Текст книги "Ода абсолютной жестокости"

Пауза.

– Ты думаешь, что тебя тренировали просто так? Тебя тренировали только с одной целью. Точно так же тренировали раньше Киронагу. Ты не должен пропустить ни одного удара, потому что твоя рана не заживёт наутро. На месте отрезанной ноги не вырастет новая. Ослепший глаз никогда больше не будет видеть. Смерть будет для тебя концом.

– Я бессмертен.

– Ты стал смертным полчаса назад, когда Кракра, человек в чёрном, произнёс заклинание mortirum перед тобой, выпившим яд жизни. Кракра смертен, потому что использовать mortirum могут только смертные. Ты получаешь неограниченную власть. Ты сможешь убить того, кого захочешь, – навсегда. Яд жизни, mortirum, и всё. Остаётся добить, а это ты умеешь. Если же произнести mortirum над мёртвым телом, достаточно капли яда жизни, влитого в уста мертвеца, чтобы он больше не встал.

Я вспоминаю слова Киронаги по выезде из разбойничьего леса: «Погони не будет, точно не будет». Он не просто убил их, чтобы пройти. Он не поленился произнести mortirum над каждым, чтобы они больше не поднялись.

– Ты смертен, Риггер. У тебя нет выбора.

Я смотрю на свои руки. Они нисколько не изменились. Те же самые руки.

– Точнее, выбор у тебя есть. Ты можешь стать Императором. Сразу после моей смерти, а она не за горами, один-два дня осталось, не более. А можешь не становиться. Можешь вернуться в свой Санлон и умереть там, потому что вне этих стен смертный в мире бессмертных долго не проживёт.

Я встаю. Слуги дёргаются, но старик останавливает их движением руки.

– Когда ты выйдешь отсюда, Риггер, ты должен будешь решить. Завтра ты дашь мне ответ. Точно так же, как и сегодня, ты пройдёшь через эту дверь и ответишь мне.

– Кто станет Императором в случае моего отказа?

– Файлант. Он будет плохим императором. Таким же, каким был я. Но он знает цену и готов её заплатить.

Он все врали мне. Все – от первого до последнего. Врал Киронага, врала Рита, врала Иллима, врал Файлант и все берсерки.

И тут я понимаю, что в ту ночь, когда я, утомлённый после первого дня занятий на тренажёрах, сел на скамью во дворе, я разговаривал с Императором. Год назад он ещё передвигался на своих ногах.

– Вартах, – говорю я.

– Да, – отвечает старик, – это моё имя.

– Скажи мне, – спрашиваю я, – что будет с теми, кого я знаю. Что будет с Бельвой, моей женщиной? Что будет с Жирным, наместником Санлона? Что будет с Файлантом?

– Твоя женщина уедет в Санлон. Ты никогда не сможешь туда вернуться. Ты сам понимаешь, что никто не должен знать о том, что ты смертен. Об этом знают только несколько приближённых слуг, Кракра, Цикра, четырнадцать берсерков и Рита. Рита – это твоя императрица. Так же, как она была моей императрицей.

Я закрываю глаза и делаю шаг назад.

– Берсерки – это твоя личная гвардия. Твои телохранители. Из них потом будет выбран новый Император. Выбран тобой и ими самими. Ты должен будешь пополнять эту гвардию: у тебя есть на это время. Цикра – это твой учитель. Он учил не только тебя. Много лет назад он учил меня. И моего предшественника. И его предшественника.

Я иду к двери.

Абсолютная власть. Моя жестокость. Мой страх. Моя смерть. Моя императрица. Всё смешалось воедино, всё стало безумным водоворотом, всё стало безликой массой.

Император что-то говорит мне вслед, но я не слышу этого.

Я смертен. Я, Риггер, – смертный в мире бессмертных.

Я открываю дверь, миную коридор и оказываюсь в комнате Кракры. Он по-прежнему сидит за своим столом, человек в чёрном капюшоне. Я подхожу и откидываю его «вуаль». Он не сопротивляется. Он уродлив: его старческое лицо изувечено волдырями и язвами.

– Это называется «проказа», – говорит Кракра. – Тебе лучше не касаться меня.

Я опускаю его вуаль и иду дальше.

В светлом зале стоят берсерки, все четырнадцать. И Рита. И Цикра. И ещё несколько слуг. Я перевожу взгляд с одного на другого.

Риггер, ты готов стать Императором?

Император Риггер.

Император Риггер может создать регулярную идеально вымуштрованную армию. Император Риггер может очистить город от отбросов и стереть с лица земли воровские и нищие кварталы. Император Риггер может пойти войной на Фаолан. Имя Риггера будет вписано во все исторические книги, и это не будет имя безликого Императора, это будет имя Риггера.

Ты жесток, Риггер. Ты бессмысленно и абсолютно жесток. Такой, как ты, Риггер, может стать Императором. Именно такой нужен Империи больше всего. Поэтому тебя выбрали. Поэтому тебя предпочли Киронаге и Файланту.

Сколько всего смертных в Империи? Я думаю, Цикра сможет дать ответ на этот вопрос.

В этом месте и в это время пересеклись вещи, в существование которых я не смог бы поверить никогда, не увидь я их своими глазами. Абсолютная жестокость – это я. Абсолютная сила – это я. Абсолютная власть – это пока ещё Вартах, но уже ненадолго. И абсолютная, безумная, нереальная верность. Собачья, рабская верность тех, кто знает. Верность вечной императрицы, вечного учителя, вечной стражи смертного Императора.

Я прохожу мимо них к выходу из помещения.

* * *

Лошадь подо мной норовистая, крепкая. Сначала она пыталась сбросить меня, но теперь послушно несёт на спине, не смеет и головой повести без разрешения. Закрытая карета едет рядом с лошадью, окна её занавешены, поскольку пассажир спит. Возница правит двойкой аккуратно, стараясь объезжать рытвины и колдобины.

Дорога вьётся через поля, рыжие, колосящиеся чуть ли не круглый год. На идеально чистом небе – яркое полуденное Солнце.

Начинается деревня. Люди смотрят на нас, для них путешественники – диковинка. Некоторые лица мне знакомы.

Ворота усадьбы закрыты. Я выезжаю вперёд и кричу:

– Открывай!

– А ты кто будешь? – спрашивает стражник, лениво выглядывая из караульной будочки.

Я ухмыляюсь. Лицо его меняется. Он стучит в ворота и кричит:

– Открывай давай! Господин Риггер вернулся!

Ворота распахиваются, мы въезжаем на территорию усадьбы. Быдло и челядь уже высыпают на двор, поглазеть на вновь прибывших.

Спрыгиваю с лошади, вперёд выходит Носорог, за ним появляется Лосось. Откуда-то из толпы просачивается Голова-с-Плеч с мрачным лицом. Он явно недоволен моим возвращением.

Толпа расступается, пропуская Жирного. Позади него – Мартилла и Кость. Ничего не изменилось, только Болта не видно.

– Вернулся, – говорит Жирный.

В его голосе я чувствую радость. Настоящую радость, оттого что я вернулся.

Из кареты выходит Бельва. Она одета в платье городского фасона, из лучшего шёлка. Мартилла смотрит на неё с завистью.

– Вернулся, – говорю я.

Жирный подходит и обнимает меня крепко, по-мужски. Я жму его пухлую руку и думаю о том, что ничего ещё не закончилось, потому что меня ждут мои гладиаторы.

* * *

Меня зовут Риггер. Я – сильнее всех в этом грёбаном мире, я – быстрее всех. Я – самый ловкий. По сути, я – не менее бессмертен, чем любой из них.

Цикра сказал мне одну-единственную вещь. Вещь, которая позволяет мне жить и надеяться. Которая заставляет меня оставаться Риггером.

Он сказал, что mortirum имеет обратную силу, пока ты не убит, конечно. Яд жизни – тоже. Но это знание утеряно, по крайней мере, в этой Империи. Мне нужно ехать в Фаолан. Цикра сказал, что я смогу найти обратный путь.

Но это – позже. Лучшее доказательство моей силы – это моя жизнь. Жизнь смертного в мире бессмертных.

Никто другой не продержится и дня. Я – выживу.

И ещё: постскриптум. Когда-то я не умел писать. Теперь – умею. Но книгу о себе я писать не буду, потому что её за меня должен написать кто-нибудь другой. Память об Императоре Файланте сотрётся так же, как стёрлась память об Императоре Вартахе. Память обо мне останется даже в том случае, если я не найду обратного пути.

Но я его найду.

Потому что я – Риггер.

Междучастие. В ожидании тишины

Меня зовут Чинчмак. Я рассказываю эту историю пустоте, окружающей меня. И пустота слушает, потому что у неё нет выбора. И у меня – тоже.

* * *

Я выхожу на арену, и с этого начинается мир. Мир начинается с яркого солнца над головой, с песка под ногами, с пота, текущего по лбу. Мир продолжается зрителями. Неистовой толпой, которая боготворит меня. Меня, Чинчмака.

Хотя иногда я слышу крики: «Риггер! Дайте нам Риггера» Они никогда не забудут этого человека. Я видел его всего один раз в жизни. Я сидел в одной из пяти клеток и ждал своей участи. Я обещал себе, что буду сражаться до конца. Что перегрызу глотку любому, кто посмеет ещё раз ударить меня. Но меня не били. Мне сказали: «Сражайся. Если ты будешь сражаться хорошо, ты станешь гладиатором. Свободным».

Риггер победил меня. Я не выгляжу сильным. Я – маленького роста. У меня намечающееся брюшко. Оно намечается уже несколько сотен лет, не меньше. Риггер превратил трёх человек до меня в кровавую кашу. Я сразу понял, что в честном бою с ним не справиться.

Но я умею метать ножи. Лучше всех. Лучше, наверное, самого Риггера. Ножа у меня не было, но были мелкие камушки на земле. Я всадил в Риггера пять камушков. Одним попал точно в глаз. Но Риггер оказался не человеком, а механизмом. Истекая кровью, он размазал меня по земле.

И принял.

Больше я никогда не видел Риггера. Через день он уехал в Столицу. А я стал звездой арены.

Я поднимаю руки, толпа ревёт. Это стандартное упражнение гладиатора. Вверх – крик. Вверх – крик. Рычаг, спусковой крючок для зрителя.

Мой соперник – Алгер. Огромный, ростом больше двух метров, литые мускулы. Но у меня преимущество: я опасен на расстоянии. Двенадцать ножей против одного меча. Алгер знает, что ко мне нужно бежать, потому что если будешь идти медленно, в тебе появится двенадцать дыр. И он бежит.

Это таранная машина. Если он врежется в меня, он сломает мне кости. Не все, но немало.

Первый нож попадает ему в грудь. Он продолжает бежать. Второй – в живот. С третьего по шестой уходят веером.

Он падает в двух метрах от меня. Падает на живот, вдавливая в себя лезвия. Последним движением он пытается доползти, но я достаю седьмой нож и всаживаю ему в затылок.

Чинчмак непобедимый.

Узкоглазый Хин может меня победить. Он очень ловок, он может отбивать кинжалы своим лёгким мечом. Но против него у меня другая стратегия.

Хин появляется с другой стороны арены. Толпа ревёт. Я мечу нож, хотя знаю, что просто потеряю его и всё. Хин отбивает оружие. Просто мы работаем на толпу. В играх зритель – главный. Мы – вторичны.

У меня остаётся пять ножей. А Хин уже подбегает и наотмашь рубит своим тонким мечом, гораздо больше напоминающим изогнутую проволоку, чем боевое оружие. Я рвусь вперёд, на Хина, и почти обнимаю его. Лезвие режет мне спину, но это совсем не больно. А вот два моих ножа пробивают Хину лёгкие. Я отпускаю его. Он хрипит, изо рта у него течёт кровь. Хин падает на песок.

Я поднимаю над головой окровавленные ножи. Чинчмак одержал очередную победу.

Жирный сидит на самой лучшей трибуне. Справа от него – наместник Синтик. Слева – наместник Бахна. Наместник Чиргаш, третий приглашённый, сегодня с утра решил сам сразиться на арене и потерял голову. Пантера снес её вместе с рукой. Синтик, изысканный и утончённый, похлопал гладиатору. Бахна бурно радовался: он недолюбливает Чиргаша.

Синтик изящно похлопывает ладонями. Это просто дань уважения, не более. Бахна что-то кричит, но рёв толпы не заглушить. Я подхожу к трибуне. Жирный бросает мне золотое кольцо, символ победы. Я ловлю награду, кланяюсь и ухожу с арены.

До конца Игр ещё двадцать один день. К концу игр обещал прибыть сам наместник Угга. Его провинция – самая большая и богатая в Империи.

Меня встречает красотка Лорна. Она выше меня на голову, но это ничего. В горизонтальном положении рост не играет роли.

Она что-то щебечет, но мне безразличны её комплименты. Она всегда говорит мне только о том, какой я сильный, прекрасный и непобедимый.

Когда я обжился, мне сказали о женщинах только одну вещь. Ты можешь трахать кого угодно. Любую женщину. Жену любого крестьянина. Любую женщину из быдла или придворной швали. Можешь рискнуть и соблазнить Катину, женщину Пантеры. Можешь переспать с Мартиллой, женщиной Жирного.

Никогда не приближайся к Бельве, женщине Риггера. Даже не думай о ней. Потому что когда Риггер вернётся, он узнает всё. А иметь Риггера врагом – это самое страшное.

Красотка Лорна тянет меня в душевую. Она готова любить меня прямо здесь. Я не против.

* * *

Я сижу у колодца. Сегодня у меня нет ни одного выступления на арене. И я остался «при дворе». Ни дворцом, ни замком двухэтажный деревянный дом Жирного назвать нельзя. При том, что провинция – не бедная. Жирный просто не любит роскошь. Он любит быть поближе к народу. И народ хорошо относится к Жирному.

Двор пустует. Только повар Пузан, как всегда, стоит в дверях столовой. Машу ему рукой, он отвечает. Из дома Риггера выходит Бельва.

Она вызывает желание, это так. Я никогда не думал, что такая полная, в общем, не отвечающая никаким канонам красоты женщина, может вызывать такое дикое желание. Она идёт по двору, и хочется прямо сейчас наброситься на неё, обнять, прижать к себе. Войти в неё.

Она идёт ко мне.

– Привет, Чинчмак, – говорит она.

– Привет.

– Ты хорошо дрался вчера, как всегда.

Я киваю с улыбкой. Я не знаю, о чём мы можем разговаривать.

– Ты не хочешь со мной говорить, потому что я – женщина Риггера?

Я поднимаю глаза. Она проницательна.

– Да, – говорю я. Буду честен.

– Я – не Риггер. Я – просто Бельва. Я могу быть хорошим другом. Относись ко мне так же, как ты относишься к остальным.

Остальными меня не пугают каждый день.

– Не бойся, Чинчмак. Риггер не тронет тебя. Риггер просто очень меня любит, вот и всё.

– А ты?

– И я.

Я поднимаюсь.

– Я пойду в библиотеку.

– Если тебе интересно, у Риггера есть своя библиотека.

– Мне говорили, что он не умеет читать.

– Я читаю ему.

– Спасибо. Я ещё не всю библиотеку мессира Санлона изучил.

Она смеётся.

– Мессира Санлона! Жирного… – шепчет она заговорщицким тоном.

Я иду к основному дому.

Библиотека на первом этаже. По сути, это большой зал с ровными рядами полок. Книги тут читают мало. За столом сидит Болт.

Болт ненавидит Риггера больше всех. На втором месте – палач, Голова-с-Плеч. Но Риггер постоянно издевался над Болтом, пока жил здесь. Есть за что ненавидеть.

Впрочем, у Болта такая внешность, что мне тоже хочется над ним поиздеваться. Например, оторвать ему уши. Или отрезать язык. Но я контролирую себя.

Я сажусь напротив.

– Ну что? – спрашиваю я.

– В целом, хорошо. Всё достал.

– Где?

– Пока у меня в комнате. Завтра потащим на место.

– Много?

– Тяжело, как минимум. Три ящика.

Три ящика взрывчатого вещества. Порох, смешанный с какой-то клейкой гадостью. Болт имеет свой канал в Столице. Вряд ли кто-нибудь другой смог бы достать взрывчатку в таком количестве. И чтобы об этом никто не узнал.

– Чинч…

– Что?

– Что насчёт Мормышки?

– Мне он не нравится. Он ненадёжный.

– Если нам потребуются руки…

– …мы воспользуемся рабами. Они уже в курсе.

– Ну, ладно.

Болт – это мои глаза и уши. Он знает, как сделать то, что мы делаем. Я знаю, что делать потом.

Риггер вернётся совсем не туда, откуда он уходил. И я надеюсь, что он сможет приспособиться. Потому что я люблю власть. До того, как попасть в руки ловцам рабов Жирного, я обладал властью. Не меньшей, чем сам Жирный.

Я встаю.

– Сам справишься?

– Нет, ты нужен.

– Когда?

– Завтра. После полуночи.

– Хорошо.

Я покидаю библиотеку. Я не люблю читать, хотя и умею. Там, где я жил раньше, у меня были чтецы. Они пересказывали мне истории так, как я любил, как я хотел. Они знали мои вкусы. Те, кто ошибался, платил очень дорого.

Во дворе по-прежнему пусто. Мне совершенно нечем заняться. Тренировки сейчас – только по утрам, потому что днём и вечером – бои. Все деревенские – в районе арены, потому что там работа. В полях – тишина. Наверное, в усадьбе осталось от силы человек пять-шесть. Я, Пузан, Бельва, Болт. Ещё пара человек.

– Пузан! – кричу я.

Он, как и прежде, стоит в дверях.

– Партию?

– Давай.

Он запирает столовую, мы идём в основной дом. Напротив библиотеки – бильярдная. Я выбираю кий долго, придирчиво рассматривая каждый. Впрочем, Жирный не держит плохих киев. Практически все – как на подбор. Это, наверное, единственный предмет роскоши, который он позволяет себе выписывать из Столицы.

Пузан разбивает. Он играет посредственно. Когда о ком-то говорят, что он играет хорошо, сравнивают всегда с Риггером, с кем же ещё. Меня гложет профессиональная ревность. Потому что я великолепно играю.

Мы играем до десяти побед, как обычно. Я выигрываю со счётом десять – три, чего и следовало ожидать. Иногда я пытаюсь объяснить Пузану, где он делает ошибки, но он отказывается меня слушать и продолжает промахиваться в простейших ситуациях. Сегодня, кстати, не мой день. В хорошие дни я делаю Пузана всухую.

– Зато я готовлю хорошо! – восклицает Пузан, когда я загоняю последний чёрный.

– А я хорошо ем, – усмехаюсь я.

– Да-а, – он поглаживает себя по животу. – А сейчас не хочешь?

– Я сейчас, наверное, на арену. Сегодня вечером Пантера выходит впервые за эти игры.

– Ну, Пантера, он да-а. Сила. Он будет в последнем бою драться. Я уверен.

Последний бой. Последний день. Приедет наместник Угга. И наместник Скволл. Угга станет гостем Жирного. А у Скволла – дело ко мне.

Я подхожу к конюшне. Партизан меланхолично чистит коня. Я никогда не видел Партизана ни за каким другим занятием. Такое ощущение, что он не кормит лошадей и не ест сам. Правда, у него есть женщина, Пала. Такая же худая и вечно оборванная, как и сам Партизан. Она помогает ему в конюшне.

Кроме Рыжего, над которым трудится конюх, в конюшне есть ещё серый в яблоках. Это «женский» конь. На нём обычно ездит Мартилла. Но сейчас она на арене, поехала туда в экипаже вместе с Жирным. Этому «экипажу» лет триста. Мормышка его постоянно ремонтирует, но рессоры всё одно никуда не годятся. А Жирный никак не соберётся заказать новый.

– Партизан, на чём тут можно?

– Бери Рыжего, я уже закончил.

Он взгромождает на лошадиную спину седло, крепит его. Забираюсь на коня.

Ворота открыты. Нет даже вечных стражей – Чихаря и Пыхаря. Тоже ушли смотреть на Игры. Если на провинцию сейчас нападут, никто не защитит её. По меньшей мере, усадьбу Жирного точно спалят.

Деревня пустует. На лавке сидят парень и девушка. Целуются. Я понукаю коня.

* * *

Глашатай ревёт во всю глотку. У него даже получается перекричать толпу.

– А теперь! Непобедимый и великий! Абсолютный чемпион тысячи Игр! Па-а-а-а-а…

Толпа готова взорваться аплодисментами. Она даже затихает, берёт паузу, чтобы взрыв казался сильнее.

– …нтера!!!

Всё, апогей. Не слышно ничего. Даже глашатай вынужден взять паузу. На трибуне наместник Бахна наклоняется к жирному и что-то говорит ему. Жирный смеётся, тряся третьим подбородком.

Глашатай поднимает руки. Толпа чуть замолкает.

– Для разминки! Пантера! Разорвёт на куски! Гладиатора! Графа! Из провинции Бахна!

Наместник Бахна грозит Жирному пальцем.

Граф не производит впечатления сильного бойца. Невысокий, тонкий. Лёгкий. Должен хорошо летать, как в старом анекдоте про ежа.

Я не люблю шутки и анекдоты, но иногда они оседают в памяти.

Граф движется вокруг Пантеры. Он обходит его медленно, изучая огромное тело соперника. Толпа молчит. Она ждёт удара.

Граф смотрит на Пантеру. А Пантера – неподвижен. Абсолютно неподвижен, точно гипсовая статуя в саду Рифм на моей родине. Он стоит и смотрит на Жирного, смотрит с лёгкой усмешкой. Его эбеновое лицо – образец грубой мужской красоты. Граф примеряется к удару. Задиристо машет узким мечом и кинжалом, чтобы вынудить Пантеру хоть на какое-нибудь движение.

Пантера неподвижен. И тогда Граф решается. Он заходит со спины. Пантера смотрит на наместника. Граф приседает и подрубает огромному негру ноги. Пытается подрубить. Потому что Пантера взмывает в воздух, разворачивается в полёте и обрушивает свой чудовищный ятаган на голову Графа. Тот успевает подставить клинок, но это не помогает. Ятаган перерубает пополам и меч, и руку, и голову. Он застревает где-то в районе лёгких, разделив человека почти пополам.

Пантера поднимает меч и слизывает с него кровь. Я так не могу. Кровь противна на вкус, даже бычья, которой тут никто не гнушается. Про человеческую я просто молчу.

Толпа неистовствует. Жирный с улыбкой похлопывает в ладоши. Бахна криво усмехается. Вряд ли Граф был сильным гладиатором. Это именно «разминочный боец», который заставит Пантеру расслабиться. У Пантеры впереди ещё две схватки. Вторая – прямо сейчас. Третья – позже, почти ночью.

Глашатай кричит:

– Пантера непобедим! А теперь! Пантера сразится со вторым соперником! Это вам хорошо известный! Микарак! Из Бахны!

Микарак похож на Пантеру. Тоже чёрный, тоже огромный. И такой же грациозный. Он выходит на арену, покачивая бёдрами, точно женщина. И при этом все женщины напрягаются: у них набухают соски, они облизывают губы. Микарак излучает мужскую сексуальность.

В руках у него – по обоюдоострому прямому клинку.

Пантера стоит и смотрит на наместника.

Но Микарак видел предыдущую схватку. И другие схватки Пантеры. Он просто подходит к нему спереди и легонько касается лезвием горла гладиатора. Пантера рефлекторно отбивает удар: уводит в сторону. И начинается сверкание мечей.

Микарак выглядит достойнее. Он движется быстрее, его клинки превращаются в два сверкающих колеса. Пантера едва успевает отбивать атаки противника. Бахна доволен. Но Жирный знает, что у Пантеры ещё есть козыри на руках.

Неожиданно в сверкании мечей возникает пробел. Один из клинков Микарака отлетает далеко в сторону и вонзается в землю. Пантера тут же наносит сокрушительный удар сбоку. И сам получает укол в живот. Он делает два шага назад и снимает себя с меча Микарака. Титанические мышцы напряжены. Кровь течёт рывками и стекает по мощной ноге.

Кажется, Микараку нужно сделать шаг вперёд и добить Пантеру. И он делает этот шаг. И падает. Его тело разъезжается на уровне пояса и разваливается на две половины. Пантера, зажимая рану ладонью, идёт к помосту наместников. Жирный бросает ему кольцо. Пантера ловит его и хромает прочь. Мне кажется, вечернее сражение придётся отложить.

Перерыв. Иду смотреть, как там Пантера. Он сидит в углу, Катина накладывает повязку.

– Сможешь сегодня? – спрашиваю его.

– Плохо, – говорит Катина за Пантеру. – Лёгкое пробито. Даже если дотянет, ослабеет так, что не сможет драться.

– Я мог бы заменить тебя. У меня сегодня нет сражений.

Пантера поднимает прищуренные глаза.

– Заменить? А тебе не мало своей порции славы?

– Ты знаешь, Пантера, что я не ради славы.

– Не знаю.

Он зол сейчас, и я могу его понять. Он победил, но по сути – проиграл. Как бильярдист, который выиграл партию, но за неспортивное поведение был лишён права играть в следующей. Хотя здесь, в Санлоне, нет понятия «неспортивное поведение». Жирный, играя в бильярд с Чиргашом, засадил тому кий в глаз, в ответ на что Чиргаш сломал Жирному руку и все пальцы на ней по отдельности. Наутро они снова были друзьями и договаривались о торговых отношениях между провинциями.

– Ну, смотри. Не доживёшь – я пойду.

– Ты хоть знаешь, кто там соперник?

– Нет. Это играет роль?

– Ещё какую, – он говорит тяжело, что-то булькает внутри. Точно не доживёт.

– Ну и?

– Лезвие. Боец Синтика. У Синтика слабых не бывает. И простых – не бывает.

– Я не смогу его победить?

– Я думаю, что даже я не смогу его победить. А я – сильнее тебя, сам знаешь.

Знаю. Да, Пантера сильнее. Он ловит мои комариные укусы голыми руками. И отправляет их обратно. А потом сносит мне голову.

– А Риггер смог бы его победить?

Пантера мрачнеет. Катина смотрит на меня с укоризной.

– Риггер может победить любого, – говорит Пантера.

* * *

Бой при факелах – это интересно. Но опасно. Тем более при таком сопернике, как Лезвие. Я не видел его, но много слышал. В провинции Синтик он неоднократно был лучшим. Поэтому я не собираюсь рисковать зазря.

Я готовлюсь к бою в одном из помещений под ареной. Горят факелы на стенах. Я проверяю ножи: всё в порядке, тупых или выщербленных нет. Затем я достаю из кармашка крошечный тряпичный мешочек. В нём – трубочка из тонкого бамбука и несколько иголок. С виду они – просто тонкие заострённые палочки. Но на кончиках – яд. Он не убивает, ни в коем случае. Он просто ослабляет реакцию соперника, его концентрацию.

На трубочке – зажим. Я аккуратно устраиваю трубочку за щекой, прикрепляя её к зубам. Надув щёку и выдохнув воздух, я могу метнуть иголку на расстояние до семи метров.

Извини, Лезвие. Я одержу верх, и никто не узнает, почему ты проиграл.

Дверь открывается, заходит красотка Лорна.

– Привет.

Сегодня я ещё её не видел. До боя полчаса, и Лорна мне сейчас совершенно ни к чему.

– Я готовлюсь к бою.

Она обвивает меня руками.

– Ты победишь, я уверена…

Она тянется к моим губам, но целовать её сейчас – почти то же самое, что убить. По крайней мере, это довольно опасно. Я отстраняюсь.

– Я должен быть сосредоточен.

Она надувает губы.

– А вот Риггер… – она осекается, но поздно.

Да, я знаю, этот Риггер, чтобы он сквозь землю провалился. Он мог за три минуты до боя изнасиловать десяток женщин, а потом разметать толпу гладиаторов по арене. Конечно. Но я – Чинчмак. Я так не умею. Я – другой.

Я смотрю на Лорну так, что она всё понимает и исчезает.

Настроение испорчено.

Кинжалы на месте. Иголки за щекой. Больше, кажется, ничего не нужно.

Обычно я дерусь в безрукавке, но теперь поверх надето нечто вроде рубахи из плотной кожи. Говорят, у лезвия даже ладони и колени остры как бритвы. Что он может резать ткань языком. Перерубать деревья ударом ноги. Если бы у нас были дети, Лезвием бы пугали их на ночь.

Поднимаюсь наверх.

В комнате сидят гладиаторы. Карра, маленький и бледный, с огромными прозрачными глазами. Он похож на лемура, только двигается быстро. Быстрее всех, кого я знаю. Если спросить кого-нибудь, есть ли человек быстрее Карры, ответ будет однозначен: Риггер. Монгол, узкоглазый дылда с алебардой выше человеческого роста. И Максим, крепкий мужчина среднего роста с ярко-рыжими волосами до плеч.

Монгол что-то рассказывает.

– …ну, я тогда – раз! – под мышку ему. А он пониже меня будет, так я в три погибели согнулся, чтобы проскочить. Но у него плечи широкие, как раз пролез. Он-то и не ждал, что я так хитро сделаю. Пока он разворачивается, я ему по ноге – вслепую. Мог и не попасть, бил-то назад. Попал – ого-го! Сухожилие перерезал. Он на одну ногу упал, но в ответ мне алебарду в спину запустил. Она у него сверху с таким штырём! Я чувствую, всё, помираю. Разворачиваюсь и просто с размаху опускаю алебарду. И всё, точно по шее попал. Начисто башку срубил. Ну, я до Жирного дополз уже на последнем издыхании. Руку протянул за кольцом – и окочурился. Но – победа, заслуга, ага…

Это он говорит о том, как позавчера победил алебардиста из провинции Синтик. Синтик привёз трёх бойцов: гиганта с кистенями, алебардиста и Лезвие. Гигант сражался против человека Чиргаша. Тот метал ножи, как и я. Гигант просто подошёл к нему – с десятью ножами, торчащими из тела – и раскроил голову. А потом как ни в чём не бывало пошёл за кольцом победителя. Взял кольцо, зашёл в комнату для отдыха, упал и умер.

А Монгол бойца Синтика победил. Это – вопрос престижа. Жирный борется с Синтиком за сферы влияния.

Теперь – моя очередь.

Монгол поворачивается ко мне:

– Как настроение?

– Нормальное.

– Как всегда, холоден, – говорит Карра. – Ты бы, Чинч, хоть раз себя в грудь ударил для поднятия боевого духа, или, например, кого из зрителей прирезал.

Я криво усмехаюсь. Карра очень любит подбежать к трибуне и воткнуть свой меч, лёгкий и тонкий, точно в глаз какому-нибудь бедолаге. Который, между прочим, заплатил деньги за то, чтобы в этот день находиться на трибунах.

Смотрю через дверь на арену. Видно плохо, потому что комнату и место действия разделяет ещё и коридор. Этот бой – последний на сегодня. Перед ним – получасовой перерыв. Сейчас арену готовят к моему бою.

Дверь открывается, и я оказываюсь нос к носу с Катиной. Она выполняет обязанности Пантеры, когда тот бьётся сам или не может выйти по объективной причине. Катина следит, чтобы гладиаторы вовремя выходили на арену. Чтобы не дрались между собой в «гримёрной».

Монгол достаёт откуда-то флягу, делает вид, что чокается с Катиной, и опрокидывает в себя содержимое. Катина упирает руки в бока.

– Если бы это был твой бой, ты бы до него не дожил, – говорит она. – Я бы затолкала тебе в задницу твою флягу вместе с пойлом…

Монгол смеётся.

– Ничего, я бы и через задницу всё вылакал!

Катина не может сдержать улыбку.

– Чинч, ты как?

– Готов.

– Ты выходишь первым. Машешь руками, разогреваешь толпу. Когда толпа пустит слюни, выпускаем Лезвие. Ты его видел?

– Откуда? Он не дрался на этих играх.

– У него под кожу вшиты металлические пластины. Кое-где заострённые. И у него сумасшедшая реакция. Ты его не побьёшь, мне кажется. Продержись, сколько сможешь. Кинжалами ты его не сделаешь, отобьёт. Я не уверена, возьмёт ли его меч.

Я смотрю на Катину свысока. Это не просто: она чуть выше меня.

– Меня зовут Чинчмак, – говорю я. – Я выиграю.

Катина отшатывается.

– Ты напомнил мне интонацию одного человека.

– Риггера.

– Да.

Я злюсь. Очень злюсь. Риггер везде. И даже тут – его призрак.

Я отодвигаю Катину и иду к выходу.

– Стой, – говорит она, – ещё не время. Ещё не всех пропустили на трибуны.

Мне плевать. Я выхожу на арену. Глашатай только укрепляет свой огромный витой рупор на подпорке. Он видит меня и начинает работать лихорадочно, думая, что опаздывает. Кто-то из зрителей тоже меня замечает.

– Толстяк! – раздаётся крик.

Я ненавижу, когда меня так называют. Хорошо, что кто-то это знает. Второй крик уже звучит как:

– Чинч!

Толпа начинает скандировать. Служители бегают по арене и укрепляют факелы на её стенах. Факелов много, мне кажется, что всё вокруг светится.

Сейчас арена – это не просто песчаный круг. По центру – деревянный помост высотой около двух метров. По углам – факелы. С двух сторон на помост ведут лесенки.

Раздаётся рёв глашатая.

– Все здесь?

– Да-а! – ревёт толпа.

– И главное! Здесь! Среди нас! Первый гладиатор! Представитель провинции Санлон! Метатель ножей! Чинчмак!

Я взлетаю на помост. Толпа взрывается. Она скандируют моё имя. Я развожу руки в стороны, точно пытаясь обнять всю эту человеческую массу.

До боя ещё есть время. К глашатаю подбегает какой-то парень, шепчет тому на ухо. Глашатай кивает и продолжает:

– Ну что же! Гладиаторы готовы! С другой стороны! Гладиатор из провинции Синтик! Человек-бритва! Непобедимый убийца! Стальной монстр! Лезвие!!!

При каждом новом эпитете толпа ревёт с новой силой.

И тогда я вижу своего соперника. Он поднимается на помост медленно, вальяжно, аккуратно. Он очень высок: более двух метров. Литые мускулы, система перекрученных жил. Но при этом он кажется изящным, грациозным. В свете факелов его чёрная кожа сверкает, точно намазанная маслом. Вероятно, она и в самом деле намазана.