлагаю: давай отложим наши разногласия на потом. Поцелуй меня в знак примирения…

– А где он у тебя находится? – ехидно вопросила строптивая валькирия, мстительно прищуриваясь.

– Тьфу, ты, вредная баба! – в сердцах плюнул не на шутку разгневавшийся ангел. – Не хочешь – как хочешь. Мне по фигу, хоть пешком по небу иди…

– Не заморачивайся, дружище! – Конрад сочувственно похлопал ангела по плечу. – Тебе все равно не унести обеих девушек разом. Лив хоть и не толстая, – он окинул фигуру валькирии оценивающим взглядом, – но дама отнюдь не миниатюрная. Уверен, мой парашют выдержит двойную ношу. Прошу… – Он любезным жестом предложил Оливии свою руку.

– Ладно, – ворчливо согласилась ангелица. – Только предупреждаю, я не верю ни одному мужику…

– И ты еще считаешь себя умной? – ужаснулась Ариэлла. – Если провести психоанализ твоего поведения по отношению к противоположному полу, то можно прийти к выводу…

– Молчи уж лучше! – невежливо перебила ее Оливия. – Конечно, я умная! К тому же какой там у тебя психоанализ? У тебя вечно одни психозы.

– Хватит! – решительно оборвал спорщиц Конрад. – Сейчас я кое-что доделаю, и прыгаем. – Он ненадолго скрылся в кабине пилота.

Вертолет резко накренился вбок и, сойдя с траектории полета, камнем ухнул вниз. Лив с Ариэллой отчаянно завизжали и крепко обнялись, напрочь позабыв о своем вечном и взаимном недопонимании.

– Что ты натворил? – с подозрением зашипела валькирия, обращаясь к вновь ворвавшемуся в отсек вервольфу. – Решил нас всех угробить?

– Наоборот, намереваюсь нас спасти. К сведению всяких недоверчивых особ сообщаю: я отстрелил пироболты, крепящие несущий винт, дабы нас не затянуло под его лопасти. Думаю, ты не хочешь попасть в мясорубку? – хладнокровно пояснил фон Майер. Он рывком распахнул раздвижную дверь, подставляя лицо холодному ветру, ворвавшемуся в недра вертолета, и пытливо всмотрелся в окружающую их ночь. – Судя по всему, мы пролетаем над… Пардон, – с невозмутимой улыбкой поправился он, – падаем в засыпанные снегом поля, и посему имеем все шансы на мягкое и благополучное приземление. Вперед, – он подтолкнул в спину отца Григория, направляя его в зияющий темнотой выход, и напутственно выкрикнул, – отче, не забывайте, чему я вас учил: нужно дернуть за стопорное кольцо, раскрывающее парашют…

– Анафема! – с заиканием ответствовал священник, выдав универсальное для любой ситуации слово, вполне способное сойти как за «нет», так и за «да».

– Отлично! – приободрил его вервольф. – Брань не камень, повисит и отвянет.

Иерей сделал прощальный жест мелко подрагивающей ладошкой и бесстрашно ухнул в забортный сумрак, вслух лепеча слова заупокойной молитвы.

Ариэлла боязливо икнула и попятилась в глубь отсека, но, обменявшись с вервольфом понимающим взглядом, Натаниэль легко подхватил подругу и с возгласом: «Аллилуйя!» (видимо не желая хоть в чем-то уступить отцу Григорию) птичкой выпорхнул наружу.

– Наша очередь. – Конрад обнял Оливию и коротко приказал: – Смотри мне в глаза, а не куда-либо еще – это спасет тебя от головокружения!

– А разве у тебя имеется нечто такое, от взгляда на что у девушки способна закружиться голова? – съехидничала неисправимая язва.

– У тебя возникла какая-то личная проблема? – невинно поинтересовался непробиваемый оборотень.

– Да у меня полная задница проблем, если ты еще не соизволил это заметить! – вспылила девушка, разозленная его поистине олимпийским спокойствием.

– Я понял, – кротко кивнул Конрад, шагая в ночь. – А кроме проблем с фигурой, тебя еще что-то беспокоит?

– Да! Все! – пожалуй, излишне обобщающе рявкнула эта чересчур эмоциональная особа и, почувствовав под ногами пустоту, нервно ахнула.

Ветер свистел у нее в ушах, но она ощущала сильные руки оборотня, надежно прижимающего ее к своей груди, и почти не боялась. Она не отводила взгляда от его иронично прищуренных карих глаз, а легкий запах псины, исходящий от его дыхания, и приоткрывшиеся в улыбке белые крепкие зубы казались ей сейчас самым привлекательным из всего того, что она видела и обоняла за свою долгую жизнь.

– Страшно? – заботливо осведомился он, еще плотнее притискивая ее к себе. – Не бойся, не уроню. Никогда не уроню подругу Селестины…

– Ты ее и правда любишь? – с любопытством спросила валькирия, пальцем прикасаясь к его твердому подбородку. – Даже сейчас, после всего того, что с нею сталось? – Ей было и интересно и волнительно вести этакие интимные разговоры, болтаясь между землей и небом, между жизнью и смертью. – Ты же тоже в нее выстрелил! Надеялся образумить? Тогда учти, в мире существует только одна правда, и она сорок пятого калибра… – Лив выразительно похлопала себя по кобуре с пистолетом. – А все прочее – только иллюзии и игры воображения.

Но вместо ответа оборотень лишь сердито моргнул, позволив себе проявить такую мимолетную и вполне простительную слабость, а его губы горестно изогнулись.

– Лучше расскажи, в кого верят умные девушки? – напомнил он, специально уходя от болезненной для него темы о нынешнем облике и сущности Селестины.

– О-о-о, – лукаво протянула валькирия, – а ты хитрец! Понимаешь, что сейчас я не расположена к увиливаниям.

– Я жду правды! – настаивал оборотень. – И отнюдь не огнестрельной.

– Хорошие девочки верят в рай, плохие – в ад, – ангелица выдержала многозначительную паузу, – а умные – исключительно в себя!

– Ага! – хмыкнул он. – Значит, Селестина тоже верит только в себя? Очень подходит к ее бескомпромиссному характеру.

– Непременно, – без колебаний подтвердила Оливия. – И возможно, еще в любовь! – Она печально вздохнула.

– Разве это плохо? – удивился Конрад.

– Конечно! – Валькирия искренне изумилась его наивности. – Любовь делает нас слабыми и склонными к ошибкам. Господи, упаси нас от любви, и лишь тогда мы сможем остаться людьми! – воодушевленно выкрикнула она, словно посылала протест небу, ночи, миру и самой судьбе. – Господи, избавь нас от испытания любовью…

На смуглом виске Конрада протестующе забилась тонкая жилка. Он всегда считал себя хищником, не признавая лидерства или превосходства женщин. А сейчас, специально или нет, но Оливия сильно задела его самолюбие, выявив самое уязвимое место в непоколебимой мужской натуре вервольфа. Она задела его любовь! И это притом, что ему весьма не нравилась самоуверенность некоторых женщин, полагающих, что уж если природа подарила им крепкие ягодицы и дала терпение, чтобы отрастить длинные волосы, то весь мир должен пасть перед ними ниц, замирая в раболепном восхищении. Как правило, такие самки либо пусты как стеклянные бутылки, либо по некоей причине (уважительной или нет) скрывают в душе огромный ком ехидства и злобы, до такой степени приправленный ядом зависти или корысти, что к ним неприятно прикасаться. Другое дело Селестина! В ней есть то, что давно утратила большая часть женщин: тонкая чувствительная душа, гибкий ум, железная логика и непосредственность реакций. Редкое создание! Она такая искренняя, не гонится за поклонением, деньгами и славой. Не стесняется говорить то, о чем думает, и думать не так, как все. Красивая и нежная. Похожая на музыкальный аккорд, нет, на целую симфоническую пьесу, нескончаемую и вечно усложняющуюся…

Но Конрад так ничего и не произнес вслух, оставив свои мысли при себе, только дернул за кольцо, раскрывая над их головами белый купол парашюта. А еще через пару минут вервольф и валькирия мягко приземлились в глубокий сугроб, где уже неловко барахтался многословно славящий Господа отец Григорий, а на расположенном рядом пригорке восседали Натаниэль и Ариэлла, весело хохочущие над догорающими поблизости обломками их разбившегося вертолета. А вдалеке, почти на самой линии горизонта, Конрад увидел еще одно яркое зарево и непонимающе нахмурился. Что там происходит?

– Она нас сбила и тем самым выиграла время, опередив на пути к замку, – посетовал ангел. – Вероятнее всего, Сел сейчас находится где-нибудь на подступах к Чейту. А как мы туда доберемся?

– Я что-нибудь придумаю! – твердо пообещал Конрад, не отводя взгляда от второго пожара, затухающего в нескольких километрах впереди и испытывая странное, никак не объяснимое беспокойство за Селестину. – Я обещаю.

Уверовав в находчивость вервольфа, его спутники заметно приободрились. И пускай они находились в настоящий момент черт знает где, лишившись средства передвижения и не имея укрытия от непогоды, но зато ничуть не пострадали и были полны решимости продолжать свой трудный путь к замку Чейт. Они надеялись на благополучный исход затеянного ими путешествия, ведь успех – это не что иное, как переход от неудачи к неудаче, сопровождающийся неиссякаемым энтузиазмом и непоколебимой верой в себя.

Я пришла в себя от холода и боли. Собрав в кулак всю свою силу воли, я с трудом разлепила непослушные ресницы, каждая из которых, похоже, весила сейчас не меньше тонны, и открыла глаза. Меня окружала темнота. Облачность скрывала луну и звезды, а больше ничего разглядеть не удалось. Порывы ветра так резко зачесывали в сторону ветки нависшей надо мной сосны, что казалось, иголки держатся на них только на честном слове. Ужасно саднила левая рука, а я все пыталась, но никак не могла восстановить в памяти точную картину миновавших событий.

– Больно! – я тихонько застонала. – Воды…

К моим губам немедленно прижалось круглое горлышко металлической фляжки, в рот полилась струйка сладкой, оживляющей воды, и я сразу же узнала холод, вернувший меня в сознание.

– Вот, это вода! – ласково произнес Тристан, склоняясь к моему лицу. – Я приземлился удачно – в сугроб, а вот тебе повезло намного меньше: ты ударилась о присыпанный снегом камень и сломала левую руку.

– Гадство! – обиженно просипела я. – Мне некогда болеть.

– И не нужно, – одобрительно рассмеялся мужчина. – Я тебя подлечу. – Он вытащил из кармана своего жилета небольшой пластиковый пакетик, вспорол его ногтем и жестом показал: пей. Я в несколько глотков опустошила поданную мне емкость, ощутив на языке горьковато-сладкий вкус густого, вязкого напитка. Несомненно, это была кровь. Она плотным комком скатилась по моему пищеводу, вызывая мгновенный всплеск почти эйфорического возбуждения, согревшего желудок и огненными искорками растекшегося по всему телу. Оттолкнув довольно рассмеявшегося Тристана, я одним гибким движением вскочила на ноги, удивленно ощупывая свою травмированную руку. Я видела и чувствовала острые обломки кости предплечья, втягивающиеся обратно в плоть, а кровоточащие порванные мышцы срастались буквально на глазах, и вскоре лишь порванный рукав куртки напоминал о моем недавнем увечье. Я несколько раз недоверчиво сжала и разжала кисть, изумляясь столь быстрой реанимации и своему отличному самочувствию.

– Иногда это очень удобно и выгодно – трансформироваться в стригоя! – заговорщицки подмигнул Тристан, намекая на мое почти мгновенное выздоровление. – А иногда, – он озабоченно поднял голову и опасливо посмотрел на небо, – не очень…

Я растерянно пожала плечами, абсолютно не улавливая полета его мыслей.

– Пошли, – он требовательно потянул меня за рукав, – нам нужно торопиться.

Я без лишних протестов последовала за своим спутником, и некоторое время мы рьяно пробивались сквозь сугробы, казавшиеся бесконечными. Оглядываясь по сторонам, я видела лишь бескрайние белые барханы, вздымающиеся до самого горизонта. Мы обошли догорающие обломки нашего вертолета, и, обернувшись назад, я смогла различить еще одно далекое зарево, очевидно отмечающее место падения геликоптера наших врагов. Невзирая на все рассуждения о мести и справедливости, исторгнутые из уст Тристана и предназначавшиеся для моих ушей (но пропавшие втуне), я ощущала чувство глубокого удовлетворения от осознания того, что Конрад отправился в преисподнюю. Я искренне скорбела о смерти загубленных мною ангелов, но ничуть не сожалела об участи оборотня, в настоящий момент, бесспорно, занятого загробным искуплением своих многочисленных грехов, в число коих входили и причиненные мне обиды. Я злорадно посмеивалась втихомолку, стараясь не сбиться с прокладываемой стригоем тропы и не понимая, куда он так торопится? А не лучше ли нам закопаться в снег, немного отдохнуть и дождаться наступления дня, потому что в этакой темноте мы сами не видим, в какую сторону движемся…

– Не лучше! – лаконично откликнулся размашисто шагающий впереди меня Тристан, ибо, задумавшись, я произнесла этот вопрос вслух. – Для нас важно не то, куда мы идем, а то, куда придем.

– Куда-нибудь да придем в итоге! – беззаботно парировала я. – Карты у меня нет, но Земля-то круглая, поэтому деваться нам некуда…

– А ты хотела бы смыться из этого мерзкого мира? – вдруг задумчиво спросил Тристан. – Избавиться от царящей в ней жестокости и безысходности?

– Ага, иногда меня жутко утомляет его серость и банальность, – с готовностью согласилась я. – Взять бы пример с русских и махнуть в космос, но, увы, в их зачине тоже нет никакого здравого смысла…

– Русские, зачин? – не понял Тристан.

– Ну был у них такой известный космонавт по фамилии Гагарин, – смешливо фыркнула я. – Он первым попытался смыться с нашей убогой планеты, но твой любимый Ньютон задолго до того открыл закон притяжения, доказывающий, что у этого смельчака ничего не выйдет. – Я хихикнула, надеясь развеселить де Вильфора, но вместо ожидаемого смеха услышала лишь завистливое ворчание.

– Люди, – с отвращением буркнул он, – опять люди, всегда люди…

Я недоуменно приподняла бровь, озадаченная подобной реакцией. Интересно, а чем Тристану люди не угодили? Но де Вильфор отказался развивать столь интересующую меня тему и вместо этого приподнял рукав куртки, поглядев на свои наручные часы.

– Шесть утра, – мрачно констатировал он. – Через пару часов взойдет солнце. Укрытия мы так и не нашли, а значит, наши дальнейшие блуждания приобретают характер совершенно бесполезного занятия. Устроим привал прямо здесь?

Я с радостью кивнула, ибо давно уже устала от этих бесплодных скитаний, а однообразный вид обступающей нас местности привел меня к неутешительному выводу, что мы ходим кругами, бесцельно тратя время и силы. Хотя, говоря начистоту, в наших проблемах следовало винить одну меня: я надеялась выиграть время и избавиться от врагов, а вместо этого создала нам дополнительные сложности. А впрочем, чего убиваться-то? Ну попадем мы в Чейт чуть позже, так это же не смертельно!