Текст книги "Ода абсолютной жестокости"

– Чинч, я отработал твой приём, смотри.

Он размахивается и сильным броском отправляет нож в мишень. Нож вонзается точно в яблочко.

– Ну, как?

– Если ты так будешь бросать нож в бою, соперник успеет подбежать и отрубить тебе руку с ножом прежде, чем ты сможешь метнуть. Очень большой размах.

Я беру у него второй нож и мечу его коротким рваным движением. Нож вонзается в кончик ручки предыдущего. Туча приоткрывает рот.

– Видишь, – говорю я. – От размаха и времени, потраченного на придание ножу разгона, ни скорость, ни сила, ни точность не зависят.

Иду прочь. Вслед летит:

– Спасибо.

Это последний урок, Туча. Это мой последний урок.

* * *

И снова арена. Арена, которая кипит и беснуется, ликует и воет. Кажется, что она всегда одинаковая, но на самом деле каждый раз ты ощущаешь всё совершенно иначе, будто это другая арена, другие зрители, другой бой. Каждый раз ты наполняешься энергией толпы, будто никогда не делал подобного прежде.

Арена наполняет тебя ещё до боя. Бой – это просто следствие. Просто выброс части той энергии, которую в тебя только что вплеснули.

Они построили великолепные декорации. Просто сумасшедшие. Они покрыли песчаную поверхность арены деревянным настилом, отшлифовали его и затем уложили несколько слоёв плотных тканей и кож. Сколько ушло материала – непостижимо уму.

И ещё Жирный приказал сделать волчьи ямы. Они ничем не прикрыты. Просто в нескольких местах арены – ямы с кольями на дне. Жирный всё рассчитал верно: так Вепрю будет проще сдать мне бой. Только Жирный пока не знает, что боя не будет вовсе.

Я стою перед коридором, ведущим на арену. Как только глашатай проревёт моё имя, я выйду и подниму руки. Толпа взревёт, а я буду упиваться этим воем. А потом я увижу Вепря. И тут мне кажется, что всё пойдёт не так. Мне не верится, что наш план хорош. Вепрь может убить меня первым же ударом. Болт не справится с руководством в одиночку. Скволла наши слушать не будут: он для них пока никто. Право силы они тоже не признают, потому что сами будут сражаться против силы, против гнёта и рабства.

Нет. Я трясу головой, отбрасывая глупые мысли. Завтра я стану наместником провинции Санлон. И толпа даст мне прозвище. Например, Непобедимый. Я перекатываю под щекой трубочку с отравленными иголками.

Я слышу голос глашатая. Он ревёт что-то по поводу величия и красоты наместника Скволла. Ко мне подходит Пантера.

– Чинч, – говорит он. – Просто продержись. Ты сейчас – самый главный из нас. Может, не самый сильный, может, не самый ловкий. Но – самый главный. Продержись сколько сможешь.

– Я продержусь.

Пантера отходит. Глашатай продолжает выкрикивать отвлечённые фразы.

Я иду к выходу на арену.

– Рано, – говорит Пантера.

Нет. Не рано. Когда моя нога пересекает эту границу, границу между тьмой и светом, между подземельем и вершиной мира, глашатай как раз выкрикивает моё имя.

– Чинчмак! – кричит он.

И толпа скандирует:

– Чинчмак! Чинчмак!

Я смотрю в толпу. Факелы освещают безумные лица, оскаленные рты. Они размахивают флагами и вымпелами, они свистят и рычат. Это звери. Гораздо более звери, чем мы, гладиаторы.

Я перевожу взгляд на ложу наместников. Жирный – справа. Угга – слева. Скволл – в центре. А рядом со Скволлом – женщина потрясающей красоты. Мне сложно рассмотреть её детально, но даже с такого расстояния видно, что равных ей мало. Я не знаю, какими словами описать её лицо. В свете факелов оно кажется то круглым, то, наоборот, выступают скулы. Волосы разделены ровным пробором. Кажется, она рыжая, хотя точно сказать нельзя. Она поворачивается к Скволлу и что-то шепчет. Я вижу её аристократический профиль, длинный нос с горбинкой.

И я отвожу глаза, потому что глашатай ревёт:

– … Вепрь!

Тьма коридора на противоположном конце арены раскрывается.

В нём на самом деле два с половиной метра роста. Не меньше. Его тело покрывает густая бурая шерсть. Это не человек. Это животное. Это обезьяна с гор. Он не может драться против человека. Нет, не может.

Вепрь поднимает одну руку. Сверкают пятисантиметровые когти.

Он одет в кожаные штаны и лёгкую куртку. Она обтягивает его тело. Под шерстью бугрятся мускулы. Я оглядываюсь назад. В проходе стоит Пантера. Он кивает мне.

Я иду к центру арены. Вепрь тоже.

Мы стоим друг перед другом. Он возвышается надо мной чуть ли не на метр. И вдруг он подаёт мне руку. Лапу.

– Мне сказали, что ты должен выиграть этот бой, – говорит он неожиданно человеческим голосом.

– Да.

Я пожимаю руку. Он чуть не ломает мне кости своим пожатием.

– Запомни, Чинчмак. Я не проигрываю. Я буду драться честно. И твои отравленные иглы не помогут.

Значит, Лезвие нашёл способ передать информацию. Но у меня возникает другой вопрос.

– Вепрь, боя не будет.

Трибуны ревут, пока мы разговариваем. Краем глаза я вижу, как Скволл и его прекрасная дама покидают ложу для наместников.

– Будет, – говорит Вепрь и отходит на исходную позицию.

Глашатай ревёт:

– К бою!!!

И Вепрь бросается вперёд. Я не успеваю заметить его движения. Он преодолевает расстояние между нами быстрее, чем летит нож. Я пытаюсь ударить его одним из ножей в бок и даже попадаю, но лезвие просто соскальзывает по бугристой коже. Через секунду я обнаруживаю, что вишу на руках у Вепря – над его лохматой макушкой.

Я исхитряюсь повернуть голову и выплюнуть иголку в макушку Вепрю. Он бросает меня. Как ни странно, не на колено, а просто вперёд. Я приземляюсь вполне удачно, отделываюсь синяками. Вепрь подлетает ко мне снова и поднимает, как пёрышко.

И в этот момент гремит взрыв.

Всё вокруг обращается в феерию огня. Трибуна гладиаторов исчезает в пламени, трибуна наместников разлетается мелкими кусочками. Взрывы следуют один за другим. Рядом со мной плюхается на землю оторванная рука. Сноп огня вырывается из коридора, откуда я не так давно вышел. Там тоже был заряд.

Вепрь роняет меня и сам падает рядом, теряя равновесие.

– Вепрь! – кричу я. – Надо драться с солдатами! Скволл говорил тебе!

Его лицо теперь – это звериная маска. Обросшая шерстью, страшная, с красными глазами и слюнявой пастью. Он неразумен.

Я вскакиваю и бегу прочь. Я успеваю добежать до лестницы на трибуну для рядовых зрителей, когда меня хватает могучая рука и оттаскивает назад. Я не разбираю ничего. Автоматически я выхватываю кинжал и пытаюсь всадить его в руку. Одновременно плюю наугад второй иголкой.

Он ставит меня на ноги, как игрушку, и бьёт в живот. Я сгибаюсь и падаю. Руки измазаны чем-то липким. Глаза застилает туман. Я смотрю на руки и вижу, как из распоротого когтями Вепря живота выпадают мои внутренности. Я утыкаюсь лицом в арену.

Страшная боль в голове – и тишина. Абсолютная тишина.

* * *

– Ну, доброе утро, Чинч…

Я открываю глаза и вижу перед собой лицо Жирного.

– Что вчера было?

– Ты проиграл Вепрю. Продержался около минуты, молодец. Хотя Вепрь должен был убить тебя первым ударом. Так мы с ним договорились.

– Вы… с ним?..

Я ничего не понимаю.

– Да, Чинч. Мы с Вепрем. Он – человек, просто очень странный. Полуобезьяна. Жил в горах долго. В снегах. Потом спустился с гор, гладиатором сделался. У него, Чинч, есть кодекс чести. Очень чёткий. Он на него не отклоняется ни на шаг. Если бы Скволл пошёл на меня войной, Вепрь был бы во главе войска. Сражался бы. Но сколько Скволл ни общался с Вепрем, он так и не понял его до конца. Когда Вепрь узнал о планах Скволла, он пришёл ко мне. Сегодня днём. И всё рассказал. Он сказал, что он – воин, а не подлец. Что он не может принимать участие в предательстве.

Жирный делает паузу.

– Скволл Вепрю не господин. Вепрь – свободный гладиатор. И он решил, что пришла пора сменить сторону, потому что прежняя сторона вынуждала его поступать вразрез с собственным кодексом чести. И мы с ним придумали, как всё будет дальше.

Я пытаюсь пошевелиться и понимаю, что связан по рукам и ногам. Причём ни рук, ни ног я просто не чувствую. Смотрю: нет, ноги на месте. Просто их передавили верёвкой.

– А дальше Вепрь убил тебя на арене. Вместо гладиаторов на тех трибунах, где была заложена взрывчатка, сидело быдло. Просто согнанный народ. Бесплатное развлечение: последний бой. А за трибунами гладиаторы резали солдат Скволла. Через Вепря мы вышли на тебя и Болта. Больше он не знал ни о ком. А был ещё кто-нибудь?

Да, был. Был глашатай, стражники в помещении для рабов, Мормышка, Голова-с-Плеч. Но, наверное, нет смысла их продавать. Себя я этим не спасу.

– Ну, неважно. Важно то, что всё выяснилось. Скажи мне, Чинч, чего тебе не хватало? Женщины у тебя были, жил как в раю, сражался иногда, чтобы совсем жиром не обрасти. Чего тебе не хватало?

– Ты знаешь, кем я был до того, как попасть к тебе? – выдавливаю я сквозь зубы.

– Ты был потомственным князем провинции Кассан, что на юге империи.

– Не провинции. Свободного государства.

– Нет, Чинч. Неделя или две – и всё. Кассан станет провинцией. До тебя просто не доходят новости. Вопрос в другом. Почему ты просто не убежал? Я бы погоревал-погоревал да и отпустил бы тебя. Забыл бы. А ты – вот так нехорошо. Власть захотел узурпировать…

– Я тебя ненавижу.

– Из мести. Понятно. Подлость, месть. Все вы такие. Риггер один честный был. Просто шёл напролом и ломал всё на своём пути. А остальные, эх-х…

Он поднимается.

– Я даже не знаю, что с тобой делать. Пытать тебя неинтересно как-то, да и Голова-с-Плеч что-то отказывается.

Конечно, отказывается. Если он попробует, я первыми же словами его выдам.

– Но ты, знаешь, Чинчмак, верных людей надо беречь. А неверные не нужны вовсе. Изменивший единожды изменит и во второй раз.

– А что со Скволлом? – перебиваю я Жирного.

– Ничего. Я его отпустил. Одного. Даже лошадь дал. В следующий раз, сказал, таким добрым не буду. И он понял. Знаешь, я не хочу портить отношения. Пусть лучше там наместником будет знакомый враг, чем незнакомый друг. Да, и женщину его я забрал. Красивая у него женщина, правда, Чинч? Ты до таких дел падок, знаю.

Он усмехается. Неожиданно мне начинает казаться, что всё обойдётся.

– Ну да ладно. Большую часть твоих революционеров я пожурил и отпустил на все четыре стороны. Кого-то в каземат отправил подумать о своём поведении. Кого-то Голове отдал – поразвлечься. Но есть у меня две проблемы – ты и Болт. Вы, получается, зачинщики. Получается, изменники. Риггер как-то говорил мне, что миром вращает жестокость. Я – человек по натуре добрый. Я жестокость не поощряю. Но, боюсь, тут придётся поступить с вами обоими очень некрасиво.

Он поднимается.

Я осматриваю помещение. Ничего особенного, просто комната в одном из строений усадьбы.

– Вы с Болтом хорошо сдружились. Так будьте вместе, – говорит Жирный. – Навсегда.

И выходит из помещения.

Два стражника хватают меня под руки и тащат наружу. Солнце бьёт в глаза. Я поворачиваю голову. Из окна второго этажа усадьбы на меня смотрит женщина Скволла. Она и в самом деле рыжая.

Меня тащат к каземату. Вход в него – внутри небольшого строения. Каземат – естественная пещера под частью территории усадьбы. Я погружаюсь в темноту. Стражники тащат меня ещё ниже, и вот, наконец, мы приходим к месту назначения. Это маленькое помещение. В каменном полу выдолблена приличных размеров яма.

Меня бросают туда. Сверху наваливается что-то ещё. Это Болт. Он стонет.

А потом на нас льют раствор. Я последним усилием принимаю чуть более удобную позу и изгибаюсь, чтобы перед лицом оставалась капля пустого пространства. А потом наступает темнота.

* * *

Вот и всё. Каждое утро на рассвете, который наступает где-то наверху, я просыпаюсь, открываю глаза и вдыхаю пустоту. И снова засыпаю, чтобы следующим утром повторить цикл.

Меня зовут Чинчмак. Это всё, что у меня осталось. Моё имя.

И взгляд женщины из окна. Последнее воспоминание.

Часть 2

Меня зовут Риггер. У меня нет другого имени. Мне не нужно другое имя, потому что люди научились вздрагивать, услышав это.

Глава 1. Граница

Холодно, провались всё сквозь землю, тут жутко холодно. Ветер дует отовсюду, ветер забирается в каждую щель, прожигает насквозь, режет. Любая часть тела, подставленная ветру, тут же мертвеет и покрывается инеем. Моё лицо полностью скрыто под меховым капюшоном, на мне толстая куртка, под ней – ещё одна, а под ней – тёплая кофта; на ногах – два слоя штанов и меховые унты.

Но это не помогает. Смотреть вперёд больно, я щурю глаза.

Я никогда не думал, что зима может быть такой. Для меня зима всегда была лёгким похолоданием и редким мелким снежком. Теперь я понимаю, что такое зима в северных горах.

Может быть, я бы не пошёл сюда. Но, кажется, это единственное место, где можно легко пересечь границу.

Рюкзак за спиной кажется тяжелее с каждой минутой. Мечи пришлось упаковать: идти по горам с оружием на поясе невозможно. Огнестрел – под второй курткой, доставать долго. Но я надеюсь, что тут врагов у меня пока нет. Ничего, будут.

Зато здесь есть тропа. Причём не звериная: человеческая. Впрочем, меня это не удивляет. Меня уже ничем не удивить.

Я вижу дымок. Он вырастает будто прямо из снега, но, присмотревшись, я понимаю, что это нечто вроде землянки, только в скале. Вероятно, пещера.

Дверь деревянная, наполовину заваленная снегом. Она «встроена» прямо в снежный холм. Будто кто-то поселился внутри сугроба. Дёргаю за стальное кольцо. Дорогое кольцо: хорошее литьё, чеканка, замысловатые узоры. Дверь закрыта. Метель завывает, невозможно понять, услышан ли мой стук.

Стучу сильнее, стучу без остановки. Одновременно с этим бью в дверь ногой.

Дверь открывается неожиданно, внутрь. Моя нога находит пустоту, я чуть не проваливаюсь в проём, но восстанавливаю равновесие. За дверью – лестница.

Дверь за моей спиной закрывается, подземелье освещают неровные факельные отблески. Поворачиваюсь к хозяину. Это невысокий человек, обросший густой чёрной бородой. При таком освещении черт его лица не разобрать вовсе. Жестом он приглашает меня спуститься.

Лестница не слишком длинная. Я оказываюсь в небольшой скудно обставленной комнате. Тут есть печь, две лавки, кособокий стульчик и ветхий, но некогда дорогой и красивый стол.

Хозяин спускается за мной, показывает на стульчик у печи. Тут тепло, из печи пышет жаром.

Я разуваюсь, с моих сапог течёт вода. Затем снимаю обе куртки. Незнакомец забирает их и развешивает над печью. Вода стекает в специальный желобок, уходящий куда-то в стену.

Хозяин протягивает мне краюху хлеба и кусок вяленого мяса. Я ем, потому что голоден. Жуя, спрашиваю:

– Ты кто?

– Бурха, – говорит он.

Даже при свете непонятно, как он выглядит. Борода покрывает его щёки до самых глаз. У него очень низкий голос.

Он не спрашивает, кто я такой. Я понимаю причину.

Он ставит передо мной кружку с дымящейся жидкостью. Пью. Вкусно. Это что-то вроде мёда, я ничего подобного раньше не пробовал.

– Через границу переведёшь?

Он кивает.

– Пять монет.

– Две.

Щурится, смотрит.

– Пять.

– Две.

Я хочу, чтобы он прочитал в моих глазах безжалостность. Чтобы увидел смерть. Но он не боится.

– Пять, – говорит он твёрдо.

– Две.

Молчание.

– Иди сам, – говорит он.

Развязываю кошель. Достаю четыре монеты. Аккуратно раскладываю по столу. Хозяин смотрит на деньги, затем сгребает их волосатой лапищей. Сделка состоялась.

– Завтра пойдём. Сегодня буря, не доберёмся.

Кто-то другой мог бы и сам пойти через перевал. Погиб бы где-нибудь, а на следующий день продолжил путь. Но у меня нет второй жизни.

– Хорошо.

Дожёвываю мясо.

Чувствую, что нужно поддержать разговор. Молчание кажется неуютным.

– Много клиентов?

– Хватает.

Я не ждал другого ответа.

Он показывает рукой на деревянную скамью у стены.

– Спать будешь тут.

Киваю. Я думаю, лучшего места мне не найти.

* * *

Бурха будит меня ни свет ни заря. Я давно отвык валяться в постели, но вставать в четыре утра не слишком приятно.

– Нужно успеть, – говорит он вместо приветствия.

– Всё успеем.

Я сажусь. Спина затекла. Руки и ноги как деревянные. Рывком вскакиваю. Разминаю суставы. Бурха отскакивает в сторону: я чуть не задел его.

Я не люблю спать в одежде, но тут иначе никак. Бурха стоит в стороне.

Я собираюсь. Мечи, которые лежали на лавке рядом со мной, теперь аккуратно стоят у стены. Хмурюсь, смотрю на Бурху.

– Упали, – говорит он.

Я не проснулся, и кто-то взял моё оружие. Пусть это даже друг. Но друг может оказаться врагом. Я чересчур расслабился.

Плеть по-прежнему на поясе. Огнестрел – в петле одной из курток. Одеваюсь.

Бурха протягивает мне кружку. По запаху не похоже на вчерашний мёд, но тоже горячее.

Выпиваю. Запах трав.

– Не замёрзнешь, – говорит Бурха.

Он выходит первым. Напоследок оглядываю комнату. Под потолком висят какие-то травки. На полочке стоит банка, в которой плавает глаз, очень похожий на человеческий.

Снаружи холодно, но ветра почти нет.

– На лыжах умеешь? – спрашивает, обернувшись, Бурха.

– Нет.

Он молча идёт вперёд. Топает по снегу, как настоящий медведь. Если бы я умел ездить на лыжах, мы бы шли быстрее.

Дорога скучная. Ничего не происходит. Бурха хорошо знает тропы, по которым не нужно карабкаться наверх, но можно просто идти. Без него я бы заблудился за час.

И остался бы в снегах.

Что заставило меня переходить границу здесь? Я ведь мог и не наткнуться на хижину Бурхи.

Я знаю, кто. Я сам. Моя уверенность в себе. Потому что я – Риггер.

Бурха выползает на небольшую возвышенность.

– Перевал, – говорит он и указывает пальцем вперёд.

Всё видно, как на ладони. Перевал – это тропка между двух гор, узкая, едва заметная.

– Где граница? – спрашиваю я.

Бурха показывает куда-то в сторону.

– Там.

Бурха делает шаг вперёд, потом оборачивается.

– Драться ты умеешь.

Он не спрашивает. Он утверждает.

– Да, – говорю я.

– Самоеды могут напасть.

Я знаю, кто такие самоеды. Читал в одной из книг Цикры. Горное племя, замкнутая община. Они питаются мясом. Собственным. Убивают кого-нибудь из племени и съедают. А наутро он просыпается живым. Даже Цикра не знал, с какой целью они это делают: ради справления религиозных нужд или ради утоления голода.

– Пошли.

Бурха уже идёт вниз.

Тропка становится совсем узкой и крутой. Приходится помогать себе руками. Толстые перчатки постепенно превращаются в лохмотья. У меня есть вторая пара – как раз на такой случай.

Бурха идёт легко: он ходил тут не раз. Снег твёрдый, замёрзший, по сути, наст. По нему можно идти, не проваливаясь, если знать, куда ступать. Я стараюсь идти по следам Бурхи.

Тропа снова расширяется. Бурха останавливается и прислушивается.

– Что-то не так, – говорит он.

Я расстёгиваю куртку, моя рука сжимает рукоять дробовика. Мечи замотаны в ткань и торчат за спиной. Их не достанешь. Семихвостка болтается у бедра.

Но уже поздно, потому что на нас падает сеть.

Он берётся из ниоткуда, она тяжёлая, и мне приходится отпустить дробовик, чтобы руку не прижало к телу в неудобном положении. Под нами – тоже сеть. Мы попались, как дети.

Раздаются крики. Прямо из-под снега появляются люди в белых меховых одеждах. Их несколько десятков. Я крепко прижат сетью к тропе: нет пространства для манёвра. Люди подбегают и бьют нас деревянными дубинами – как попало, по голове, по рукам. Я не могу достать дробовик, не могу дотянуться до мечей. У меня есть два ножа, укрепленные на запястьях, но ими такую сеть не перережешь.

Мне попадают по голове, и я теряю сознание.

* * *

Голова раскалывается. Холодно, очень холодно. Руки связаны за спиной. Ноги тоже связаны. Куртку с меня не сняли. Я чувствую, как что-то твёрдое упирается мне в бок. Это ствол огнестрела. Они не обыскивали меня. Просто связали и всё. Плеть тоже со мной. Нет только рюкзака и мечей, которые были за спиной.

Я полусижу, прислонившись к камню. Справа и слева стоят два стражника с копьями. У копий – каменные наконечники. Воины одеты в белые шкуры: штаны, куртки, шапки – всё из шкур. Поднимаю глаза на одного из воинов. Он смотрит на меня. У него пустой взгляд. Ледяной.

Они не знают, что на предплечьях у меня укреплены ножи.

Передо мной – нечто вроде ледяной арены. Напротив меня, на другой стороне арены, стоит Бурха. Он не связан, но по обе стороны от него – стражники. Посередине арены – алтарь.

К алтарю идёт воин. В отличие от собратьев, он обнажён. На нём только меховая набедренная повязка. Он не чувствует холода.

Он забирается на алтарь. Тот сделан в форме полулежанки. Вслед за воином к алтарю подходит человек в чёрном одеянии. Он резко выделяется на фоне остальных. Он достаёт из складок своего балахона клинок.

Стальной клинок. Даже отсюда видно, что клинок – не простой. Он покрыт рунами. Вряд ли его выковали самоеды. Они не знают металла.

Это колдун, это явно колдун.

Он опускает клинок и начинает отпиливать воину на лежанке ногу. Бурха отворачивается, его тошнит. Я видел и более неприятные картины.

Воины испытывают экстаз. Искоса поглядываю на своих охранников. Эти не теряют бдительности, оба смотрят на меня.

Шаман отпиливает ногу чуть выше колена. С другой стороны подходит воин с факелом. Он прижигает рану. Жертва молчит.

Он не теряет сознания, этот человек на алтаре. Его лицо – маска равнодушия. Выточенная из камня.

У клинка есть зубцы. Он скребёт кость. Шаману тяжело. Он давит на рукоятку. Воины вокруг выстукивают ногами ритм. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Воин на алтаре бледен. Человек с факелом – деловит. Шаман трудится. Отсюда не видно, но я думаю, что он вспотел.

Похоже на кошмарный сон, так это неестественно и нереально.

Шаман проходит кость. Дальше идёт легко.

Он откладывает меч и поднимает отпиленную конечность. Человек с факелом прижигает рану. Жертва молчит.

В нескольких метрах от алтаря – жаровня. Я никогда не видел подобной: над раскалёнными углями укреплен круглый камень.

Шаман маленьким ножом срезает с ноги мясо. Шматки мяса он передаёт человеку у жаровни. Тот бросает их на камень и поливает какой-то жидкостью. Камень раскалён: мясо начинает дымиться. Шаман передаёт свою омерзительную ношу одному из воинов и берёт с жаровни поджаренный кусок плоти. Он несёт его человеку на алтаре. Тот протягивает руку и ест собственную плоть.

Меня сейчас вырвет.

Нет, не вырвет. Я видел, как сдирают кожу. Как варят в масле.

Теперь я могу смело говорить: я видел, как человек ест самого себя.

И тут я понимаю, что после этого воина они будут есть меня. Меня и Бурху.

Я меняю позу. Теперь между моей спиной и скалой есть небольшое пространство для действия. Мои стражники смотрят на меня, не отрывая глаз.

Очень аккуратно извлекаю нож, начинаю пилить верёвки.

Воины едят мясо.

Шаман поднимает клинок и начинает отпиливать жертве вторую ногу.

Я перерезаю верёвки. Думать над планом действий некогда.

Напротив меня Бурха сидит на снегу, уставившись на стену.

Шаман поднимает отрезанную ногу над головой. Воины выстукивают ритм. Мои стражники следят за мной. Жертва молчит. Жаровня брызгает кипящей жидкостью, может, кровью. Человек с факелом прижигает раны.

Ритм учащается, повторяясь: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Воины в экстазе.

Я рывком вскакиваю с земли. Ноги связаны, но это мне не мешает. Каждый из моих стражников получает по ножу в глаз. Оба молча оседают на землю. На меня никто не смотрит. Я перерезаю верёвки на ногах.

Копьё с каменным наконечником – плохое оружие. Мне очень не хватает моих мечей. Плетью против толпы не посражаешься. Я достаю огнестрел.

Это новый огнестрел. Я взял его из императорского арсенала. Он двадцатизарядный, с прикладом из лёгкого металла, покрытого кожей. Перезарядка автоматическая. Может бить из одного ствола, может сразу из двух. Щёлкаю переключателем режима: стрельба из одного ствола.

Первый выстрел разносит голову шаману. Я просто иду в самый центр арены с оружием в руках.

Второй выстрел отбрасывает факелоносца, третий – воина у жаровни. Стреляю в толпу.

Когда они понимают, что происходит, у меня в руках уже шаманский клинок. Это не боевое оружие. Это именно ритуальный клинок. У него есть нарезка, и у острия он гораздо шире, чем у рукояти. Им хорошо рубить головы. Или отпиливать.

Что ж, для этого я его и использую.

Я превращаюсь в машину смерти. Воины бросаются на меня, но ни одно копьё не может причинить вреда Риггеру. Я подныриваю под их удары, перепрыгиваю через трупы, перерубаю деревянные копья мечом. Он не слишком острый, но у меня удар достаточной силы. Головы отлетают прочь одна за другой, я отрубаю ноги и руки, рассекаю животы, дроблю черепа. Когда враги начинают наседать, я стреляю. Один падает, остальные отступают. Не знаю, видели ли они когда-нибудь огнестрелы. Наверное, видели. Они ведь промышляют тут не одну сотню лет.

Смерть, смерть кружится вместе со мной. Смерть, которая завтра снова станет жизнью.

Наконец, они начинают понимать. Они отступают. Кто-то поворачивается ко мне спиной и бежит. Кто-то отходит медленно, направляя на меня копьё.

Ну уж нет, я не позволю им разбежаться. И я атакую. Я бью в спины, бью по ногам. Отбрасываю бесполезный уже дробовик и выдёргиваю плеть-семихвостку. Крюки вонзаются в одного из воинов, выдирают куски мяса из его лица и груди. Картинка: на одном из крюков – выдранный с корнем человеческий язык.

Среди самоедов – паника. Они бегут, теперь уже все. Я вижу их спины. Сначала мне хочется броситься в погоню, но затем я понимаю, что в этом нет смысла.

Оглядываюсь: полсотни трупов. У дальней стены лежит Бурха. Они перерезали ему горло.

Это плохо. Без Бурхи мне отсюда не выбраться. Я не знаю горных дорог. Можно взвалить Бурху на плечо и идти наугад, но тогда я выбьюсь из сил к тому времени, как он очнётся.

Если бы я знал mortirum, я произнёс бы его сейчас, как это сделал Киронага в разбойничьем лесу давным-давно. Но я не знаю mortirum. Старик Кракра сказал, что я не имею права знать mortirum. Потому что я могу использовать его неправильно. Во мне пока что недостаточно верности, сказал прокажённый.

Цикра тоже промолчал. Цикра сказал мне, где искать противоядие. Где искать обратное заклинание. Сказал, куда идти. Но секрета mortirum он не знал. Зачем он бессмертному? Бессмертный всё равно не сможет им воспользоваться.

Вокруг меня полсотни трупов, которые завтра оживут. Они возьмут своё оружие и снова бросятся в бой, на меня.

Я осматриваюсь. С одной стороны к арене спускается широкая тропа, можно сказать, дорога. По этой дороге и улепётывали самоеды. С двух сторон – стены. С четвёртой открывается прекрасный вид на горы. Иду туда. И не ошибаюсь: это обрыв. Не слишком крутой. Брошенное вниз тело будет катится по склону. Долго катиться – не меньше километра. Этого вполне достаточно. Прокатившись даже сто метров, человек не сможет подняться обратно. Мне предстоит много работы.

* * *

Бурха просыпается и вдыхает холодный воздух.

Много раз в жизни у меня возникала необходимость убить человека. Впервые в жизни у меня возникла необходимость кого-то спасти. Я бы бросил Бурху здесь, если бы не зависел от его знания местности. Но теперь что-то греет меня изнутри. Я спасаю человека – как это звучит. Риггер спасает человека. С некоторых пор словосочетание «друг Риггера» перестало звучать странно. Я перехожу на качественно новую ступень.

Бурха пугливо осматривается. Арена залита кровью, но пуста.

– Где они?

Я усмехаюсь.

– Меня зовут Риггер. Запомни это имя, – говорю я.

Бурха встаёт.

Вдалеке раздаётся человеческий крик. Кричат из-за обрыва. Бурха идёт туда.

Я знаю, что он увидит. Крошечные фигурки, ползущие по склону. Интересно, они будут пытаться забраться к нам или пойдут обходным путём?

– Надо уходить, – подхожу к Бурхе.

Он смотрит на меня. В его глазах страх.

– Не бойся меня. Я не причиню тебе вреда.

– Ты знаешь, что они делают с пленниками? – спрашивает он.

– Едят, наверное.

У меня хорошее настроение. Я люблю, когда меня опасаются.

– Едят годами. Нам повезло… – он осекается.

– …потому что я – Риггер.

– Нет, – он неожиданно возражает. – Потому что мы попали на какой-то ритуал. Я знал одного человека, который попал в обычную их кабалу. Он прожил у них пятнадцать лет, если это можно назвать жизнью. Они ели его каждый день. Держали в цепях и отрезали куски. Каждый день. Они этим питаются. Просто они питаются человеческим мясом.

– Потому что это неистощимый источник, – говорю я спокойно.

– А ты бы смог? – в голосе Бурхи вызов.

– Да, – говорю я.

Он умолкает.

– Веди, – я подталкиваю его к выходу с арены.

Он осматривается.

– Мы теперь без провианта, – говорит Бурха.

– А я без мечей.

Бурха с сомнением смотрит на притороченный к моему поясу ритуальный клинок самоедов.

* * *

Нас никто не трогает. Снежная дорога утоптанна и широка. И слишком открыта. Мы проходим метров сто, и тут Бурха говорит:

– Я понял, где мы. Я тут никогда не бывал, но вон те пики, – он показывает на одну из вершин, – знаю. Там есть пункт государственной границы. Пойдём туда.

– Меня не пропустят.

– А меня там знают. Люди бывают сильные и богатые. Сильных я веду тайной тропой. Богатых – через пропускной пункт.

– А если человек сильный и богатый?

– Тогда я предлагаю ему выбор.

– Почему ты не предложил выбора мне?

– Ты не выглядел богатым.

На золото, которое у меня с собой, я могу купить деревню. Только часть его ушла вместе с рюкзаком. Самое ценное зашито в поясе. И по карманам немного распределено.

– Ладно.

Мы сворачиваем с дороги и идём практически по целине. Тропка есть, но едва заметная.

– Бурха, а сколько примерно этих самоедов?

– Человек двести, – говорит он. – Большая часть – женщины, они не сражаются.

Теперь понятно, где прочие самоеды. Я их всех просто перебил. Я снова жалею, что не знаю mortirum.

Мы долго идём по каким-то едва заметным тропкам. Несколько раз приходится забираться на уступы. Самый высокий – более двух метров. В качестве верёвки мы используем мою плеть. Крюки отлично цепляются за неровности в камнях.

– Ты знаешь дорогу? – спрашиваю я проводника.

– Да, – говорит он.

По нему заметно, что он лукавит. Он знает направление, но не уверен, что та или иная тропа приведёт куда нужно. Ладно. Главное, чтобы довёл.

Часа через два мы уже вымотаны до предела. Особенно я. Я устал ещё вчера.

Вдруг Бурха останавливается.

– Ну вот. – говорит он. – Я знаю эту тропу. Хотя никогда сюда не хожу: слишком близко к самоедам.

Мне становится спокойнее. Мы идём дальше.

– Бурха, – спрашиваю я. – Зачем ты тут поселился?

– Платят, – пожимает плечами проводник.

– А самоеды до твоего жилища не доходят?

– Нет. У них какие-то собственные границы есть.

– А когда мы туда шли…

– Виноват. Сам нарушил, – в самом деле, голос Бурхи звучит виновато. – Срезать хотел. Часа четыре бы выгадали.

Я молчу.

– Мы уже не на их территории.

Я хмыкаю в ответ.

– Правда, – он мнётся, – мы на территории патруля.

Час от часу не легче.

– И давно ты проводником?

– Лет двадцать уже, верно.

– И за двадцать лет?..